Помоги проекту - поделись книгой:
Разумеется, в шкафу и вещах Катя копаться не собиралась.
Подошла к окну и раздвинула тяжелые, пыльные шторы.
Обычный московский двор, ничего примечательного: пустая детская площадка, скамейки по кругу, футбольная коробка, горящие фонари, кое-как припаркованные машины. Свет в окнах, силуэты людей. Обычная жизнь, с ее обычными заботами и хлопотами, с болезнями, несчастьями, радостями, приятными неожиданностями. С ушедшими и прибывающими в этот мир. Все логично и закономерно – жизнь!
Только в этой квартире больше нет жизни, той, прежней. А есть чужие люди, которые роются, копаются как кроты, выискивают что-то полезное для себя, что-то ценное, небрежно отбрасывая, отпихивая, отталкивая то, что не представляет для них интереса, забыв, что еще не так давно здесь жила хозяйка, одинокая женщина, прожившая долгую и наверняка непростую жизнь, со всеми ее падениями и взлетами, невосполнимыми потерями, слезами и улыбками. И каждая мелочь, которую вот-вот снесут на помойку, была для нее памятью, чем-то необходимым или просто любимым, хранящим тепло воспоминаний. Не просто ценностью, а чем-то дорогим, бережно хранимым.
Как все просто и как все сложно! Катя почувствовала, что вот-вот расплачется. Все, хватит. Хватит ей обрывков, отрывков, частей незнакомых пазлов, которые ей никогда не собрать. Да и кому это надо? Кстати, в каждой старой, чьей-то бывшей, с чужой историей, вещи, будь то картина или кольцо, шаль или столик, кроме загадочного, есть еще и то, до чего не стоит дотрагиваться, не стоит касаться. Сколько раз это она себе говорила! Но страстная душа художника, дизайнера и пусть несерьезного, но все же коллекционера, любителя винтажного барахла, снова гнала ее по барахолкам, блошинкам и комиссионкам в любой точке мира, будь то какой-нибудь крошечный немецкий городок или большущая барахолка в Амстердаме, или маленький комиссионный в небольшом волжском городке – все равно. Лишь бы вдохнуть этот неповторимый запах старины, прелой бумаги и ткани, сладковатый запах внутренностей старого буфета, неистребимый запах пыли. Но главное во всем этом было предвкушение! И еще дрожащие руки, учащенное сердцебиение, струйка холодного пота по спине и, конечно же, лихорадочный блеск в глазах.
Катя зашла на кухню. На столе лежала куча столовых приборов, и Раиса перебирала их, раскладывала по кучкам, что-то шептала. Судя по ее виду, она готова была все запихнуть в очередной мусорный мешок, но, кажется, еще сомневалась.
– Как думаешь, – спросила она Катю, – тащить с собой это? Вот правда, не знаю! Свои прохудились, да и старье, цена им копейка, а эти вроде хорошие, тяжелые, на века, а тащить неохота. То одно отложу, то другое. А как подниму! Не, точно не повезу! Да ну их! Доживем с тем, что есть, к чему привыкли.
Катя взяла в руки вилку. На вилке стояла проба. Серебро. Ну это и так понятно. Тяжелое, но удобное в руке.
– Это серебро, – сказала Катя. – Лучше продайте. Мы отвыкли от тяжелых приборов, да и за них вам дадут хорошие деньги.
– А тебе, Кать, не надо? – жалобным голосом спросила Раиса. – Ну чтоб уж все, до кучи? Сколько дашь, то и хорошо, торговаться не буду.
Катя покачала головой:
– Нет, спасибо, мне точно не надо.
Раиса расстроилась:
– Ну ладно, давай там, что у тебя. Устала я, ложиться пора. Завтра с утра покупатели придут. Опять суета. Будем закругляться.
И вправду пора. Катя почувствовала ужасную усталость. А еще дорога домой. Сколько она займет – никому не известно…
И как дотащить все это добро до машины?
– Сколько вы за это хотите? – спросила она, чувствуя неловкость.
