Время наступает

Слова эти, переданные Кархану одним из неусыпных стражей новоиспеченного царского советника, звучали столь ново и необычно для этого мира, что Руслана Караханова неудержимо тянуло спросить у проходящего мимо пророка, как ему пришли в голову такие мысли. Впрочем, к стыду своему, Намму и сам не знал, как до них додумался. Он просто начал говорить о любви, искоса поглядывая на Сусанну, подливающую ему вино, а далее фразу надо было чем-нибудь заканчивать.

Даниил прошествовал мимо угрюмого скифа, удостоив того любезным кивком, и вошел в устланную коврами просторную комнату, где на подушках, набитых лебяжьим пухом, в задумчивости возлежал царь Вавилона.

– Ты звал меня, мой государь? – Намму поклонился, но Валтасар лишь отмахнулся, давая понять, что не желает продолжения протокольных церемоний, указывая на место около себя.

– Вчера на площади, Даниил, – начал он, – ты говорил, что боги, вернее, твой Бог, послали тебе знамение, и ты узрел льва, зовущего прочих зверей на охоту, дабы затем пожрать их. Полагаешь ли ты, что речь в этом знамении шла о персах, и царь Кир есть тот, кто был назван львом?

– Я лишь довел до тебя, государь, то, что было угодно богу, – скромно опустил глаза пророк. – Но если, о повелитель, ты желаешь узнать, что видно мне сокровенным взором, я готов поведать тебе о том.

– Да, желаю, – жестко проговорил Валтасар. – И не лукавь со мной. Оставь Мардуку оценивать мою лучезарность и величие и говори искренне то, что сочтешь верным.

Даниил склонил голову в знак согласия.

– Ведомо ли тебе, государь, что заставило Кира-завоевателя искать мира с тобой?

– Он утверждает, что доблесть защитников Вавилона. Но, полагаю, его больше обеспокоило восстание в Лидии, и он всерьез опасается, что мы ударим ему в спину, лишь только он повернет свои войска от наших стен.

– Мудрость государя безмерна…

– Я же просил тебя, Даниил, – поморщился царь. – Оставь церемонии моим блюдолизам.

– Но это верно, – покачал головой Намму. – Ничем иным не объяснить столь внезапную перемену в планах Кира, нежели тем, о чем сказал ты. Однако верно и другое: царь персов зовет тебя идти с ним, обещает великую добычу золотом и рабами. Но ответь, если не мне, то себе, зачем ему твое войско?

– Чем больше сил, тем легче победить врага, – предположил Валтасар, не слишком настаивая, впрочем, на своей версии.

– Войско Кира несметно. Оно стоит вокруг стен Вавилона, как тучи вкруг заснеженных вершин Северных гор. Что великому Киру шайки повстанцев, пусть даже и собравшиеся вместе? Ему нет никакой нужды звать тебя с собою. Он и сам без труда разобьет лидийцев.

Более того, поскольку нынешняя дружба ваша не скреплена годами, как может он верить тебе? Как может знать он, что не вступишь ты в заговор против него, к примеру, с теми же лидийцами? Дорога в Лидию идет через горы, где мало еды и много камней. Неужто ты думаешь, царь, что Кир пожелает делиться мясом и вином с теми, в ком не испытывает нужды?

– Ты полагаешь, он заманит нас в какое-либо ущелье и перебьет?

– А ты бы, царь, поступил по-другому?

На губах Валтасара ядовитой змеею скользнула ухмылка.

– Значит, ты осуждаешь мир, заключенный мною с персами?

– Мир лучше войны. – Намму пожал плечами. – Всякий здравый человек знает о том. Да и не мое дело осуждать царей. Но поход в Лидию, который замыслил царь персов, ничего не принесет Вавилону, кроме слез и рабства.

– Тогда подскажи, – нахмурился Валтасар, – как мне быть. Ведь пока Кир здесь, город под угрозой.

– Когда разбойники ломятся в двери ваших домов, – вспоминая прошлое житье, начал царский советник, – они страшатся и доблести живущего в доме, и оружия его соседей. Ты как-то сказывал, о великий, что отец твой, Набонид, ныне собирает армию где-то на севере.

– Кто знает? – погрустнел Валтасар. – Набонид пропал после сражения, проигранного им. Я велел говорить, что он собирает войско, дабы Вавилон не охватила паника. Но вот уже несколько месяцев у меня нет никаких вестей от него. Те, кого я послал искать моего отца, доселе не вернулись. Могу точно сказать лишь одно: Набонида и многих, кто был с ним, не сыскали на поле боя среди мертвых.

– Вот и хорошо, – кивнул Намму. – Кир не может стоять под стенами Вавилона сколь-нибудь долго. Без золота Лидии ему не обойтись. Объяви ему, что готов выступить вместе с ним. Но в последний момент, когда его войско уже начнет сниматься с лагеря, пусть по секрету сообщат ему, что Набонид с новыми силами движется сюда, и если ты не сможешь его перехватить, твой отец, горя жаждой мщения, наверняка ударит по отступающим из Вавилона людям Кира. Вряд ли царь персов пожелает ждать, пока Набонид придет собственной персоной. Скорее всего он попробует разгромить лидийцев, не дожидаясь твоего прихода. Тебе же это даст возможность следовать за Киром на расстоянии одного-двух дневных переходов и принимать решения с божьей помощью и по зрелом размышлении.

– Совет твой мудр, Даниил, – неспешно подтвердил обрадованный Валтасар. – Что ж, будь по-твоему.

Армия Кира уходила из-под Вавилона. Никогда еще соратники не видели своего царя и полководца таким разъяренным.

Здесь, под стенами, повелитель огромной империи персов утратил славу непобедимого, потерял людей, огромные богатства и время. И все из-за какого-то мелкого ничтожного проходимца, какого-то эборея, утверждающего, что бог говорит с ним. Но что поделать? В словах Валтасара был резон. Сведения, доставленные Киру из дворца Верховного жреца Мардука, гласили, что некий торговец, прибывший в Вавилон, доставил царю адресованное тому послание Набонида. Царь зачитал его перед своим двором, повелев держать сведения в секрете. Письмо гласило, что Набонид, взяв в союзники царя хиндов, с несметным воинством спешит на помощь сыну. В его войске две тысячи колесниц, оснащенных косами, и две сотни слонов. Набонид просил своего отпрыска продержаться еще дней десять, чтобы зажать Кира между молотом и наковальней.

Сам Валтасар слона не видел никогда. Даниилу же случилось поглазеть на него лишь единожды, и то лишь мельком. На него это чудовище произвело такое впечатление, что он описал Валтасару гигантского зверя, подобного дракону. По словам советника, зверь этот был величиною с холм, ноги его были подобны стволам многолетних кедров, из пасти торчали рога, а во лбу красовалась лапа, коей чудовище вырывало из земли деревья или, схватив человека, легко перебрасывало его через голову.

На радостях Валтасар хотел сообщить в письме о наличии в армии тысячи слонов, однако Даниил резонно заметил, что такое огромное количество этих огромных страшилищ вряд ли можно сыскать даже в стране Хинд. Вообще-то об этой стране, находящейся за Эламом, Парфией и Бактрией, ходили разные легенды, но все же разумного полководца чувство реальности не должно было покидать. Особенно если ставилась задача ввести в заблуждение противника. Или союзника.

Сообщение, составленное Киру Гауматой, в прах развеивало замысел царя персов, но делать было нечего. Каждый день вынужденной задержки усиливал лидийских мятежников. Благо еще, что легковерный Валтасар не прознал об уготованной ему Киром западне. Стоило лишь вавилонянам покинуть неприступные стены и отойти подальше в сторону лидийских гор – им предстояло на себе узнать, что у непобедимого владыки персов могут быть лишь слуги и рабы, но уж никак не союзники!

Оставив царя Вавилона самого разбираться с отцом и велев Гаумате во что бы то ни стало расправиться с мерзким эбореем, Кир приказал сворачивать лагерь. Поход на Вавилон незаживающей язвой бередил его сердце.

