Ладья-UT

Остановились метрах в пятидесяти от входа, чтобы не светиться машиной с водителем. Народу в заведении было уже изрядно, однако свободный столик всё же нашёлся. Верочка была за стойкой, улыбку при виде Андрея подавила, но всё же стояла с таким видом, что любой, посмотревший на неё подумал бы: «Вот это – наверняка секретная агентесса при исполнении». Легонько скосила глаза в сторону человека, сидящего за стойкой бара. Человек опирался на эту самую стойку так, что почти лежал на ней. На вид помладше Зарипова, но сильно старше Андрея. Ну что ж, диспозиция ясна.

За столик Валерий Мурадович сел к бару лицом, чтобы обозревать действо, а Андрей – спиной, всё равно долго так сидеть ему не придётся. Верочка скрылась за дверью с надписью «Служебное помещение». То-ли ожидала, что к ней подойдут за новой информацией, а может – боялась испортить игру своей неудержимой мимикой. За соседним столом веселилась компания, говорящая на каком-то гортанном наречии. Зарипов машинально определили их как южных азербайджанцев, а может быть и иранцев. Кампания была ещё практически трезвая, но горячая южная кровь давала себя знать – говорили громко. Что ж, сейчас это только наруку – создаст нужный уровень маскирующего шума.

– Ну что ж, Андрюша, – тихо сказал Валерий Мурадович, чуть перегнувшись через стол. – задача, учитывая разницу вашу в возрасте, будет повышенной сложности. Иди, актёрствуй.

Андрей встал, подошёл к стойке бара, присел через один стул от объекта. На взгляд Зарипова Андрей пока действовал в общем и целом хорошо, вёл себя раскованно, естественно. О чём говорили за стойкой бара Валерию Мурадовичу слышно конечно же не было, однако жестикуляция правильная. Если Андрей и переигрывал, то совсем чуть-чуть, самую капельку. Вскоре появились и результаты – Андрей пересел ближе к объекту, чокнулись, выпили. Заказали что-то вместе. Ещё выпили. Молодец волчёнок.

Загудел телефон, показав «»8«». Опять всё хорошо. Зарипов чувствовал себя всё умиротворённей. Волноваться больше не о чем, по крайней мере – до завтра. По работе – однозначно молодец. И даже доброе дело сегодня сделал – курсанта порадовал, для него это – приключение, полевой выход, может быть и воспоминание на всю жизнь. Потом будет вспоминать его с умилением, а пока – с неделю будет ходить гордый собой.

Андрей вернулся через пятнадцать минут, когда Валерий Мурадович заканчивал вторую чашку кофе и подумывал уже о том, не погорячился ли он с таким количеством кофеина перед сном. Телефон Зарипова завибрировал, продемонстрировав очередную «восьмёрку». Усевшись напротив Андрей вытянулся с гордым видом отличника, вызубрившего урок «на пять с плюсом», и боящегося исключительно того что его не спросят, а если спросят – не дадут целиком продемонстрировать просто-таки нечеловеческий уровень знаний. Зарипов даже решил сбить с него спесь. Убедившись что уровень шума такой, что и за соседним столиком их не услышат, сказал негромко:

– Ты сказал объекту что ты тут с кем-то?

Андрей отрицательно покачал головой чуть помрачнев.

– Минус тебе. Сейчас то, что ты уселся ко мне за стол, для объекта выглядит немотивированно. Ладно, подробный разбор полётов – потом. Излагай.

– Зовут Александр Тимофеев. По его словам живёт в Солт-Лейк-Сити, штат Юта, США. Похоже на правду.

Зарипов поморщился на казёньщину. Тоже мне, «штат», «США»… Не на уроке географии! Все знают что Солт-Лейк-Сити в Юте, а Юта – в США.

– Ты «По его словам», «По моему мнению» и прочий мусор пропускай. «Похоже на правду» тоже, свои оценки – позже.

– Понял. – продолжил Андрей. – Адекватен, но то-ли сильно пьян, то-ли устал, соответственно, расслаблен. Служил в Российской Армии, уволился капитаном. В Америке больше десяти лет, но хочет вернуться в Россию. В Москве остановился где-то поблизости, судя по непроизвольной моторике – на той стороне Проспекта Мира. РУМО предлагала ему сотрудничество, он отказался. Рассказывает об этом чтобы снизить свою ценность для РУМО, выглядеть как человек, не умеющий хранить тайны. К России и органам госбезопасности лоялен.

– Угу, и характер твёрдый, нордический. – ободряюще улыбнулся Зарипов, убоявшись, что сбивая с курсанта спесь припечатал того слишком сильно. Напряжённое лицо было сейчас не к месту. – Молодец, Андрей. Теперь свою оценку. Коротенько.

Андрей на секунду задумался.

– По ощущениям правдоподобно всё.

– Краткость – сестра таланта, но, похоже – тёща анализа. Давай, Андрюша, чуть подробнее.

– По ощущениям правдоподобно всё. – повторил курсант. – По вазомоторике – тоже. Судя по реакции глаз и пальцев, при рассказе работали центры памяти, а не креативные центры, то-есть объект вспоминал, а не придумывал. Да и врать в таком состоянии – надо быть не только превосходным актёром, но и тренированным человеком.

