Помоги проекту - поделись книгой:
Иллюстрация 3. Деревня Верхняя Бронна. Центральная улица. Начало ХХ века.
Да, теперь казалось, что если приключения и будут – они будут исключительно приятными.
Но так просто всё бывает только в сказке. Действительность часто приносит самые неожиданные сюрпризы. Вот и сейчас, шагая по улице, он не сразу обратил внимание на открытую калитку одного из участков. Там во дворе топталось целое стадо гусей, которых их хозяин, которого все называли кузнецом Матвеевым, собирался гнать на колхозный двор.
Если свиней Герка раньше видел и знал, что они могут быть опасны, то гусей он увидел впервые, и они ему не показались опасными тварями. Вот тут-то он ошибся.
Завидев этого весёлого белобрысого крепыша, гуси словно по команде как с цепи сорвались и ринулись на него. Герка быстро сообразил, чем дело пахнет, и, завопив своим тоненьким голоском что есть сил, припустил по дороге в сторону небольшого пруда, к которому как раз и спускалась дорога.
Герка мог только гадать, что стало причиной этого вероломного нападения. Он знал о неприязни Борьки к красному цвету и подумал, что гусям этот цвет тоже, может быть, не по душе.
И тогда он, словно парашютист, дёргающий за кольцо, чтобы раскрыть свой парашют, дёрнул лямку штанов с такой силой, что пуговица оторвалась, и штаны как-то сами слетели, да так, что он и не заметил. Вместе со штанами слетели и сандалии.
И правда, всё стадо кинулось терзать штаны и сандалии, рвать их на сувениры. Но три самых крупных гуся не остановились и с удвоенной энергией, громко гогоча и маша крыльями, продолжали погоню. Оголённый Геркин тыл и сверкающие в пыли голые пятки, кажется, их ещё больше раззадорили. Он лихорадочно пытался сообразить, как спастись от проклятых агрессоров, но со страху мысли путались, и ничего было не придумать.
Его голосок, как колокольчик, звенел на всю округу, но по роковой случайности никто из взрослых его не видел и не слышал. Все в это время были заняты какими-то работами.
А матвеевские гуси-недруги тем временем неумолимо приближались. И тут, бросив взгляд на появившийся слева пруд, Герка принял решение спасаться в воде, хотя плавать он не умел. А ещё он не знал, что гуси – птицы водоплавающие и воды не боятся.
Вот он, пруд, уже совсем близко, ещё несколько десятков метров по траве… Трава была высокая, и Герка проворно и легко бежал по ней, а гусям было тяжеловато, и они стали немного отставать. Тем не менее Герка уже начал уставать, и дистанция снова стала быстро сокращаться. Гуси вот-вот должны были его настигнуть, но он всё-таки добрался до воды.
Иллюстрация 4. Пруд в Верхней Бронне.
Он, словно комета, влетел в воду, поднимая высокие брызги. И вдруг, земли под ногами не стало – пруд был не очень глубоким, но глубина здесь, местами начиналась совершенно неожиданно. Герка изо всех сил молотил по воде руками и ногами, пытаясь удержаться на воде и даже плыть, но у него ничего не получалось. Он старался набрать в рот воздуха и дышать, но воздух не шёл в лёгкие, и наступало удушье. В глазах потемнело. Он пытался кричать, но вода попадала в рот. Он выплёвывал её, снова набирая воздух… Но всё было напрасно – мальчик совсем обессилел и почти перестал уже бороться за жизнь.
Гуси тем временем почему-то в нерешительности стояли на берегу и, казалось, даже с сочувствием наблюдали за трагедией, развернувшейся на воде.
Ещё несколько секунд, и для Герки всё будет кончено. Но что это? Какая-то неведомая сила вдруг схватила его за руку и выдернула из воды. В следующее мгновение он понял, что находится на руках у огромного бородатого мужика, который несёт его к берегу. И всё же Герка настолько обессилел, что потерял сознание.
Глава V. Первый друг
Первое, что увидел Герка, придя в себя, – глубокое синее небо, струящийся от жары воздух и большую стрекозу, которая зависла над его головой и будто заглядывала в глаза, как заправский доктор, пытающийся понять состояние больного. Вероятно, убедившись, что мальчику уже ничто не угрожает, любопытная стрекоза потеряла к нему всякий интерес и полетела дальше исследовать этот огромный мир.
Рядом с Геркой сидел тот самый бородатый дядька, который его и вытащил из воды. Заметив, что мальчик очнулся, он улыбнулся ему.
– Ну, что, дружище, оклемался, что ли? Тебя как звать-то?
Герка уселся на траве и долго и тяжело откашливался. Наконец, когда приступы кашля закончились, он смог говорить.
– Да, кажись, оклемался… Меня зовут Герка Андреев. А ты кто?
– Вообще-то, меня Михаилом зовут, но ещё в детстве мне дали прозвище Михалёк, да так оно ко мне и прилипло.
– Михаёк… – задумчиво пробормотал Герка (он ещё не всегда чётко выговаривал некоторые буквы). – Мне нравится! Хорошее имя. И борода у тебя красивая. Когда я вырасту – у меня такая же будет.
И тут неожиданно для самого себя Михалёк засмеялся шикарным баритоном, да так весело, по-доброму и заразительно, что и Герка засмеялся вместе с ним.
– Герка, а что это ты без порток по деревне бегаешь?
– Да, это всё гуси… Им не понравились мои штаны, и я их скинул по дороге, когда сюда бежал. Понимаешь, штаны были красного цвета. Наверно, этот цвет им не нравится, как и нашему хряку Борьке.
Михалёк снова рассмеялся. Он знал историю Борьки во всех подробностях, поэтому готов был согласиться с Геркой.
– Ну, как бы то ни было, но с голой кормой по деревне ходить – тоже не хорошо. На, вот, полотенце, прикрой срам-то, – Михалёк протянул ему большое белое льняное полотенце и помог его как следует повязать.
– А что ты тут делаешь, Михаёк?
– Ну, как что? Я тут коров пасу. Я местный пастух.
Только сейчас Герка заметил стадо коров, пасущихся на лугу и между делом с интересом наблюдающих за пастухом и его новым другом.
– Михаёк, а расскажи мне про себя, про деревню, – попросил Герка.
И Михалёк, забыв обо всём на свете, принялся рассказывать ему о жизни в деревне. Да так живописно и образно он говорил, что у мальчонки перед глазами вставали живые, реальные образы, в том числе тех людей, которых он никогда не видел.
Он рассказал Герке о его собственном дедушке Михаиле, о том, какой это был достойный и работящий человек, как он своим трудом создал самое крепкое в деревне крестьянское хозяйство, как он купил лес, который как раз начинался за лугом, и тот лес до сих пор называют не иначе, как Михайлов лес. Своим усердным трудом дед Михаил изрядно подорвал здоровье и умер пятидесяти трёх лет от роду, народив со своей любимой женой Татьяной шестерых замечательных детей – три сына и три дочки.
Поведал Михалёк и о том, что дед Михаил однажды купил гоночную коляску, запряжённую прекрасным орловским рысаком. Он обожал скорость и носился по деревенской дороге туда-сюда да в город на ней ездил. А стоила такая покупка таких денег, что дух захватывает от таких цифр.
Иллюстрация 5. Семья деда Михаила. Самого младшего – Петра – ещё нет. Он пока не родился.
Глава VI. Погибаю, но не сдаюсь
Много ещё интересного и поучительного узнал от него Герка. Вот только о себе Михалёк рассказывал неохотно. Сказал только, что во время первой мировой войны, весной 1915 года, он был призван на службу, на флот. После учебного отряда Михаилу выпала честь служить на легендарном эскадренном броненосце «Слава». Он был зачислен в палубную команду линкора, несмотря на то, что в учебном отряде изучал артиллерийское дело. Штатные должности в артиллерийских расчётах на «Славе» были уже заняты, но Михаил так хотел служить именно на этом броненосце, что согласился пойти даже в палубную команду. Вместе с экипажем этого линкора ему было суждено, практически, повторить на Балтике подвиг моряков крейсера «Варяг».
