Помоги проекту - поделись книгой:
Костя сидел у окна – на широком подоконнике добротного каменного дома и небрежно всматривался во двор, со всех сторон окружённый грязно-жёлтыми стенами того же здания. Красивый фасад – атрибут центральных улиц; здесь же наружу вылезала вся подоплёка неухоженных, старых стен, кое-где отвалившейся штукатурки, ржавых водосточных труб и карнизов с выщербинами и сколами, а то и вовсе отсутствующими кирпичами. Загаженные голубями откаты окон, закрытые железом печные трубы и покосившиеся антенны, для надёжности привязанные тросами к тем же трубам или перилам крыш. Заколоченные окошки мансард и затянутая зелёной сеткой часть стены, где штукатурка держалась особенно ненадёжно. Костя безучастно разглядывал эти особенности дворовой архитектуры, и они были ему приятны – куда больше, чем если бы всё здесь было в идеальном состоянии.
С неба сыпалась мокрая субстанция, напоминающая кусочки пропитанной влагой ваты. Она покрывала неровный асфальт двора крапинками, в качестве своеобразного индикатора обозначая все его огрехи – в малейших впадинах тут же сливаясь в лужицы и теряя цвет, превращаясь в серую, как асфальт, размазню, а бугорки обозначая почти идеальной белой накидкой. Любой проходящий оставлял чёткую дорожку следов, вскоре растекающуюся и заполняемую такой же серой размазнёй. Она была даже в воздухе – размывала очертания окон и стен, дышала сыростью и простудой. Она смывала действительность позади вас, едва та превращалась в историю.
Девушка в ярко-красном пальто уверенной, но не торопливой походкой пересекала двор; видно было, что ей не очень хочется идти туда, куда пролегал её путь, но ей известна его необходимость. Она подошла к входной двери подъезда. Раздалось пиликание домофона – мерзкое пищание, оно вдребезги разбило застывшую тишину квартиры.
Костя встал, добрался до трубки и без разговоров нажал кнопку. Затем отворил дверь на лестничную площадку и прислонился к косяку межкомнатного проёма. Гулкие шаги приближались. Вскоре девушка уже снимала в прихожей пальто, расстёгивала сапоги. Мокрая вата, сделавшись прозрачной, ещё висела в её волосах, превращаясь в капельки воды. Она встряхнула головой, пару раз провела по шикарным тёмно-коричневым локонам щёткой и откинула их назад.
Привычным движением поддев мягкие тапочки, она прошла по скрипучему паркету в комнату, куда удалился молодой человек, едва она вошла. Костя ждал её, привалившись к письменному столу. Комната была большой; из мебели – собранный диван, стол с компьютером, стол побольше, вроде обеденного, пока отставленный к стене между двух окон и заваленный немногочисленным барахлом, большой платяной шкаф старого образца (деревянный); сервант, пара кресел и стульев – всё в коричневых и бежевых цветах, мягких и тёплых. Обстановка сочетала советский стиль с примесью небрежно раскиданной современности, что говорило о непритязательности её обитателя; в общем-то, в ней не было ничего необычного или неприятного. Царил полумрак; через окна, выходящие во двор-колодец, проникало мало света, да и на улице его не было в излишке.
Девушку звали Лиза. Она неторопливо пересекла комнату, осматривая её как бы с ностальгией; и прислонилась, сложив руки на груди, к спинке одного из стульев при большом столе. Так ей лучше было видно Костю – он стоял слева и в глубине, и скудный свет хоть как-то освещал его; ему же она представилась лишь очертанием. Он молчал и с любопытством поглядывал на неё. Любопытством вызывающим и жгучим. Этот взгляд трудно было бы вынести многим, но в Лизе он вызывал лишь усмешку и приятное шевеление внутри.
– Ну вот, пришла я, как ты и просил, – наконец сказала она, нарушив безмолвие комнаты.
Молодой человек, на миг посмотрев в пол, мягко и как-то загадочно отозвался:
– Я вижу.
– Ты ждал меня?
– Нет.
Такой ответ она предполагала.
– Ты сидел на подоконнике, я тебя видела.
– Сидеть на подоконнике и смотреть в окно – не значит ждать.
– Ну да, это же опять твоя… отрешённость.
– Угадала, – едва улыбнулся он.
– Если не ждал, зачем приглашал? – Задала она совершенно бессмысленный вопрос.
– Да так, мало ли, сказать что захочешь, объяснить.
– То есть ты меня позвал к себе, чтобы ещё я и объясняла? Хороша логика.
На его губах мелькнула самодовольная ухмылка.
На его губах мелькнула самодовольная ухмылка.
– Почему бы и нет? Сама ты не решишься, вот я и даю тебе шанс.
Лиза выдохнула, поправила не требующую поправлений блузку. Ей было хорошо видно Костю – он стоял слева и в глубине, привалившись задом на компьютерный стол, и скудный свет хоть как-то освещал его; ему же она представилась лишь очертанием. Он молчал и с любопытством поглядывал на неё. Любопытством вызывающим и жгучим. Этот взгляд трудно было бы вынести многим, но в Лизе он вызывал лишь усмешку и приятное шевеление самовлюблённости внутри.
– Может всё-таки пояснишь, что именно я должна тебе сказать? – Попросила она вполне честно, потому как не знала, какая именно особенность её поведения требует разъяснений – в его понимании их могло быть либо слишком много, либо все они не имели на самом деле значения.
– Мы с тобой встречаемся уже год, – изрёк Костя, чуть подумав, – вот я и хочу понять, должны ли быть наши отношения продолжены, или их следует прекратить.
Этот вопрос действительно его интересовал: где-то неделю назад они вроде бы расстались, не ругаясь и не предъявляя друг другу каких-либо претензий – просто разошлись, сказав «пока», и всё, но некое непроходящее послевкусие не позволяло их мыслям успокоиться и переключиться на что-то другое, и теперь он, отбросив все предрассудки, решил позвать её и прямо это спросить.
– Я много об этом думала, – призналась Лиза, но ждать откровенности не пришлось. – И что я в тебе нашла?
Она произнесла это с пренебрежением, удивляясь сама себе. Сколько
– Должно быть, то же, что и я в тебе, – возразил он весомо, припоминая в свою очередь свои «пройденные этапы».
– Я, кстати, ещё ни с одной так долго не был, – добавил он чуть погодя, взял со стола пачку сигарет, зажигалку и закурил прямо здесь, правда подойдя к окну и приоткрыв его. Вместе с сыростью комнату посетил отдалённый шум улицы.
Теперь Лиза видела его профиль. И правда, что она нашла в нём? Тощий, как Кощей, лицо землисто-бледное и даже серое от курения, волосы тонкие и прямые, как пересушенное сено, длинные – прикрывают уши, и – хорошо, хоть немного объёма добавляют его черепушке, а то совсем страх божий. Лицо, впрочем, симпатичное, правильное, с красивыми скулами и тонкими губами, только – краски бы ему. Кожа тонкая и чем-то напоминает папирус; кажется, коснись её – и она рассыплется в прах под пальцами, но когда прикасаешься на самом деле, руки точно гладят согретый южным солнцем песчаный камень с мелкими выщербинками. И так приятно исследовать каждую из этих выщербинок, ведь не в идеале заключена подлинная красота… Сам – вечно хмурый, думает о чём-то и вид как будто отстранённый, а если и улыбнётся – так уголком рта и лукаво. Вся одежда ему всегда велика и висит на нём, но это чертовски ему идёт, ведь если в размер купить – точно как скелет будет. Хотя высокий и при всей своей худобе не сутулится, что удивительно. А присмотреться – и она ведь не сахар, смой косметику – та же серость.
– Я тоже – так долго не была, – призналась наконец она, любуясь его стройной фигурой. Он уж почти докурил.
– Так что ты надумала?
– О чём?
– Ты сказала, что долго о нас с тобой думала. Что мы с тобой на удивление долго вместе, как прилипшая к клейкой ленте парочка мух. Это твоё единственное умозаключение?
– Про мух я не говорила.
– Ну так подумала.
– Вероятно, их союз на липучке покрепче нашего будет.
– Значит, это твой вывод?
– Я не знаю, – ответила Лиза нетерпеливо и растроенно; по правде сказать, ни к какому определённому выводу она так и не пришла.
Костя докурил; окурок он выбросил за окно. Лиза осуждала подобные его выходки, но он никогда её не слушал, возможно даже нарочно.
– А я вот думаю, что тут что-то похлеще банальной липучки будет, – проговорил он медленно, точно пробуя каждый слог на вкус, и не отводя взгляда от окна.