Субботний день прошел тихо. Купцы спешили получить барыш, продавая уходящей армии персов продовольствие, фураж, коней и все, что нужно для нелегкого похода через пустыни и горы. Эбореи взирали на это со смешанным чувством радости, ибо Господь даровал им субботу, и скорби, ибо среди торговцев, получивших на этом немалую прибыль, не было их имен. Но среди торгующих и зевак, вышедших провожать армию, в этот день обнаруживалось неожиданно большое количество молодых жрецов и служек храма Мардука. Впрочем, и всех прочих вавилонских богов также. У человека наблюдательного этот факт мог вызвать удивление, возможно, даже насторожил бы всякого, держащего глаза открытыми. А уж если бы тот мог слышать разговоры, которые велись этим днем на улицах, в лавках, на базарах и в домах за закрытыми дверьми, он бы понял, что дело тут вовсе не в чудесном спасении города от персов. Вавилон гудел, точно клок бури, упрятанный в пустой горшок.

«Эбореи навлекли беды на великий город, – твердили жрецы. – Они призвали персов и открыли ворота. Их бог выжег урожаи в позапрошлом году. Они посягают на величие Мардука. Их хваленый пророк прибрал к рукам царя и вертит им, будто тряпичной куклой!»

Жрецов можно было понять. Семь седмин назад, когда плененный грозным Навуходоносором народ эбору понуро брел с берегов теплого Закатного моря в Междуречье, уже было ясно, что любой из них скорее безропотно даст себя убить, чем склонится перед «идолом Мардука». Сначала это забавляло местных жителей, и немало сотен эбореев сложило голову, отказавшись кланяться истукану. Но потом кто-то смекнул, что куда полезнее для храма будет взимать с общины ежемесячную дань. Как полагали эбору, они платят, чтобы не возносить славу Мардуку. Как утверждали жрецы, золото шло на дополнительные жертвы от лица «этих кичливых жестоковыйных чужестранцев».

В пятницу, когда Валтасар прилюдно объявил о том, что эбору могут без помех молиться своему богу, устоявшееся положение рухнуло в один миг. Эбореи не желали более расставаться с золотом и презрительно глядели на храмовых служек, глумливо напоминая, что их бог оказался сильнее Мардука. Об этом судачили весь субботний день, и не только об этом. Еще и о том, что ныне всякий житель Вавилона обязан отдавать одну монету из заработанных двадцати на приношение богам, а эбору – нет. То, что ныне чужестранный народ вольно тратился на жертвы для своего бога, не интересовало никого. Они и раньше это делали, но тайно. Теперь же всякий житель столицы, от богатого торговца до последнего нищего, почувствовал, что у него коварно из-за пазухи похитили едва ли не последнюю монету.

Народ заволновался и возроптал. А вскоре после этого по городу пополз новый слух: в храме Мардука дракон, покоящийся у ног великого Бога, открыл глаза и требует кровавой жертвы. Это известие было горящей соломинкой, воспламенившей целый воз.

Взбудораженный народ, кто с кинжалом, кто с палкой, кто просто с каменьями, вывалил на улицы, спеша ворваться в дома эбореев и пролить требуемую зубастым служителем Мардука кровь.

Любому мальцу в Вавилоне было ведомо, что Мардук повелел охранять Врата Бога своему ручному дракону Мушхушу, порожденному когда-то злобной Тиамат, но пощаженному милостивым победителем чудовищ. Когда город жил спокойной размеренной жизнью, грозный Мушхуш дремал в пещере неподалеку от Вавилона, просыпаясь лишь для того, чтобы вкусить принесенные жрецами яства. Но если городу, а уж тем паче храму Мардука угрожала опасность, дракон спешил продемонстрировать свирепый нрав и сокрушить любого врага.

Судя по тому, что приход Кира не потревожил Мушхуша, опасность столице не угрожала. Зато теперь рубиново-алые глаза золотого изваяния дракона у ног Мардука широко распахнулись, а стало быть, он чуял врага. Слух об этом ширился по городу, наполняя души холодным липким ужасом. Стража у царского дворца поспешила закрыть ворота, а лучники, правда, не менее испуганные, чем прочие горожане – занять места у бойниц. Оставался еще шанс, что, разгромив дома и лавки эбореев, городской люд успокоится и разойдется по домам. А потому почти все царские советники наперебой рекомендовали Валтасару не вмешиваться в проявление божьей воли и лучше выдать разбушевавшейся толпе виновника беспорядков, Даниила.

Намму присутствовал на этом военном совете. Он слушал речи Гауматы, твердившего, что Мардук разгневался на предавшего его царя; Нидинту-Бела, утверждавшего, что в такой обстановке большая часть гарнизона не поднимет оружие против единоверцев в защиту чужаков. Он видел, как за окном на крепостной стене переминаются с ноги на ногу лучники, совершенно не горя желанием пускать стрелы в земляков, а быть может, и родственников. Он понимал, что больше его, пожалуй, ничего не спасет, и, точно камень, подброшенный к небу, он так или иначе обречен упасть вниз. Лишь раз он с благодарностью поглядел на великана-скифа, которого царь тоже почтил вопросом, держать ли оборону или отдать мятежным горожанам то, что они требуют. Кархан лишь покачал головой и ответил коротко: «Меч и плети – сегодня, вино – завтра. Ни с кем не говорить, ничего не давать». Намму был ему благодарен, но мысли его сейчас были далеко от царского дворца, в доме у ворот Иштар. Он понимал, что ни стены, ни вооруженные рабы-нубийцы не смогут остановить разбушевавшихся мародеров. «Лишь бог всесилен, – твердил он себе. – Он – начало жизни, и он – ее конец, и никто не в силах преступить незримого предела, им положенного. Если суждено выжить…»

– А что ты скажешь, Даниил? – Валтасар обратил к пророку усталый взгляд. Намму усмехнулся или, вернее, скривил уголки губ, точно удивляясь страхам царедворцев.

– Велите открыть ворота, мой государь, я пойду.

ГЛАВА 10

Правда – тяжелое бремя для государя, и непосильное для его народа.

Гай Юлий Цезарь

В зале царского совета повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь жужжанием назойливых мух, которым от века нет дела ни до высокого титула, ни до божественного вдохновения.

– Ты что же, желаешь идти к черни? – будто сомневаясь в услышанных словах, переспросил Валтасар. – Сам?!

Меньше всего в этот миг Намму желал оказаться нос к носу с разъяренной голытьбой, жаждущей крови. Тем более что количество носов там, у стен дворца, неизмеримо превышало возможные для драки или для бегства пределы. Но иного пути, по сути, не представлялось. Не нужно было слыть пророком, чтобы догадаться, какую жертву потребует Мардук устами своего Верховного жреца в обмен на успокоение божественного гнева. Даниил искоса поглядел на лицо Гауматы. Тот ухмылялся, не желая даже легким флером скрывать торжество победителя. Однако не зря же говорил старик Абодар, замазывая сыну синяки и ссадины после очередной уличной драки: «Запомни, мальчик, кто сражается, тот не побежден. Если драка неизбежна – бей первым!»

– Я пойду! – повторил Намму, поднимаясь с места. – Если то будет угодно тебе, государь, позволь Кархану сопроводить меня.

– Пусть будет так, – утвердительно склонил чело Валтасар. – Желаешь ли ты еще чего-либо… – царь помедлил, – перед смертью?

Даниила невольно передернула мелкая, не поддающаяся усилию воли дрожь. Он и прежде не ждал, что по ту сторону жизненного предела его встретят как дорогого гостя. Теперь же над посмертным обиталищем духов для него и вовсе красовалась непроницаемая мгла. Эта неизвестность отчего-то пугала его не меньше, а то и больше всех напророченных жрецами мук. Что бы ни было уже произнесено, невысказанное казалось еще страшнее.

– Я бы хотел молвить слово, – проговорил Намму. – Ибо кто нынче беснуется у врат дворца твоего, о великий государь, как не слепцы, узревшие нынче впервые солнечный лик? От этого сияния, от света истины пришли они в испуг и опьянены ужасом души их. Если Господь даст силы речам моим, то преисполнятся покоем ныне алчущие крови. А нет – не моя сила, но божья свершит суд быстрый и праведный.

– Что ж, – выслушав речь Даниила, печально вздохнул Валтасар. – Пусть ваш ЙаХаВа поможет тебе, как делал это до сих пор. Ступай, – он поманил пальцем Кархана, – сопроводи его.

Фиолетовые, красные, желтые круги плыли, расходясь и сливаясь воедино, перед глазами Намму. Он чувствовал, как ноги его подгибаются, и лишь усилием воли заставлял их переступать со ступеньки на ступеньку. Сердце, ощущавшее холодное дыхание последнего часа, стучало и рвалось наружу, желая выпорхнуть птицей из груди и улететь подальше от постылой клетки ребер.

– Послушай, Даниил, – раздался совсем рядом густой, словно навар, именуемый хаш, шепот Кархана. – Я могу спасти тебя. Я знаю, где здесь подземный ход. Я дам тебе денег, ты выберешься из города, доберешься до Наппура. Я скажу тебе, кого там спросить. Тебя надежно спрячут. – Кархан шептал скороговоркой, непривычной для молчаливого скифа.

– Ты спасешь меня? – Глаза Намму расширились от удивления и радости. – Правда?

Он порывисто сглотнул, пытаясь загнать обратно в горло слова, просившиеся наружу. Тщетно, их было не удержать.

– А что же тогда будет с тобой?

– Придумаю что-нибудь, – поморщился Руслан Кара-ханов. – Скажу, что ты навел на меня чары и сбежал.

Намму пристально, точно видел скифа впервые, глядел в лицо лохматого гиганта. Ему не раз приходилось бегать из заточения, и он прекрасно знал, что в Вавилонии, как и у него на родине, стражнику, заподозренному в сговоре с беглецом, полагается смерть. В этот миг ноги его уже гудели от напряжения, готовые с максимально возможной скоростью унести хозяина подальше от опасности, но сердце – сердце Даниила – стучало в его груди, и с каждым ударом стук был все размереннее и четче.

– Ты не должен этого делать, Кархан. – В глазах Даниила встали памятные с детства картины разоренных очагов и простоволосых, истерзанных женщин, плачущих у пепелищ. Реши он сейчас, как в былые времена, спастись бегством – и всякому двуногому зверю, рычащему по ту сторону крепостной стены и жаждущему крови, станет понятно, что бог оставил народ эбору, а он, Намму, – людей, в него поверивших. Перед глазами вновь непрошеной явилась картина разрушения лавки у ворот Иштар.

– Нет, ты не должен этого делать. Я выйду к ним. Но перед этим вели трубить в трубы. Пусть те, кто нынче хочет моей смерти, узрят воочию истину, ибо, когда наступит час прозрения для них, возопят они: «Помилуй, Господи!» – но не обретут в тот час милости Господней те души, что милосердия не ведали. Ступай за мной к надвратной башне, вели трубить в трубы и… прихвати с собой факел.

Толпа у стен дворца занимала все пространство улиц, насколько хватал глаз. Слитный рев двух дюжин медных труб заставил ее если не примолкнуть, то хотя бы умерить шум негодующих воплей. Намму глядел с башни на это беснующееся море, держась за дорогой парчовый кушак, и в который раз с тревогой ощупывал то, что могло подарить ему спасение, а могло и не подарить.

– Оставь факел здесь. – Намму указал Кархану на кольцо, вмурованное в стену за одним из зубцов высокого каменного парапета. – И ступай. Если только богу не будет угодно, чтобы воспарил я к небесам, то скоро спущусь к тебе.

Руслан Караханов молча выполнил распоряжение Даниила и отступил к черному провалу, ведущему на лестницу.

– Слушайте, жители Вавилона! – что есть сил закричал Даниил, поднимая руки к небу. – Слушайте все, алчущие крови моей!

Его слова, зазвучавшие в тот самый миг, когда смолкли трубы, казался продолжением их гневного рева.

– Жизнь человека – лишь краткий миг пред ликом Господа. Душа же людская – вечна и вечен жребий, уготованный ей божьим судом. – Намму подбоченился, запуская пальцы за кушак. – Безмерна сила божья! И никто, ничто не сравнится с ней. Что мне ваши угрозы? Что ножи и палицы? Из крови моей вырастет отмщение вам!

Он сделал взмах руками, резко вскидывая их к небесам. И в тот же миг угрожающе ворчащая толпа замерла, в ужасе затаив дыхание. Из рук пророка к облакам устремились языки жаркого пламени. Даниил резко опустил руки, поднял вновь – и пламя исчезло.

– Я мог бы испепелить вас единым движением рук и взглядом заледенить кровь вашу! Но и тогда вы поймете лишь то, что сила сломила силу. Не во мне сила, но в Господе! А потому вновь говорю вам: каждая, и самая малая капля крови моей, каждая капля крови народа моего обратится в слово проклятия и вернется к вам сторицей. А сейчас, – Даниил воздел руки в благословляющем жесте, – я иду к вам, жители Вавилона! Откройте сердца ваши, ибо наступает время суда и час прозрения!

Боевая галерея надвратной башни опустела, и теперь лишь внимательный наблюдатель мог заметить в пыли неподалеку от того места, где стоял пророк, два небольших, похожих на штопор приспособления, обмотанные обгоревшими кусочками хлопка. Этот фокус с горящими руками на базаре в родной Ниневии частенько показывал бродячий фокусник с берегов далекого Гидаспа. Тяжелее всего было достать здесь, в Вавилоне, необходимые для самодельного чуда необычайные цветы, а может, кто его знает, плоды того странного растения, которым пользовался хитроумный чародей. Но не зря же говорилось, что в Вавилоне можно купить все, даже луну, отраженную в Евфрате.

Руслан Караханов был внимательным наблюдателем. Обнаружив штопоры с обгоревшими кусками невесть чего, он потер между пальцами то, что пощадил огонь, и пробормотал себе под нос: «Похоже на вату».

Но это было позже, а до того он стоял у ворот, глядя, как воспрянувшие духом стражники раздвигают тяжелые медные створки. Даниил шагнул в образовавшийся проем, а толпа по ту сторону стены встревоженно загудела. Шаг, и еще шаг – и опасливый гул перерос в нескрываемый вопль ужаса. Что-то огромное с широченными кожистыми крыльями, точно у летучей мыши, мощным хвостом и зубастой пастью, рухнуло с небес на забитую людьми улицу.

«Дракон!» – утробно взвыла толпа, в один миг превращаясь в испуганное стадо, разбегающееся в ужасе, без смысла и цели. Первобытная жуть толкала беглецов в спину, как ветер парусное судно. Но вряд ли кто сейчас мог ответить, куда они мчат и где намерены укрыться.

Нидинту-Бел расхаживал нервной поступью по приемной зале дворца Верховного жреца, яростно выталкивая из себя недобрые слова, жгущие его сердце.

– Это и был твой план, Гаумата? Тебе он удался! Три дюжины убитых, без малого пять дюжин раненых. И если бы мои молодцы не отогнали чудище факелами, он бы истребил много, много больше.

– Это все пустое, – досадливо поморщился Верховный жрец. – И быть может, играет нам на руку.

– Как же? – хмыкнул побочный сын Набонида. – В народе сейчас только и разговоры о том, что Даниил призвал на их головы дракона. Гаумата, я ведь просил тебя совсем о другом! Я хочу эту девушку из лавки у ворот Иштар. Она должна быть моей. А ты что устроил?

– Кто же знал, что, если открыть глаза дракона, он действительно проснется?! – недовольно огрызнулся Первосвященник. – Их не открывали уже пять или шесть поколений!

– Если бы вы действительно относили чудовищу еду, а не жрали ее сами, возможно, он бы не был таким голодным.

– Ты не ведаешь, о чем говоришь! – вскипел Гаумата. А затем сказал, успокаиваясь: – На такой жаре еда все равно бы испортилась. Но послушай меня. Мы сделаем так: по старинному поверью умилостивить гнев дракона может красавица, отданная ему в наложницы…

– В наложницы дракону? – скептически пожал плечами начальник городской стражи. – Что за чушь?

– Не перебивай и не богохульствуй, – нахмурился Гаумата. – Так вот. Я объявлю, что та, на которую пал выбор, – твоя Сусанна, дочь Иезекии. Ты отведешь ее к пещере, но в это время я уже закрою ему глаза, и дракон снова уснет. Затем в городе будет объявлено, что ты смог умилостивить Мушхуша, а стало быть, тебе, как победителю, принадлежит то, от чего он любезно отказался.

– Ты хитер, Гаумата, – усмехнулся обрадованный царедворец. – Но что, если Даниил увяжется за мной?

– Ты дашь мне об этом знать, и я закрою глаза после того, как дракон убьет этого выскочку.

– А если вдруг Даниил прикончит его?

– Не забывай, дорогой родственник, что Мушхуш принадлежит Мардуку, и не менее хранит этот город, чем твоя стража. Если вдруг проклятому эборею удастся то, о чем ты говоришь, у стен его встретит разъяренная толпа, и тут ему будет не до фокусов.

– Толпа? Кто тут говорит о толпе? Не ее ли наблюдали мы нынче днем под стенами дворца. Нет уж, как знаешь, а о Данииле я позабочусь сам.

Даниил ликовал: сейчас он и сам готов был поверить в свое божественное предназначение. Все удалось просто замечательно. Конечно, жаль бедолаг, попавших в лапы чудовища, растерзанных им или раздавленных ударами хвоста размером с ливанский кедр. Но с другой стороны, следует признать, что появление дракона было как нельзя кстати. Не окажись голодная тварь в этот миг над Вавилоном, и, вероятнее всего, быть растерзанным предстояло самому Даниилу. Так что мятежники получили, что заслужили. Однако не менее, чем спасение, радовала Намму весть о том, что Сусанна и вся ее семья не пострадали во время народного буйства. Стража ворот Иштар, которую Иезекия бесплатно угощал долгие годы, пустила его с чадами и домочадцами укрыться в надвратную башню. Конечно, дом его пострадал, как и прочие дома эборейского квартала. Однако теперь по приказу Валтасара по городу ходили специальные отряды стражи, и если где-то у кого-то обнаруживалось награбленное, имущество возвращалось хозяевам, а пойманный на горячем облагался штрафом от десяти до пятидесяти сиклей серебром в казну. Сколько уж добра и денег при этом прилипло к рукам стражи, не поддавалось исчислению. Но кое-что из похищенного все-таки было возвращено прежним владельцам.

Горожане ходили как-то бочком, прижимаясь к заборам и стенам домов, то и дело поглядывая в небо – не парит ли в воздухе огромная ненасытная тварь. Весь оставшийся день Верховный жрец Мардука провел в доме могущественного Судьи богов, силясь умилостивить Властителя судеб и Вершителя правосудия. Народ с нетерпением ждал, когда Мардук объявит свою волю. Но Верховный жрец все не выходил. Некоторые шептались, что великий победитель чудовищ попросту не желает разговаривать с провинившимся слугой, неверно толкующим его волю, что Гаумата просто струсил и ждет, пока улягутся страсти, чтобы затем снова выползти на поверхность, как змея на разогретый солнцем камень.

Все это время Даниил находился в гостях у Иезекии, помогая восстановить то, что было разрушено неистовой толпой. Семеро его телохранителей с недоумением глядели на знатного господина, который возится с глиной и соломой, точно какой-то простолюдин. Сами они и пальцем не прикоснулись ни к чему, кроме рукоятей мечей и древков копий. А когда пророк завел было с ними разговор о том, что таким силачам легче было бы таскать разбитые кирпичи забора, они сделали вид, что не услышали, не поняли, о чем говорит знатный эборей, а потому не проронили ни звука и не тронулись с места.

Весь остаток дня Намму трудился в доме у ворот Иштар. От него не могла укрыться плохо скрываемая размолвка между Сусанной и ее отцом. Как пламя под седой золою, она то и дело пробивалась наружу, не разгораясь, но и не затухая вовсе. Все это время девушка отмалчивалась, отводила глаза, ловя на себе взгляд Даниила, а стоило показаться рядом Иезекии, попросту исчезала, словно тень в солнечный полдень. Задать прямой вопрос Намму отчего-то не решался, да и времени выслушивать обстоятельный ответ не было.

Когда же день укрылся пеленою сумерек, коротких, подожженных алым закатом, Верховный жрец явился перед тысячами ждущих испуганных глаз, чтобы объявить наконец волю Мардука: жители Вавилона, склонившие к речам чужака слух и души свои, немедля и сполна познали, как суров Хранитель скрижалей судеб к отступникам. И поскольку народ эбору с его пророком вызвал гнев бога и распалил ярость в драконе, жертвой ему должна стать первая красавица иноверцев. Таковой была названа Сусанна – дочь Иезекии бен Эзры.

Храмовая стража немедленно была послана в дом у ворот Иштар и непременно исполнила бы приказ доставить красотку во дворец Гауматы, когда б не телохранители Даниила. Увидев, что их господин стал на защиту прелестницы, они сомкнулись вокруг пророка и Сусанны, без лишних слов давая понять, что готовы убить любого приблизившегося.