Маньчжурия, 1918. Особый отряд

Руслан Аристов

Маньчжурия, 1918

Особый отряд

Глава 1

Вид из окна был удручающим — унылая улица, немногочисленные автомобили и сплошные азиатские лица, чумазые, измученные. Виктор, опираясь кулаками на подоконник, глубоко вздохнул — уже седьмой день он находился в этом новом для себя мире, но до сих пор в его голове не укладывался масштаб произошедшего с ним несчастья.

Снова и снова накатывали воспоминания, как он — столичный гений политического пиара, известнейший политтехнолог, люди из его команды и несколько депутатов из заксобрания Приморского края из полуоппозиционной партии, которым он обеспечил победу на округах за более чем щедрый гонорар, поехали в одну из самых лучших городских бань. Там они очень насыщенно отдыхали — пели караоке, тискали девочек, ныряли в бассейн, напились до полнейшего изумления, снова парились — как раз на этом моменте его воспоминания обрывались, поскольку очнулся он уже здесь, в другом времени и в другом теле.

«Что же могло со мной случиться там — сердечный приступ на фоне алкогольного токсикоза или ещё что?» — снова и снова задавал себе вопрос Виктор Иволгин, подойдя к зеркалу. — «На внешность жаловаться грех — почти что я, только моложе на тридцать лет, может поэтому такое со мной и случилось? Вот так и не верь в Круг Сансары. Совпадение внешности и фамилии, какая-то ужасная ошибка мироздания — и вот я здесь?! Неужели мне предстоит жить теперь в этом страшном времени? Без компьютеров, смартфонов и интернета?! Без моей семьи и моего круга общения? Вообще без всего??!» — рассматривал он себя в зеркало, и горечь, смешанная с мистическим ужасом, никак не отпускала.

Для отчаяния были причины — теперь он, историк-недоучка, журналист-расследователь и успешный политтехнолог, оказался в городе Харбине, в апреле тысяча девятьсот восемнадцатого года, в теле офицера — начальника охраны генерального консульства. На эту должность его пристроил влиятельный родственник.

Первые два дня он находился в полнейшем ступоре и почти ни с кем не разговаривал, с огромными усилиями, будто в полусне, выходя на службу из гостиничного номера, который его предшественник в теле, а теперь уже он, снимал поблизости от здания консульства. Следующие дни он уже немного оправился от шока — и бытовые условия способствовали просветлению ума, да и события в городе развивались весьма бурно. На календаре была вторая половина апреля, и сегодня утром он под яичницу с рисом выпил стакан паршивой китайской водки из гаоляна, байцзю, нисколько не опьянел и более-менее взял себя в руки, начав уже трезво оценивать своё положение.

«Теперь уже я — начальник охраны генерального консульства бывшей Российской Империи в Харбине, в чине штабс-капитана. Мой троюродный дядя по материнской линии — князь и дипломат Николай Кудашев, который сейчас в Пекине и по протекции которого меня и пристроили сюда год назад, после осколочного ранения и контузии на германском фронте. Сейчас девятнадцатое апреля восемнадцатого года, и в России уже произошел октябрьский переворот, власть в руках большевиков. Политическая обстановка здесь, в Харбине, очень сложная — разные генералы, офицерские организации, которые враждуют друг с другом, иностранные представительства, китайские власти, наши беженцы. Что делать мне в этой ситуации, учитывая мои знания о дальнейших событиях?»

К невыразимому удивлению Виктора — а он увлекался буддизмом с его многочисленными школами, и память личности-предшественника в теле, и его личность как таковая осознавались им в полной мере, и только сейчас он понял, какое это серьёзное преимущество в его положении.