В приоткрытую раму ворвался ветерок; несколько влекомых им влажных хлопьев упало на подоконник. Он осторожно, точно прикасаясь к тончайшему хрусталю, подцепил указательным пальцем тающую на глазах субстанцию и повернулся к Лизе, вытянув руку:
– Смотри: вот этот клей, – завороженным взором он прилип к пальцу, на котором уже была просто капелька воды, и разглядывал её так и сяк.
– Это просто вода, – заметила девушка.
– Нет, это нечто большее… это то, что точит наш разум, выпиливая из него элементы пазла, а потом берёт и жёстко соединяет кусочки, при том что на соседних частях совершенно разное изображение!
Лиза вздохнула; его сорокавёрстные обходные пути были ей давно известны.
– Я, к своему удивлению, не нашла в нас столь уж сильных различий, – сказала она, когда Костя растёр воду между пальцами и восхищённо осматривался кругом, как будто видя, как она испаряется. – Как, впрочем, и сходств. Я не знаю, почему мы вместе, это какой-то магнетизм.
– Вот! Наконец-то нужное слово, – наигранно воскликнул он и закрыл окно.
Он занял прежнее место у компьютерного стола. Лиза села на диван – ей надоело стоять, да и тело просило совершить какое-нибудь движение.
– Знаешь, – призналась она, – у меня почему-то такое впечатление, что мы не выросли. Что мы пытаемся делать взрослые вещи детскими ручонками. Напяливаем мамины туфли и папины пиджаки и с важным видом ходим по дому и по улице. Но у нас не получается! Это выглядит ещё более глупо, чем дети в пиджаках и туфлях. Те хотя бы вызывают умиление, а мы… мы – омерзительны.
Выслушав её, Костя опять погрузился в себя.
– Омерзительны… – пробормотал он, и обрадовано, совершенно без сарказма, добавил: – опять правильное слово! Магнетизм, мерзость, так – что дальше? Я прямо чую, что мы на верном пути.
– Предложи теперь ты что-нибудь.
– Хм… красота.
– Что красота?
– Ничего не может быть без красоты.
– Что же тут красивого?
– Так ведь для каждого красота своя. Кому-то и липучка для мух Мадонну на стене заменяет.
Лиза усмехнулась, но тот час же испугалась – правоте его слов.
– Дело в том, что нам просто всё это нравится, – простодушно заключил он.
Девушку передёрнуло; наверное, он капнул слишком глубоко. Желая отвлечься, теперь она подошла к окну, только к другому, добрую часть которого занимала огромная герань. Её ветки чёрными венами вырисовывались на светлом фоне, и из-за контраста цвет листьев не был различим; в комнате почти ничего не имело цвета.
– Странно мне всё это, – заговорила она, совладев с собой, – кто-то ведь находит себе пару да и живёт себе поживает; почему я так не могу? Почему ты не можешь?
– Наверно, мы плохо ищем.
Она фыркнула и сжала губы. Ей, как и ему, уже двадцать семь, а она успела потерять всякий интерес к отношениям, и двигалась разве что по инерции, не видя дорогу. Догадывалась она, что и он такой же, только относится к этому спокойнее. Костя словно прочёл её мысли:
– Если что-то не получается, что-то не дано тебе – так не надо себя насиловать, получай удовольствие от того, что имеешь.
– Но я хочу по-нормальному! – Повернулась она.
– Что ты подразумеваешь под этим словом?
– Как у всех! Проводить вечера дома, гулять в парках, ходить в кино и театры и сидеть в тёплом кафе, смотря через окно, как все куда-то спешат…
– Ты действительно этого хочешь? – Усмехнулся он, как обычно, приподняв уголок рта.
– А ты таскаешь меня по каким-то путаным дворам, катаешь ночь напролёт на трамвае, в парках мы бываем, разве что когда там никого нет и не сезон; ты лапаешь меня в заброшенных, пропахших сырым бетоном цехах полуразваленных заводов, а в пастели отворачиваешься к стене!
– В пастели нет остроты, – задумчиво ответил Константин, не глядя на неё.
– А в промозглых подворотнях есть! Ну так купи себе резиновую бабу и таскай её где хочешь, – недовольно сложив на груди руки, она присела было на подоконник, но вспомнила про герань и тут же вскочила, не зная, куда себя деть.
Точно оценив её идею, Костя щёлкнул пальцами:
– Не пойдёт. У резиновой бабы не будет того безумно-упоённого жадного взгляда, с каким ты прижималась ко мне в этих цехах.
Лиза всплеснула руками и села обратно на диван, надувшись. Моменты, когда она дулась, всегда особенно веселили молодого человека. Надо заметить, за всё время общения у них не случилось ни единого скандала – всё было по тихому, обоюдному согласию, и он ловил себя на мысли, что если ей и не нравилось что-то из его затей, то только лишь исходя из здравого смысла, который имел на неё гораздо большее влияние, чем на него самого.
Он перевёл взгляд с недовольной физиономии подруги за окно. Вдалеке, над тусклыми крышами, заслонённый белесым маревом проглядывался купол Исаакиевского собора. Под воздействием необъяснимых сил природы, какие случаются только здесь и какие способны пробить прореху в сплошном покрывале облаков, луч солнца на секунду вдруг коснулся позолоченной кровли, сверкнув, точно маяк ненастной ночью, и тут же исчез, уступив место снегопаду. Сверкнув, как нечто чужеземное и непонятное, как то, о чём уже давно забыли.
– По-нормальному, говоришь? – Очнулся молодой человек, медленно подходя к окну, – о какой нормальности здесь может идти речь? Нет больше места в мире, где красота и мерзость сочетались бы в подобных концентрациях; не удивительно, что у людей едет крыша. Знаешь, чего нет в этом городе? Гармонии. Здесь всё доведено до крайности. Дворцы – и напротив них трущобы. «Лексусы» и попрошайки у метро. Бомжи, заглядывающие в урны и Казанского собора. Нет тут места нормальности! И мы должны соответствовать этому. Иначе – скучно и ненатурально. Согласен – давай играть нормальных на улицах, в театрах и кино, но наедине будет оставаться собою.
Впервые он так откровенно шёл на уступки ради неё, и Лиза не могла этого не заметить и не оценить. Его объяснение ненормальности, впрочем, ей не понравилось – словно кто-то нашёл то, что ты так усердно прятал, и теперь хвастается. Ход её мыслей был более приземлённым, и причины она всегда искала в себе, нежели в ком-то, и тем более – в чём-то. Получается, он знает её лучше, чем она себя сама. Решив проверить его реакцию, она скрестила руки на груди и вызывающе заявила:
– Да ведь ты же изменяешь мне.
Константин с любопытством взглянул на неё, и в падающем сзади свете Лиза различила только насмешливый отблеск его глаз:
– Неужели?
Сама интонация говорила о том, что это вполне может быть правдой. Поняв, что ей нечего ответить, Костя добавил тем же тоном:
– Ты уверена в этом?
– Теперь – да!
– И что с того?
«Не нравится – проваливай» – прочла она за текстом, но почему она сидит? Прилипла к дивану?
– Почему ты так обращаешься со мной? Ты со всеми так говоришь? Что ты вообще о себе возомнил? – Вспыхнула девушка.
– На какой из этих вопросов мне отвечать?
– Придурок! – Она встала и прошлась по комнате. Костя и интересом за ней наблюдал – оставаясь у окна, он теперь отлично её видел, и про себя не уставал удивляться, как так женщины умеют увязнуть в паутине, которую сами же и свили.
Ноги было повели Лизу к выходу, но силуэт у окна и правда примагничивал:
– Ты знаешь, что ты псих?
– А я тебе о чём толкую?
– Такие люди, как ты, разлагают общество; они аморальны и не признают общепринятых ценностей.
Костя улыбался, наслаждаясь моментом.
– Да ладно, я же не маньяк и не террорист, а маленькие секретики у всех найдутся, – ответил он, с трудом сдерживая смех.
– Ну, знаешь! Это уже не на маленькие секретики тянет, а на нездоровую психику.
– А у кого она здорова? Думаешь, у людей, что вон за теми окнами напротив живут, мозги на месте? – Он махнул рукой в сторону двора.
– Откуда мне знать!
– А я вот знаю, что там баба одна мужика своего к батарее привязала и несколько дней кормила, а потом они поменялись, и бурная такая любовь у них, знаешь, всё по-собачьи! А этажом ниже бабка целыми ночами перебирает пшённую крупу, причём одну и ту же, и в тетрадь записывает, сколько крупинок в банке, потом спать ложится, пряча банку под матрас, а с вечера опять перебирает. Чуть левее женщина часто моет окна почти обнажённая. А в самом правом окне третьего этажа – парень, в компе сидит по полночи или телик смотрит, а перед тем как спать завалиться, по двадцать раз проверяет, заперты ли окна и дверь в его комнате.
Поделиться книгой: