Э клана Мишельер

Макс Мах

Э клана Мишельер

Турнир II

Глава 1(1). Сентябрь 1939

1. Габи

Она покинула постель только на третий день. Вышла к навестившему её князю Трентскому на четвертый, но долго тогда не продержалась: сил хватило едва лишь на полчаса. Посидела с Зандером в ореховой гостиной, поговорила о том о сем, — стойко игнорируя испытующий взгляд собеседника, — поблагодарила за визит и снова вернулась к постельному режиму. Что-то с ней было не так. Словно, сломался внутри какой-то важный механизм и никак теперь не желал поддаваться починке. Серафина и её помощники-целители чего только не пробовали, — и заговоры друидов, и заклинания золотой дюжины Асклепия, и панацею Иосифа Египетского[1], - но ничего путного из этих попыток, увы, не выходило. И на пятый день, Габи поняла, что дела её по-настоящему плохи, потому что никто — даже её Золотой человек, — ей в этот раз не поможет. А Источник, как и обещал, больше к ней не приходил. Исчез из виду и никак не давал о себе знать даже при том, что Габи, отчаянно нуждавшаяся в его помощи, только что криком не кричала, призывая его во сне и наяву прийти к ней, простить и ещё раз помочь. Она готова была на все, даже на целибат[2] по эту сторону сна, если он её, случаем, приревновал. Однако все её усилия оказались напрасны. Тадж’А[3] к ней так и не пришел. И к себе не пустил, закрыв перед ней проход к пещере под замком.

«Сказал «нет», — признала Габи, — значит «нет».

Между тем, после схватки в императорском дворце — хотя схватки-то как раз и не было, а была казнь, — вернуться к прежней жизни оказалось совсем непросто. Разумеется, грех жаловаться, и Габи это хорошо понимала. Ведь, несмотря ни на что, она выжила и не утратила своего Дара. Однако так плохо, как сейчас, она себя никогда ещё не чувствовала. Накатывающая по временам апатия, общее недомогание, физическая слабость и много чего ещё, что не так уж просто выразить словами. Впрочем, как бы то ни было, сдаваться Габи не собиралась. Не для того пережила она чудо преображения, чтобы превратиться сейчас на самом пике успеха в немощную девицу, впавшую в меланхолию и общее убожество. Поэтому вечером того самого, пятого дня, она все-таки покинула постель. Встала и, превозмогая слабость, самостоятельно оделась. Спустилась в казематы, служившие ей и другим кланникам полигоном боевых искусств, и, проделав через силу десятиминутный комплекс разминочных упражнений, шесть минут затем кидала в цель молнии, огненные дротики и прочую опасную чепуху, включая сюда метательный нож, наскоро слепленный из nebulosus nebula — колдовской туманной дымки, создавать которую она научилась ещё в самом начале новой жизни.

Ну, что сказать. «Метания» прошли на удивление успешно, — уверенные броски, точные попадания, — но эти шестнадцать минут выжали её насухо. Ноги перестали держать, и, обмякнув, Габи осела на каменные плиты пола. Впрочем, не усидела и практически сразу же опрокинулась навзничь. Лежала долго, не в силах вернуть себе упорядоченное дыхание, умерить заполошный бег сердца и задействовать свою магию. Сила была рядом. Габи её чувствовала, но сейчас никак не могла до неё дотянуться. Так что прошло ещё не меньше четверти часа, пока она смогла наконец встать на трясущиеся ноги и, держась за стены, отправиться в обратный путь. Где-то через двадцать минут, — наотрез отказавшись от помощи набежавших со всех сторон слуг, — она все-таки доплелась до своих апартаментов и с наслаждением опустилась в приготовленную камеристкой горячую ванну. Пока сидела в воде — благоухающей растворенными в ней минеральными солями и настойками целебных трав, — выпила один за другим три общеукрепляющих и тонизирующих коктейля, галантно презентованных ей накануне князем Трентским. Учитывая то, что она знала о Зандере со слов Триса, скорее всего, снадобья эти приготовил он сам, но, разумеется, — из скромности, наверное, — ей в этом не признался.

— Поверьте, Габриэлла, — сказал он во время их короткой встречи, — в империи и за её пределами найдется немного столь же талантливых алхимиков, как мастер из Вердена. Однако, в отличие от большинства других людей, пользующихся его уникальными зельями, я знаю этого алхимика лично и могу свидетельствовать под присягой, что он не шарлатан, а, прежде всего, ученый. Анонимность же его связана исключительно с его личными обстоятельствами.

При этом, смотрел Зандер на Габи так, что ей даже стало неловко. Однако о том, что им, быть может, следует объясниться, сказать так и не решился или, быть может, просто не захотел. Промолчала и она, хотя, видят боги, не из робости. Она просто не знала пока, что с этим делать. То ли смириться с неизбежным и принять предполагаемые «чувства и отношения» такими, как есть, то ли отвергнуть Зандера, плюнуть и забыть.

— Здесь, — продолжил между тем Зандер, указав на плотно укупоренную бутылочку синего стекла, — эликсир, который поможет вам, Габриэлла, упорядочить обмен веществ и очистит кровь от шлаков. В зеленой бутылочке — общеукрепляющее снадобье. И наконец в этом сосуде, — кивнул он на маленький терракотовый кувшинчик, — находится отличная тонизирующая микстура. Все вместе, эти снадобья помогут вам вернуть здоровый аппетит, вольют в вас толику новых сил и прибавят бодрости.

Неуверенная в том, что все эти эликсиры ей чем-нибудь помогут, Габи, тем не менее, была благодарна Зандеру за заботу и, если бы не тотальная слабость, подумала бы даже о возможности превратить дружбу в близость. Но, увы, не в её состоянии было мечтать о плотских утехах. А зелья она у князя не только взяла, но даже начала их употреблять. Однако сегодня, сейчас, это был всего лишь третий прием рекомендованных князем Трентским снадобий, и, даже если это была настоящая панацея[4], скорого эффекта Габи от них никак не ожидала. Но, как показали дальнейшие события, в этом отношении она ошибалась, серьёзно недооценив научную компетенцию своего нового «более чем друга».

Прежде всего, этим вечером она впервые после нападения Жемчужной женщины испытала нешуточный голод. Выбралась из ванны, добралась, поддерживаемая служанкой до кровати, легла в постель и неожиданно поняла, что не уснет, поскольку ужасно голодна. Тогда, позвонив в электрический звонок, заменявший ей сонетку, Габи вызвала ушедшую было горничную и приказала Шанталь принести ей что-нибудь поесть.

— Легкое, — не преминула она напомнить девушке о своем жалком состоянии, — но сытное…

В заказе содержалось явное противоречие, но на замковой кухне работали весьма опытные и уж тем более изобретательные люди. В результате, — и разумеется, не без помощи магии, — уже через четверть часа Габи получила чашечку замечательного куриного бульона и два крошечных слоеных пирожка с мясом. На десерт ей предложили воздушное пирожное со взбитыми сливками запредельной жирности, а запивать все это великолепие ей пришлось сильно разбавленным красным вином, в котором мед, специи и настойка шиповника компенсировали нехватку алкоголя. Вот после всего этого она и заснула. Положила голову на подушку и тут же отключилась, чтобы проснуться на утро в гораздо лучшем состоянии, чем накануне. У неё даже настроение поднялось, и подумалось, что надо бы поблагодарить Зандера, потому что его снадобья, и в самом деле, действовали и при том действовали отлично.

Однако, и то верно, что признаки выздоровления — это ещё отнюдь не само выздоровление. Эдак можно до самой смерти выздоравливать и выздоравливать, а потом взять и помереть, так окончательно и не выздоровев. А значит, нужно не только хотеть, необходимо мочь, то есть, опять-таки, как и прежде, трудиться изо всех сил, вложившись в процесс выздоровления по полной, как в дело всей своей жизни, тем более, что так оно и есть.

Увы, но грустные мысли навещали её чаще, чем хотелось бы. И лишь легкий налет приобретенного при Дворе цинизма помогал держаться на плаву. Цинизм и неведомо откуда взявшаяся у «слободской дворняжки» гордость кланника. Эти два чувства или, вернее, настроения заставляли Габи вставать с постели по утрам и проживать наступивший день, как положено, а не как можется. Держать на лице маску холодноватого высокомерия и демонстрировать Городу и Миру образ «успешно выздоравливающей» после ранения коннетабля клана Мишильер. Однако, в действительности, дела её обстояли отнюдь не так хорошо, как она пыталась представить окружающим. Все, что ещё недавно давалось ей легко и, по видимости, просто, теперь требовало от Габи невероятной концентрации внимания и воли, а ещё — тяжёлого мучительного труда. Тренировки, без которых она не могла вернуть себе необходимую в её положении форму, отнимали у неё гораздо больше времени и сил, чем всего лишь пару недель назад, и успехи были, по правде сказать, не так, чтобы впечатляющие. Восстановление шло медленно и трудно, и не было рядом с ней Золотого человека, чтобы помочь и унять боль. И все-таки она не сдавалась, продолжая упорно катить в гору одолженный у Сизифа камень судьбы.

Три-четыре часа сна, тренировки до изнеможения, седьмого пота и прокушенных от напряжения губ, до головной боли, до крови, текущей из носа и выступающей, по временам, в уголках глаз. Светская жизнь, которая свелась, впрочем, к приему посетителей, непременно желающих лично засвидетельствовать княгине свое почтение или дружбу, а то и любовь. Во всяком случае, некоторые намекали в разговорах именно на это чувство. Хотя верилось с трудом. Но люди, — какие бы цели они на самом деле не преследовали, — явно старались. Говорили комплименты, интересовались здоровьем, предлагали свою помощь. Редким ли снадобьем или каким-то древним заговором, помощью знакомого целителя или ещё чем. Приносили цветы и экзотические фрукты, шоколад и вино «из личных запасов». И всех их Габи вынуждена была принимать, а это означало необходимость хорошо выглядеть и держать лицо. Говорить не то, что думаешь, а то, что должно. Следить не только за словами, но и за взглядами, движениями лицевых мышц и дыханием случайных и неслучайных собеседников. Огромное, ни на мгновение, не оставляющее напряжение: сегодня, как вчера, и завтра точно так же, как сегодня. И так день за днем, минута за минутой, вздох за выдохом и выдох за вздохом. Но, если и этого мало, у неё снова стали болеть мышцы. Крутило суставы, ныли кости и кружилась голова. Ухудшился аппетит, и желчь то и дело подступала к горлу, готовая — дай ей только волю, — двинуться дальше. И ведь не объявишь себя больной, не останешься в постели, никому не пожалуешься, не всплакнешь и не разрыдаешься на чужом плече. Э клана Мишильер никогда не болеет, не устает и не печалиться. Не отступает перед трудностями и не показывает слабости. Никогда, нигде и ни в чем.

***

Наверное, прежде, чем начинать пробовать такое, ей следовало посоветоваться с братом. Но недаром говорится, что желание порой пуще неволи. Тем более, что Триса, как назло, не было дома, — он просто не успел вернуться в палаццо Коро «после очередного вчерашнего», — а идея, пришедшая ей в голову во сне, показалась Габи настолько заманчивой, что она решила взяться за дело, не откладывая. Итак, если верить внутренним часам, на дворе, то есть за стенами палаццо, только-только рассвело. Со сном, как, впрочем, и со всем остальным, что касалось здоровья, дела у Габи по-прежнему обстояли хуже некуда. Она все ещё болела, и, хотя все время ощущала слабость и желание прилечь, ночами все равно спала плохо и мало. Просыпалась рано и маялась, придумывая, чем бы таким заняться, только чтобы перестать думать о своей хвори. Но ей, если честно, пока было трудно даже читать, — глаза быстро уставали, — не то, чтобы бежать куда-нибудь, прыгать где-нибудь или ещё что-нибудь в том же роде. А вот для того, чтобы попробовать разобраться с тем, что и как происходит в её разгромленном организме, — вернее, в том, как он устроен в общем виде, — можно было, даже не вставая из кресла. Так что, подавив снедавшее её нетерпение, — а ей ужас как хотелось приступить уже к делу, — для начала и, увы, не без помощи камеристки, Габи умылась, оделась и вообще привела себя в порядок. Затем позавтракала, остановившись на твороге с медом и свежеиспеченным багетом по-деревенски, и, уговорив — не бесплатно, разумеется, — свою горничную Шанталь «помочь ей в одном крайне важном деле», села наконец в кресло и принялась за только что пришедшее ей на ум колдовство.

— Раздевайся и становись вот здесь, — указала она девушке на ковер метрах в двух перед собой.

— Совсем? — переспросила Шанталь, она была несколько дезориентирована, но держалась молодцом. — Донага?

— Донага, — подтвердила Габи.

— Мы будем?.. — чуть покраснела тогда горничная.

— И не надейся! — отрезала Габи, которой от Шанталь ничего подобного не требовалось, принцессы хватило «за глаза и за уши». — Просто разденься, пожалуйста, донага, встань вот там, повернись ко мне лицом и стой молча. Устанешь стоять, скажи, но до тех пор просто стой и молчи!

Смущенная девушка, неуверенно кивнула, поспешно разделась и встала там, куда ей указали. Она была на пару лет старше Габи и, не будучи красавицей, имела все необходимые приметы женственности. В общем, смотреть на неё было приятно, но не более того. Во всяком случае, никаких противоестественных желаний при взгляде на неё у Габи не возникло, что говорило, скорее о её физическом состоянии, чем о сексуальной ориентации. На красивого мужчину она, верно, смотрела бы сейчас точно так же.

— Что-то ещё? — между тем спросила Шанталь.

— Просто стой и молчи!

— Как прикажете, ваша милость!

— Я же сказала, помолчи! — поморщилась Габи, которую теперь часто раздражала медлительность и непонятливость окружающих её людей, и, коротко вздохнув, принялась за дело.

«Итак, тело», — сказала она себе, рассматривая обнаженную девушку. Белая кожа и румянец, расползающийся со щек на шею и плечи.

«Живой организм, — напомнила она себе, — имеет температуру 36 и 6 десятых градуса по шкале Цельсиуса, но только, кажется, под мышками…»

«А температура — продолжила она ход своих нехитрых рассуждений, — это же, наверное, стихия Огня. То есть, не «наверное», а именно!»

То, что следует из этого умозаключения, было более или менее понятно, но как конкретно это сделать? Как увидеть температуру тела? Габи попробовала так и эдак, покрутила в уме потоки Огня, придумывая на ходу, что бы такое из них сотворить, но для начала добилась лишь того, что «распустила» большие карминовые потоки, пульсирующие от переполнявшей их силы, на тончайшие нити всех оттенков красного. Работать с такими едва ощутимыми потоками, больше похожими на трепещущую на ветру шелковую нить, чем на лавовый поток, Габи ещё не умела. Вернее, только-только начала осваивать этот уровень высшей маги. Но обычно она занималась этим под руководством Триса, и тогда брат ей все показывал и объяснял, как маленькой. А сейчас она влезла в этот живой, напитанный силой хаос, похожий — так ей показалось в этот момент, — на клубок разъяренных змей, в одиночку, и сначала даже растерялась перед его природной мощью и невероятной сложностью. Но характер быстро взял свое, и уже в следующее мгновение Габи принялась наводить в доме порядок, укрощая одни потоки, переставляя местами другие и по новой переплетая между собой третьи. Все это она делала исключительно на интуитивном уровне, боясь потерять кураж и начать думать головой. Вообще-то, про эту свою особенность она знала давно, но использовать её по-настоящему научилась совсем недавно, поскольку раньше она зачастую не отдавала себе отчет в том, что именно она делает и как. Но Трис эту её черту, — угадывать, а не анализировать, — подметил практически сразу, указал на неё Габи, и та вдруг осознала, что все так на самом деле и обстоит. Интуиция в её случае была сильнее логики, а инстинкт — полезнее разума. И вопрос не в том, что Габи не умела рассуждать логически. Умела, и ещё как! Но в магии интуиция, порой, решала все, потому что многие творимые чудеса получались гораздо лучше, если не поверять гармонию алгеброй. Сначала сделай, как видится, а разбираться, что там вышло и как устроено, будем потом. Впрочем, и разбираться, если лень или трудно, тоже не надо. Просто колдуй, коли уж приспичило, и ни о чем не думай. Эта сторона магии была сродни искусству, а не науке или ремеслу. И сейчас этот проверенный модус операнди[5] её снова не подвел. Мгновение, другое, и Габи увидела свою горничную через призму стихии Огня.

Поверхность тела девушки представлялась равномерно розовой, не считая, разумеется, щек и шеи. Там цвет был гуще, но в следующее мгновение Габи обнаружила несколько более темных пятен, отчетливо выделяющихся на общем фоне: прямо сквозь кожу, просвечивали темно-красная печень, амарантовые влагалище и анус и трепещущий алый сгусток сердца. А ещё через пару секунд картинка окончательно прояснилась, и Габи увидела всю кровеносную систему Шанталь, её костный скелет, полотнища мышечной ткани и все, до единого, внутренние органы.

«Ничего себе! — восхитилась она, внимательно рассматривая живое анатомическое пособие. — Этак я смогу… А если приблизить? Смогу я увеличить отдельные части тела, чтобы рассмотреть их в подробностях? Ого!»

Одни боги знают, отчего рассматривать детали она начала именно с нижней части живота.

«Какой-то нездоровый интерес, — отметила Габи краем сознания, но сосредоточена сейчас она была на другом. Стоило ей присмотреться внимательнее, как она обнаружила, что её горничная давно уже не девушка.

То есть, сначала-то Габи обратила внимание на то, что по первому впечатлению «там чего-то не хватает». Не хватало, как тут же выяснилось девственной плевы. И это было удивительно, поскольку Габи крайне слабо была знакома с анатомией и физиологией человека. А тут сразу и вдруг: и тебе ощущение некого несоответствия подспудным ожиданиям, и ответ на толком незаданный вопрос. Это было неожиданно и похоже на чудо, хотя магия — это, по сути, и есть чудо. Так что, высказав свое мысленное «Ого!», Габи взяла себя в руки и продолжила свое странное исследование. И, как показали дальнейшие события, не зря.

Габи могла заметить, что «что-то тут не так», — и эта её способность действовала безотказно, — но вот объяснить, что это такое, могла лишь в том случае, если была знакома с темой. Про девственную плеву она знала, потому, по-видимому, и поняла, чего там не хватает, а вот, как она узнала, что женщиной Шанталь стала никак не меньше года назад, Габи так и не поняла. Просто узнала и все. Перелом большой кости руки — названия которой Габи не знала, — она опознала по внешним признакам. А вот какие-то неприятности со здоровьем Шанталь смогла лишь «диагностировать» без того, чтобы дать название конкретному недугу и сделать прогноз на развитие хвори. Здесь ей попросту не хватало знаний, но уже то, что она обнаружила три точки, в которых зарождались сейчас неизвестные ей недуги, — два легких и один тяжёлый, — было гораздо больше, чем ничего.

«Интересно, а через одежду я смогу?»

— Одевайся, Шанталь! — приказала она служанке. — Надеюсь, ты не успела ещё устать?

— Нет, ваша милость!

И через пару минут, когда девушка была уже одета, Габи получила ответ на свой незаданный вслух вопрос. Да, чтобы увидеть все, что она сейчас видела, раздеваться Шанталь было необязательно. Трудности были скорее связаны с расстоянием, чем с одеждой. «Помехи» начинались уже в четырех-пяти метрах от наблюдателя, и можно ли их как-то снять, было неизвестно. С этим ещё следовало разбираться. Экспериментировать, пробовать, изучать.

«Теперь придется учить анатомию и патофизиологию, чем бы эта наука не оказалась на самом деле…»

И, разумеется, это была вполне здравая мысль, потому что от открывающихся перспектив у Габи просто дух захватывало. Поэтому, выбрасывать на ветер такой талант было бы настоящим расточительством, но без знания медицины эта новая способность ей была практически бесполезна.