– Михаёк, а ты сам был в какой-нибудь морской битве? – спросил Герка. Он страсть как любил всякие рассказы о морских сражениях, например истории об адмирале Ушакове, которые ему рассказывал папа.
– А то как же! Ещё как был! Это была битва за Ирбенский пролив и Моонзундские острова, на Балтике.
Ему было тяжело вспоминать тот день, 4 октября 1917 года, когда с дозорного миноносца поступил приказ от вице-адмирала Бахирева линкорам «Слава» и «Гражданин» («Цесаревич») перейти на рейд Куйвас и атаковать две колонны немецких военных судов, пытавшихся обезвредить минные поля и ворваться в Рижский залив, форсировав Ирбенский пролив, и овладеть островами Моонзундского архипелага. К ним присоединился также крейсер «Баян». Этот бой незаживающей раной отпечатался в памяти Михаила.
Иллюстрация 6. Эскадренный броненосец «Слава».
– То утро, 4 октября, – начал свой рассказ Михалёк, – было самым обычным, если не считать того, что все понимали, что бой с немцами состоится если не сегодня, то завтра уж точно. Им было просто кровь из носу нужно прорваться в Рижский залив и поддержать свои сухопутные войска, наступающие на Ригу. Все были молчаливы, сосредоточены. После подъёма умылись, надели чистое нательное бельё, робу… И вот около девяти часов утра на горизонте показались дымы и мачты вражеских кораблей, а затем последовал налёт неприятельских аэропланов, не помешавший подготовке линкоров к бою.
«Слава» с предельной дистанции открыла огонь по западной группе германских тральщиков. Первый залп дал перелёт, второй – недолёт, и третий накрыл их, после чего тральщики под прикрытием дымовой завесы отошли. Вскоре после начала стрельбы по кораблям вице-адмирала Бахирева с предельной дистанции открыли огонь германские дредноуты, продолжавшие двигаться на ост малым ходом вдоль южной кромки минного поля.
Первый залп дредноута «Кёниг» из трех стволов едва не попал в корму «Баяна», оказавшегося южнее всех. Одновременно немецкий броненосец «Кронпринц» открыл огонь по «Гражданину» пятиорудийными залпами, дававшими небольшие недолёты. «Слава» таким образом до сих пор оставалась необстрелянной.
Дождавшись сближения на дальность действия его двенадцатидюймовых орудий, «Гражданин» открыл огонь главным калибром также по западной группе тральщиков. Из-за меньшей дальности его орудий он, получая недолёты, приостанавливал стрельбу, выжидая, пока тральщики приблизятся, чтобы вновь открыть огонь. Противоминным шестидюймовым калибром он пытался обстреливать тральщики у восточной кромки минного заграждения.
Нашим линкорам было тесновато в этой акватории и сложно маневрировать. Тем не менее германские корабли находились не в лучшей ситуации, так как не могли сократить дистанцию ведения огня по русским кораблям, рискуя нарваться на мины. Поэтому немецким дредноутам пришлось развернуться на правый борт и лечь на вестовый курс с целью выйти за пределы досягаемости русских орудий.
На последних минутах этого боя, закончившегося отступлением немцев для перегруппировки сил, на «Славе» возникла первая большая проблема – вышли из строя орудия носовой башни главного калибра по причине перекоса валов шестерен привода замков.
Примерно через час вдали снова показались тральщики противника. Наши корабли, застопорив ход, открыли по ним огонь, но тральщики под огнем русских кораблей успели пройти минные заграждения, установленные в 1917 и 1916 годах, чем открыли путь для своих дредноутов.
Набрав ход, оба германских дредноута, полным ходом пошли на сближение. Сократив дистанцию до девяноста кабельтовых, «Кёниг» открыл огонь по «Славе», а шедший ему в кильватер «Кронпринц» через несколько минут начал стрелять по «Гражданину» и «Баяну». Артиллерийская атака на сближении полным ходом продолжалась примерно до полудня. Первые десять минут нового боя не приносили немцам результата. Наконец очередной залп «Кёнига» дал три попадания. Корабль испытал сильнейшее сотрясение. Все три германских снаряда попали в подводную часть левого борта: два в нос, ниже шельфа, и один против левого машинного отделения, в кромку броневого пояса.
– Чтобы ты, Герка, понимал, насколько туго нам пришлось в том бою, скажу так. Вот, представь себе, что наши линкоры на момент боя здорово устарели, хотя мы и пытались их неоднократно модернизировать, то есть улучшать. Но что толку-то? Из коровьей лепёшки всё равно не получится золотое колечко. Ведь у нас были всего две башни главного калибра, в которых были лишь два ствола калибра двенадцати дюймов (305 мм), длиной сорок калибров. То есть всего четыре пушки. А вот у немцев на их современных дредноутах было по три башни главного калибра, в каждой по три двенадцатидюймовых орудия. По количеству головной артиллерии у них было превосходство в три-четыре раза!
Да, бог-то с ним, с количеством, но у них и дальнобойность была значительно больше нашей благодаря большей длине стволов и большему углу их возвышения. Да и бронирование у немцев было мощнее. Их главный калибр бил на сто кабельтовых, а наш – всего на восемьдесят. Это значит, что немцы могли гарантированно поражать наши линкоры, в то время как нам и стрелять-то было бессмысленно – всё равно недолёт будет! А всё потому, что у нашей корабельной артиллерии угол возвышения орудий был маловат и стволы коротковаты. Ну, если бы мы могли поднять пушки малость повыше – могли бы и дальность стрельбы увеличить. А если бы наши стволы были бы длиннее – была бы выше не только дальность и точность стрельбы, но и пробивная мощность наших снарядов увеличилась бы. Это, брат, целая наука – баллистика!
Впрочем, наши отцы-командиры пошли на военно-морскую хитрость. Для увеличения дальности стрельбы линкор принимал балласт на один борт, противоположный направлению огня. То есть, специально затапливались некоторые отсеки корабля, и он кренился на один борт. Таким образом увеличивалось возвышение орудий, и они могли бить примерно на пять кабельтовых дальше, то есть на восемьдесят пять кабельтовых. Но этого всё равно было мало, а крен на один борт мог быть очень ограниченным и снижал маневренность линкора. Иначе мы бы просто перевернулись и затонули бы прямо во время манёвра и стрельбы.
Тем временем попадание одного из немецких снарядов пришлось метра на три ниже линии бронирования, в помещение двух носовых боевых динамо-машин. Разрыв произошёл у самого борта или в бортовом коридоре, отчего образовалась сквозная пробоина диаметром около трёх метров. Электричество во всей носовой части сразу погасло. Ситуация осложнилась тем, что экипаж не успел задраить двери в переборке подбашенного отделения головного двенадцатидюймового орудия, и вода затопила также носовые погреба.
Вторым попаданием было затоплено верхнее носовое отделение, из-за чего крен резко вырос и за следующие десять минут увеличился в два раза. Для выравнивания крена и дифферента (продольного крена) в отсеки правого борта была подана вода. Попадание в борт третьего снаряда у отделения динамо-машин, происшедшее под очень острым углом, затронуло отсек погребов левой носовой шестидюймовой башни, где в штурвальном отделении возник пожар.
В результате полученных повреждений вся носовая часть броненосца, за исключением нескольких мелких отсеков, заполнилась водой. Корабль осел носом метра на полтора, при этом носовая часть линкора опустилась в воду примерно на десять метров.
Переборки держали хорошо. Остойчивость, в целом, не уменьшилась, поскольку выше броневой палубы вода не проникла. Получив пробоины и крен, «Слава», осторожно кладя право руля, чтобы не увеличивать крена, легла на обратный курс, одновременно уменьшив ход до малого. В этот момент германские дредноуты оказались у неё точно по корме, получив возможность поражать тяжело повреждённый линкор продольным огнём.
Сразу после отдачи приказания на отход в «Славу» попало ещё два снаряда – один в церковную палубу, другой в батарейную палубу, почти в одном месте, около вентиляционной шахты первой кочегарки. Газы от разрывов обоих снарядов попали по шахте в носовую кочегарку, но все кочегары остались на местах и героически продолжали свою работу.