«И что мне делать? Должность у меня хорошая в ситуации такой смуты — перспективы довольно интересные, потому что консул Попов очень серьёзно себя поставил в городе — чуть ли не столп демократии, с ним считаются и японцы, и китайцы, и наши военные. Можно, конечно, бросить свою службу, свою должность и поехать в Питер, к товарищам большевикам — предупредить их о грядущем мятеже чехословацкого корпуса! Можно? Да. Нужно? Очень сомнительно, ибо меня первого и грохнут — насколько я помню, там была сложная игра или просто провал и недальновидность Троцкого, который непосредственно занимался этим вопросом. Кроме того, я что, коммунист? Или когда-то им был? Нет, никогда — одна только летняя школьная отработка чего стоит, типичная советская шняга в виде ненавязчивого крепостного права для школьников. Не, оно бывало иногда весело, но я бы лучше поехал к дедушке на южное побережье, чем горбатился на прополке — выбора не было, половина лета в топку. Короче, коммунист из меня, как из Кисы Воробьянинова — отец русской демократии. Зачем мне их, большевиков, поддерживать? Ради чего? Ради построения чудовищной утопии на костях народа, которая закончится в итоге полным историческим крахом и предельно весёлыми девяностыми, от воспоминания о которых глаз начинает дергаться?» — Виктор вздохнул и выдохнул несколько раз, ощущая прилив крови к лицу. — «Ладно ещё НЭП, но ведь потом пойдёт самая жесть — сворачивание этого самого НЭПа как отклонение от линии партии, коллективизация, голод, индустриализация непомерной ценой со ставкой на тяжелую промышленность вместо легкой, необходимой населению, буйство ежовых чекистов с охрененно новаторскими в процессуальном плане тройками — тебя убивают в тот же день без права обжалования приговора. Дальше война и все эти чудовищные провалы первых месяцев. Потом послевоенные репрессии, когда Вознесенского и ленинградцев сотрут в порошок за попытку создания компартии РСФСР — хех, ведь у наиболее большой и важной республики своей партии просто не было, мол, хватит вам и общесоюзной, товарищи. И вот я приезжаю в Питер, допустим, делаю какую-то карьеру, втираюсь в доверие к Сталину — и что меня ждёт в том же тридцать седьмом? Арест, подвал, паяльник на пятках, напильник на зубах и письма на деревню к дедушке — товарищ Сталин, произошла чудовищная ошибка…?! Чудненькая перспектива, когда есть выбор — какие-никакие, но менее кровожадные белые, которые в случае победы смогут построить какую-никакую, хоть полуфашистскую в начале — ну а как иначе, но буржуазную демократию лет через двадцать, хотя бы теоретически. И второй мировой можно избежать, и в космос можно будет полететь, и голод предотвратить, и индустриализацию нормально провести — с упором на легкую промышленность как базу экономики, а не эти гиганты в вечной мерзлоте ради процента повышения выплавки чугуна ради новой выплавки чугуна. Да и я не буду бедствовать! Поэтому сделаю я ставку на господ белогвардейцев, наверное, как классово близкий мне элемент. В случае уж совсем печального развития или переметнусь к красным со всеми вытекающими рисками, или рвану в Америку — миллионером я стану хоть там, хоть здесь, при белых, но здесь — с гарантией, тут хоть сейчас можно стричь бабки», — бреясь опасной бритвой — жутко неудобное дело само по себе да ещё и без теплой воды, принципиально для себя решил Виктор. — «Да, при белых будет частная инициатива, бизнес, многопартийная система и политическая конкуренция, и уж я не пропаду с моим бэкграундом. Кроме того, к красным мне нельзя из-за родственника-посла — шлепнут без вариантов и разбираться не станут, он же явный антибольшевик и князь».

Водопровод, жестяной умывальник и зеркальце в номере имелись — Виктор смыл остатки мыльной пены с лица, немного помассировал щеки, потом сделал легкую гимнастику — моторика тела ощущалась ещё немного чужой, хотя уже получше, чем в первые дни. Ощутив прилив бодрости, он облачился в форму, затянул портупею, поправил сбоку кобуру, выровнял фуражку, взглянул на золотые погоны и на собственноручно начищенные сапоги — всё как положено.

Виктор застегнул шинель, запер свой более чем скромный по меблировке и далеко не комфортабельный номер, спустился вниз, на улицу — консульство находилось в соседнем квартале, в пяти минутах ходьбы быстрым шагом.

«Бытовые условия — просто непередаваемые, даже привычные мне умывальники и водопровод с горячей водой потребуют совершенно иного уровня достатка, и точно не в этой дыре», — лицо немного свербело после бритья и ледяной воды, и Виктор ощущал, будто оно деревенеет на ветру — было ещё по-апрельски прохладно.