Валерий Мурадович подумал что Андрею надо будет подтянуть оперативную психологию. Впрочем, себя специалистом в этой области он тоже не считал, что называется, «зарос кабинетным жирком» на руководящей работе. Оперативная психология – она же оттачивается «в поле», когда работаешь с людьми. По-этому Зарипов ограничился тем, что коротко сказал:

– Хорошо. Дальше.

Из подсобки выглянула Верочка. Зарипов отрицательно покачал ей головой. Что ж, жест весьма мотивированный – официантка издали интересуется, мол не созрел ли клиент для очередного заказа, а тот так же издали демонстрирует что не созрел. А вот Верочка правильной мотивировкой поведения не озадачилась, захлопала ресницами, потом сделала страшные глаза, быстро-быстро закивала головой, демонстрируя что поняла молчаливый приказ не подходить, и юркнула обратно в подсобку.

«Вот на таких мелочах и сыплются операции.» – мысленно проговорил себе Зарипов прописную истину. – «Была бы сегодняшняя встреча не учебной, а боевой, вот этого конского размахивания головой вполне хватило бы, чтобы операцию провалить. Конечно, будь операция боевой, её бы обеспечивало гораздо больше сотрудников, и Верочку, как неподготовленного информатора просто удалили бы из игры, заставили бы например сказаться больной, или найти другой повод, да и катиться отсюда куда подальше. Однако всё равно – недоработочка!»

– Если отбросить ощущения и включить логику, – тем временем продолжил Андрей. – я не вижу другой причины для лжи, кроме как повысить свою значимость. Похвастаться случайному встречному. Просто не мог он рассчитывать что наскочит тут на кого-то, кого его рассказы заинтересуют с… с профессиональной точки зрения. Ну, а если похвастаться – так он и не хвастался, наоборот, сказал что РУМО его испугало до полусмерти.

– Про то, что РУМО его испугало, ты в первом докладе упустил.

– Виноват, Валерий Мурадович.

– Далее, – продолжил Зарипов. – исключение возможности подставки – преждевременное. Противник теоретически легко мог его подставить Верочке. То, что ты работаешь в органах, и то, что вы дружите – не секрет для многих. Для очень многих. Далее, опять же чисто теоретически исключать возможность банального хвастовства тоже нельзя. Даже с учётом испуга перед РУМО значимость рассказчика повышается. А в общем и целом – молодец, Андрей. В условиях ограничения времени анализ – на отлично. А в деталях проанализируем завтра, чтобы было время подумать. Всё, отдыхай, Андрюша, занятие можно считать… Нет, погоди. Не оборачивайся – объект в нашу сторону движется, готовься знакомить с… папой. Что-то лицо у него больно недружелюбное… Нехорошее лицо.

Колюня распрощался с Александром около семи часов, пообещав встречаться до конца Сашиного отпуска хоть каждый день, не считая встречи однокурсников, которую Петя Ступаков – известный заводила и организатор культ-массовых мероприятий, уже практически подготовил. Саша пересел за стойку бара, решив любой ценой додержаться до девяти часов вечера, и только потом отправляться просыпать часовые пояса. Пофлиртовал с барменшами, познакомился с присевшим рядом дядечкой, вернее – дедушкой.

Дедушка был весь в джинсе, с отсверкивающей лысиной, пониже которой сзади свисал хвостик седых волос, и потому производил странное, какое-то гейско-тинейджерское впечатление. Однако собеседником оказался интересным, и Саша в очередной раз убедился, что большинство первых впечатлений оказывается совершенно ошибочным.

– Фёдор Мордехаевич. – представился дедушка, и застенчиво глянул на нового знакомца, будто это он сам придумал такое сочетание, и опасался, не звучит ли оно нелепой безвкусицей.

Узнав, о нынешнем Сашином месте жительства, дедушка Мордехаевич как-то суетливо оживился, залпом вылил в себя содержимое мартинки, и, сочно хрустя маринованной луковкой, (которую он загодя потребовал бросить в мартини вместо оливки) сказал:

– Вот Вы, милостивый государь, живёте, так сказать, в стране победившей демократии, и, смею предположить, не чужды демократическим ценностям?

«Ну вот,» – подумалось Саше. – «наверняка из тех недовольных… или как их там? Несогласных что-ли?»

Недолюбливал Саша этих супчиков, на новоязе андеграундовского Интернета именуемых «либерастами». Бузят, видети-ли, забавляют себя то защитой проворовавшегося олигарха, усердно называя его «узника совести», то митингуют вместе с шахматным «долгоиграющим проигрывателем», старательно выкрикивая лозунги в камеры репортёров, причём в большинстве случаев – по-английски. С одной стороны – вроде бы и пусть себе, а с другой… Ведь не за идею бьются, а за власть. Вон, на Украине доигрались уже. И в Грузии доигрались. Озадачит какой-нибудь супостат своих специалистов по психологическим операциям, потом вбросит деньжат вот в таких вот горластых «борцов с произволом», и нате вам – или оранжевая республика с покалеченной экономикой. Ну, или гражданская война – кому как повезёт. По-этому Саша с деланно-скучаюшим видом подпер щёку, и не взирая на почтенный возраст собеседника, не очень-то учтиво бросил:

– Ну?