Находясь уже на выходе из зоны действия орудий главного калибра германских дредноутов, «Слава» получила ещё серию попаданий – одно в церковную палубу, а второе в радиорубку. В этот самый момент Михаил только что с помощью куска брезента устранил пожар, возникший в результате вражеских попаданий.
– Дело было на палубе, как раз в районе радиорубки, – продолжал Михалёк, – я на несколько секунд остановился, чтобы отдышаться. Но вдруг сзади, по спине, меня ударило что-то тяжёлое, плоское и горячее. Вероятно, это был кусок листовой обшивки радиорубки. Или труба какая-то… В общем, не знаю. Удар сбил меня с ног, и я, ударившись головой о какую-то стальную балку, валявшуюся на палубе, получил глубокое рассечение и потерял сознание.
Не знаю, сколько я пролежал без сознания, наверно, не более нескольких минут. Когда же очнулся – увидел картину, которая и теперь снится мне в самых жутких снах…
На этом месте Михалёк замолчал, закрыл глаза и ушёл куда-то в глубину своей памяти. Он не знал, как рассказать ребёнку, ещё не знающему, что такое смерть, о том, что произошло далее. А вот что произошло с ним на самом деле.
Кровь заливала Михаилу глаза, он протёр их, попытался встать на ноги, но голова сильно кружилась и болела. Михаил смог встать лишь на колени. Сквозь марево струящегося над раскалённой палубой воздуха он увидел своего приятеля – Николу Остапова, который состоял в расчёте зенитного орудия. Это был среднего роста и крепкого телосложения парень двадцати шести лет с лихим кудрявым чубом. Он, так же стоя на коленях, напряжённо смотрел куда-то перед собой. И тут Михаил заметил, что Никола стоит в луже крови, у него распорот живот, а его внутренности вывалились на палубу. Вдруг Никола поднял голову и пару секунд неотрывно смотрел прямо в глаза Михаилу. Затем, встрепенувшись, словно очнувшись от сна, он принялся торопливо собирать свои скользкие от крови внутренности обратно в себя. Перед ним, чуть левее, лежал ящик с боеприпасами, который он, видимо, спешил доставить к своему орудию. Никола схватил этот ящик, прижал к животу и мощным рывком, издав нечеловеческий вопль, встал на ноги и сделал три широких размашистых шага в сторону левого борта. Очередное попадание снаряда в корпус здорово качнуло линкор, и Николу швырнуло на леера. Он перегнулся через них и молча упал за борт.
Много всякого Михаил повидал на своём веку, но гибель Николы Остапова произвела на него оглушающее впечатление. Он так и остался стоять на коленях, выпучив от ужаса залитые кровью глаза и открыв рот.
Тем временем клёпаный корпус линкора, расшатанный попаданиями и близкими разрывами германских двенадцатидюймовых снарядов, дал сильную течь, с которой едва справлялись насосы корабля. Воду, поступавшую в левое машинное отделение, пытались откачивать имевшимися насосами и помпами, но это мало помогло. Положение становилось угрожающим, так как работавшая насосная машина мотылями погружалась в воду, и разбрызгивание её создавало фонтаны, затруднявшие управление главными механизмами.
Вода всё прибывала, и по мере поступления воды в котельные отделения котлы приходилось выводить из действия, в результате чего ход корабля всё уменьшался. Лишившийся половины тяжёлой артиллерии линкор с почти 2500 тоннами воды внутри находился у предела исчерпания боеспособности и с увеличившейся до десяти метров осадкой носом не имел никаких шансов уйти на север Моонзундским каналом. Это прекрасно понимало командование линкора, которому ещё до последней серии попаданий стало ясно его бедственное положение. Гибель «Славы», медленно двигавшейся малым ходом на север и отстреливавшейся редкими выстрелами из кормовой башни, становилась только вопросом времени.
Возможно, Михаил так и простоял бы в ступоре до конца боя, но вдруг со скрежетом открылся тыльный люк кормовой башни главного калибра, и оттуда повалил густой темно-серый дым, а в проёме возникла монументальная фигура старшины первой статьи Ермолаева. Братва обращалась к нему по-простому – звали его Палычем. Сейчас он был похож на пирата по прозвищу Чёрная борода, о котором недавно рассказывал старпом, урезонивая боцмана Моторина за его свирепый нрав.