Улица шумела — сигналили немногочисленные автомобили, орали рикши, торговцы-лавочники чуть ли не хватали за руку, размахивая своим товаром — Харбин, очень молодой город, выросший из Мостового посёлка в конце прошлого века, и был по сути детищем Китайско-Восточной Железной Дороги, здесь располагалось её управление.

За эту неделю Виктор уже поверхностно вник в местные дела — в конце прошлого года местный Совет рабочих и солдатских депутатов объявил себя единственным законным органом власти на КВЖД, однако китайские войска по просьбе управляющего КВЖД генерала Хорвата вошли в город и распустили совет. Как начальник охраны консульства он тесно взаимодействовал с недавно воссозданной Охранной стражей КВЖД, и сейчас, в середине апреля, в полосе отчуждения КВЖД был относительный порядок, если о порядке вообще можно было говорить во времена всеобщей анархии. Насколько понял Виктор — город становился центром формирования альтернативной большевизму российской власти, сюда стекались бегущие из-под власти большевиков офицеры, интеллигенция и буржуазия. Уже образовались несколько различных групп со своими спонсорами, которые открыто друг с другом враждовали.

Остановившись на перекрестке пропустить запряженную двойкой мулов китайскую повозку, Виктор стал наблюдать за тремя людьми из пограничной стражи, которые брели к консульству на противоположной от него стороне улицы, со стороны сквера. Перейдя дорогу, он подумал о том, что и в Китае всё сейчас сложно — последнего императора свергли семь лет назад, страна расколота на провинции во главе с различными генералами, которые немногим отличались от бандитов, а британцы, французы и японцы, вышвырнув немцев, подминали под себя финансовую сферу, промышленность, таможню, порты и всячески стимулировали подобную вольницу. Население росло, и толпы неграмотной деревенщины наводняли города, увеличивая и без того высокую преступность.

«Такое может грозить и Белому Движению — западные страны заинтересованы в максимальном ослаблении бывшей империи. Если бы большевики не заключили Брестский мир, они могли потребовать у союзников выполнения их обязательств, а сейчас поезд ушёл, и теперь новое антибольшевистское правительство будет в крайне тяжелом положении просящего подаяние. Большевики смыли в унитаз четыре года тяжелейших военных усилий. Интересно, был ли у них другой выход? Справедливости ради — армию в прошлом году начали валить другие социалистические деятели, большевики подключились позже, почуяв реальную перспективу власти», — Виктор перешёл дорогу и направился к мрачно-помпезному зданию генерального консульства. — «Что там было после восстания чехословаков, Комуч, если меня память не подводит? Эсеры там заправляли. А здесь, на Дальнем Востоке — тот же генерал Хорват, группировки добровольцев и мой дальний дядюшка-князь в Пекине, который сейчас взял на себя очень многое. На Кубани сейчас корниловцы, Дон бурлит, но там большевики бы их подавили без особых трудностей, если бы чехословаки не восстали и не взорвись против красных к лету всё, что восточнее Волги», — направляясь к центральному входу, припоминал он факты из истории, соотнося их с прочитанным в местных газетах.

— Ваше благородие, — обратился к нему дежурный унтер-офицер, когда он зашёл в здание, — вас ожидают господа из штаба бригады. Вот утренняя газета и почта, — он протянул ему газету и три запечатанных конверта.

Виктор кивнул и оглядел просторный вестибюль — на лавочках сидели несколько человек, какие-то разночинцы или железнодорожные рабочие — многие уезжали в Забайкалье или Владивосток, поэтому визировали документы. Он поднялся на второй этаж, в свой кабинет. Открыв дверь приёмной, он увидел своего помощника, сидящего за столом, и троих человек, которые сидели на стульях — у одного из них в руках был большой портфель.

— Господин штабс-капитан, к вам господин подполковник Глебов, — встал и щелкнул каблуками подпоручик Смирнов, его заместитель и помощник.

Виктор покивал и посмотрел на посетителей.

— Здравствуйте, господа! Прошу, заходите! — открыв дверь своего кабинета, он пропустил их вперёд.

Кабинет не был особо просторным, но там была мебель на восемь человек. Портрет царя Николая над креслом был снят ещё год назад, портрет Керенского повесить не успели, портрет Ленина — не стали, и сейчас там зияла пустота.

Люди из пограничной стражи были ему давно знакомы — судя по их мрачным лицам, пришли они по обычному делу.

— Снова завизировать демобилизующихся, Николай Андреевич? — вздохнув, спросил Виктор у старшего из них, начальника штаба Первой Заамурской бригады, который по совместительству выполнял обязанности и начштаба округа.

— Да, тридцать шесть человек нижних чинов только за эту неделю, — вздохнул подполковник. — Наотрез отказываются оставаться и записываться в новую стражу, уезжают к красным.

Заамурский округ отдельного корпуса пограничной стражи комплектовался резервистами и офицерами-запасниками, и после нескольких отправок на фронт личного состава заамурцев и революционных потрясений прошлого года к настоящему времени их оставалось в Маньчжурии не более семи сотен человек в четырех бригадах на весь огромный округ и железную дорогу, что уже делало невозможным её полноценную охрану. Этим пользовались хунхузы, всё чаще нападая на поезда и станции в этом году. Процесс стихийной демобилизации набирал обороты, и в штабе округа никак не могли удерживать личный состав — со странами Четверного Союза новые власти заключили мир, ВЦИК его ратифицировал, поэтому уже по условиям мирного времени желающим уехать из Заамурского округа нижним чинам выдавали документы.

Виктор, спросив про последние новости, начал подписывать и проставлять печать на каждом из тридцати шести проездных предписаний. Офицер-пограничник ему рассказал, что кроме уезжающих солдат и служащих дороги в город приезжает много людей из Сибири и Забайкалья, и при должном финансировании численность бригад округа можно будет восстановить за счёт новоприбывших.

— Думаю, в этих условиях это маловероятно — неясно, будет ли и дальше править Совнарком или здесь, на Дальнем Востоке, установится какое-то другое русское правительство, но на ассигнования такого масштаба у меня нет никаких надежд, — ответил Виктор пограничнику. — Сейчас дорога потеряла прежнее стратегическое значение, сильно упал объём перевозки и военных грузов, и продовольствия.

После этого Глебов ему рассказал свежие городские сплетни — обострились отношения между людьми атамана Семенова и полковника Орлова, вчера две машины семеновцев были замечены у казарм и любимого кабака орловцев.

— Хорошо, хоть до пальбы не дошло. И китайцы уже не стесняются устанавливать свои порядки на дороге, грозят вышвырнуть всех русских и заменить их своими китайцами, если мы и дальше будем бастовать и бузить, как заявил их генерал, — рассказал штабист.

После ухода этих троих пожилых офицеров он засел за чтение местной газеты и почты — сейчас ему больше особо делать было нечего. В письмах служащие КВЖД из Иманьпо уведомляли об отъезде и просили их снять с военного и консульского учёта, в газете писали про бои на Западном фронте и про бесчинства хунхузов при нападении на станцию Бухэду позавчера.

Время шло, дни летели, и Виктор, по привычке собирая информацию о местных раскладах, более-менее привёл себя в порядок и в физическом плане — ежедневная гимнастика по утрам бодрила, хотя он всё ещё ощущал себя будто в полусне. Раз в пару дней он накачивался вечером китайской водкой у себя в номере — этот город его угнетал, такой мрачной дыры он не мог припомнить даже из своих разъездов в девяностых по Сибири, когда занимался различными журналистскими расследованиями по найму, что было делом предельно рискованным.

«Как я тогда жив вообще остался?» — иногда задавал он себе вопрос, когда сменил амплуа журналиста на работу политического консультанта в начале нулевых.

Здание генконсульства располагалось в бывшем здании русско-китайского офицерского клуба, однако оказалось, что ближайший клуб для офицерского досуга в городе был в этом же районе, через три квартала от его гостиницы, а вообще такие заведения особенно расцвели в марте и апреле — денег в городе было много, как и платежеспособной публики.

