Кстати, работала она на радио ведущей и много рассказывала про известных людей.
Когда Катя с Ольгой Евгеньевной приехали в Ригу, то не узнали свою Наташу: похудевшая, она была нездорово бледна, задыхалась и постоянно присаживалась отдохнуть. Катя видела, что все ей дается с трудом. Но стойкая Наташа продолжала «делать вид» и ни в чем не признавалась.
Уезжали они с тяжелым сердцем, и не зря – через полгода Наташи не стало.
После ее ухода Катя дала себе слово, что больше никогда не поедет в Ригу. Потому что Рига – это Наташа.
Она вздохнула и перевернулась на бок. Проверила будильник, закрыла глаза и приготовилась спать.
Да, день прошел по-дурацки. Но, видя, как счастлива мама, Катя ни о чем не жалела.
Сон не шел, и почему-то было тревожно. Казалось, что она чего-то не сделала, что-то забыла, но что – не вспоминалось.
Катя встала и, шаркая тапками, пошла на кухню. Открыла холодильник, сжевала сырую сосиску, выпила сока и вдруг вспомнила – письмо! Последнее непрочитанное письмо! Вот что мучило ее, вот что она забыла!
Письмо лежало на подоконнике. Катя взяла его и вернулась в спальню.
«Прочту и усну, – подумала она. – А может, на ночь не стоит?»
Но все-таки решившись, Катя открыла последнее, третье, письмо.
Дорогая моя Эмми! Ну вот, опять сплошные упреки! Ты с новой силой взялась за меня, бестолкового и неподдающегося! Напрасный труд, милая девочка. Теперь уже точно напрасный.
Зря ты так беспокоишься – у меня все прекрасно! Не веришь? А зря. Тогда послушай. Режима у меня нет – уже счастье. И делаю я только то, что хочу, – и это счастье второе. Ем, что хочу, пью, что хочу. Сплю сколько хочется. Дел у меня нет, а наличие дел меня всегда напрягало.
Я уставал от дел.
Никчемный я человек, правда? Уставал, даже когда у меня была работа. Хотя какая работа, Эмми? Разве то, чем я занимался, можно назвать работой? Три незаметные, мелкие и никчемные ролишки, почти массовка. Какая это работа? Это только в дипломе написано – «актер театра и кино», но кино не было, и с театром не получилось. И знаешь, я совсем не расстроился, когда Н. выпер меня из театра! Не веришь? А зря. Ей-богу, я испытал облегчение. Ни вводов, ни репетиций, ни премьер, ни гастролей! Свобода! Я снова принадлежал самому себе. Помню, вышел со служебного входа, покрутил в руках трудовую книжицу и оглянулся – нет ли поблизости урны? Урны не оказалось, пришлось положить эту дуру в карман.
А на улице солнце! Сирень! Май месяц! Девушки красивые – ноги, губы, улыбки! Ох, думаю, вот оно, счастье! Иду себе и присвистываю. И как же мне хорошо! Вот, моя дорогая. Еще одно подтверждение, что дружок твой, в смысле я, – законченный балбес и никчемный человек. В общем, ем, сплю, немножко гуляю. Играю в картишки. Иногда хожу в кино. Да, если тебя это порадует – я много читаю. Может, хоть это меня извинит?
Представь, записался в местную библиотеку – маленькую, дохленькую, сырую, имени классика и поэта революции Николая Островского. Библиотекарь – милейшая дама по имени Вероника Андреевна.
По всему виду из бывших, но как я ее ни пытал – рассказывать что-либо отказывается, привыкла бояться.
Седые волосы, мраморное лицо, узкий, породистый нос, серьезные и умные голубые, почти не выцветшие глаза. Брошка, слегка обветшалое жабо, маникюр, запах духов, – конечно, «Красная Москва»!
Словом, сплошное очарование. Мы подружились. Вместе пьем чай (чай Вероникин, сладости – вафли и сыроватое крошащееся печенье, другого здесь нет – приношу я).
Живет моя Вероника одна, муж погиб, малолетний сын умер от тифа.
Бывшая петербурженка, волею судеб занесенная в Гагры.
Ни разу – ни разу! – город на Неве она так и не посетила и никогда больше туда не ездила, говорит, что не выдержит сердце. Говорили с ней о Москве. Москву она, как и многие петербуржцы, не любит и слегка презирает, считает ее провинциальной, купеческой и говорит о ней с легким пренебрежением.
Живет в маленьком, на окраине города, домишке, где нет никаких удобств – вода, туалет, все на улице.
К быту равнодушна, хотя признается, что тяжело.
В общем, пьем чай, грызем печенье и сушки, болтаем о жизни.
Ну а потом она идет в закрома. Эмми, какие у нее припрятаны книги! У меня при виде этих сокровищ кружится голова! Здесь и первый Блок, Прижизненный «Соловьиный сад», как тебе?
Тургенев, «Отцы и дети», от Гаргарда, 1880! И «Литературное наследство» Зильберштейна, представь! И зифовские «Двенадцать стульев» двадцать восьмого года! Ну и много другого, нынешнего – частности пропускаю.
Но все это только для своих! В свои, по счастью, попал и ваш грешный слуга. У моей доброй феи жесточайшие условия – книгу обернуть, уголки не загибать, закладками не пользоваться. Перед тем как взять книгу, тщательно, с мылом, вымыть руки и насухо вытереть. Ну и, естественно, при чтении не пить и не есть, это понятно. В общем, целый свод правил.
Первую прочитанную и возвращенную книгу она проверяла минут двадцать – перелистывала, просматривала, вертела в руках.
Проверку я прошел и попал в избранные.
Посиделки с дражайшей Вероникой, наша болтовня и ее сокровища скрашивают мою скучную жизнь. Видишь, как мне повезло?
Фильмы здесь крутят старые, паршивого качества – понятное дело, не сезон, туристов нет, для кого стараться?
И все же свой кусок радости я урвал – пересмотрел все фильмы с моей любимой Лолитой Торес! Влюблен я в нее с юности, и знаешь, она меня ни капли не разочаровала!
Ты вновь спрашиваешь, скучаю ли я по Москве. И я вновь отвечаю: нет и нет, дорогая. Наверняка ты не веришь. И еще я твердо уверен, что решение мое было единственно правильным, я ни о чем не жалею.
Мне здесь спокойно и тихо, хочу – общаюсь, хочу – уползаю в свою нору.
Разве в Москве это было бы возможно? Уверен, что нет. Ежевечерне в мою хлипкую дверь колотили бы страждущие. Трезвонил бы, не умолкая, телефон, и мои несчастные, измученные соседи однажды бы не выдержали и задушили меня по дороге в сортир. И уверен – суд бы их оправдал!
Я отрезал, отрубил прежнюю жизнь и счастлив как никогда. Потому что свободен. Свободен в желаниях и деяниях. Это ли не счастье?
На вопросы о здоровье не отвечаю, ты знаешь. К врачам не хожу, не повторяйся.
На днях вспоминал дачу старшего брата – помнишь, я тебе о ней рассказывал? Дачу брат строил сам, по бревнышку, по кирпичику. Он хоть не из мастеровых, а рукастый и очень толковый: все по науке, расчеты, проект. Хотя какой там проект – деревянная дачка! Небольшая, в пять комнат: три снизу, две наверху, на втором этаже, малюсенькие, но все же отдельные спаленки. И всем там было уютно! У брата замечательная семья: прекрасная жена, хороший сын, чудесная невестка и славный внук, с ним у нас взаимная любовь. Серьезный такой парень, не капризный, ненадоедливый, понапрасну голову не морочит, ну и послушный, во всем помогает, все с дедом вместе – и на участке, и в сарае, и в лес по грибы, и на рыбалку. Встает в пять – и ни жалобы, готовый маленький мужичок! Брат мой его обожает: «Вадька да Вадька». Ну и тот за ним хвостом.
С Лилей, женой брата, мы в замечательных отношениях, хоть и поругивает она меня, и поучает. Мечтала, чтоб я женился и наконец остепенился, как говорила она.
Лиля добрая и милосердная, она прекрасная жена и мать, а уж бабушка! Там, на этой скромной дачке с белым резным балкончиком и петушком на крыше, я глубоко и по-настоящему счастлив. Там семья, а главное – дом, семейное гнездо.
Я часто думал: а если б не мой характер и не моя идиотская натура? Если бы я был похож на брата? Любил учиться, с удовольствием работал, женился на хорошей, порядочной женщине, построил дом своими руками, женил сына, воспитывал внука, такого смешного и хорошего парня, как мой двоюродный внук? Ходил бы с ним на рыбалку и в лес, чинил бы с ним скамейку, окапывал яблони?
Если бы сложилось так, а не иначе? Если бы я чем-нибудь дорожил, боялся кого-то обездолить, оставить сиротой – словом, отвечал за чьи-то жизни? Какой путь я бы выбрал тогда?
И знаешь, Эмми, такая тоска вдруг меня накрыла, такая печаль! В один миг обесценилась вся моя жизнь. Впрочем, я никогда насчет себя не обольщался, ты это знаешь…
Нет, я превратился не в философа, как ты написала, а в старую и противную зануду.
Ну все, теперь о тебе.
Ты пишешь, что твой кавалер по-прежнему в раздумьях и страданиях. Ну что ж, страдания очищают душу. Ладно, не сердись и не обижайся. Просто мне было бы куда спокойнее уходить, знай я, что твой нерешительный кавалер наконец-то созрел и решился.
Впрочем, при чем тут я, верно?
Эмми! Возможно, повторюсь, и все же.
Женское одиночество страшно. Мужское куда проще, поверь. Мужчина существо другого толка, он может создать иллюзию неодиночества на ночь, неделю, на месяц или на годы.
С вами сложнее, вы этого не умеете.
Моя дорогая, чтобы этого избежать, надо брать инициативу в свои руки, говорю тебе как заправский и опытный ловелас.
Бери своего Володечку и тащи его в загс, сам он не решится. Рожай дитя и живи обычной обывательской жизнью – лучше пока ничего не придумано. И не создавай себе мифических героев и вечную любовь. Все просто до некуда – муж, жена, ребенок, общий стол и общая постель.
Ты уже поняла – мы, мужики, народ трусливый и ненадежный. Бежим от проблем и трудностей – что поделать, такое устройство!
И еще – заруби себе на носу, Эмми. Не жди от мужчины (мужа, брата, сына) понимания. Мужчина и женщина – два разных, абсолютно полярных мира. Две планеты разных систем. И у обоих свое отношение к жизни, свое понимание.
Мы никогда не поймем друг друга! Не потому, что кто-то прекрасен, а кто-то ужасен, нет. Просто мы созданы не по образу и подобию, как утверждается, а совсем наоборот. Мы и физиологически разные. Мужчина получает удовольствие, а женщина расплачивается долгой беременностью и тяжелыми родами. Мужчина легко уходит от ребенка, хорошо, пусть нелегко, и все-таки. Он уходит, может уйти, закрыть дверь. А женщина? Женщина может оставить ребенка? Понятно, что мы говорим о нормальных женщинах.
Ты поняла – и в этом вопросе отношение разное, хотя, казалось бы, мать и отец – величины равновеликие.
Женщина милосердна и терпелива, женщина умеет приспособиться, пойти на компромисс, пожертвовать собой для своего дитя без секундной задержки. Женщина скучает без ребенка, а мужчина может не видеть его годами. И даже не вспоминать о нем.
Но есть и другое – мужчина принимает ребенка от любимой без оговорок, как своего. А женщина? При всей доброте, терпимости, при всей жертвенности и сострадании, не принимает. Или сразу не принимает, или принимает с большими оговорками. Словом, проявляет себя не лучшим образом. А ведь сама мать!
Но это просто пример. Для меня близкий и по сей день болезненный – ты знаешь, что меня воспитала мачеха.
Ну вот представь, девочка, мы, женщины и мужчины, думаем одинаково, чувствуем одинаково, воспринимаем все одинаково и одинаково реагируем на происходящее.
И что? А вот что – мы перестаем конфликтовать. Обижаться. Предъявлять друг другу претензии. Мы одинаковые и понимаем друг друга с полуслова и полувзгляда! Представила? Ну да, сказочно, фантастично, и все же попробуй представить.
А что дальше? А дальше мы пребываем в полнейшей, сладчайшей неге. У нас нет обид и конфликтов, мы невероятно довольны друг другом, в нашем доме тишь да гладь да божья благодать. Ну представила? И что, нравится?
Тебе – вполне вероятно. Мне точно нет, да и многим, подозреваю, тоже.
А где обиды, дрожащие губы, доказательства своей правоты, где спор, в котором никогда не рождается истина? Где хлопанье дверью и бурные слезы? Где проявление темперамента, разные одеяла? Где расставания? Где сожаление, злость, досада и тоска? Где муки совести, измены назло и, наконец, раскаяние?
И самое сладкое – слаще не бывает – примирение!
Трепет, объятия, поцелуи, дрожащие руки, снова общая постель.
И снова раскаяние, признание своей вины, и опять постель, постель, и снова ничего нет прекрасней…
Знаю, что ты возразишь – не для всех. У всех разные темпераменты. Согласен. И кстати, это твой случай. Вот именно поэтому я так ратую за твой брак с Володей! Брак-дружба, союз, основанный не на страсти, но на уважении.
А вообще – делай так, как чувствуешь! Все, советов больше не будет, прости. Последнее, что я повторю: уверен, с ним ты будешь счастлива.
И пожалуйста, Эмми, будь! Ты, как никто, заслуживаешь лучшей доли и долгой, красивой и счастливой жизни.
И да, Эмми! Запрети себе наконец придумывать и страдать! И все будет прекрасно.
Договорились? А детские фантазии и придумки без сожалений снеси на помойку. Влюбленности, милая, заканчиваются. Страсти сгорают, как ночной мотылек на лампе, а уважение, понимание и общие интересы – это вещи с длительным сроком хранения.
Надеюсь, ты меня поняла, ты же умница. Жду свадебных фото, и отговорки не принимаются. Обнимаю тебя, и привет жениху.
Катя положила письмо на тумбочку и закрыла глаза. Спать, спать. Как же она устала! И какое счастье, что наступают новогодние каникулы! Кровать, диван, кофемашина и холодильник – и больше ничего!
Катя перевернулась на другой бок и поплотнее укуталась.
И вдруг подскочила, как осенило – удар молнии, не иначе. Села на кровати и зажгла ночник.
Красавец Гарик тот самый двоюродный дедушка? Тот самый родственник, любимый дядька, который приезжал на дачу с роскошными дамочками, а потом внезапно пропал?
Ну да, все правильно, Катя схватила последнее письмо: домик с резным балкончиком и флюгером-петушком, невестка Лиля. Да-да, Чемоданов упоминал имя бабушки! Брат беспутного Гарика – чемодановский дед, ученый и прекрасный семьянин. Ну и внучок, маленький Вадик, серьезный, спокойный и основательный паренек, – ее Чемоданов!
Ну ничего себе, а? Катя перечитала письмо. Да, все сходится, такое вот совпадение. Чего только в жизни не бывает! Расскажешь – не поверят, скажут – придумала.
Но жизнь может придумать сюжет почище любого фантаста!
Маленький Чемоданов обожал веселого Гарика, восхищался им, и наверняка хотел быть на него похожим. Но Гарик пропал. Искали, подавали в розыск, но так и не нашли, решив, что, наверное, скрывается от карточных долгов или чего-то подобного.
А Гарик тем временем…
Катя вскочила с кровати, прошлась по квартире и посмотрела на телефон. Вот бы сейчас позвонить Чемоданову! И повод искать не надо, жизнь сама подсказала. Но, представив его реакцию, передумала. Нет, звонить ему она точно не будет. Потому что Чемоданов будет зевать, тормозить и ни капли не удивится. Потому, что он непробиваемый толстошкурый бегемот.
Катя вернулась в спальню.
Что было дальше со всеми героями? Кажется, все понятно. Эмилия вышла замуж за своего Володечку и прожила с ним долгую, интересную и скорее всего счастливую жизнь. Да, счастливую – среди старых открыток попалась одна, наверняка предназначенная ему. Только тогда, до обнаружения писем и фотографий, особенного значения Катя открытке не придала, знала же, что у Эмилии был муж Володя. А теперь все выглядит иначе.
Катя пошла в гостиную, нырнула в коробку и нашла ту самую открытку.
Дорогой мой Володя, у меня все хорошо, Ленинград, как всегда, прекрасен, но, как всегда, все портит погода! Дождь, дождь со снегом, ужасный ветер и темно-серое небо.
На набережной не погуляешь, у реки еще хуже.
Но это любви моей и восхищения не умаляет! Ходим в музеи, в который раз была на Мойке и, знаешь, всегда там плачу, всегда. Как будто пообщалась, поговорила, повидала его.
Володечка! Как ты питаешься? Что мама, как ее анализы, был ли доктор из ведомственной?
Все, обнимаю тебя и скучаю, очень хочу домой, на нашу любимую Мосфильмовскую, где нам так уютно и так хорошо.
Твоя Эмилия