Лихо закрученные мохнатые усы у Палыча, казалось, дымились, изо рта валил дым, а глаза горели адским пламенем. Впрочем, всю эту жуть можно легко объяснить, если учесть, что в орудийной башне было страшное задымление от пороховых газов. И это невзирая на то, что недавно там была проведена модернизация и установлена система вытяжной вентиляции, а на стволы установили систему удаления пороховых газов из канала ствола, что также вроде бы снижало количество дыма в башне. Однако дышать там всё равно было невозможно, а дым разъедал глаза. Они слезились и становились красными. Внешний вид Палыча произвёл на Михаила отрезвляющее впечатление, и он мигом пришёл в себя.
– Мишка, якорь тебе поперёк… – мощным, как иерихонская труба, голосом рявкнул Палыч. – Ну, чего ты там встал, как у попа на именинах?! Ну-ка, давай бегом сюда. У нас тут заряжающий тяжело ранен. За место него будешь!
– Ага, Палыч, я мигом, – прохрипел Михаил и, поднявшись, покачиваясь от головокружения, двинулся к башне.
Оказавшись внутри, Михаил подумал, что вот так, наверно, и выглядит ад, если он существует. Плафоны освещения совсем закоптились и давали настолько мало света, что было видно только, как в дыму метались силуэты матросов, даже лиц было не разглядеть, а все команды выполнялись почти на ощупь.
– Мишаня, становись здесь, на место заряжающего, – указал ему Палыч, – ты же в учебном экипаже изучал орудия главного калибра, а значит дело это знаешь.
– Небось, не подведу!
Командир расчёта из своей башенки подал команду приготовить орудия к выстрелу. Михаил нажал на пусковой рычаг электромеханического привода подачи боеприпасов. Электромоторы яростно заворчали, словно они не выспались, раздался лязг цепных приводов подъёмных механизмов, и снизу, из порохового погреба, появилась здоровенная люлька с огромным двенадцатидюймовым снарядом.
Михаил вдвоём со вторым заряжающим сдвинули снаряд на салазки перед открытым затвором, а подачу снаряда в ствол осуществили с помощью электромеханического подающего устройства. Затем таким же образом вслед за снарядом отправили картуз с пороховым зарядом и повторили эту операцию со вторым орудием. Затворы тоже имели электропривод, и, как только лязгнули их замки, все приготовились к выстрелу – отошли на штатные места и открыли рты, а Михаил ещё и зажмурился, понимая, что его головная боль сейчас покажется укусом комара…
Командир тем временем откорректировал с помощью своего дальномера и наводчика положение орудий, сделал небольшую паузу и скомандовал: «Оба орудия… Залп!..»
Трудно словами объяснить, что происходит с человеком в герметично закрытой орудийной башне во время выстрела столь мощного орудия. А их в башне было два, и они выстрелили залпом… Это надо самому почувствовать, а точнее – не дай бог такого никому. А у Михаила, как позже выяснили врачи, уже была контузия средней тяжести, полученная ещё тогда, на палубе, где его ударило чем-то по голове. Поэтому орудийный залп вызвал у него такое ощущение, будто ему кузнечным молотом прямо в лоб дали со всего маха, да и всем телом и каждой клеточкой он ощутил всю адскую мощь орудий главного калибра «Славы».
Впрочем, переживать свои страдания времени у Михаила не было, так как командир расчёта уже подал команду: «Приготовить орудия к выстрелу!» Надо было торопиться, пока ещё не затоплены кормовые крюйт-камеры и есть сухие пороховые заряды. Михаил, будучи человеком волевым, стоически выдерживал все муки и уже почти ничего не чувствовал, когда раздался последний четвёртый залп. И тут по переговорному устройству из пороховых погребов сообщили о затоплении крюйт-камеры и что готовых пороховых зарядов более нет.
– Вот и всё… Отстрелялись, – проворчал откуда-то из-за дымовой завесы своим сиплым басом Палыч.
Командир расчёта старший лейтенант Козырев отдал приказание всем покинуть орудийную башню и собраться на палубе, на юте. Когда же он увидел, в каком плачевном состоянии находится линкор, то был шокирован настолько, что снял фуражку, закрыл глаза ладонью и так стоял несколько секунд. Но, вновь придя в себя, он принялся энергично распоряжаться об оказании помощи раненым.
В это самое время командир линкора «Слава» капитан первого ранга Антонов семафором запросил у командующего разрешение снять людей и взорвать корабль. Около часа пополудни были уничтожены все секретные документы. Почти сразу после этого последовала атака шести неприятельских аэропланов, которая была отбита огнём зенитной артиллерии линкора. От вице-адмирала последовал приказ пропустить «Гражданина» вперёд, затопить корабль у входа в канал и, сняв команду на миноносцах, взорвать орудийные погреба с боезапасом.
Вице-адмирал Бахирев по радио отдал распоряжение миноносцам снимать людей со «Славы». Командир броненосца «Слава», в свою очередь, приказав горнисту сыграть сигнал «Слушайте все», отдал приказание всей команде, кроме расчётов зенитных орудий, минёров и боевой смены машинистов, переходить на миноносцы, вынося в первую голову раненых.
Михаил с товарищами, расположившись на палубе, возле кормовой башни главного калибра, пытались прийти в себя и помочь друг другу перевязывать раны. И тут откуда-то из дыма, словно из воздуха, появился старпом, капвторанг Васильев. Голова его была забинтована, и на повязке был виден след от кровоточащей раны, но он всё-таки надел фуражку поверх повязки. Китель был изрядно попорчен осколками и окалиной. Лицо его было в копоти, и лишь морщинки у уголков глаз были светлыми, словно лучи света, и там блестели крохотные слезинки. Старпом был серьёзен и сосредоточен, держался безукоризненно прямо. Он подошёл к командиру расчёта и усталым, охрипшим голосом отдал команду всем собраться в кормовой части по левому борту и приготовиться к эвакуации на миноносцы, которые уже спешили на помощь, следуя главной морской заповеди: моряки своих в беде не бросают.
Когда все встали и пошли ближе к левому борту, у Михаила вдруг потемнело в глазах, он качнулся и рухнул на палубу, потеряв сознание. Товарищи его подхватили и донесли до места сбора команды. В сознание он пришёл лишь в кронштадтском госпитале. Но, это будет гораздо позже. Впереди ещё был долгий переход в Кронштадт, в течение которого Михаил бредил и метался в горячке.
А пока по приказу командира «Славы» в кормовой бомбовый погреб башни главного калибра и в правый и левый кормовые бомбовые погреба шестидюймовых орудий были заложены по восемь шестнадцатифунтовых тротиловых патронов в деревянных ящиках. Затем были заготовлены по три запала на каждый ящик с длинными бикфордовыми шнурами из расчета на время горения в тридцать минут. Около получаса «Слава» держалась у входа в канал под машинами, ожидая прохода вперёд «Гражданина».
Примерно в половине второго пополудни «Слава» застопорила ход, медленно идя вперёд по инерции, а лейтенант Зиберт получил приказание зажечь фитили и покинуть корабль. Убедившись в том, что все вышли, он лично спустился в кормовой погреб башни главного калибра и удостоверился, что фитили горят хорошо. Через пару минут каперанг Антонов отпустил всю машинную команду, рулевых и сигнальщиков, оставив лишь пять офицеров да несколько ординарцев. В половине второго пополудни «Слава», всё ещё двигаясь по инерции, подошла ко входу в канал.
Спустя ещё десять минут на шканцах командир собрал летучий судовой совет из старшего офицера и старших специалистов, которые кратко доложили о положении в своих частях. Через две минуты после доклада командиров боевых частей о том, что корабль готов к подрыву и это произойдёт через восемь минут, последние двенадцать матросов, пять офицеров и командир броненосца, предварительно обойдя палубы и убедившись, что никого из живых на корабле не осталось, покинули линкор и перешли на державшийся у кормы с левого борта миноносец «Сторожевой».
Поделиться книгой: