Поцелуй небес

А главное — первый вальс молодых супругов, открывавший по традиции праздник. Музыка закружила, гости расступились, освободив площадку Евгения на мгновение оробела: разойдутся пары, а она останется, никем не замеченная. Когда Алексей, отделившись от группы гостей, направился через пустое пространство к ней, Женя даже протянула навстречу руки. А вдруг промахнется, пройдет мимо этот высокий, черноглазый красавец, с крутым завитком, упавши на лоб, и гордой статью принца. Он остановился прямо напротив нее и с коротким кивком, предложил руку. Алексей вывел Женю в центр круга и так ловко, уверенно подхватил, что пружина волнения отпустила и она поняла, что летит-несется сияющей кометой в неизбежное, огромное, напророченное всеми счастье.

Не танцевали они толком до того дня и не знала Женя, что имеет дело с профессионалом. Все списала на любовь, на хмельное головокружение, невесомую прелесть розовой дымки и надземную свою летучесть в сладком захлебе колдовского штраусовского вальса.

8

Михаил Александрович достал молодоженам путевки в Загорское охотхозяйство, где в отдельно двухместном номере они должны были провести целую неделю — вроде как бы — свадебное путешествие.

Макарыч — отцовский шофер на ГАЗике прибыл чуть свет, едва гости отгулять успели, а молодые собраться. Отбыли — с чемоданом вещей, ящиком провизии и лукошком яиц, которое приходилось все время держать на коленях, потому что с ночи прихватил страшный гололед и на проселочных дорогах ГАЗик несло юзом. Молодоженов, сидящих сзади на жестком высоком сидении в обнимку кидало друг на друга, хор по радио ухал «Бухенвальдский набат», а чертово лукошко так и норовило устроить могучую, весьма неуместную яичницу.

Долго ехали по совершенно пустой дороге, с вензелями и закрутами, которые, наверняка, специально для пассажиров, устраивал Макарыч. Лес у охотохозяйства оказался дивным — белоснежную гладь огромного озера с чернеющими редкими холмиками энтузиастов подледного лова, обступали огромные укутанные снежными пуховиками елки. Было морозно, безветренно и тихо, так что слышался треск дальнего сучка, потревоженного белкой и висела в воздухе мельчайшая алмазная пыльца — с крыльев небесных хрустальных бабочек.

Номер оказался довольно большим, с двумя полированными кроватями по сторонам окна, зеркальным шифоньером, столом и даже одиноким креслом.

— А здесь — душ! — дежурная гордо распахнула дверь в углу. Правда, горячей воды пока нет. Туалет в конце коридора.

Когда женщина удалилась оформлять путевки, Женя и Алексей переглянулись и без слов поняли — обоим хотелось бежать. За стеной громко бубнило радио и дети с визгом гоняли коридору хоккейную шайбу. У Евгении об обиды задрожали губы — не так представляла она себе лесное уединение.

— Ничего себе — «Охотхозяйство!» — пионерлагерь какой-то!

— Ну-ка посиди здесь, шубу не снимай, чемодан я пока снесу вниз. Мы переезжаем! — Алексей исчез и через пять минут они уже шли за помрачневшей дежурной по аллейке вглубь леса. Женщина одела поверх белого халата стеганный ватник, натянула валенки и решительно, свернув с утоптанного снега в сторону, не оборачиваясь, предупредила:

— Здесь три дня не чищено. И дом уже неделю не топлен. Все выстужено. После каникул в нем до майских никто никогда не живет… Зря только меня гоняете, я же вам самое лучшее, что было в главном корпусе, показала. Алексей легко подхватил жену на руки, перемахнул через сугроб и поставил на деревянные ступени одноэтажного деревянного дома. Дежурная распахнула дверь в сумрачную нетопленую горницу, из которой вела дверь на веранду и в спальню. Раздернула пестрые летне-веселенькие шторы, открывая заснеженную кусты калины прямо под окнами и торжественный караул обступивших дом елей. В снегу под калиновыми кустами паслась стайка синиц.

— Здорово! Здесь так красиво… — обрадовалась Женя… Можно, мы здесь останемся? Если надо доплатить…

— Оставайтесь, если охота. Эти домики все одно пустуют. Да вот перемерзнете вы здесь… Его топить и топить… — засомневалась дежурная. Ну ладно, как знаете. Замерзнете — возвращайтесь назад.

— Так, посмотрим, что нам моя теща на дорожку дала, — Алексей распаковал коробки и сумки. — Ого, щедро оснастила экспедицию молодоженов хоть на зимовку в Антарктиду. Из коробок появились банки тушенки, венгерское «лечо», куриное рагу, сайра и шпроты, конфеты, шампанское, коньяк и даже целый.

— Олично, Женюша! Сейчас 10 часов. Одевай мои валенки, бери корзинки с едой и — быстро — на кухню. А я здесь — по хозяйству, — скомандовал Алексей, принимаясь за печь. Через 20 минут на кухне, оснащенной двухконфорочной плитой с газовым баллоном, скворчала яичница, а в «горнице» трещала печь и завтрак, хотя съеденный не снимая варежек, получился приятный.

Скоро потеплело настолько, что Женя освободилась даже от шубы и занялась устройством домашнего уюта. Спальня оказалась совсем маленькая, почти как вагонное купе, с двумя полуторными кроватями и целой печной стеной, покрытой коричневатыми изразцами. Кроме того, в доме оказалась ванна. Если так можно было назвать крошечную темную и грязноватую кладовку с чугунным дровяным нагревателем и эмалированной, изрядно обитой сидячей ванной. Бак для воды пустовал — водопровод, по видимому, на зиму отключали.

К счастью, были у Лехи Козловского славного джигита Сослана свои представления о комфорте. Заметив что не спавшая всю ночь жена уснула, свернувшись клубочком на краешке постели, он накрыл ее вторым одеялом и прихватив топорик с ведром, вышел пройтись.

Боже, как приятно и как просто устраивать сногсшибательные сюрпризы! Не надо ни телефона, по которому можно заказать утонченный ужин прямо в номер или свежие орхидеи посреди ночи, в честь удачного интима, не надо, в сущности, и толстого кошелька, и расторопного, спешащего угодить клиенту буржуйского «Бюро услуг», берущимся усладить заказчика хоть симфоническим оркестром, хоть восточным поваром с походным мангалом, или караваном верблюдов — отсчитывай себе баксы, а подумают и подсуетятся за тебя другие.

Алексей привык заботиться сам. Ему это было приятно, от силы, от чувства удали, бурлящей радостной энергии, и нравилось, когда светлые серьезные глаза Евгении широко распахиваются, излучая детское, восторженное обожание. Он доставил себе это удовольствие — стоять, небрежно притулясь к косяку, наблюдать как заахала Евгения, всплеснула руками, закружилась, засмеялась и, наконец, бросилась ему на шею, прижалась, тихо-тихо шепча в щеку: «Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя…»

А всего-то — пустяк! Еловые лапы — смоляные, пахучие, с гроздьями шишек и без, ветки калины с темно-рубиновыми, чуть прозрачными ягодами, стол у печи, сервированный к ужину с бутылкой шампанского в центре и заботливо положенными на тарелки алюминиевыми вилками — совсем шикарная жизнь!

Они погасили лампу и комната, освещенная пляшущим огнем из открытой духовки стала загадочной и торжественной.

Это все выдумки снобов, что марки шампанского отличаются по вкусу, букету, а главное — этикетке, и что бокал шампанского похож на поцелуй. Все ровно наоборот: поцелуи различаются по качеству, букету и стоимости, а лучший из них может поднять качество любого шампанского. Евгения и Алексей пили не просто полусухое «Советское», а единственное на свете, ни с чем несравнимое, их собственное, памятное вино — головокружительный, драгоценный, любовный напиток, сказочное «приворотное зелье». Из граненных стаканов, просвечивающих опасными бликами с привкусом смоляного дымка и елового духа, глядя глаза в глаза, предвкушая и осязая уже начинающееся, уже обволакивающее их счастье.

На торопливо сдвинутых в спальне кроватях было широко и просторно, в окне стояла полная мистическая, благословляющая их луна. А время просто остановилось — его не было, смущенно притихшего, затаившегося.

— Господи, что сейчас — утро, ночь? — прошептала Евгения.

— Погоди, я где-то бросил часы, — хотел подняться Алексей. Евгения удержала, обхватив за плечи:

— Нет, нет, не отпускай меня! Мы теперь все время будем жить вот так — пузо к пузу. Есть же такие сиамские близнецы. — Правда, очень неудобно, наверное, одеваться…

— И думаю, пользоваться туалетом. Как это у них происходит?

— А как здесь-то у нас?

— На снежок, дорогая, просто на пушистый снежок. Надевай валенки, тулуп — и мигом! А я тебя потом согрею.

На дворе все было голубым и торжественным. Луна, как фонарь, черные тени от елок и сверкающий снежный наст. «Торжественно так, чисто, даже неловко», — подумала Женя, присаживаясь в сугроб и ощутив обжигающее прикосновение льда. — «Я счастлива, счастлива, счастлива!» Она выпрямилась, скинула тулуп и, стоя в лунном свете, посреди полянки, нереальная, сиреневая Аэлита подхватила пригоршни снега и осыпала плечи, грудь, живот, чувствуя, что дыханье перехватило и уже быстро растерла лицо, шею, руки…

— С ума сошла! — выскочил в одних трусах Леша, подхватил на руки и потащил в дом.

Она пришла в себя, сидя в чем-то горячем и хвойном, пахучем. Чугунная печка в «ванне» раскалилась чуть не докрасна, из бака, набитого талым снегом текла горячая, пахнущая железом вода, заполнив до краев ванну, представлявшую собой теперь фантастическую чашу с еловым густым настоем, а по углам комнаты горели свечи, отбрасывая на деревянные стены колеблющиеся сонные тени.

— У нас в Сибири так от простуды лечатся. Раскалят в печи камни, покидают в огромную кадушку и веток еловых и кедровых побольше, чтобы дух шел — любая хворь выходит… Не бойся, я здесь все хорошенько вымыл Алексей присел на корточки рядом, взял Женю за руку и тревожно присмотрелся. — Не заболела? Что-то разрумянилась. А я, дурак, пять минут стоял, любовался, как ты под луной в снегу купаешься. Прямо как в кино… Давай нагибайся! Он схватил плавающую на воде хвою в горсть и потер Жене спину.

— Эй, больно! Все равно, что ежом мыться. Я же не сибирячка!

— Ты вообще — ничья. Ни сибирская, ни кавказская, ни московская. Может и впрямь — лунная? Такая прозрачная голубая девочка. Видение…

От теплой воды и голоса Алексея Евгения начала засыпать, чувствуя сквозь дрему, что ее несут сильные руки, заверну в простыню, укладывают в кровать, подтыкая со всех сторон одеяло… «Счастливая, счастливая, счастливая»… — звенело и переливалось в каждой клеточке, распевало сотней голосов под прикосновениями губ, рук, горячего, сильного тела…

…Неделю молодожены почти не покидали свою избушку. Никто не видел их ни в бильярдной, ни возле телевизора. Алексей взял в прокате детские санки и катал жену по лесу, а так же — с крутого берега, прямо к озеру. Но только в те часы, когда они были там одни, то есть глухой ночью, под присмотром огромной, яркой, потихонечку убывающей луны.

В конце недели Евгения сказала:

— Это невозможно, я люблю тебя все больше и больше. Бывает даже тяжело — будто вот-вот умру от счастья. Она стояла у окна веранды, прощаясь с уже привычными, необычайно дорогими молоденькими елочками, кустами калины, подступавшими к дому и ставшими свидетелями и соучастниками их счастья. — Так страшно уезжать отсюда вдруг это место заколдованное…

— Заколдованное! — радостно согласился Алексей. — Мы с тобой оба колдуны и сами умеем сочинять сказки…

9

Прибывших с «необитаемого острова» влюбленных ждали будничные, прозаические и весьма обременительные проблемы: прописка и устройство на работу Алексея (он не желал и дня сидеть иждивенцем), посещение занятий по преддипломной практике, проходящей у Евгении в Институте народного хозяйства, оформление «Москвича» и поиски жилья. Впрочем, все это были лишь мелкие дрязги переходного периода от беспечной юности к семейному счастью. Супруги договорились, что после получения Евгений диплома со свободным распределением, наведаются в цирк — присмотрятся, определять перспективы. А пока Михаил Александрович устроил зятя в ДОССАФ инструктором по стрельбе и — одновременно — учеником на курсы вождения автомобиля. Поселились молодые у родителей в третьей комнате, называемой ранее «кабинетом» и служившей полковнику Дорогову личным убежищем под формальным прикрытием рабочего места. В конце июня получила Евгения диплом с отличием, хотя и была на третьем месяце. Тошнило по утрам страшно, в сон клонило. Ползала она, как зимняя муха, ослабленная и раздражительная, из энтузиазма предавалась мечтам о цирковом будущем. Но всем было ясно, что появление ребенка изменит семейные планы. В сентябре Алексей один уехал к Караевым, начинавшим в Днепропетровске новый гастрольный сезон, а Евгения устроилась работать в школу, заявив директрисе, что с зимних каникул пойдет в декрет.

Все складывалось совсем неплохо и Женя старалась не слушать мать, потихоньку подзуживающую, приводящую какие-то идиотские примеры насчет матерей-одиночек и командировочных романов.

— Ходишь одна с животом, словно разведенка. А он там по манежу скачет — вольный орел. Так и не узнает кто и когда родится… Бедная ты моя, девочка. Но Евгения на провокации не поддавалась, сказала что муж любит ее надежно и ответственно.

Алексей прилетел из Свердловска за неделю до назначенного врачами срока. Но Женя не торопилась в роддом, измучившись ожиданием. Муж сидел как на иголках, ночью вскакивал, прислушиваясь к дыханию Жени, боялся из дома выйти — ждал.

И наконец — случилось. Все равно неожиданно, тревожно и страшно. Почти сутки длились у Евгении схватки и все это время просидел в вестибюле будущий отец под кумачовым плакатом «Беременность — естественное состояние советской женщины».

В 9 часов утра 17 февраля ему сообщили, что Евгения благополучно родила дочь — значит, как условились заранее — Викторию. Вечером Алексея пустили к жене лишь только потому, что находился он здесь на особом положении. Во-первых, следующим утром должен был возвращаться в Свердловск на работу, а во-вторых, — пользовался актер особой симпатией медперсонала. Леше разрешили посидеть у постели жены и даже немного подержать в руках легонький, пахнущий молоком и дезинфекцией пакетик — 3 кг.500 г., 63 см. Беленькая, с бесцветным пухом на макушке и крохотными беспокойными ручками — Виктория…

Еще три дня после отъезда мужа, стояли на тумбочке у кровати Евгении его тюльпаны — алые, крепенькие, с узкими острыми мордочками, перетянутыми тонкими резинками. Три десятка — прямо с рынка, в хрустящем целлофане.

— Сколько же твой за эти цветочки отвалили? Небось рублей сорок, — гадала нянечка, любуясь цветами, а главное — нерасчетливостью циркача. Другой бы лучше на продукты поистратился и три гвоздики притащил. Этому же, в первую очередь красоту подавай. Вот что значит Артист!

Когда Евгения освободила бутоны от резинок, они распахнулись прямо на глазах огромными лаково-алыми солнцами. И к вечеру опали… Начала Евгения ждать лета, то есть возвращения мужа и растила дочь, не упуская возможности продемонстрировать окружающим полную удовлетворенность своей женской долей — носилась с письмами и телеграммами, приходившими непривычно часто, но не как положено, к праздникам, а — ни с того, ни с сего — в порыве чувств. Будто такая уж необходимость посылать через тысячи километров телеграфный текст, содержащий всего три слова «скучаю люблю Леша».

А вот снимки, сделанные цирковым фотографом для альбома новой программы, посвященной исключительно аттракциону Караевых — «Кавказские напевы», Евгения показывала всем, красная от гордого бахвальства. В «семье» джигитов появилась пара молодых парней, выпускников циркового училища и одна барышня-гимнастка, взявшая на себя основную женскую партию. Аттракцион, собственно, стал маленьким спектаклем, отлично срежиссированной серией зарисовок кавказского быта, — погони и скачки, мирный отдых селения с неизбежными конными соревнованиями джигитов и состязаниями стрелков и, наконец, свадебный той — с песнями и танцами, с умыканием невесты и финальным выездом новобрачных на белом коне. В качестве соавтора сценария и сорежиссера в программе был указан Алексей, он же принимал ведущее участие в танцевальном и стрелковом номере. Не понравилось только Евгении, что на фотографиях рабочих моментов, ее муж почему-то фигурировал и в роли Жениха, держащего перед собой в седле смущенную Невесту. Особенно хорошо были видны его руки, обхватившие чужой стан крепко и бережно. Евгении сильно хотелось плакать, а Татьяна Ивановна заводилась вообще с пол оборота, при виде трудовых успехов зятя.

Да какая Евгении польза от того, что беглый муж пишет и звонит чуть не каждый день и посылку прислал — меховые крошечные унты и варежки для дочери — огромные, годика на три.

— Это как понимать? Супруг твой, я вижу, рассчитывает только к детскому саду объявится, — хмыкала Татьяна Ивановна, рассматривая вещи. Ты должна что-то решить, Евгения. Девочка растет, а Алексей никак не взрослеет. Хватит ему по стране мотаться. У тебя работа нормальная и его со временем хорошо пристроим. Квартиру в новом доме скоро получите. Надо жизнь устраивать, на что-то решиться наконец.

Лето Алексей просидел дома, вернее на даче — в доме Жениной бабушки под Клином с женой и ребенком. Девочка была еще совсем крохотная и забот домашних полно — воду таскать, кипятить, за продуктами на велосипеде в сельпо ездить, дров наколоть, в городе помогать, крышу чинить… Закрутился Алексей со всем этим, а когда опомнился в конце августа, то засомневался.

— Уж и цирковой ли он? Или так и жил здесь с огуречными парниками, соседскими курами и детским манежем, выставляемым в теплые дни под сиреневые кусты? Работа простая, мужицкая, добрая. Жена тихая под боком и дитя веселенькое, уже что-то по своему лепечущее и начавшее приучаться к горшку. А вечера, а зори, а вылазки за грибами и пару посиделок с удочкой у спящего озера! Разве плохо тебе, Алексей?

И лишь только впустил он себе в душу эту мысль — остаться, прижиться, обзавестись хозяйством, зажить как люди, восстала душа, негодованием вспыхнула. Не ожидал Алексей, что лишь теоретически предполагаемое расставание с цирком, поднимет такую неуемную бурю негодования.

— Не могу я, хоть режь — не могу! Больной что ли, наркоман — не знаю. Нет мне житья без цирка, — сообщил он Жене в конце августа, как отрубил. — Без тебя тоже не могу… — Добавил помолчав и в сердцах метнул топор в березовый ствол. Лезвие впилось точно посередке вырезанного им как-то в приливе нежных чувств, сердца.

К началу сентября Алексей уехал и стали они жить как между двух стульев. Муж в разъездах, Евгения в школе преподает язык, тайно надеясь, что не сложится дальнейшая карьера мужа и вернется он, угомонится.

— Лучше бы сломал что-нибудь, с палочкой ходил, но рядом, — думала иногда вечерами, наблюдая торопящихся домой семейных мужиков — с портфелями и авоськами, предвкушающими диванно-телевизионный уик-энд и аппетитные антрекотовые ароматы из кухни.

А вот Женька — все одна. И в воскресенье, и в Новый год и в день рождения Вики — мать с отцом, Светланка забежит — вот и все радости. Только в почтовый ящик с надеждой заглядывать.

Алексей не приехал к майским праздникам, как обещал, отложив возвращение на три недели — готовили новый аттракцион при его обязательном участии как постановщика и тренера. Здесь как раз и подкатилась мать со своими любимыми разговорами:

— А ты обратила внимание, Женечка, каким фертом твой бывший кавалер ходит? Ведь Коля к тебе сразу после школы сватался. Жену свою как куклу одевает и на все праздники в Дом офицеров выводит хвастаться. — Мать резала на доске первую майскую зелень для праздничного салата. Девятое мая — это все же настоящее торжество, волнующее. Еще всегда по телевизору «Летят журавли» или «В шесть часов вечера после войны» показывают и хороший концерт из Колонного зала дают. И по радио песни такие — хоть плачь. «Этот день победы порохом пропах, это праздник со слезами на глазах» — пел Лещенко и Евгения действительно почувствовала, что глаза у нее на мокром месте и вовсе не от того, что чистила на газете лук. Уж очень был всех жалко, тех, кто с войны не вернулся и кто вернулся, что бы стареть в нищете. Себя тоже было жалко, уж очень хотелось быть любимой, нужной, особенно в праздник. Знать, что к тебе кто-то топится, летит через заботы и преграды, воображая, как сидишь ты здесь, у вечереющего окна и крошишь для салата вареную картошку.

— И вообще, тебе все необыкновенная любовь в Алексее мерещится, нудила под боком мать. — Так не любят. Ради любимого человека всем жертвуют, даже жизнью. А не, прости господи, цирком! — Татьяна Ивановна резко смахнула ножом в кастрюльку нарубленную зелень.

Они действительно, как сговорились — мать и Светланка — пели Евгении в оба уха — одна про достоинства неких гипотетических кавалеров, интересующихся, якобы, Евгенией, другая — про недостатки Алексея. Послушать Светлану, так у него в цирке, наверняка, роман за романом крутится.

— Поверь мне, я мужиков лучше тебя знаю. Еще такого случая не было, чтобы почти шесть месяцев такому видному «джигиту», как твой Леша, никто в штаны не залез. И что бы он сам (ха-ха-ха) верность тебе хранил! Это когда вокруг голыми задницами в бантиках и перьях все так и крутят! Я тебя прошу, Женя, не будь ты такой курицей! На себя рукой махнула — ладно. О дочери тогда подумай — ей отец нужен и средства на хорошее воспитание — не твои же 110 р.! На меня полюбуйся — да если бы мне с пеленок по-французски сказки читали, да в музшколу, как тебя, водили, сидела бы я где-нибудь в Швеции дипломатской женой… А нищенство голодраное, да безотцовщина — на всю жизнь клеймо! — Лана очень любила нравоучения, впадая в раж и вдохновляясь проповедническим пафосом. Наконец, Алексей явился — «на летние каникулы» Тут и устроила ему жена бурную сцену — с вопросами, рыданиями и даже битьем посуды. Родители потихоньку вышли прогуляться, рассчитывая, что в этот критический момент у молодых, наконец, что-то решится.

Посидели в скверике и пошли в кинотеатр «Салют» на последний сеанс итальянский политические детектив про мафию смотреть. Вернулись — в доме тишина. Заглянули в «кабинет» — спят все трое на широком диване: в центре, в объятиях родителей счастливая Викошка, а Женька — так во сне и улыбается.

Утром молодые объявили, что надумали жизнь свою менять кардинально: с августа уезжают все вместе в Краснодар, репетировать в тамошнем цирке Караевский аттракцион, а Евгения постарается найти себе применение в новой, то есть цирковой, сфере. Как сказали, так и сделали.

10

Караевы приняли Евгению с дочерью с ритуальной торжественностью. Был дан специальный ужин в честь прибывших в отдельном зале гостиничного ресторана, а утром — семью Алексея водили по цирку, показывая кулисы, репетиционные помещения, гримерные и манеж. Без прожекторов и шумной толпы зрителей, амфитеатр выглядел непривычно буднично. Первые ряды кресел закрыты холщовыми полотенцами, серенький полумрак усиливал ощущение зяблой пустоты. Что-то натягивали, переругиваясь, под куполом, рабочие, черный дырой зияла пустая оркестровая ложа. Алексей нырнул за кулисы и тут же вспыхнули яркие, теплые софиты, взяв в светящееся кольцо пустую сцену. Тогда и ступила первый раз на цирковой манеж двухлетняя Виктория, спущенная с отцовского плеча в центре магического круга. Растерялась, щурясь на прожектора и бухнулась лицом в опилки. Навсегда запомнятся ей эти ослепительные лучи, нацеленные со всех сторон, этот особенный запах — запах тревоги и победы.

Евгении было приятно замечать уважение, с которым цирковые относились к ее мужу. А как же — Алексей и Председатель месткома и Член художественного совета и вообще — авторитет.

— Ты прямо как опереточный Мистер Икс — защитник слабых и угнетенных, опора справедливости, — с гордостью шутила Евгения по поводу популярности мужа в закулисной жизни. А потом стало казаться ей, что в этом цирковом панибратстве, тесном гостиничном житье и постоянной манежной близости, есть какая-то распущенность, свобода нравов. Она была неприятно удивлена, заметив как на ходу Алексей шлепнул по ягодице вертлявую гимнасточку, обнялся мимоходом с другой, что-то зашептавшей ему в щеку и буквально повисшей на шее.

— А за ляжки акробаток хватать тоже в твои обязанности входит — в качестве профессиональной поддержки? — улыбалась Евгения, глотая слезы обиды.

— Напрасно ты так, Женя, — успокаивал жену Алексей. — Здесь всякое бывает, как и везде. Но просто всего немного больше — и тревог, и страха, и отваги, и… любви. Все друг у друга на виду, в тесноте, в совместной работе, после работы — от этого больше шуму, сплетен. А шлепок это, действительно, если хочешь, профессиональная поддержка — обычный, ничего другого не значащий жест!

Евгения промолчала, решив ни во что здесь не вмешиваться. Не отдавая себе отчета, она все больше отдалялась от цирковой жизни, испытывая раздражение по всякому поводу. Конечно же непросто все это — бесконечные переезды, товарные вагоны, чужие квартиры или плохие гостиницы, постоянная тревога за мужа и неосознанная, но неотвязная ревность. А ведь было бы за что страдать — ни денег, ни перспективы на обеспеченную жизнь, ни своего угла. Хорошо еще тем, кто ловил свой кайф на манеже — наркотик аплодисментов, признания, а Женьке-то что? Она перепробовала разные способы занять себя в цирке, быть полезной Алексею, войти в «семью» — работала в конюшне, реквизитором, помощником костюмера, билетером, даже выходила на манеж в осетинском национальном костюме в массовке, вынося и подбирая реквизит. Но все это как-то несерьезно, одно слово — «обслуга». Не привыкла Евгения чувствовать себя на обочине, третьим сортом, испытывая зависть к звездам, срывающим плоды цирковой славы, и совершенно не перенося по этой причине, восторженные отзывы Алексея о работе на арене других женщин. Она знала себе цену, но понимала, что нечем здесь крыть ей козыря — чужая это игра.

Однажды бессонной ночью, оплакав свою ненужность под сопение вымотанного за день Алексея, Евгения, наконец, призналась себе в том, что ненавидит цирк.

Алексею же казалось, что цирковая жизнь его маленькой семьи наладилась. Они теперь были все вместе, рядом и он мог себе позволить целиком погрузиться в работу, отключаясь от тоски и тревог, мучивших в разлуке. Евгения за всякую работу берется, дочку каждый день французскому языку обучает. Пятилетняя Вика самостоятельно держится в седле, легко делает стойку, колесо, мостик, шпагат и, подстрахованная лонжей, сидит на плечах отца, стоящего на крупе скачущей лошади. Да не просто держалась кое-как — «отрабатывала номер» с наслаждением! Она неслась сквозь дым и свет высоко, очень высоко над манежем, сверкая восхищенными глазенками и во всем ее крошечном существе колотилось особое ликование, идущие в паре страх и победа.

Евгения не разделяла мечту Алексея сделать из дочери цирковую. Это было просто невозможно — отдать цирку мужа, а теперь и дочь, вместо того, чтобы воплотить в Виктории свою неосуществившуюся мечту — карьеру переводчика при дипкорпусе в каком-нибудь уютном уголке Европы. Поэтому Женя особенно пристально следила за языковыми успехами дочери, обращаясь дома к ней по-французски, чтобы продемонстрировать мужу истинное призвание Виктории.

— У девочки необыкновенные способности к языку. Она должна получить хорошее образование, а поэтому пойдет в нормальную, а не кочевую школу! — категорически заявила Евгения.

Супруги пришли к компромиссному решению — Вика будет учиться в нормальной школе в Солнечногорске, проводя каникулы в цирке, а будущее покажет куда идти потом — в Иняз или цирковое училище. Но до школы еще два года, а впереди — целое будет время поразмыслить. В мае, подхватив дочь, и не дожидаясь пока закончит свои дела муж, Евгения отбыла в Солнечногорск, тайно чувствуя, что никогда уже в цирк не вернется. Да и Викторию ни за что от себя не отпустит.

Алексей посадил жену в мягкий вагон скорого поезда «Киев-Москва», загрузив все полки огромным багажом — чемоданы с зимними вещами, ящики книг и всяких мелочей, с которыми было жалко расстаться, корзинка ранней украинской клубники и черешни, пакеты с провизией и Викиными куклами. Еще бы — они не были дома почти два года! Два сезона — сплошные гастроли, а все прошлое лето Женя с дочерью провели в станице Караевых, где отдыхала и работала вся цирковая «семья» наездников. Были приглашены сюда и родители Евгении. Дороговы визитом остались довольны — Алексей чувствовал себя уверенно и прочно, Виктория загорела, окрепла, с удовольствием демонстрируя деду и бабе свои успехи в верховой езде. Она вместе с отцом сделала несколько кругов на лошади и даже постояла сама в седле, опасливо расставив ручки и рухнув, наконец, в объятия Алексея. А вот была ли счастлива Евгения тем летом? Сидя у окна набиравшего скорость поезда, Евгения поняла: да она была очень счастлива! И до чего же больно сейчас за оставленного на перроне Алексея — такого растерянного и одинокого, какими кажутся все, разделенные вагонным стеклом на «провожающих» и «провожаемых», т. е. обреченные на разлуку. Ей стало вдруг стыдно скрытых от мужа планов и надежд, противоречащих, враждебных, в сущности, его надеждам и планам. Ей мучительно захотелось вернуться, объяснить Алексею все, выговориться, выплакаться и попросить его о помощи. Он обязательно поймет и поддержит даже если придется уступить, пройтись с садовыми ножницами по нежным побегам личной мечты.

— Мама, с нами поедут чужие дядя и тетя? Почему мы тогда папу не взяли? — приставала с вопросами Вика, наблюдая за размещением в купе посторонних пассажиров.

— Папа приедет к нам через месяц. И мы будем все вместе жить в Поварово, у бабушки. Ведь тебе нравится на даче, mon enfant? — прижала к себе дочку Евгения.

— Oui, maman. А Персик туда тоже приедет? — поинтересовалась Виктория, устраивая перед окном пучеглазую куклу. — Нет, детка. Теперь у тебя буде другая компания. Ведь ты помнишь бабу Ларису? А деда и тетю Лану?

И мысленно опережая во всю мощь несущийся среди розового майского вечера «скорый», Евгения оказалась дома, оглядывая все с новой любовью и нежностью.

— Ну, а в школе-то как у моих девчонок? — спросит она мать после вкусного ужина. — Светланка как живет?

Татьяна Ивановна подожмет губы и поставит на стол уже собранные для мытья грязные тарелки:

— Ты же знаешь, Женя, я вашу дружбу никогда не одобряла. А теперь и не знаю, что сказать… Не стала бы я на твоем месте к ней снова в подруги навязываться. Непутевая она, как ни крути — Чиканухина дочка!

11

Если бы Светлане Кончухиной, известной в городе как Чеканухина Ланка, кто-нибудь сказал, что в комфортабельном альпийском доме, неподалеку от французской Ривьеры проживает некая Ванда Леденц-Динстлер, похожая на ее как две капли воды, она, даже не посмеялась бы — не поняла бы шутку. А если бы когда-нибудь шутливы случай столкнул этих женщин, допустим, перед туалетным зеркалом некоего международного аэропорта, они скорей всего, разошлись бы, разлетелись в разные стороны, так и не заметив, что имеют одно лицо, фигуру, волосы. Замечено, что физическое сходство, как правило предопределяет совпадения более глубинные. Светлана и Ванда имели не только схожую жестикуляцию, мимику, манеру смеяться и хлопать ресницами, но и во многом совпадающую систему жизненных ценностей.

Они никогда не узнают о существовании друг друга, отмечая в один день свое рождение, накручивая на бигуди жидкие светлые пряди в определенном, однажды выбранном для себя порядке и присматривая в магазинах похожие по цвету и типу вещи. Если, конечно, можно найти что-то общее в Промтоварах Солнечногорска и бутиках европейских столиц.

Загадочные случайности, а речь идет именно о них, являются, по мнению представителей точных наук, проявлением неизвестных принципов мироздания, а по предположению гуманитариев — не более, чем насмешливой игрой судьбы. Так или иначе, но история зафиксировала немало случаев странных совпадений, словно подстроенных неким зловещим шутником.

Например, в книге Эдгара По «Рассказы Артура Гордона Пима», три мореплавателя в муках голода съедают юнгу — Ричарда Паркера, а несколько позже трое реальных членов экипажа яхты «Кружево» при аналогичных обстоятельствах поступают точно так же со своим юнгой, по имени Ричард Паркер. Трудно предположить, что именно знакомство с произведением Эдгара По и звучание самого имени несчастного юнги, возбудит аппетит обреченных матросов. Скорее — кто-то просто пошутил — судьба, или природа, а возможно, сбились программы какого-то глобального вселенского компьютера, продублировав заложенную в его память информацию. Произошла обычная ошибка, знакомая каждой канцелярии, имеющей дело с дубликатами.

Вот еще одна, довольно известная история, не оставляющая нам, если ей верить, ничего более, как просто развести руками.

28 июня 1900 года, проезжая городок Монза, итальянский король узнает в хозяине местного ресторанчика самого себя. Внешнее сходство поразительно — двойники изумленно приглядываются, обнаруживая мельчайшие совпадения, а потом тычут друг в друга пальцами, хохоча все больше и больше. Подзывают дворню, встав рядышком и выпучив глаза. Увидав, как люди испуганно крестятся, окаменев от ужаса, начинают буквально кататься от смеха, держась за животы и смахивая слезы… Садятся по такому случаю за стол, откупорив старое доброе вино и постепенно выясняют, что родились оба в Турине практически одновременно и были наречены Умберто. Обвенчались в один и тот же день с женщинами по имени Маргарита, а в тот момент, когда Умберто V короновался на престол, Умберто второй вступил во владение своего ресторана. Двойники засиживаются допоздна, не гнушаясь лишним бокалом и кое-что в пылу узнавания, возможно, присочиняя. Прощаясь, король обещает заехать поутру в ресторанчик, дабы, прихватив двойника, явиться с ним на спортивный праздник, где будет представлен весь бомонд. Он намеревается произвести фурор и заранее предвкушает реакцию своих близких и подданных.

Прибыв к знакомому ресторану, король застает необычное оживление и слышит надсадный женский вой — Маргарита оплакивает мужа, избитого до смерти на рассвете неизвестным грабителем. Король обескуражен, сбит с толку. Размышляя о превратностях судьбы, он едет на праздничную площадь, где через два часа умирает от пули анархиста, стрелявшего из толпы.

Ну и что? К чему сочинили этот сложный сюжет капризные соавторы судьба и случай? Что хотели доказать, чему научить? Может просто напомнить участникам всемирной актерской труппы, слишком увлекшейся вольной импровизацией, что в Театре под название Жизнь существует Верховный Режиссер, не желающий срывать маску, а лишь шутя, мимоходом, отсылающий нас к извечной присказке Гамлета: — «Есть много, друг Горацио, на свете, что и не снилось нашим мудрецам».

Австрийской Ванде и россиянке Лане было бы о чем порассказать друг другу, посидев вечерок в уютном ресторанчике, как некогда испанским двойникам. Но при всем редчайшем взаимопонимании, они вряд ли смогли бы обойтись без переводчика.

Светлана Кончухина, дочка выпивохи-дворничихи из «красного дома» (местное название ведомственных кирпичных пятиэтажек), занятиями в школе пренебрегала, а уж по-немецки знала лишь «хенде хох!», «гутен морген», «шпацирен дойчен официрен» — и то — не из учебников. А еще слово «хер», (herr), которое произносила с улыбочкой и без должного придыхания.

Так же как и Ванду, теснили российскую пионерку, а затем комсомолку стены отчего дома (т. е. полуподвальной комнатки с окнами на помойку) и мечталось ей воспарить над гаденьким дарованным ей прижимистой судьбой бытом в заоблачные выси чужой благодати. Запечатлелась недосягаемая благодать в образах сочинской гостиницы «Лотос», изображенной на цветной открытке «Привет из Сочи» и высмотренных на киноэкране интерьерах гостиных и будуаров в трофейных фильмах с участием Марины Рок и Дины Дурбин.