«Разве что шлюх отлавливать…»

Последняя мысль ей сильно не понравилась, поскольку по этому критерию Габи тоже никак не образец женской добродетели.

«Ну, и Зевс с ними!»

— Мне можно уйти? — подала наконец голос служанка.

— Нет, — покачала головой Габи. — Постой так ещё пару минут!

— Как прикажете, ваша милость, — тяжёло вздохнула девушка, которая, верно, боялась колдовства. Служила в замке полном магов и при этом страшилась волшбы, что, к слову, случалось сплошь и рядом даже в крупных городах империи и среди вполне образованных людей. Магия не только притягивала, она ещё и пугала.

Однако, Габи служанке не ответила, она занималась делом. Занятие, впрочем, оказалось непростым и потребовало гораздо больше времени, чем жалкие пару минут. На то, чтобы повторить свое открытие, но уже не с помощью стихии Огня, у Габи ушло без малого сорок минут. Но предположение, что человек — «суть смесь жидкостей и нерастворимых в воде компонентов», оказалась правильной. И Дар Воды показал себя в этом смысле ничуть не хуже, чем сила Огня. Цвета другие, да и «картинка» несколько иная, но оба взгляда — огненный и водяной, — на один и тот же организм оказались вполне сопоставимы. И более того! Они удачно дополняли друг друга, рассказывая Габи крайне интересные истории, которые ей, впрочем, ещё предстояло научиться понимать.

***

Теперь, после того, как она научилась видеть человеческий организм через призму сразу двух противоположных по своей сути стихий, ей следовало бы расширить свои знания в анатомии и физиологии человека. Посетить университетский анатомический театр, поприсутствовать на хирургических операциях, но, прежде всего, изучить обычный анатомический атлас, — тот же каталог Бёмберга, для примера, — и какой-нибудь хороший лекарский компендиум[6] из новых. Габи так, собственно, и собиралась поступить. Она даже приступила уже к изучению книг и атласов, имевшихся в замковой библиотеке, сопоставляя цветные и черно-белые иллюстрации и пространные анатомические описания с тем, что видела на «практических занятиях», исследуя тело горничной сквозь призмы Огня и Воды. А позже и через «Интроскоп», как она назвала, не имея под рукой иного термина, сложную магическую структуру, которую Габи сплела из «Шлейфа Тефиды[7]», «Ультрамарина»[8], «Небесной лазури»[9], «Заката» и «Червоного золота»[10]. Это было весьма познавательно, но явно недостаточно, и Габи обратилась к Серафине и Трису за рекомендациями практического толка. Кто-то же должен был объяснить ей, что и как происходит в организме человека, когда он здоров, и когда болен. Да и в анатомический театр или в хирургический зал госпиталя просто так не попадешь, — даже если ты, — Э клана Мишильер. Нужна протекция, и ей обещали помочь. Но, увы, как водится, вмешались непредвиденные обстоятельства, и ей стало не до учебы.

Дело в том, что, — то ли попросту так совпало, то ли действительно по специальному распоряжению принцессы, — но в конце августа в Турнире был сделан трехнедельный перерыв. Злые языки утверждали, что причина состояла именно в Эве Сабинии. Вернее, в её интимной подруге Габриэлле Э’Мишельер, нарочито подчеркивая при этом двусмысленность понятия «интимный»[11]. Однако, официально, назначенный императором «Большой антракт» объяснялся необходимостью дать передышку порядком утомившимся участникам Турнира, а также небывалой жарой, обрушившейся на юго-западные регионы империи и наступившим периодом важных религиозных праздников. Впрочем, так или иначе, но трехнедельная пауза пришлась очень кстати, поскольку захватила весь острый период её болезни, когда Габи физически не могла участвовать в светской жизни столицы. Так что её выздоровление, — во всяком случае, внешне она была уже вполне здорова, — совпало с окончанием антракта и возобновлением Турнира. И так уж получилось, что первый выход в свет случился на дне рождения Марии Перигорской, встретившей Габи уже не как подругу, а едва ли не как родную сестру…

***

Возвращение Габриэллы Мишильер наделало много шума. Но реакция Общества на появление живой и здоровой Э была при этом отнюдь неоднозначной. Кое-кто был этому искренно рад, зато другие демонстрировали плохо скрытое разочарование. Остальным, — а они, к счастью, составляли большинство, — было попросту любопытно. Никто ведь толком не знал, что на самом деле приключилось с девушкой-коннетаблем. Даже официальное заявление, сделанное по этому поводу главой клана, ничего по сути не разъясняло. Коннетабль[12] была атакована, сообщалось в заявлении. Допустим, так все и обстоит, — думали люди, — но спрашивается, кем атакована и как именно? Ответ — «Пока неизвестно. Ищем сильного колдуна, склонного к запретной темной магии, которую он или она использовали в качестве орудия нападения на сестру тана». Что за колдун, что за колдовство, неизвестно. Не успели-де пока разобраться, но «мы над этим работаем». И все, собственно. Даже о том, какие такие раны нанес Габриэлле Мишильер этот её неизвестный противник, — и от которых она, к слову, оправлялась почти полных две недели, что для молодой сильной магессы было более чем странно, — не сообщалось тоже. Понятное дело, что такая неопределенность пробуждала в людях нешуточный интерес и заставляла их «без необходимости множить сущее»[13], воображая себе разные ужасы, и придумывать истории, одна увлекательнее другой. Впрочем, кое-кто все-таки знал правду, хотя и не всю.

Первым из этих немногих являлся князь Трентский, который, как выяснилось, мог почувствовать чужой Источник, если находился поблизости в момент, когда Небог творил свое особое, непохожее ни на что другое, колдовство. Странный талант, хотя Трис и утверждал, что в прошлом такие колдуны уже рождались. Информации о них, как и следовало ожидать, было до обидного мало, но факт, что такой талант существует, — и что это крайне редкая способность, — сомнений у тана не вызывал. Поэтому, заинтересовавшись чувствительностью Зандера к магии Источников и понимая к тому же, что промолчать — означает сделать только хуже, Трис переговорил с князем Трентским тет-а-тет. Габи об этом разговоре знала, но сама с Зандером на эту тему ещё не говорила. Она с ним, вообще, пока так и не объяснилась ни по поводу того, что за отношения возникли, — если, и в самом деле, возникли, — между ними двоими, ни относительно того, что с ней произошло в императорском дворце. Трис же, не вдаваясь, разумеется, в «не относящиеся к делу подробности», объяснил Зандеру, что Габи была атакована императорским Источником, получила тяжёлейшие раны и выжила лишь благодаря своевременному вмешательству Источника клана Мишильер. Судя по всему, князь Трентский откровенность главы клана оценил по достоинству, предложив Трису свою искреннюю дружбу и любую помощь, какая понадобится.

«Ещё бы, — решила Габи, выслушав рассказ брата, — у Зандера теперь есть все основания дружить. Целых три причины, если быть точной. Во-первых, я сама, если я не ошибаюсь относительно его чувств. Во-вторых, конспект пятой главы «Трудов» Виглера, и, наконец, откровенность Триса в таком деликатном вопросе, как истинная природа Источников. Наверное, мне тоже стоит с ним как-нибудь подружиться, а может быть, и что-нибудь ещё…»

Чем может стать это «что-нибудь ещё», Габи, разумеется, догадывалась, но её физическое состояние по-прежнему оставляло желать лучшего и уж точно не позволяло пока пускаться во все тяжкие. Даже хотелось «чего-нибудь эдакого» как-то смутно и без подробностей. То есть, теоретически она была уже готова к близости с живым мужчиной, но практически — все ещё нет.

Вторым человеком, знавшим правду, — во всяком случае, известную её часть, — являлась Эва Сабиния. Но тут все случилось несколько иначе, чем с Зандером, да и разговаривала с принцессой сама Габи. Встретившись с ней в первый раз после выздоровления, на дне рождения Марии, Габи лишь поблагодарила принцессу за столь ярко выраженное участие в её судьбе, но ничего особенно интересного о своем ранении не рассказала. Зато, когда, через неделю после этого, принцесса выразила удивление по поводу того, что Э клана Мишильер и, между прочим, её сердечная подруга, — «Ведь мы подруги, Габи, разве нет?» — пропустила уже две подряд вечеринки во дворце, Габи вынуждена была попросить её о разговоре с глазу на глаз. Эва Сабиния удивилась, но возражать не стала. Тогда они отошли в сторонку, где их никто не мог услышать, и Габи прямо спросила у своей венценосной подруги:

— Ты ведь знаешь об императорском Источнике?

— Разумеется, — ответила принцесса. — Я наследница престола, и потому обязана знать о такого рода вещах. Но почему ты спрашиваешь?

— Ты с ней встречалась?

— С чего ты взяла, что наш Источник женщина? — нахмурилась Эва Сабиния. — Источник — это Источник.

— Но ваш источник — это женщина, окутанная жемчужным сиянием, — возразила Габи.

— Откуда ты знаешь?! — Похоже, слова Габи поразили Эву Сабинию до глубины души, и, пожалуй, даже испугали.

— Я с ней встречалась.

— Что?!

— Эва, это она на меня напала. Прямо там, в вашем дворце. В дамской комнате.

— Но почему? — ещё больше удивилась не на шутку встревоженная её объяснением принцесса. — Как ты вообще могла её видеть? И с чего бы ей на тебя нападать?

— Это её решение, — пожала плечами Габи, которой совсем не хотелось вдаваться в подробности. — Сама решила показаться, сама захотела убить. Я еле выжила и теперь просто боюсь появляться во дворце. Второй раз мне такую экзекуцию не пережить…

— Любопытно, — посмотрела ей в глаза принцесса, — и подозрительно, но так и быть, я не стану тебя спрашивать, что ты не поделила с нашим Источником. Я спрошу её.

— Спроси, — кивнула Габи. — И попроси её оставить меня в покое. Тогда я снова смогу приходить во дворец.

На том разговор и закончился, а через два дня Габи получила от Эвы Сабинии коротенькую записку:

«Здравствуй, Габи!

Как мы и договаривались, я встретилась с Ней и спросила о тебе, — писала принцесса, — но Она наотрез отказалась отвечать на мои вопросы. Сказала только, что у неё на то есть веские причины. На то, чтобы желать твоей смерти, и на то, чтобы никому ничего на этот счет не объяснять, ни мне, ни моему отцу. Тогда я настоятельно попросила оставить тебя в покое, поскольку ты моя подруга и коннетабль влиятельного клана и просто обязана бывать во дворце. Похоже, что мои доводы оказались достаточно основательными, потому что Она обещала с сего дня соблюдать в отношении тебя строгий нейтралитет. Так что можешь не бояться и приходить. Мы с Олимпией и Марией хотим сегодня вечером сыграть в вист, как тебе такая идея?

С улыбкой,

твоя Э».

Габи прочла записку три раза и пришла к выводу, что опасность действительно миновала. Поэтому тем же вечером она появилась на женской половине императорского дворца, и до полуночи играла там в вист с принцессой и её гостями.

Глава 1(2)

2. Зандер

Так уж вышло, что, хотя Э’Мишильер оправилась наконец от «ран» и вернулась к светской жизни, Зандер с ней так и не объяснился. То ситуация не располагала, то настроение было неподходящее — чаще у Габи, чем у него, — то ещё что, но поговорить нормально никак не получалось. И, возможно, это даже к лучшему, потому что чем больше проходило времени, тем меньше он понимал, о чем, собственно, идет речь. Во всяком случае, не имея опыта в оценке собственных чувств, Зандер в них не только не разобрался, но, напротив, запутался ещё больше.

«Я думаю о ней, потому что она выпадает из обыденности», — решил он, рассматривая из-под ресниц императорскую ложу, в которой разместились сейчас принцесса Эва Сабиния и дамы её круга. Габриэлла тоже была там, на неё Зандер и смотрел.

«Она непохожа на других молодых дам, — добавил он, обдумав предыдущий тезис. — Иная, и это неоспоримый факт. А ещё, наверное, я её просто хочу, хотя и не знаю, с чего вдруг, ибо, если все обстоит именно так, как мне кажется, то это противоестественное желание».

И в самом деле, половое влечение в их случае было более, чем очевидно, — во всяком случае, с его стороны, — хоть и неожиданно, если сравнивать Габриэллу с восхитительной Анаис. Однако, как говорили древние латиняне, «De gustibus non est disputandum»[14]. Вспоминалась по этому поводу ещё одна, хотя и довольно-таки грубая народная мудрость: любовь зла, полюбишь и козла.

«Козу, если быть точным в деталях».

Сейчас в ложе, Габриэлла сидела в пол-оборота к Зандеру, положив ногу на ногу, — отчего подол короткого платья поднялся едва ли не до середины бедра, — и курила длинную сигарету, вставленную в ещё более длинный костяной мундштук. Показалось или нет, но с некоторых пор, а точнее, с того дня, как её чуть не убил императорский Источник, окружавшее девушку золотое сияние стало темнее и гуще. Оно, словно бы, уплотнилось, превратившись в нечто, напоминающее прозрачный, но вполне материальный кокон червонного золота. Вообще, золото чудилось этим утром даже там, где его никогда не было и не должно было быть. Светло-русые волосы Габриэллы казались сейчас скорее золотистыми, чем серебристыми. Золотой оттенок приобрела и её кожа.

«Потрясающе! — признал Зандер, любуясь необычным зрелищем. — Но, скорее всего, это чудо вижу один только я. И это более, чем любопытно, потому что вопрос-то, оказывается, не один. Их ровно два: что это такое, и почему это сияние вижу один лишь я?».

«Нет, — решил он ещё через мгновение. — Вопросов не два, а три, и на один из них я уже знаю ответ. Нет, это — не любовь и не вожделение. Я просто хочу разгадать её тайну. А значит, это все-таки всего лишь научный интерес, любопытство ученого и ничего больше!»

Вероятно, он ещё долго продолжал бы рассуждать на эту многообещающую тему, но его прервали:

— Прошу вас пройти на позицию, ваша светлость.

Зандер кивнул мужчине в строгом костюме-тройке, — черная шерсть, черные лакированные штиблеты, белая манишка и атласный галстук-бабочка, — и, встав из кресла, неторопливо прошел к огневому рубежу. Здесь на столе справа от позиции его уже ожидал заявленный им для состязаний шестизарядный «колониальный» кольт. Сейчас Зандер действовал строго по протоколу. Вынуть оружие из кобуры и убедиться, не стоит ли курок на боевом взводе. Взять револьвер левой рукой в обхват за ствол, повернув дулом вниз, а рукояткой влево, и так далее, и так далее, пока не заполнил патронами все шесть камор. Все движения четкие, выверенные и доведенные до полного автоматизма, так что и думать ни о чем не надо.

Завершив подготовку, он вернул заряженный револьвер на стол и внутренне изготовился, ожидая сигнала.

Итак, ему предстояла стрельба на скорость с дистанции в 20 метров по горизонтально-скользящей мишени. При этом технические характеристики револьвера, — необходимость каждый раз взводить курок, — позволяли сделать за 7-10 секунд, в течении которых мишень будет довольно быстро двигаться перед ним, как раз необходимые шесть выстрелов. Не больше, будь ты хоть трижды ганфайтером на колониальный манер. Лишь бы не меньше!

В ожидании отмашки Зандер встал несколько наискось к белой широкой полосе, отмечавшей границу стрелковой позиции, и широко расставил ноги, так, чтобы затем ему было легче вращать туловище в бедрах, следуя за движением мишени. В этом случае его рука будет оставаться в спокойном положении, так же, как и вся верхняя половина туловища. Все это так же не требовало от Зандера даже малейшего усилия, тело само знало, что и когда ему следует делать. А в следующее мгновение ударил гонг, и, появившаяся перед ним мишень бодро заскользила справа-налево вдоль огневого рубежа.

«Пошла!» — Так быстро, как только мог, Зандер схватил со столика свой револьвер и, беря горизонтальный прицел, начал вращать верхнюю часть туловища в ту же сторону, в которую скользила мишень. Его рука с зажатым в ней револьвером двигалась при этом впереди мишени, удерживая постоянный разрыв в один-два сантиметра.

«Начали!» — Разворачивая тело вслед за мишенью, Зандер постепенно нажимал на спуск, и, когда прицел был правильно взят впереди мишени, выстрелил в первый раз. Второй и последующие выстрелы ударили вслед за первым так быстро, как только возможно. Три медленных удара сердца, шесть выстрелов с равными промежутками, шестьдесят очков и обеспеченное место в тройке лидеров.

«Безукоризненно!» — с поразившим его самого самодовольным торжеством воскликнул он мысленно, и в этот момент произошло сразу несколько событий, каждое из которых, — правда, несколько позже, — заставило Зандера переосмыслить многое из того, что он почитал правдой или истиной. Уютное существование в башне из слоновой кости, построенной им внутри башни Людовика, практически не подготовило Зандера ни как человека, ни как мага к встрече с жестокими реалиями жизни, такой, какая она есть. И шестинедельные труды по самосовершенствованию ничего в этом смысле исправить уже не могли. Но в тот момент, когда рухнуло небо, у него, разумеется, не было времени ни на рефлексии, ни на сожаления, времени не оставалось вообще ни на что.

Отстрелявшись, Зандер повернул голову, чтобы посмотреть на принцессу и её цветник и застал мгновение, завершающее некое действие или, лучше сказать, событие, начавшее разворачиваться ещё до того, как его взгляд охватил императорскую ложу целиком. Он увидел вставшую во весь рост Габриэллу, она как раз вытянула вперед поднятые перед собой и чуть разведенные в стороны руки. А ещё двух телохранителей принцессы, застигнутых его взглядом в полете. Один, похоже, пытался прикрыть Эву Сабинию своим телом спереди, другой — сзади. Начали двигаться и другие участники событий. Находившиеся в ложе женщины отшатнулись от принцессы. Кто-то из них падал вперед, а кто-то — навзничь, опрокинувшись назад вместе со своим складным стулом.

Все это Зандер увидел и даже частично осознал, едва охватив быстрым взглядом императорскую ложу. Но в то же самое мгновение он почувствовал на себе скрестившиеся взгляды двух или даже трех людей, — точнее в тот момент он сказать не мог, — и это были недобрые, вернее, крайне опасные взгляды. Так он смотрел давеча на мишень. Так или почти так, поскольку, стреляя из револьвера, он не испытывал к цели ровным счетом никаких чувств. За этими же взглядами ощущалось чувство, потому что эти люди пришли сюда не для того, чтобы пострелять, а для того, чтобы убивать. И убить они собирались именно его — князя Александра Трентского. Во всяком случае, один из стрелков совершенно точно метил ему в голову.

Все это Зандер увидел и почувствовал одновременно и в одно мгновение. Он даже успел оценить угрожающую ему опасность, вот только сделать с этим он ничего уже не успевал. Он не был боевым магом, и, обладая недюжинной колдовской силой и обширными познаниями в магической науке, никогда не собирался применять их для защиты — своей или кого бы то ни было ещё, — не говоря уже о нападении. У него были совсем другие жизненные интересы, и он не хотел тратить время попусту. А в результате, оказался здесь и сейчас агнецом на заклании, бессильным предотвратить неизбежное, безоружным и, увы, не дееспособным. Много позже он будет думать и об этом тоже, но в тот момент он успевал сделать только две вещи: частично оценить угрожающую ему опасность и выразить самому себе «глубокое сожаление». Однако, как ни странно, это был ещё не конец, потому что за первым мгновением последовало второе, вместившее в себя удар молнии, сорвавшейся с правой руки Э’Мишильер, выстрел из винтовки с оптическим прицелом и звук затвора другой винтовки, досылающего патрон перед роковым третьим выстрелом. А ещё была стена пламени, неожиданно вставшая перед принцессой и прикрывшая её от возможного, но так и не прозвучавшего выстрела.