– Вот и зря! – победоносно выпалил дедушка Мордехаевич. – Демократия – это обманка, золото для дураков, более того скажу: даже не для дураков, а для конской, простите, задницы. Вы, почтеннейший, знаете такое понятие: «Макиавеллиевский кентавр»?

Книгу Николы Макиавелли «Государь» Саша если, если честно, не читал. Давненько собирался, но вот как-то случая не представилось. Но о кентавре этом слышал откуда-то. По-этому именно так осторожненько и ответил:

– Слышал…

– Макиавеллиевский кентавр, сударь мой, – профессорским тоном начал Фёдор Мордехаевич, аж надувшись от того, что нашёл благодарного слушателя. – это основа, а вернее – это сущность любой власти. В особенности – сущность власти государственной. Всякая власть держится на силе, в нашем случае это торс кентавра, и на соглассии, это у нас будет лошадиная, пардон, попа. Так вот, демократия – это иллюзия участия в делах государства, удерживающая филейную часть этого кентавра от излишнего взбрыкивания. Поборникам демократии я обычно задаю три вопроса. Во-первых, верите ли вы что безработный бомж и профессор экономики должны принимать равное участие в решении судьбы государства?

Саша в общем-то в это не верил. Не то чтобы он вообще много задумывался о таких глобальных вещах в последнее время. Даже если и придумать правильное решение для глобального вопроса – что потом с таким решением делать-то? Куда его себе засунуть? Изложить на бумажке, и ломиться в приёмную президента, к Папе Римскому, или в ООН? По-любому дальше секретарши не пройдёшь, и услышишь что-нибудь типа: «Больше не приходите и не звоните, мы вам сами позвоним.» Но антидемократический дедушка, больше похожий теперь не на престарелого тинейджера, а на дореволюционного адвоката в момент обличительной речи, ответа и не ждал.

– Во-вторых, отдаёте-ли вы себе отчёт, милостивые государи и государыни, в том прискорбном факте, что в нашем обществе вышеупомянутых безработных бомжей неизмеримо больше, чем профессоров экономики? И наконец… – Мордехаевич победоносно и строго глядел то на Сашу, то на барменшу по другую сторону стойки. – Почему во время предвыборных компаний кандидаты не рассказывают нам о своих программах, а просто призывают голосовать за себя? И выигрывает обычно тот, кто получает больше эфирного времени для помывания мозгов. Да что там промывания, для откровенного гипнотизирования электората! А? Вот то-то! А я, знаете-ли, демократию не люблю, и даже, с Вашего позволения, её презираю! Я, батенька, монархист, да-да, мо-нар-хист!

Последнее слово крепкий старикан произнёс по слогам, да ещё с таким наполеновским видом, что Саша удивился, чего-это тот руку за лацкан своей куцей джинсовой курточки не заложил. Да и сам Александр даже как-бы и взбодрился от столь пламенной речи. Хотел было Мордехаича поддержать, рассказав ему, какое надувательство эти американские абсолютно демократические , зато непрямые выборы президента. Даже уже взглядом нащупал салфетку и ручку, чтобы с цыфрами на примере Огайо доказать что вся эта система «кривых» выборов сделана исключительно для того чтобы не пустить в политику третью силу, сохранив монополию Республиканцев и Демократов. Однако тут же передумал соглашаться чтобы не получилось занудно, и вместо соглашательства и прочего оппортунизма решил крепко поспорить. Припомнить например монарха Николашку Второго, последнего (не к ночи будь помянутого) самодержца, недотёпу и тряпку, Российскую Империю откровенно развалившего двумя бестолковыми войнами да революциями. Но Фёдор Мордехаевич, гордый произнесённой речью, и, должно быть, полный уверенности в том что только что завербовал очередного сторонника монархизма, демонстративно глянул на часы, заохал, бросил на стойку бара пару купюр, и скомканно распрощался.

«Сам он царём собирается быть что-ли?» – думал Саша, глядя в гордо шествующую к выходу джинсовую спину с прусской выправкой. – «Не подвела бы его пятая графа с таким отчеством-то…»

Впрочем, подумал это Саша скорее по инерции, и совершенно беззлобно. Если честно, дядя Фёдор Мордехаевич ему скорей понравился – экий сочный типаж. С манерой говорить пожалуй перебор, ведь наверняка пионерил и комсомолил во времена раннего Брежнева, а выражается словно Пажеский Корпус заканчивал. Но – на имидж всякие там «милостивые государи и государыни» явно работают правильно. И имидж такой – он ведь вовсе не про политику, он – чтобы собеседников удивлять. Ну и конечно чтобы девчонкам нравиться.

Додумать мысль про загадочность женской натуры Саше не дали – буквально сразу на место монархического дедушки уселся парень, произносивший слова с характерным малоросским «Гхе». Конечно же, как и принято в барах, Саша разговорился и с новым соседом. Оказалось, парнишка этот возит цветы на Рижский рынок из-под Харькова – тем и живёт, не бедствует, и даже снимает квартиру неподалёку.