Первого мая, когда по улицам города ходили рабочие механического завода с красными флагами, Виктор первый раз вечером зашёл туда, и этот клуб-кабак вызвал у него острое чувство ностальгии — там была барная стойка, пианино и несколько сравнительно симпатичных китаянок-официанток, и весьма колоритный владелец-китаец. Офицеры и вновь приезжие обсуждали новости, пили, курили, дрались и исполняли романсы под гитару или пианино — к пианино всегда была очередь. После этого Виктор начал захаживать туда каждый день — кабак разбудил в его душе какие-то нотки, возникшие в детстве после просмотра фильмов про белогвардейцев и сейчас забытые, да и выпивка там была более разнообразная, чем в гостинице. И самое для него главное — те беседы, которые здесь велись, были отличным источником информации.

«Спеть, что ли, романс?» — пару раз даже подумывал он, выпивая с местными офицерами и разного рода дельцами, которые стремились набиться ему в знакомые.

Все эти вечера Виктор посвятил по сути исследовательской деятельности, совмещая её с легкими возлияниями и карточной игрой — после одной из драк в кабаке со стрельбой из нагана в потолок для него стало совершенно очевидно, что анархия нарастает, а сами офицеры делятся на конкретно враждебные группировки, у каждой из которых был свой авторитетный вожак. Наиболее задиристым и буйным нравом выделялись уже знакомые ему орловцы, и Виктор всё более внимательно к ним присматривался — как по долгу службы, так и из чистого интереса. Расхаживая по городу и другим злачным местам, он многое для себя уяснил об умонастроениях, царивших в офицерской среде — слухи ходили самые экстравагантные, и одни ожидали скорого наступления на Владивосток и образования там нового правительства, другие агитировали за Семенова, который сидел на границе с Забайкальем и контролировал дорогу, периодически разбирая железнодорожные пути.

Май выдался прохладным, и шестого числа ночью даже ударили заморозки. Виктор, как обычно, утром пошёл в консульство — генконсул Попов ещё в пятницу отбыл в Пекин к князю Кудашеву, как он сказал — по крайне срочному делу. Попов был человеком интересным и весьма амбициозным, с хорошо подвешенным языком — у него были огромные связи по всей Маньчжурии и Приморью, через консульство проходил большой документооборот по хозяйственной деятельности множества организаций.

Виктор по обычаю расселся в кабинете. Он читал всё, до чего дотягивались руки — уставы императорской армии, справочники по Китаю и Маньчжурии, законы и кодексы, наставления по организации охраны и тому подобное, но более всего его интересовали экономические аспекты, и здесь он уже видел огромные возможности и прикидывал, как ему можно будет заработать по-крупному.

«Всё-таки большевики недаром отменили старую орфографию — новая значительно проще и удобнее», — от многочисленных твердых знаков и буков «ять» у него начинали слезиться глаза.

Часа через три, когда Виктор со справочником в руке предался очередным тяжким экзистенциальным размышлениям — на предмет не рвануть ли ему всё-таки в Москву, пока не поздно, в кабинет постучали и не дожидаясь разрешения, вошёл подпоручик Смирнов.

— Что-то срочное? — повернул к нему голову Виктор.

— Господин штабс-капитан, получена шифрограмма из Пекина от Георгия Константиновича, — подойдя к столу и став по стойке «смирно», молодой человек протянул незапечатанный конверт Виктору.

«Хорошая у него выправка, всё-таки ускоренные курсы во Владике кое-что дают, хотя бы такую выправку, да и повоевать он вроде бы немного успел», — мимоходом подумал он про подпоручика, доставая листок из конверта.

В листке от имени генерального консула Георгия Константиновича Попова было написано, что на следующей неделе в Харбин ожидается прибытие бывшего командующего Черноморским флотом вице-адмирала Колчака. Посол Кудашев и генконсул настоятельно просили его, Виктора, организовать достойную встречу, подготовить жильё — хороший дом или комфортабельный вагон, и ввести в курс дела вице-адмирала по текущим делам — он дал согласие занять должность начальника охранной стражи КВЖД.

Виктор, а он сидел лицом к окну, развернул кресло от стола, повернулся к подпоручику — тот смотрел на него с любопытством.

— Вы читали?

— Так точно! — в голосе молодого человека были нотки восторга.

«Насколько я помню, только вот точно ли, Колчак был некоторое время в Харбине и занимался здесь организацией антибольшевистских частей, но потом восстали чехословаки и его пригласили в Омск, в правительство, которое там образовалось к осени из каких-то эсеров-учредиловцев и сибиряков. Если я сейчас познакомлюсь с ним и покажу себя в лучшем виде — перспективы просто захватывающие, хотя Омск — тоже дыра, но более веселая, чем эта. Но карьера просто головокружительная может быть».

— Знаете, Игорь Иванович, я тоже разделяю ваш восторг — скоро у нас будет множество дел и настанет пора очищать Россию от большевиков! — заявил Виктор.

— Так точно, господин штабс-капитан — очень на это надеюсь!

— Озаботьтесь поиском хорошей квартиры для вице-адмирала и его сопровождающих, или же организуйте вагон первого класса! — мода на личные вагоны у высоких чинов пошла ещё с первого года мировой войны, это было удобно.

— Так точно! — подпоручик щелкнул каблуком и с энтузиазмом на лице вышел из кабинета.

«Что это он так рад?» — на миг задумался Виктор, однако его мысли перескочили на местные расклады — город был сравнительно небольшой по сравнению с привычными ему современными, однако здесь страсти бушевали и социальная обстановка, что называется, была сложной и контрасты были на каждом шагу: пробольшевистские рабочие, низовые служащие дороги и ополченцы, жестко антибольшевистская верхушка дороги, дельцы и промышленники, бежавшие от большевиков, представители старой власти, а ещё местные генералы и добровольческие части, которые с каждым днём всё больше и больше ощущали себя хозяевами в городе. А ещё китайские власти, которые внимательно за всем следили и вся эта нарастающая анархия их очень радовала.

«Останусь здесь, поскольку у большевиков, или как говорят, в Совдепии — всё тоже самое сейчас, только под другим соусом — такие же полевые атаманы, говорильня и развал хозяйственной деятельности».

Закинув ногу за ногу и легонько барабаня пальцами по столу, Виктор вспомнил стихотворение Цветаевой, уже написанное в этом времени и когда-то очень его поразившее. Он шепотом продекламировал его:

Белая гвардия, путь твой высок:

Черному дулу — грудь и висок.

Божье да белое твое дело:

Белое тело твое — в песок.

Не лебедей это в небе стая:

Белогвардейская рать святая

Белым видением тает, тает…

Старого мира — последний сон:

Молодость — Доблесть — Вандея — Дон.

Глава 2

Колчак. Сингапур-Шанхай-Пекин, весна 1918 года.

Конец марта в Сингапуре выдался очень жарким, а вечера были особенно душные и тяжкие. Вице-адмирала немного тяготил такой климат, хотя после своих знаменитых полярных экспедиций перед русско-японской войной он был привычен ко всему.

Сейчас Колчак, одетый в легкий костюм, сидел на веранде своего номера с бутылкой виски «Grants Family» — отель «Европа» оказался одним из самых приличных в этом городе, а марка напитка напомнила ему прошлогодний визит к Плеханову, когда он летом приехал в Петроград для доклада и нанёс ему визит — с собой он захватил именно этот виски, популярный тогда среди офицеров столичного гарнизона.

Колчак писал письмо Анне Васильевне, своей любимой женщине, на столе стоял её портрет. Сама она находилась сейчас в Японии, они расстались в январе.

«Милая моя Анна Васильевна, я сам не перестаю удивляться собственному спокойствию, с каким я встречаю капризы судьбы, внезапно меняющие все намерения, решения и цели. Я почти успокоился, отправляясь на Месопотамский фронт, на который смотрел как на место отдыха возле всех тех бурных событий прошлого года. Вы скажете, что это странное представление об отдыхе, но и этого мне не суждено, но только бы закончилось это ужасное скитание и постоянное ожидание, ожидание… Отсюда, из Сингапура, Россия кажется страшно далёкой, здесь всё чужое. Даже звёзды, на которые я сейчас смотрю, думая о Вас, здесь чужие — Южный Крест, нелепый Скорпион, Центавр, Арго с Канопусом — всё это чужое, невидимое для Вас, и только низко стоящая на севере Большая Медведица и Орион напоминают мне о Вас…» — выводил он на листе бумаги, погруженный в воспоминания об ужасных событиях прошлого года.

Первая волна убийств офицеров на Черноморском флоте началась в декабре семнадцатого года.

«Наконец-то Черноморскому флоту не стыдно перед Балтийским», — со злой иронией сказал тогда Колчак и это определило его окончательное решение поступить на британскую службу — война с Германией продолжалась и всё должно было решиться в следующем году.

Англичане проявили к нему интерес, и уже в конце декабря он узнал, что будет направлен на Месопотамский фронт вместе с несколькими своими доверенными офицерами.

«Наверное, их решение вызвано тем, что я хорошо знаю Кавказский военный театр, прилегающий к Месопотамии. Англичане взяли Багдад и ведут наступление на Мосул, и если бы не полный развал, произошедший у нас, они могли бы соединиться в нашим Кавказским фронтом — какие это открывало перспективы и для дальнейших операций флота», — думал с горечью вице-адмирал, хотя согласие англичан, довольно неожиданное для него, его приободрило — он в это время находился в Японии, закончив свою военно-морскую миссию в Североамериканских Штатах.

«Вопрос решён — Месопотамский фронт. Я не жду найти там рай, который когда-то был там расположен, я знаю, что это очень нездоровое место с тропическим климатом, большую часть года с холерой, малярией и, кажется, чумой, которые существуют там, как принято медициной выражаться, эндемически, т. е. никогда не прекращаются. Мне известно, что предшественник командующего Месопотамским фронтом умер от холеры. Неважная смерть, но много лучше, чем от рук сознательного пролетариата или красы и гордости революции — взбунтовавшихся матросов», — писал он в те дни Анне Васильевне.

Из Иокогамы в Сингапур он выехал в середине января, надолго задержался в Шанхае, и вот сейчас, в Сингапуре, это двухмесячное путешествие прервалось — ему надо было снова возвращаться в Шанхай. Всё это время его не оставляли мысли о семье — о жене Софье и сыне Ярославе у него не было вестей с прошлой осени, когда они скрывались сначала в Крыму, а потом перебрались в Каменец-Подольский.

Вице-адмирал отпил виски — только недавно приехав в Сингапур, он через английского военного представителя, который курировал его поездку в Месопотамию, получил телеграмму с настоятельной просьбой вернуться в Шанхай как можно быстрее. Князь Кудашев, посланник в Пекине, писал ему, что предстоит большая работа в Китае и Маньчжурии и что он крайне нужен там. Они были незнакомы, и Колчак немного удивился тому, что на него возлагают надежды уже и в Китае.

— Александр Васильевич, чему вы удивляетесь? — говорил ему по этому поводу один из его офицеров, капитан второго ранга Федотов, когда они сидели на веранде, смотрели на звёзды, травили байки и попивали виски. — Корнилов, Алексеев и Деникин — на юге России, и только вы, один из когорты этих авторитетных военачальников, сейчас здесь, на далёком востоке — вам и остаётся возглавить борьбу на этом участке, больше просто некому. Вы теперь не просто военный, вы теперь ещё и политик.

— Но я ведь никакой не политик и в политике плохо разбираюсь, — возразил ему Колчак.

— Если бы в конце прошлого лета Корнилов смог бы взять власть, всего этого развала и ужаса просто бы не было.

— Возможно, вы правы, — вздохнул вице-адмирал.

В отеле «Европа» вице-адмирал и его сопровождающие сидели ещё несколько дней — пароход на Шанхай отплывал только второго апреля. Колчак по местным газетам старался составить представление о ситуации на фронтах — судя по всему выходило, что масштабное немецкое наступление на Западном фронте находилось на своей первой стадии максимального натиска, союзники медленно отходили, истекая кровью, и готовились ввести в дело свои колоссальные резервы, ожидая, когда немцы начнут выдыхаться — как писала «Сингапур Трибьюн», миллион отлично снаряженных американских солдат должен был решить исход этих боёв в пользу Антанты. Однако сейчас немцы медленно, но верно продвигались вот уже целую неделю на широком участке, и вице-адмирал ясно понимал, что если бы не крушение русского фронта из-за революционных потрясений, войну можно было победоносно закончить если не в прошлом году, то уже этой весной. От такого понимания было особенно горько.

До Шанхая плыли шесть дней тем же самым пароходом «Динега», которым плыли и в Сингапур — Колчак, стоя возле перил и глядя на бесконечную морскую гладь, вспоминал свои полярные экспедиции. Сердце щемило от того, что ему так и не удалось разыскать никаких следов барона Эдуарда Толля, его друга и знаменитого учёного и исследователя — барон и его сопровождающие пропали в девятьсот третьем году где-то в северо-восточной части Новосибирских островов.

«Когда-нибудь я вернусь к этому делу, обязательно вернусь», — пообещал себе Колчак.

Сойдя с парохода в Шанхае, вице-адмирал и офицеры сразу взяли извозчиков — те немного понимали по-английски, и направились в российское консульство — там их уже ждал консул, а номера в гостинице недалеко от центра города были уже зарезервированы.

— На англичан можно положиться — если уж они взялись организовать, то они организуют, — мимоходом прокомментировал это Федотов. — Плохо то, что консул так тесно с ними работает.

— Какой всё-таки красивый город, такая милая, легкая архитектура, оставляет светлое чувство, — восхитился лейтенант Канин, гидрограф.

— Впечатляющий колониальный стиль, чем-то напоминает Петроград, — улыбнулся вице-адмирал под смех офицеров. — А насчёт консула, — повернулся он к Федотову, — то выбор простой — или большевики, или союзники, поэтому даже и нас с вами можно осудить за наши намерения поступить на английскую службу. Никакой порядочный человек не пойдёт в услужение большевикам, поэтому пока не будет сформирована новая законная власть, в качестве альтернативы остаются союзники. Спасибо господину Керенскому и его мягкотелости.

Им подготовили номера на пятом этаже нового, девятиэтажного здания гостиницы «Waldorf Astoria Shanghai» — темно-коричневая отделка здания показалась Колчаку мрачноватой по сравнению с остальными зданиями на этой улице.

Приём в консульстве был назначен на следующий вечер. Вице-адмирал тщательно выбрился, вечер и часть следующего дня они с Федотовым прохаживались по Шанхаю, он впечатлял их своими контрастами богатых районов и абсолютно жалкими лачугами на другом берегу реки.

Одев свою парадную форму, Колчак уже в семь вечера следующего дня был в консульстве — красивое здание с огромным шпилем и балконом-верандой освещалось несколькими фонарями по углам и напоминало небольшой замок. Дежурный офицер проводил его на второй этаж, в кабинет генерального консула — Виктора Федоровича Гроссе, который не признал власть большевиков.

В просторном кабинете, кроме самого консула — высокого человека с подкрученными усами, был ещё один, незнакомый Колчаку — в костюме-тройке, с бородой и красивой формой усов, в очках с золотой оправой.

— Добрый вечер, господин вице-адмирал! — подошёл к нему консул, приветственно кивнул и пожал руку. — Позвольте вам представить господина Путилова, Алексея Ивановича, председателя правления Русско-Азиатского Банка.

— Очень рад, — кивнул Колчак, пожимая руку человеку.

— Прошу, Александр Васильевич, присаживайтесь, — консул показал на большой приставной стол возле своего большого стола — там уже стоял бронзовый заварник с драконьей головой на боку и узорами, чашки и поднос с печеньем.

— Позвольте, я начну, господа? — Путилов, усевшись поудобнее, взглянул на собеседников. — Как вы знаете, господин вице-адмирал, ни наши дипломаты в Китае, — банкир показал рукой на консула, — ни правление нашего банка не признали произошедший в октябре переворот и установившуюся власть большевиков. Тем более её невозможно признать после того, как они разогнали Учредительное Собрание и более того, заключили сепаратный мир с нашими врагами — это уже привело и будет приводить дальше к губительным последствиям для российского государства, которое и так пребывает в ужасной смуте. Совершенно очевидно, что прогерманское правительство в Петрограде и Москве далее терпеть невозможно.

— Я совершенно с вами согласен, господин Путилов, — медленно покивал Колчак.