– Ой, Кать! Не знаю. Сколько дашь, столько и дашь! Откуда мне знать? Это ты житель столичный и в ценах разбираешься. Мне все равно. Кто заберет, тот и заберет, я за ценой не стою. Мне бы, я тебе говорила, поскорее квартиру освободить, сдать и уехать. А на все остальное плевать. Что мне за ценами гнаться? Это не я покупала, не мне и торговаться.
Катя открыла кошелек и пересчитала деньги. Маловато. В боковом отделении лежала долларовая заначка, что называется, на всякий случай. Катя взяла двести долларов, и, присовокупив к рублям, протянула Раисе.
– А насчет картины не знаю, – честно сказала Катя. – Узнаю, приценюсь, и, если и мне, и вам подойдет, – заберу.
Раиса молча пошла в спальню и вернулась с картиной.
– Забирай, на что мне она? Я и красоты в ней не вижу. И вообще – куда мне картина? Знаешь, что у нас красота? Ковер на стене! Бери, Катерина. Я ж вижу, она тебе пришлась. Бери как подарок. От Мильки и от тети Раи, на память. Ты ж у меня покупатель оптовый. Да и девка ты хорошая, я это вижу! Бери на счастье, вдруг поможет?
И, как Катя ни отказывалась, как ни уговаривала, все было бесполезно.
Справилась. Как всегда справилась. Пять ходок – и справилась, благо в машине хороший багажник. И тумбочка влезла, и всякая мелочь. Бюро упихала в салон, на заднее сиденье.
Дурная голова – ногам работа, как говорила бабушка.
Конечно, можно было подождать до завтра, а завтра подпрячь соседа Славика, старого дружка, тот не откажет. Или Верке постучать по башке, ее идея.
Но Катя представила: субботний день – и снова в машину, и Веркину критику, хотя сама напросилась. А если у Славика дела? Конечно, есть Чемоданов. Но Чемоданов наверняка
Последняя ходка – и все. В коридоре, прислонясь к стенке, зевала Раиса.
На прощанье она попросила вынести на помойку пакет с очередным барахлом и
– С квитанциями? – переспросила Катя. – А вы уверены, что они не нужны?
Раиса убедила ее, что бумажки столетние, ненужные, с восьмидесятых годов. Милька ничего не выбрасывала, известная барахольщица. Платежки какие-то, открытки старые, тетрадки с расходами – в общем, все на помойку, сил уже нет.
И Раиса протянула Кате старую, разбухшую, довольно объемную сумку. Действительно, ридикюль – когда-то коричневый, но теперь белесый от времени, кожа потертая и потрескавшаяся, поржавевший металлический замок, внутри куча бумаг. Вправду, видимо, эта Эмилия ни с чем не расставалась.
Ну и ладно, контейнер у самого дома, Раиса действительно устала, а Кате все равно по дороге. Простившись, она вызвала лифт.
Закинув в контейнер черный мешок с «Милькиным барахлом», Катя занесла руку, в которой был ридикюль.
Но вдруг замерла, остановилась. «Нет, ридикюль на помойку точно не сегодня, возьму домой, посмотрю. А вдруг там что-нибудь… Ну нельзя же, в конце концов, так: всю человеческую жизнь – и на помойку? Хотя что я могу дам найти? Старые фотографии? А что потом? Куда их девать? На ту же помойку? Ох, зря! Зря сразу не выкинула, – подумала Катя, вставляя ключ зажигания. – Зачем мне чужое прошлое? Хорошо бы разобраться в своем настоящем».
Домой, поскорее домой, к любимой бархатной синей пижамке, к любимой чашке с золотистым лабрадором, в любимую кровать! И спать, спать, спать!
А машину она разгрузит завтра. В подземном гараже ничего не пропадет, сколько раз оставляла.
Открыв дверь в квартиру, Катя испытала истинное счастье – дом, милый дом! С какой любовью она его обустраивала!
Все было продумано до мелочей: цвет стен и дверей, тон паркета, ткань на мягкой мебели, светильники и ковры, картины на стенах, посуда и полотенца.
В свою первую собственную квартиру Катя вложила не только силы и деньги, но и душу. Отсюда и результат – входишь в дом, и в душе разливается радость.
Как долго ждала она эту любимую норку: два года – строительство, почти год ремонт, ну и штрихи, как называла их Катя. Штрихи – это шторы, посуда, картины и всяческие милые сердцу вещи. Например, зеленый венецианский кувшин с узким горлом, или фигурка грустного клоуна, привезенная из Черногории, или керамическая тарелка с видами Иерусалима.
Или вот настенный латунный медальон с тонким женским профилем, купленный на Амстердамской блошинке.
А вот изящное маленькое бра янтарного цвета, плафон в форме тюльпана. Как неожиданно она его обнаружила, у самого выхода с парижской барахолки!
Вот оно, счастье! Катя надела бархатную пижаму, поставила на тумбочку любимую кружку с чаем и с наслаждением плюхнулась в кровать.
Но чай так и остался невыпитым, а звонок от Веруна пропущенный. Катя тут же уснула.
Верка начала названивать с половины десятого.
– Терпеливая наша! – пробурчала Катя и выключила звонок.
В одиннадцать открыла глаза – двенадцать пропущенных! Ох, Верун! Ну какая же ты доставала! Трубку пришлось взять – Верка такая, вполне может нагрянуть, ситуацию лучше предупредить. Нет, извините! Сегодня она никого видеть не хочет. И завтра, скорее всего, тоже.
И
Верка требовала отчет – что урвала и почем, было ли что-то ценное и интересное, не схлестнулась ли с этой наследницей – мама говорит, что баба очень противная. Ну и вообще, какие планы на день?
Катя терпеливо рассказывала подруге подробности, все-таки Эмилия и Раиса – Веркина рекомендация и наводка. На вопрос, не нужна ли ей помощь, Катя твердо ответила, что нет.
Помощь и вправду была не нужна, а нужно, даже необходимо, было уединение.
Поначалу Верка расстроилась, но через пару минут оживилась: любопытной она не была, а вот ленивой – безусловно.
– Ну я тогда дрыхнуть, – со смаком зевнув, сообщила она. – Вечером созвонимся.
После двух чашек крепкого кофе и здоровенного бутерброда с ветчиной Катя оделась и взяла ключи от машины.
В гараже ахнула – ничего себе! И как я вчера смогла все это дотащить и погрузить? И это при том, что зверски устала. Не иначе как на адреналине.
Перетаскала все, кроме бюро. Нет уж, простите. Вовремя вспомнила, как недавно прихватило спину. Два дня в лежку, и вся квартира пропахла вонючими мазями.
Положила все сокровища на расстеленную в прихожей клеенку.
Все, кроме акварели: сфотографировав автограф, картину тут же повесила над диваном.
Как же здорово, какая удача! И все равно, Панкратов или кто-то другой, пусть неизвестный. Главное другое – акварель радует глаз и греет душу. Здесь главное не ценность, а радость. И все-таки надо отослать автограф на экспертизу.
Катя принялась за дела.
Вещи осторожно и аккуратно разбирала до позднего вечера, сделав небольшой перерыв на кофе.
Отмыла настенные тарелки и прочее стекло и фарфор, вытерла влажной тряпкой книги, полиролью отчистила тумбочку, постирала вручную шелковый шарф и сюзане. Ну вроде все. Она уселась на диван, и взгляд ее упал на все еще лежащую на полу старую клеенку, где грустно и одиноко валялся потертый и жалкий коричневый ридикюль.
Присев на пол, Катя открыла его.
Старые, никому не нужные квитанции. Раиса права – Эмилия ничего не выкидывала. А может, просто забыла. Складывала в сумку, а потом задвинула ее подальше и больше не вспомнила.
Среди квитанций и пожелтевших рецептов – папаверин, дибазол, димедрол, раунатин – попались записки-напоминалки:
Несколько фотографий – странно, что они оказались в ридикюле. Катя вспомнила тяжелые альбомы с фотографиями. Фотографии черно-белые, треснутые, с заломанными краями.
Худощавый мужчина в габардиновом (Катя вспомнила это слово) длинном пальто, в надетой чуть набок, по-пижонски, велюровой шляпе. Взгляд пронзительный, насмешливый, проницательный, из тех, что смотрят насквозь, что называется, в душу.
Интересный дядька, фактурный, модник и, скорее всего, любитель женского пола.
Поделиться книгой: