Проклятый рай, или Гаити в 1793 году

Чем хуже живет Лемуан, тем чаще слышны по вечерам народные песни и жёсткий ритм барабанов. Уголки полных губ Жака чуть насмешливо изогнулись. Только белые думают, что петь и танцевать можно исключительно от радости, от сытости и довольства жизнью. Танцуют? Значит еще живы, есть еще жизненные силы, жива душа народа. Только ли для того, чтобы терпеть дальше? У потомков африканцев танец способен выразить любые человеческие чувства, выплескивая в мир как радость, так и горе, как любовь, так и гнев… Это искусственное оживление Лемуана, как смех сквозь слёзы…

Что понимает в этой жизни чужак? «О, эти услужливые добродушные негры кажется вполне довольны своей жизнью… Эта страна настоящий рай: синий океан, тёплый золотой песок, пальмы!»

Белый идиот, начитавшийся утопий вроде «Поля и Виргинии» или… «Негра, который сердцем был чище многих белых»! Хорошо, что во время этих щенячьих восторгов тот белый господин не встретился взглядом с 17-летним Жаком Буарди…

А там ничего никогда не менялось, по крайней мере к лучшему. День прошел и, слава Богу, живы и ладно. Тьфу! Жак нервно дёрнулся.

Школа в Лемуане, это нечто особое по меркам колоний. Учился он в школе, основанной для детей бывших рабов этим же «филантропом», которого, впрочем, никто таковым не считал, кроме него самого и других белых «либералов»…

Пытаясь отвлечься от обстановки в доме старался заниматься самообразованием, много читал. В семье кроме Жака было шестеро детей, сестра Беатрис и братья Анри, Эмильен, Антуан, Альбер и Франсуа.

Мать Аннет запомнилась ему доброй, но смирной и забитой женщиной, постоянной жертвой бешеных вспышек хмурого и агрессивного, часто пьяного отца. Казалось, иногда отец ненавидит весь мир, самого себя, цвет своей кожи, которому единственно обязан тем, как сложилась его жизнь, всех белых, наконец, жену и детей. Именно отец в глазах детей Буарди был виновен в ее ранней смерти.

При появлении в доме мачехи, молодой и вызывающе красивой мулатки со светлокожим сыном, явно рожденным от белого мужчины, только накалило обстановку. Красотка и не желала прикидываться «любящей и заботливой» для чужих ей детей, а отцу это было безразлично. Он часто жестоко наказывал их за отсутствие «любви и почтительности» к этой чужой женщине и за острую враждебность к новоявленному «братцу», явно гордившемуся своей светлой, почти белой кожей, и не раз за это битому.

Известно, что в Леогане жил еще один сын старого Буарди от другой жены, также умершей. Жером Даниэль, за свой нрав известный под хищной кличкой «Кайман». Он был лет на 6 старше Жака и экзотически красив, как говорили, впрочем, он и Жак были поразительно похожи.

Подросшие сыновья перестали терпеть бешеные выходки вечно пьяного отца, в 19 лет Жак ушел из дома, перед этим жестоко подравшись с отцом.

Он не любил своё прошлое и старался не вспоминать его, ненавидел убогий посёлок бывших рабов, дороги, вечно размытые дождями и грязь по колено, ненавидел униженный и полуголодный образ жизни, который был вынужден вести вместе с его жителями, заранее ненавидел плантацию, где должен будет работать после школы.

Отец первый раз жестоко избил его, когда 12-летний Жак сказал ему в лицо:

– Я вырасту и обязательно уеду отсюда. Я не хочу прожить жизнь так, как прожил ее ты. Ты разве не видишь, что остался рабом? Поэтому ты злишься и презираешь себя! Ты работаешь на той же плантации, по-прежнему называешь ее владельца «хозяин», а он по-прежнему крестит тебя «черномазым» прямо в лицо, держишь себя как раб и думаешь, как раб! Ты помнишь поговорку: «В чем разница между чернокожим и «черномазым?» На такие вопросы пусть и отвечают «черномазые»!» А ты и есть «черномазый!»

Бешенству пьяного отца не было предела…

19-летний Жак Буарди был высоким, очень худым и нервным юношей, красивым, но замкнутым и молчаливым, с невозмутимым выражением лица и глаз, так что очень сложно было понять, что он думает или чувствует на самом деле.

Спокойный и добрый в мирной обстановке, он легко приходил в ярость при малейшей угрозе и становился агрессивным. Ему самому казалось, что нервная возбудимость связана с невесёлым трудным детством и нездоровой обстановкой параноидальной злобы в отцовском доме. Подавить эту черту удалось с трудом и лишь отчасти, внешне.

Он пешком пришел в Леоган. Маленькие сбережения были потрачены на скромный, но приличный костюм, Жак ничем не желал походить на жителя Лемуана, сына освобождённых рабов.

Первым знакомым человеком в новом городе стала белая девушка, 17-летняя дочь богатого французского коммерсанта Изабель Ромёф. Она сидела на скамейке и читала глупейший сентиментально-слезливый роман Жозефа Лавале «Негр, который сердцем был чище многих белых».

Тьфу! Что за чушь! Имеет ли эта сладкая чушь отношение к реальной жизни Сен-Доминго?! К его собственной, Жака Буарди реальной жизни?! Да чтоб вас всех! Как думаете, что такое Рай? Где все счастливы? Где никто не умирает с голоду?… Пожалуй…Как мало измученным людям надо…

Как ни вспомнить наши местные мифы… приснился белому господину «рай для чёрных»… что это?! Снова нищета, убогие жилища, но народу тысячи!

Попадает он в рай «для белых»… всё красиво, как в сказке, сияет и сверкает… но нет там ни одной души…» Ха! Разве всё не так… Заслужили они всё, что для себя придумали?!…

Была ли та девушка красива? Трудно сказать. Может быть, но может быть она просто была белой и уже потому необычной? В Лемуане он почти не видел белых женщин, разве на солидном расстоянии… Через совсем незначительное время любовный опыт Жака обогатился, Изабель стала его первой женщиной. В 19 лет она казалась ему необычной, смелой, опытной и уверенной в себе, но спустя годы вспоминая об этом эпизоде уже думал об этом иначе, девчонка была черезчур опытной для своих лет, что несимпатично, держала себя с развязностью уверенной в своих чарах красотки и было похоже, что она явно отдавала предпочтение мужчинам с чёрной кожей и он отнюдь не был первым из их числа. Ей что? Отец подальше от скандала увезет во Францию, а он рисковал серьезно, возможно и жизнью.. Но кто об этом думает в 19 лет?

Встречались среди белых жительниц Сен-Доминго такие вот «любительницы чернокожих». В отличие от чопорных надменных англичанок, американок или испанок, кривящихся от «ужаса и омерзения» при одной мысли о сексуальной близости с мужчиной другой расы француженки в колониях иногда развлекались таким же образом, как и их мужья и братья, правда, отнюдь не афишируя это.

Повзрослевшему Жаку этот тип женщин стал особенно неприятен, ведь они ничего не испытывали к своим одноразовым любовникам, кроме дикого желания, вид человеческого тела другого цвета видимо действовал на этих дам крайне возбуждающе, цвет кожи действовал как дополнительный эротический аксессуар. Но это избирательное отношение, которое совсем не льстит самолюбию, ведь при этом в африканце видят не человека и не мужчину, а «негра» – существо отдельного порядка и «африканскую экзотику» было ему остро неприятно, также как унизительно и непонятно почти физическое отвращение других белых людей к цвету его кожи..

Позднее Жак нашел работу писаря в нотариальной конторе. Хозяин конторы важный немолодой мулат, выходец с Кубы Антонио Сальфо. Совсем недурно, в Белом городе его взяли бы разве прислугой, для роли плантационного рабочего, столь ненавистной ему с детства или грузчика в порту он был недостаточно вынослив.

Шёл 1790 год. Парижские события штормовыми мощными волнами накатывались и на берега далекого карибского острова.

Некто под псевдонимом «Ти Ноэль»начал распространять листки, пользовавшиеся огромной популярностью у образованного цветного населения и вызывавшие бешенство колониальной власти.

Таинственного Ти Ноэля они уже окрестили «Маратом Сен-Доминго», они искренне недоумевали, кто же дерзкий автор, местный креол или француз? белый он или из образованных цветных? Искать ли его в бедных кварталах или даже в богатых?»

Сводный брат Жака по отцу, Жером Даниэль Буарди, не зря получивший характерную кличку «Кайман» тоже проживал в Кап-Франсэ, но на другой улице, севернее, где проживало обеспеченное меньшинство Чёрного города. Экзотически красивый, одетый в изящный дорогой костюм, жёсткий, часто жестокий, властный в манерах, Кайман ничем не напоминал стереотипный в эти времена образ «бедного и забитого угнетённого негра».

Владелец кафе по улице Шерш-Миди: «Звёздное небо», ресторанов «Конго» и «Император ацтеков», под сурдинку шептались, что он еще и совладелец борделя в Чёрном городе. Но вслух такое никто не решился бы произнести, Кайман не без оснований считался непредсказуемым и опасным типом.

Иногда двухэтажный дом владельца «Звёздного неба» посещал начальник полиции Капа барон де Рандьер, а то и секретарь губернатора острова месье де Вилье, что же могло связывать их, надменную «белую власть» с богатым, но цветным бизнесмэном»? жители квартала могли лишь безмолвно удивляться, но никто не высказывался по этому поводу, острых клыков Каймана боялись.

Жак пригласил Мари отдохнуть вечером в кафе «Конго», где он постоянный посетитель, убедив, что в его присутствии никто не посмеет вести себя с ней вызывающе или грубо.

К 9 вечера почти все столики уже были заняты. В толпе танцующих людей больше всего было чёрных и смуглых лиц, но иногда встречались люди настолько светлокожие, как и сама молодая француженка, но Жак лишь беспечно улыбался, объясняя: «Нет, белых кроме тебя здесь нет. У всех них есть легкая примесь африканской крови, четверть, хоть одна шестьдесят четвертая! И поэтому они не считаются здесь «настоящими» белыми.. Но они здесь не живут.»

На Мариэтту откровенно и заинтересованно косились подвыпившие молодые парни, Жака, чей старший брат хозяин заведения, здесь слишком хорошо знали и не подходили к столику, наталкиваясь на его холодный уверенный взгляд, часто она ловила на себе недобрые и цепкие взгляды девушек и молодых женщин. Заметив озабоченность девушки, Жак мягко взял её за руку:

– Не думай об этом, ты здесь также необычна, как африканец в глухой французской деревне. Здесь совсем неплохо, ты привыкнешь. Но если в моё отсутствие к тебе проявят грубость и неуважение, не молчи и не терпи, защищай себя, а после только скажи мне..Здешние люди может быть не особенно дружны с европейским этикетом, но они не звери, не дикари, не бойся их…

Звучащая здесь музыка была крайне экзотична для слуха европейца, это направление называлось «испано-американским» и вобрало в себя музыкальные ритмы Африки, Испании и местных индейцев…

Но не все посетители кафе говорили лишь на креольском и французском, здесь звучала испанская речь, в городе проживало немало выходцев с Кубы. На одного из них Жак кивком головы показал девушке.

За соседним столиком сидел красивый молодой человек 28-30 лет с необычной внешностью, цвет кожи у него был очень тёмный, широкие ноздри, губы полные, как у типичного африканца, но при этом верхняя часть лица ярко выдавала примесь крови какой-то другой расы, узковатые приподнятые к вискам глаза, высокий сдавленный у висков лоб, горбинка носа, выдающиеся скулы и длинные до плеч почти гладкие волосы… Он был очень строен, отличался гордой осанкой и элегантный светлый сюртук сидел на нем, как влитой.

– Кто он, откуда? Правда, какие необычные черты лица?, – не удержалась девушка.

– Он кубинец, Диего Рейноса, – и понизив голос, – из тех, кто борется за свободу рабов, уехал сюда, спасаясь от мести колониальных властей.. Странная внешность? Пожалуй, он родом из провинции Орьенте, глухого селения затерянного в горах, где двести лет назад окончили свои дни последние защитники острова от испанцев, индейцы племени таино. К слову, эти же таино населяли тогда и Сен-Доминго, древние индейцы называли наш остров Гаити…В поисках свободы в эти горы к индейцам сбегали африканские рабы, они стали жить вместе, переженились. Настоящих чистокровных индейцев на Кубе, к сожалению, выжило очень мало, но в жилах этого человека и нескольких тысяч других есть сильная примесь индейской крови. Эти люди называют себя «таино» в память народа, истребленного до последнего старика и ребенка или «чёрными индейцами». Их потомки и сейчас сохраняют свою свободу, укрываясь, как их предки, в этих самых горах, колониальные власти страшно ненавидят «чёрных индейцев», чаще всего из них выходят вожди маронов, смирение и покорность не их удел…

– Интересно, в последнее время я узнала много нового. Вы друзья? Ты так много о нём знаешь..

– В известном смысле мы братья.., – Жак нахмурился, – я говорю не о цвете кожи, конечно, а кое о чем ином..

Между тем Рейноса увидел Жака, встал и вместе со своими товарищами подсел к их столику. Мягким жестом поднес к губам руку Марии и поклонился. Его спутники сделали то же и присели.

Один из них, назвавшийся как Энджел Дэвис, темнокожий мужчина лет 35-36 в скромном потертом сюртуке и широкополой шляпе, рядом с ним молодой человек лет на 10 моложе.

Тип лица юноши сильно напоминал Рейносу, те же выдающиеся скулы, узковатые тёмные глаза, длинные гладкие иссиня-чёрные волосы, но заплетенные на висках в две косы, лишь цвет кожи его был не чёрным, а бронзово-смуглым. Он представился как Джейми Тиббс и добавил: «для соотечественников и друзей Уаюкума, если несложно запомнить..»

– Отличные парни, – отрекомендовал обоих Рейноса, – они американцы. Энджи пишет для нашей газеты, Джейми адвокат…

– Уточни, мы «пасынки благословенной североамериканской демократии», те, кого белые янки не считают за американцев!», – поправил товарища Дэвис, – они придумали дурацкое слово «негры», чтобы только не назвать нас «американцами» и «согражданами». А ведь и то верно, наши деды были африканцами, по словам отца, дед был сенегальцем народности диола, бабушка йоруба с низовьев Куарры, так африканцы называют реку Нигер. Сын освобожденного раба, я никогда не видел Африки, ни Сенегала, ни берегов Куарры, я не говорю на диола и йоруба, мне чужды вера, обычаи, национальная одежда этих народов. Я также родился и вырос в Америке, как и белые потомки англичан и шотландцев, но эти люди присвоили единолично себе право считаться американцами и гражданами.. Теперь вопрос, кто же мы? Мы безусловно не африканцы, но и американцами нас не хотят признавать.. Специально для нас и придумали белые эту идиотскую кличку «негры», разумеется, ведь нигде в мире, кроме Америки никаких «негров» нет!

Тиббс сдержанно кивнул в знак поддержки:

– В глазах этих конкистадоров, мы, потомки народов, открывших и заселивших Америку за десятки тысяч лет до их Колумба при этом «не граждане этой страны»! Нас также крестят как угодно, «краснокожие», «туземцы», а то и вовсе душевно «дикари», чтобы только не назвать настоящим именем «коренные американцы»…

И Жак Буарди и белая девушка слушали их с огромным вниманием, в отличие от него Мария действительно открывала для себя новый мир с новой стороны…

– Расскажите-ка лучше, почему обоим пришлось уехать из страны…, – вмешался Рейноса.

– А отчего ты не на Кубе?, – с лёгкой насмешкой отозвался Дэвис, чувствовалось, что он более эмоционален и разговорчив, чем молодой индеец, – я писал статьи для журнала, но ради того, чтобы печататься, я прикидывался слугой автора.. Ты не слишком удивлен, кубинец? Заяви я честно о своем авторстве, со мной не стали бы разговаривать, не пустили бы на порог, тем более не могли бы оценить справедливо и беспристрастно… Что было дальше? Мне надоело быть слугой несуществующего господина! Хотелось вкусить заслуженного успеха… Но своим признанием добился лишь того, что меня перестали печатать…Тогда я стал писать для аболиционистской газеты… Если бы не отъезд, давно бы стал жертвой папаши Линча! Вижу хоть у вас, дела идут на лад, поверьте чутью, это только начало, еще немного усилий, еще чуть и земля загорится под ногами здешних плантаторов!

– А вы, едва ли вы оставили Родину только лишь из дружеских чувств к месье Дэвису?», – обратился Жак к Тиббсу-Уаюкуме., – вероятно у вас также были свои причины?…

– Вы правы – спокойно подтвердил он, – видите-ли, я чирокез, мой народ много веков живет на Юго-Востоке Штатов, я родился на территории Джорджии. Если вам интересна моя история…

– Отчего же нет? Мы хотим её услышать!

– Я младший сын вождя, сначала отец отдал меня в миссионерскую школу, основанную священником французом, кюре Лебо. Его школа в отличие от аналогичных, основанных американцами, давала индейским детям настоящие знания по разным предметам и не была сосредоточена лишь на религии и начальной грамотности. Соседи не любили кюре, француз, к тому же католик… Я не был оторван от обычаев, жизни и быта своего народа, я поддерживал отношения с семьей и товарищами и всё же, окончив школу я намерен был не останавливаться на этом, и далее учиться на адвоката, ведь в современных условиях выгоднее защищать свой народ аппелируя к законам, чем поднимаясь с оружием в руках, оказываться в положении «дикарей вне закона»… Так я думал, мне было 17 лет… Кюре посоветовал мне поехать в Филадельфию, был и в других городах, но везде мне грубо отказывали, никто не желал видеть в аудитории студента индейца, на меня смотрели как на дикаря, который взял перо в руки, вместо того, чтобы воткнуть его в волосы… Впрочем, отчего носить яркие перья на шляпе нормально, а вплести их в прическу «дикость»? Ведь перья – это наши ордена и медали, к тому же по ним можно узнать к какой нации принадлежит человек, а также воин перед вами или мирный охотник.. Между тем, местные недоброжелатели выжили кюре, я вместе с ним уехал в Канаду, там и учился…

Мы, чироки народ оседлый, занимаемся скотоводством и земледелием, недавно палатки-типи заменили на деревянные дома, с верандой испанского образца. Нас и наших соседей, чоктавов и чикасавов никак нельзя назвать ни «дикарями», ни «кочевниками». Мы спокойные соседи, если нас не задевать. Один наш человек создал письменность для языка чироков, в скором времени у нас будет своя газета, в планах построить школу для наших детей…

И всё же американцам мешает самое наше присутствие, само физическое существование рядом! Нас постоянно задирали, они могли застрелить мирного человека прямо рядом с его домом и участком земли, они привыкли глядеть на индейцев только через прицел, как на зверей, могли изнасиловать индейскую женщину, они проникали на нашу территорию под любым предлогом, ради премии сдирали скальпы с наших людей, при этом нередко с живых, цинично заявляя, что вовсе не желали смерти индейца, а нуждались «лишь» в его скальпе… нам же запрещено под страхом смерти появляться на их территории..

Когда после очередного акта провокации и насилия наше терпение истощалось и чироки становились враждебны белым, разгромили какую-нибудь их ферму или поселок, американские газеты захлебываясь ненавистью навереск визжали о «вероломном нападении проклятых краснокожих», поселенцы убеждали власти в необходимости избавляться от чироков и других любыми средствами..

Американские газеты никогда не пишут, что же сделали сами янки для того, чтобы на них нападали с таким ожесточением, но каждое наше нападение, в основном ответное, фиксировали строго как доказательство нашей дикости и кровожадности!

Меня считали хорошим адвокатом, хотя и не любили за индейское происхождение, но я оказался бессилен оспорить в суде правомочность насильственного выселения моего народа на запад, за Миссисипи… Как это было?

На рассвете солдаты генерала Уинфилда Скотта окружили спящее поселение, врывались в дома, ударами прикладов сонных людей выгоняли из домов. Чтобы те не разбежались, для них сделали огражденный временный лагерь. С собой дали забрать лишь то, что человек в силах унести, наши дома, поля и скот должны были даром достаться белым поселенцам… Людей увозили на телегах, мужчинам связали руки, опасаясь сопротивления, но многие шли пешком под конвоем ехавших верхом солдат американцев. В пути с людьми обращались так, как они привыкли обходиться с рабами, издевались, били, морили голодом. Мой брат видел, как американский солдат ударом в лицо свалил на землю молодую женщину, которая ослабев от голода отказывалась идти дальше, она держала на руках мёртвого ребенка… Из 17 тысяч человек в пути погибло 4 тысячи, по большей части это были старики и дети, их зарывали как сдохших животных..

Я пытался как мог защитить их права и тогда в мой адрес посыпались открытые угрозы расправы. Энджи своим талантливым пером помогал мне. Так мы оба узнали, что этой «великой и свободной Америке», где всё «только для белых» не нужны «черномазые писаки и адвокаты из краснокожих дикарей…», так говорили о нас…

Уаюкума-Тиббс замолчал, когда увидел слёзы, застывшие в широко раскрытых синих глазах девушки.

– Вы всего этого не знали? Вы очень молоды, наивны, как ребёнок, но по крайней мере у вас доброе сердце.. Что ж, значит даже среди белой расы всё же бывают люди с душой и совестью…Но всё же, Жак, насколько ты ей доверяешь? Можно говорить при ней? Нас не устроит участь Оже…

– Если вы так думаете, лучше проводите меня домой, – Мариэтта обиженно и растерянно смотрела на Жака, но он лишь мягко отмахнулся и осторожно прижал её руку к губам.

– Действительно, Ти Ноэль для нас сейчас дороже, чем все сокровища Перу! У французов есть Марат, Демулен, Робеспьер, у нас только Ти Ноэль…, – кубинец, сузив тёмные глаза в упор смотрел на Жака.

– Что же, против.. него у полиции что-то есть?, – небрежно поинтересовался Буарди, – она уже точно знает, кто он?»

– Нет, но беспокоит, что у твоего братца какие-то непонятные отношения с Рандьером, что может связывать его с начальником полиции Капа?

Жак сделал выразительную гримасу, казалось, он проглотил лимон и сделал резкий отстраняющий жест:

– Я не поддерживаю ровно никаких отношений с этим человеком и ничего не могу и не желаю знать о его делах, Жером Буарди очень скользкий и тёмный тип и если Рандьер так заинтересован в нём, вывод один, у него у самого «рыльце в пуху»…

– А ты лучше погляди, кого сюда несёт?

К столику за которым сидел Жак медленно вальяжно подошёл высокий стройный темнокожий мужчина лет 35-36, дорогой сюртук снежно-белого цвета сидел на нём как влитой, оглядел компанию и на чувственных красиво очерченных губах появилась легкая усмешка. Взгляд тёмных миндалевидных глаз так откровенно задержался на девушке, что она почувствовала неловкость, словно ее прилюдно раздели, у Жака выразительно покраснели белки. И в тоне неуловимой насмешки:

– Какой сюрприз! Что случилось, пожар в джунглях или тайфун? Решил вспомнить, что у тебя есть брат? Но я не в претензии…, – он щёлкнул пальцами, – шампанское за счёт заведения!