Пользуясь компанией, Саша попробовал было поддержать себя универсальным антидепрессантом – водкой, но после двух рюмок бросил это грязное дело. Так и остался стёкл как трезвышко. Подтвердилось что водка бодрит только с лёгкого недосыпа, а с такого кондового, какой был сейчас у Саши – даже не опьяняет, не веселит, а только делает тебя ещё более усталым, туповато-заторможенным, и каким-то каменным. Впихнул в себя ещё две чашки кофе. Тоже не помогло, да ещё и от помянутой заторможенности обжёгся, хватанув большущий глоток из заботливо налитой Викой новой, не успевшей остыть кофейной ёмкости. К нёбу как будто размокшая промакашка прилипла – наверное слезла ошпаренная шкура .

Скоро Сашу уже колбасило совершенно не по-детски. А также плющило, крючило и медузило – называйте как хотите. Сознание бросало как на волнах десятибального шторма, то казалось что мысли работают с механическим совершенством затвора автомата Калашникова, вот ещё чуть-чуть – и постигнешь смысл жизни. А потом вдруг блестящая мысль застывала, и, чуть потоптавшись на месте, вяло рассыпалась – как бегут искорки по пеплу от сгоревшей бумаги, оставляя после себя чёрное ничего. А после этого на какое-то время в голове не оказывалось вообще ни одной самой завалящей размышлюшки, и Саша ловил себя на том, что бездумно пялится в одну точку, причём даже мимо телевизора – просто в никуда.

Александр явно не был новичком в недосыпе, и домой из Америки до этого летал, правда – без долгой остановки в Нью-Йорке. И авральные проекты делал, когда неделями спишь по четыре часа, а остальное время перед компьютером пальцами по клавишам молотишь. А до того, в курсантской юности – сессии в Училище сдавал, и пять нарядов на службу вне очереди «сутки-через-сутки» получал. Причём случалось это в основном на первом курсе, когда наряд практически не спит. Но так плохо как сейчас ему было впервые в жизни. Вернее, ему было так плохо, что практически никак. Говорят, люди, которых пытают недостатком сна, «раскалываются» не от физического дискомфорта, а от того, что им делается всё равно.

Через какое-то время через полу-сон-полу-бред откуда-то слева проклюнулась физиономия, обрамлённая рыжей шкиперской бородкой, приветственно помахала пивным стаканом перед своим коротким англо-саксонсим носом, и сказала:

– Привьет!

– Ну и тебе хай! – буркнул Саша. – Акцент-то поубавь, всё равно непохоже…

Он силился вспомнить откуда может знать этого рыжеборода, причём ведь должны они друг-друга знать достаточно близко, раз этот креднель отпускает шуточки по поводу Сашинго нынешнего места жительства, изображая американский акцент. Оказалось – вспоминал зря. И «Хай!» тоже говорил зря, потому что физиономия, заслышав «Hi!» обрадованно разразилась длиннющей фразой на том самом бусурманском языке, от которого Саша собирался в Москве отдохнуть. Лениво обменялся с американцем парой вежливых фраз. Подсознание, опять качнувшееся в сторону просветления, ворохнулось было подать сигнал тревоги, но тут же очувствовалось, и сигнал этот отозвало.

«Если это человек от пирата-Стива, я его откровенно пошлю к такой-то матери, да и уйду. А может ещё и напомню что их предупреждали. Вот и пусть поломают голову, ушёл я домой или на Лубянку. Чтоб служба мёдом не казалась.» – хищно подумал Саша. – «В конце-концов я чётко и недвусмысленно проговорил тогда что сотрудничать с их разведкой не буду. Да и вообще, что мне теперь – от каждого американца в отпуске бегать? Этак не набегаешься, их в Москве десять тысяч.»

Про десять тысяч Саша недавно прочёл в каком-то журнале – в статье про проблемы эмиграции, а бесстрашность обрёл скорее всего благодаря сонности и заторможенности. А с другой стороны – чего ему было бояться? Тут он дома, тут – пускай американские шпионы бояться. Пока что перспектива возвращения в объятия американской юрисдикции смотрелась сейчас отдалённой как следующая жизнь.

Саша собирался было перейти к мягкому игнорированию соседа слева, но тут как на грех с американцем захотелось общнуться цветочному парнишке из Харькова, сидевшему по другую сторону. Наверное «иностранные» иностранцы тому были ещё в диковинку, а вот по-английски как назло цветопродавец не говорил почти никак – примерно на том уровне, на котором американец говорил по-русски. Саша какое-то время пытался переводить из вежливости, а потом устал. Чтобы отлезли, хотел было рассказать старый анекдот про то, как в Москве проводили опрос общественного мнения на тему «Надо ли пускать в Москву приезжих?». В результате сорок процентов опрошенных ответили: «Вах! Канэшна, гэнацвалэ, пуст еэдут! », другие сорок были в целом согласны, но выразились по-другому: «Та нихай приезжае, шо нам-то, гарным москалям?». А вот двадцать процентов с ответом затруднились, сказавши: «Well, I don't know». А потом передумал. Как ни расскажи, или тот или тот не поймёт. Да и неизвестно как харьковский парнишка отреагирует, а зачем его обижать-то, он же из наших – украинец, а не хохол. И вообще, если честно – права называться москвичём у парнишки этого куда больше чем у Саши, бывающего в Первопрестольной наездами один месяц в году.

Вместо анекдота Саша предпринял дипломатический ход – извинился, и отлучился в туалет, собираясь на обратном ходу спросить что-нибудь у охранника Тёмы, завязать как-бы коротенькую беседу, да и пересесть со своего промежуточного толмаческого места. Однако когда Саша вернулся, пересаживаться уже не потребовалось, потому что харьковчанин с импортным гражданином чуть ли не обнявшись уже шествовали за столик в зал – допивать, теперь ничуть не отягощённые языковым барьером. Алкоголь – он, знаете-ли, языковые, культурные и всякие прочие барьеры сметает как цунами, хотя бы потому что пьяные люди раскрепощаются и не комплексуют о своём костноязычии. За сладкой парочкой поспешала официантка Вика, неся на подносе четыре кружки пива и два коктейля «Б-52», кстати – весьма символично горящими.

Пол-девятого Саша заметил, что не может наскрести сил, чтобы заговорить с девушкой, присевшей рядом за стойкой бара. Девушка дождалась свой коктейль, с почти материнской жалостью посмотрела на немого Сашу, которому впору было вставлять в глаза спички, разочарованно похлопала коровьими ресницами, и, (как у молчаливых незнакомок и принято) дыша духами и туманами пересела за столик в зал.

Саша подумал что это – знак, что любому геройству есть предел, а тридцать минут ничего не решают, и решил было уже удалиться спать, но тут рядом присел совсем молоденький, но бойкий парнишка, представившийся студентом. Разговорились на удивление легко, выпили, и, как это обычно случается с людьми, которые никогда больше не встретятся, быстренько пересказали друг-другу события всей жизни до сего дня.

Когда студент, прощаясь, пожал Сашину руку, Саша расстроился потере нового знакомого лишь на секунду, но тут же обрадовался тому, что можно отправляться домой спать. Вернее – обрадовался бы, если бы на это были силы.

Повернулся на стуле, и собрался уже было дать природе последний и решительный бой, и, поборовшись с неумолимой гравитацией, добрести-таки до горизонтальной поверхности дивана, однако увидел странность в картинке. То-ли сознание как раз в этот момент качнулось в кристально-чистый мыслительный плюс, то-ли не качнулось само, а было туда вытолкнуто чувством потенциальной опасности, так или иначе Саша за секунду успел оценить что в увиденном неправильно: попрощавшийся студент пошёл не к выходу, и не в туалет, он уселся в зале за столик напротив чернявого усатого крепыша лет сорока пяти. Причём не поздоровался, не сделал паузы чтобы спросить разрешения присесть, просто уселся, наклонился чуть вперед, словно собирался секретничать, и, похоже, заговорил. Заговорил или нет – уверенности не было, потому что студент сидел к Саше спиной, однако крепыш явно слушал собеседника, временами согласно кивал слегка, а иногда несогласно вскидывал брови. А ещё, похоже, вставлял короткие реплики.

Что ж это получается? Значит, они пришли сюда вместе, а потом крепыш отправил студента говорить с Сашей, выведать что-то, а теперь доклад слушает? Саша передвинулся на один стул влево, поближе к охраннику Тёме.

– Тёма, видите тех двух, в середине зала, постарше и помоложе, который помоложе – только что тут со мной говорил. Это что, какое-то криминальное кидалово?

Тёма глянул в зал. Крепыша он тут неоднократно видел раньше, хотя конечно не знал, что Валерий Мурадович – сотрудник госбезопасности. Зато Тёма прекрасно знал Андрея, Веркиного ухажора, курсанта Академии ФСБ.

– Нет, Александр, – Тёма успокаивающе улыбнулся и отрицательно покачал головой. – это – уж точно не криминал.

Угу, вот как. Если «точно не криминал», значит, что-то криминалу прямо-противоположное. Держава. Госслужба. Вернее – спецслужба.

– А кто тогда? Милиция или контрразведка?

Тёма опять улыбнулся с видом сфинкса, и неопределённо пожал плечами.

«Ладно, Не хочешь говорить – не говори. Без тебя обойдёмся, конспиратор хренов.» – подумал Саша. – «Итак: милиция – вряд ли. Я в стране – один день, даже меньше. Не мог я успеть милиции не полюбиться в этот приезд, а если у них на меня зуб с прошлых приездов, меня или задержали бы прямо в Шереметьево – на въезде в страну, или же не успели бы найти до сих пор. Да и не милицейские методы. Кто я им, чтобы меня так серьёзно разрабатывать? Милиция бы ткнула "корочками" в нос, да и выспросила что хотела. Значит – не милиция. Соответственно, методом исключения – контрразведка. Я из-за границы приехал, вот они и… »

Тут галоп мыслей кончился. Вместо мыслей пришла обида. Там – американцы, для них Саша – потенциальный враг, русский офицер. А тут Саша был Дома. Здесь все были Свои. И Саша тут был – Свой. Здесь он был за спиной Своей армии, которая защищала Сашу от супостата внешнего. Здесь он был прикрыт Своей контрразведкой, которая должна была защитить его от той же чужой военной разведки, которая совсем недавно так нешуточно напугала. А они… Ну подошли бы, поговорили, расспросили… Зачем же так-то, как будто Саша – вражина какой?!

Саша поднялся, покачнулся, и быстро, чтобы не упасть, подошёл к столику, за которым сидели крепыш и студент. Хлопнул студента по плечу, наверно чуть сильнее чем требует дружеское приветствие, и без приглашения уселся с ним рядом, оттеснив к стенке. Со злобненькой ухмылкой в упор посмотрел на крепыша. Верней, попытался – получилось неочень, уж слишком обидно было.

– Так вы, значит, контрразведка? Там блин американцы пугают, а тут… да я же.. да я же…

Нужных слов не находилось.

«Надо же,» – успел подумать Саша. – «оказывается, "вместо слов – одни эмоции" – не только фигура речи, действительно бывает… » , и выпалил совершеннейшую инфантильную чушь: – … Да я же… наш!

Обидно было действительно почти до слёз. Обида, смешавшись со злостью образовали ту самую чёрную смесь, которую ощущаешь физически – ноющей болью в области солнечного сплетения. Дети от этой боли горько плачут, а взрослые – в хороший день дают кулаком в морду, а в плохой – хватаются за оружие.

Саша старательно переводил взгляд с крепыша на студента. Усатый крепыш глядел доброжелательно заинтересованно, но встретиться глазами (чтобы зыркнуть как следует) с ним почему-то не получалось, а вот фальшивый студент насупился, выжидательно глядя на усатика.

Краешком сознания оценив обстановку, Александр понял что со стороны крепыша ничего произойти не может – тот сидит слишком далеко, да и препятствие между ними. Зато студент инстинктивно старался отодвинуться подальше от психа, плюхнувшегося за их стол – некомфортно ему было так близко. А вот Саша в тактическом плане как раз чувствовал себя просто шоколадно. Вин-Чунь (которым Тимофеев занимался уже изрядное количество лет) как раз и приспособлен для боя на сверхкоротких дистанциях, на расстоянии короче чем вытянутая рука – как раз на такой, на которой студент притаился. Как говорится, оттачивать техники Вин-Чуня с двумя партнёрами можно и в телефонной будке, причём ещё и свободное место останется. А чтобы студенту служба мёдом не казалась, Саша ещё смерил его взглядом,и мечтательно улыбнулся можно плотояднее. Так, наверное, охотник оценивает на антилопу, с одной стороны как бы теоретически и «не испытывая к ней личной неприязни», а с другой – мысленно прикидывая, на какой стене обеденной залы её рога будут выглядеть авантажней всего.

Чем больше затягивалась пауза, тем больше студент бычился, и как-то совсем по-детски дулся, так что Саша, мстительно собиравшийся про себя перекрестить его из «студента» в «молокососа» или «пацанёнка» даже передумал. На студента смотреть перестал – чёрт с ним, с дурачком малолетним. Сосредоточился на крепыше – тот явно главный, ему-то за всё и отвечать придётся.

– Ты вот что, Александр… – медленно начал Валерий Мурадович , поглаживая щёточку усов ногтем большого пальца. – Ты, видно, парень здоровый. Спортом, наверное, занимаешься? – и не дав Саше ответить, добавил побыстрее, с дозированной, но явно проступающей подначкой: – А давай на руках поборемся, а?

И тут же левой рукой резко сдвинул стоящую перед ним пустую кофейную чашку в сторону, освобождая потенциальное поле боя, одновременно взгромоздив правую локтем на столешницу.

– А давай!

Удивляться тому что незнакомый человек назвал его по имени было некогда, а совершенно неожиданному, а вернее – откровенно дурацкому предложению Саша даже обрадовался. Поставил правую локтем на стол напротив крепышовской, выровнял локоть на одну линию, чтоб потом не смел говорить этот гад усатый будто Саша жухает. Сейчас боевой злости было столько, что Саша был совершенно уверен, что через секунду впечатает руку противника костяшками в стол. Да так впечатает, что та просто разбрызгается кровавыми ошмётками, как монстр из компьютерной игры-стрелялки, поверженный прямым попаданием какого-нибудь там бластерного лучемёта. Сейчас будет вам козья морда в сарафане!

Через две секунды борьбы руки так и не сдвинулись из нейтрального положения, зато Саша почувствовал, что энергия вытекла из него без остатка. А может и не было её, энергии-то? Теперь Саша уже не боролся, а опирался на руку Зарипова. Валерий Мурадович осторожно высвободил кисть, перевёл взгляд на Андрея, многозначительно приподнял бровь, как бы говоря: «Учись, сынок, пока я жив – разрядили ситуацию, избежали совершенно лишнего скандала с потасовкой». А Саша, потеряв дополнительную точку опоры, даже сидя на стуле умудрился опасно покачнуться. Злость совсем ушла.

«И чего я так на них кинулся?» – внутренне сокрушился Саша пристыженно рассматривая крышку стола – «Ведь чуть не ударил. А люди всего-то свою работу делают. Вот же недосып… Всё равно – стыдобища! Ой, стыдобища… Устроил скандал как кисейная барышня.»

А потом вдруг представил как выглядел бы его отпуск, а может быть и значительная часть жизни после того, как он влепил бы кулаком в голову сотруднику контрразведки, и запаздало испугался. Правда, испугался как-то лениво и меланхолично, потому что реальность вновь принялась притормаживать и волниться.

Телефон на столе опять завибрировал. Валерий Мурадович посмотрел на экран, и почти скороговоркой произнёс:

– Ты, Саша, парень хороший. У нас к тебе претензий нет. Извини, если чем обидели.

Саша хотел для проформы спросить: «У нас – это у кого?», но не успел. Зарипов поднялся. Прощаясь, хлопнул Сашу по плечу, кивком приказал Андрею следовать за собой, и быстрым шагом направился к выходу, заранее поднимая телефон к уху. Телефон должен был вот-вот зазвонить. На экранчике светились цифры «»999«» – код, расшифровывавшийся как «Тревога!»

08. Нелепая случайность

План операции у Аверина откровенно не клеился. Точнее – клеился, но такой, что самому Валентину Борисовичу казался корявеньким и более опасным, более уязвимым для случайностей, чем того хотелось бы. Вернее – чем того требовали ограничения, выставленные генералом.

Если смотреть отвлечённо, то задача-то – плёвая. Подумаешь, получить доказательство существования некого объекта. Причём не документа на листочке бумаги в ящике стола президента США, не коробочки электронной в сейфе за семью замками, а огромного самолёта на обычной военно-воздушной базе. Самолёта не в ангаре секретном за колючей проволокой, а на взлётно-посадочной полосе, или даже в воздухе над этой самой базой. И доказательство-то нужно не самое сложное, не крыло, не двигатель, не пленный лётчик и мёртвый штурман, а всего лишь фотка. Тоже мне задачка, сфотографировал это летательный аппарат да и всё. Ну, если далеко, то специальную аппаратуру применить можно. Если далеко и ночью – тоже аппаратуру. Щёлкнул, отвёз картинку в консульство российское, а оттуда она со всем комфортом дипломатической почтой – в Москву. Или ещё проще, подошёл к произвольному компьютеру, и фотку эту отправил электронной почтой. Всё, задание выполнено, вот вам шило – извольте сверлить дырочку для очередного ордена. Так? – Нет, не так. Вернее – не совсем так.

Точное время появления Ладьи на аэродроме базы Хилл – вовсе даже неизвестно. Известно только примерное время. Ещё известны совсем короткие промежутки времени, когда Ладья там точно не появится – когда над этим районом пролетают российские спутники фоторазведки. Логично предположить, что Ладья будет приземляться и взлетать ночью, а днём отсиживаться в каком-нибудь стандартном ангаре – просто для того чтобы сократить число сторонних зевак, готовых пялиться на невиданный ранее летательный аппарат. Так или иначе, время операции растягивается примерно на неделю.

Вроде бы, на неделю – тоже проблема невеликая. Вышел сотрудник разведки из дома, вроде как воздухом подышать и на ютинские закаты полюбоваться, да и выставил аппаратуру. А через неделю – ещё раз воздухом подышать, и аппаратуру снял. Вот тут и вырисовывается первая маленькая проблемка – не было в Юте сотрудников СВР. Юта российскую разведку в последнее время не интересовала, вот и не узаботились агентуру внедрить. Лет сорок назад Юта была перспективным центром ракетостроения, и наши разведчики там присутствовали регулярно. Однако те самые мистические законы рынка сработали так, что ютинская ракетная промышленность тихонько умерла, и советской, а позднее – российской разведке в Юте стало делать нечего. Ведь разведка работает по конкретным задачам, и только там, где есть что-то для разведки интересное на данный конкретный момент. Ну, или на ближайшее, на обозримое будущее. А вот держать агента в каждом уездном городе просто так, про запас – это роскошь, которую ни одна добывающая информацию служба позволить себе не может.

Короче – нет сейчас никого в Солт Лейк Сити, да и во всей Юте тоже нет. Нет даже никого, кто бы там работал или бывал в последнее время. Есть двое сотрудников, посетивших Олимпиаду две тысячи второго года в Солт Лейк Сити, так просто – в порядке стажировки в США. Но оба они работают в Нью-Йоркском консульстве. Казалось бы, тоже не беда, есть же люди в других городах США, да и границы слава богу практически открыты – можно прислать сотрудника только на время выполнения задания. Однако, тут вступает в игру одно из ограничений, обозначенных Сергеем Петровичем – необходимость исключить возможность разоблачения агента, сиречь – возможность шпионского скандала, резких политических ходов, злорадствующей прессы, и общественного мнения, вскинувшегося на дыбки.

Итак, кого мы можем прислать? Самое простое и удобное – разведчика, уже находящегося в Штатах, работающего под дипломатическим прикрытием в посольстве, или в одном из консульств. Как раз рядышком – консульство в Сан-Франциско, а там – третья по численности резидентура, крупнее резидентуры только Нью-Йорке и в Вашингтоне. Однако этот вариант исключается совершенно, потому что разведчики такие давным-давно контрразведкой выявлены, и находятся под плотным наблюдением. Бросить такого разведчика в Юту – всё равно что в «Нью-Йорк Таймс» пропечатать «СВР проводит операцию в Солт-Лейк-Сити и окрестностях, ответственный – шпион Вася Иванов, фотокарточка прилагается.» Даже если этот разведчик сумеет оторваться от наружки, ФБР объявит тревогу, и разведчика этого будут искать пока не найдут.

Более того, рано или поздно информация о повышенной активности русской разведки в Юте ляжет на стол кого-нибудь, кто осведомлён о том, что Лодья должна прибыть на базу Хилл – кого-нибудь, кто как раз занимается контрразведывательным обеспечением Ладьи. А в ФБР ведь работают отнюдь не дураки, да и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы подумать пару секунд, и с видом оракула произнести: «Ребята, а я ведь знаю что русским нужно именно сейчас и именно в Юте». А вот после этого американцы, которые сейчас по мере сил берегут все свои секреты более-менее равномерно, обратят особое внимание на Ладью, да и перебросят силы и средства с других направлений. Причём насторожатся все, включая армейцев, так что визит Ладьи в Юту могут просто отменить или перенести.

Второй вариант – прислать нелегала. Разведчика, который работает в Штата без дипломатического прикрытия, а под видом, например, нашего журналиста, или студента, или приехавшего как беженец. Или даже не кадрового разведчика, а американца, завербованного российской разведкой. Если американская контрразведка об этом нелегале не знает – то и не всполошится. А если знает? Знает, и не арестовывает его пока чтобы выявить связи, или подсовывать ему дезинформацию, или ещё какую-то игру затеяла. А если и не выявила не уверена ещё что этот человек на русскую разведку работает, но подозревает, «взяла на карандаш» и разрабатывает, то передвижение такого агента по Штатам вызовет эффект не сильно отличающийся от передвижения «легального» разведчика из посольства или консульства.

Остаётся третий вариант, к нему, собственно говоря, Аверин и склонялся. Склонялся, правда, не от хорошей жизни, а методом исключения, потому что первые два не подходили никак. Третий вариант – прислать извне кадрового разведчика для разовой акции. Прилетит такой разведчик как турист, или как бизнесмен. Безусловно, при въезде в страну контрразведка им может и заинтересоваться, теоретически может он попасть под случайную детальную проверку, но при нынешнем потоке пассажиров между Россией и США шансы проскочить – весьма хорошие. Да и не факт, что случайная проверка выльется в длительное наблюдение, как раз скорее «нет», чем «да».

А уже после пересечения границы Штатов – возможны варианты. Может разведчик останется собой, вернее – тем, под именем кого он въехал в страну. Может имя-фамилию сменить, но остаться иностранцем. А может обернуться и местным, каким-нибудь фермером Джоном Смитом.

Впрочем, это – вариант экзотический, и не применяется почти никогда, потому что притворяться местным, если ты в этой местности не жил достаточно долго – дело неблагодарное. Даже если тебе поставили правильный акцент, и документы у тебя есть, и преподаватели в разведшколе тебя теоретически на туземные колориты натаскали. Даже в разношёрстной, многонациональной Америке. Вернее, в Америке как раз – особенно, потому что тут каждый штат и даже каждый городок имеют свои маленькие, но явные тонкости. Где-то за парковку машины платят так, а где-то – этак. Где-то ударение в названии какого-нибудь соуса ставят так как диктуют правила чтения английского языка, а где-то сохранили историческое, французское произношение. Как московский «бордюр» и питерский «поребрик», как «шаурма» и «шаверма». И все такие мелочи предусмотреть невозможно. Не говоря уже об особенностях не только местности, но и всей страны. Слишком уж много часов надо потратить, чтобы, например, выдавая себя за сорокалетнего советского дядьку (но таковым не являясь) правильно ответить на вопросы класса: «Я – тётушка Чарли из Бразилии, где в лесах живёт много-много диких… кого?». Или, выдавая себя за американца, знать что вещество, которого боится Супермен называется именно «криптонит». Чтобы знать про криптонит, надо в обнимку с комиксами детство провести. А знаете кто такой Чарли Браун? Не знаете? Странно… Не знающий кто такой Чарли Браун сорокалетний американец не менее подозрителен, чем сорокалетний русский, не слышавший про зайца и волка из «Ну, погоди!»

Ещё более веская причина, по которой «приезжие» разведчики почти никогда не выдают себя за людей, родившихся в Америке, или даже за людей, живших в США достаточно долго. Причина эта – трудность изготовления документов прикрытия. Конечно же не самих карточек водительских прав, играющих в Штатах роль паспорта – такие-то штуки в лабораториях разведки можно печь хоть миллионами. Главная проблема – не сами пластиковые карточки, а их электронные истории.

В Америке, в городе размером поменьше Бостона или Чикаго общественного транспорта почти нет, и прожить без машины – практически невозможно. По этому каждый американец по достижении восемнадцати, шестнадцати, а кое-где, как в Айдахо, и пятнадцати лет, получает водительские права, о чём немедленно появляется запись в полицейских базах данных. Обновил права через пять лет – новая запись. Выписали тебе штраф – опять запись. Потерял права, получил новые – запись. Продал машину, купил машину, заплатил дорожный налог, поменял страховку – снова записи.