– Но мы уже уходим, Жером, не беспокойся, – холодно ответил Жак.

– А ты не торопись.., – и обращаясь к компании, – он отличный парень, но слишком правильный и принципиальный, я бы сказал, иногда до тошноты..

– И всё же, мы уходим, собирайся, Мария, а вы, ребята, можете остаться, если хотите..

Кубинец сделал в сторону Жака неуловимый жест под столом и громко сказал:

– Не обижайся, но мы еще посидим…

Уложив сына спать, Мариэтта вышла к Жаку на веранду, было уже темно.

– Ты очень устала? Впечатлений было слишком много?

– Нет. Всё как-то необычно и немного сказочно, будто не по-настоящему.., чужие обычаи и порядки, красивая, но странная музыка, люди…, – она слегка улыбалась, немного по-детски, – я узнала столько нового…

Жак близко подошел к ней и осторожно, мягко приподнял её голову за подбородок:

– А я… я тоже для тебя чужой и странный?.. Я люблю тебя…

Крепко обняв Мариэтту, целуя её горячие влажные губы, он всё же немного удивлялся, что девушка не проявляет гнева и отвращения, не отстраняется, не отталкивает его.

– Я ждала этого весь вечер, – прошептав это, она спрятала лицо у него на груди, – я тоже люблю тебя и я хочу остаться здесь, с тобой…

Не всё, далеко не всё знал барон де Рандьер о своем чёрном компаньоне..

Барон привык обращаться с ним подчёркнуто высокомерно, и пренебрежительно, показывая свою власть и снисходительность, а Кайман-Буарди вежливо позволял Рандьеру до времени корчить «белого господина».

Он ясно видел, что времена Рандьеров уходят и скоро компаньон увидит его настоящее лицо и пожалеет что не умер вовремя…А пока, надменный господин де Рандьер видит перед собой лишь то, что хочет видеть, низкие поклоны и почтительно скроенные мины. Сейчас он всё ещё Власть…

Тупо и незатейливо Рандьер крестил этого сильного и опасного человека «черномазым» прямо в лицо и, натыкаясь на стеклянный взгляд, не понимал, что на самом деле скрывали эти глаза, зеркало души…

Делил с Жеромом Буарди доходы от борделя годами, но не догадывался, что в последнее время тот располагает не только «чёрным», но и «белым товаром», предназначавшимся для обеспеченных цветных мужчин Капа. Буарди решил, а почему нет?!

Но тсс.. Колониальные власти спокойно привыкли видеть в этом качестве только чёрных женщин и мулаток, в крайнем случае азиаток. А кто эти? Это были белые девушки и молодые женщины, преимущественно француженки из бедных слоев общества, приезжавшие на Антилы вместе с отцами и братьями в поисках лучшей жизни. А чего им стоило здесь «потеряться»?

Наиболее молодые и красивые из них нередко сперва проходили через руки самого Буарди, который доступно и очень жёстко показывал им, кто они теперь и кто их хозяин…

Близость с белыми женщинами давала Жерому Буарди помимо здорового физического наслаждения, особое моральное удовольствие, словно он делал это со всеми унижающими его обстоятельствами, с самим колониальным укладом, с губернатором и королём Франции лично! Запрещайте, отказывайте, унижайте, а я в это время всех вас имел! Как в материальном, так и в сексуальном отношении…

По этой же причине он любил посещать особняк молодой графини д, Ансени, в отсутствие ее мужа этот чернокожий красавец с властными манерами крупного хищника был там хозяином, сказать прямо, мог открывать двери «с ноги».. Это была типичная дворянская семья, муж не был в претензии, он и сам не пропускал ни одной юбки без различия сословия или цвета кожи…