Фрейд и психоанализ

[446] Пациенты часто пытаются убедить себя – посредством разного рода авантюр, – что можно продолжать жить инфантильно. Было бы большой ошибкой со стороны аналитика пытаться их удержать. Есть опыт, через который человек обязан пройти и которому нет замены. Такие переживания часто имеют неоценимое значение для больного.

[447] На этой стадии анализа все зависит от того, насколько глубоко аналитик проанализирован сам. Аналитик, который сам питает неосознанные инфантильные желания, никогда не сможет предостеречь от этой опасности пациента. Ни для кого не секрет, что на протяжении всего анализа умные пациенты заглядывают в душу аналитика в надежде найти там подтверждение целительной формулы – или ее опровержение. Совершенно невозможно, даже с помощью самого искусного анализа, помешать больному инстинктивно перенять то, как аналитик подходит к решению жизненных проблем, ибо личность учит нас большему, чем любые книги. Все попытки скрыть свою личность ничего не дают; рано или поздно аналитик встретит пациента, который раскроет его блеф. Аналитик, который с самого начала серьезно относится к своей профессии, сталкивается с неумолимой необходимостью проверить принципы психоанализа и на себе самом. Он будет поражен, как много технических трудностей можно избежать таким образом. Заметьте, я говорю не о начальной стадии анализа, которую можно было бы назвать стадией выявления комплексов, а об этой последней, чрезвычайно сложной стадии, связанной с разрешением переноса.

[448] Многие начинающие смотрят на перенос как на совершенно ненормальное явление, с которым нужно «бороться». Такое воззрение как нельзя более ошибочно. Для начала мы должны рассматривать перенос только как фальсификацию, сексуализированную карикатуру на социальные узы, которые объединяют человеческое общество и создают тесные связи между людьми одинакового склада ума. Эта связь представляется одним из самых ценных социальных факторов, какие только можно себе вообразить, а потому было бы жестокой ошибкой полностью отвергать эти социальные авансы со стороны пациента. Нужно только очистить их от регрессивных компонентов, от инфантильного сексуализма. Когда это удается, перенос становится наилучшим орудием адаптации.

[449] Единственная опасность – и она велика – заключается в том, что непризнанные инфантильные требования аналитика могут отождествляться с параллельными требованиями пациента. Аналитик может избежать этого только в том случае, если подвергнется тщательному анализу у другого аналитика. Так он сможет понять, что значит анализ на самом деле и каково это – испытывать его на своей собственной психике. Любой вдумчивый аналитик сразу увидит, какую большую пользу это может принести и его пациентам. Некоторые аналитики полагают, что вполне могут обойтись самоанализом. Это психология Мюнхгаузена, которая неминуемо ведет в тупик. Они забывают, что одним из важнейших терапевтически эффективных факторов является подчинение себя объективному суждению другого. Что касается нас самих, то мы остаемся слепы, несмотря ни на что и ни на кого. Аналитик, как никто другой, должен отказаться от всякой изоляционистской тактики и аутоэротической мистификации, если, конечно, он искренне хочет помочь своим больным стать социально зрелыми и независимыми личностями.

[450] Кроме того, как и Фрейд, я требую, чтобы психоаналитик сам выполнял свои жизненные обязательства надлежащим образом. Если он этого не делает, ничто не сможет удержать его неиспользованное либидо от автоматического осаждения на пациентов и в конечном итоге фальсификации всего анализа. Незрелые и некомпетентные люди, которые сами невротичны и стоят лишь одной ногой в реальности, обычно не извлекают из анализа ничего, кроме бессмыслицы. Exempla sunt odiosa![121] Лекарство в руке глупца – это всегда яд и смерть. Как мы требуем от хирурга, помимо специальных знаний, ловкости, мужества, присутствия духа и решимости, так от аналитика мы вправе ожидать серьезной и тщательной психоаналитической подготовки его собственной личности, ибо лишь при таких условиях ему можно доверить больных. Я бы даже сказал, что овладение психоаналитической техникой и ее практика предполагают не только определенный психологический дар, но прежде всего серьезные усилия, направленные на развитие собственного характера.

[451] Техника разрешения переноса та же, что и описанная ранее. Особое место, разумеется, занимает вопрос, что делать с либидо, отведенным от личности аналитика. Здесь тоже велика опасность для новичка, ибо он будет склонен подсказывать или давать советы. Для пациента усилия аналитика в этом отношении чрезвычайно удобны, а потому фатальны. В этот важный момент, как и везде в психоанализе, мы должны предоставить пациенту и его импульсам свободу, даже если выбранный путь кажется ложным. Заблуждение – такое же важное условие жизненного прогресса, как и истина.

[452] На этой второй стадии анализа, с ее скрытыми рифами и отмелями, мы многим обязаны интерпретации сновидений. В начале анализа сновидения главным образом помогали нам обнаружить фантазии; здесь они часто служат чрезвычайно ценным руководством для применения либидо. Основополагающие труды Фрейда сильно расширили наши знания относительно детерминации очевидного содержания сновидения историческим материалом и желаниями. Он показал, каким образом сны дают доступ к сублиминальному материалу, в основном воспоминаниям, опустившимся ниже порога сознания. В соответствии со склонностью Фрейда к историческому методу, предложенная им процедура носит преимущественно аналитический характер. Несмотря на то что этот метод, бесспорно, имеет большую ценность, мы не должны придерживаться исключительно этой точки зрения, ибо односторонний исторический взгляд не позволяет в должной мере учесть телеологическое значение сновидений (которое подчеркивал, в частности, Медер)[122]. Бессознательное мышление было бы совершенно неадекватно охарактеризовано, если бы мы рассматривали его только с позиций исторических детерминант. Дабы получить полную картину, мы, несомненно, должны рассмотреть также его телеологическое или проспективное значение. Если мы проследим историю английского парламента до его первоисточников, мы, несомненно, поймем, как он развивался и почему принял свою нынешнюю форму. Но это ничего не говорит нам о его проспективной функции, то есть о задачах, которые он решает сейчас и должен решать в будущем.

[453] То же самое справедливо и в отношении сновидений, проспективная функция которых ценилась во все времена и всеми народами. Вполне возможно, что в этом мнении есть большая доля истины. Не беря на себя смелость утверждать, что сновидения содержат элемент пророческого предвидения, мы все же можем обнаружить в этом сублиминальном материале комбинации будущих событий. Последние остаются сублиминальными только потому, что еще не достигли той степени ясности, которая позволила бы им стать сознательными. Здесь я имею в виду те смутные предчувствия относительно будущего, которые являются не чем иным, как очень слабыми, сублиминальными комбинациями событий, объективную ценность которых мы еще не в состоянии постичь.

[454] С помощью этих телеологических компонентов сновидения мы разрабатываем будущие тенденции пациента. Если это удается, пациент выходит из полуинфантильных трансферентных отношений и вступает в жизнь, которая была тщательно подготовлена внутри него, которую он сам избрал и которой, после зрелого размышления, он может себя посвятить.

[455] Совершенно очевидно, что психоанализ никогда не сможет использоваться в поликлинической работе. Он должен оставаться в руках тех немногих, кто в силу собственных врожденных просветительских и психологических способностей питает особую склонность и особую любовь к этой профессии. Точно так же, как не каждый врач может стать хорошим хирургом, не каждый способен стать психоаналитиком. Преимущественно психологический характер психоаналитической работы затрудняет монополизацию ее медицинской профессией. Рано или поздно другие отрасли науки овладеют этим методом либо из практических соображений, либо из теоретического интереса. Пока ортодоксальная наука считает психоанализ чистой бессмыслицей, не следует удивляться, если другие дисциплины воспользуются этим материалом раньше представителей медицинской профессии. Это тем более вероятно, ибо психоанализ есть общий метод психологического исследования и эвристический принцип первого ранга в области гуманитарных наук.

[456] Именно цюрихская школа продемонстрировала применимость психоанализа как метода исследования психических расстройств. Психоаналитическое исследование dementia praecox, например, дало возможность проникнуть в психологическую структуру этого примечательного заболевания. Боюсь, я бы слишком уклонился от темы, если бы позволил себе углубиться в результаты этих изысканий. Теория психологических детерминант этой болезни сама по себе достаточно широка; пожелай я обсудить символические проблемы dementia praecox, мне пришлось бы изложить столь обширный материал, что его было бы совершенно невозможно уместить в рамках лекций, цель которых – дать общий обзор.

[457] Вопрос о dementia praecox чрезвычайно осложнился именно потому, что недавнее вторжение психоанализа в область мифологии и сравнительного религиоведения позволило нам глубже проникнуть в этнологический символизм. Те, кто знаком с символикой сновидений и dementia praecox, были поражены параллелизмом между символами, обнаруженными у современных людей, и символами, встречающимися в истории человечества. Наиболее удивителен параллелизм между этническими и шизофреническими символами. Сложные отношения между психологией и мифологией не позволяют мне подробно изложить мои взгляды на dementia praecox. По той же причине я должен воздержаться и от обсуждения результатов психоаналитического исследования мифологии и сравнительного религиоведения. Главным открытием, сделанным в рамках этих исследований в настоящее время, является обнаружение далеко идущих параллелей между этнической и индивидуальной символикой. Мы еще не в силах понять, какие возможности открывает перед нами эта этнопсихология. Тем не менее текущие знания подсказывают нам, что изучение мифологии может чрезвычайно обогатить и углубить психоаналитическое исследование природы сублиминальных процессов.

9. Случай невроза у ребенка

[458] В этих лекциях мне пришлось ограничиться общим описанием природы психоанализа. Подробный обзор метода и теории потребовал бы обширного клинического материала, изложение которого нанесло бы ущерб более глобальному видению. Однако чтобы дать вам некоторое представление о фактическом процессе психоаналитического лечения, я решил представить довольно краткий анализ одиннадцатилетней девочки. Анализ этот провела моя ассистентка, Мари Мольцер. Предваряю нижеследующие замечания тем, что этот случай ни по длительности, ни по своему развитию не может служить образцом психоаналитического процесса так же, как один человек не может служить образцом всех остальных. Нигде абстракция общезначимых правил не дается с таким трудом, как в психоанализе, а потому лучше воздержаться от общих формулировок. Мы не должны забывать, что, несмотря на огромное единообразие конфликтов и комплексов, каждый случай уникален, как уникален каждый индивид. Каждый случай требует индивидуального интереса аналитика, и в каждом случае ход анализа различен.

[459] Посему, представляя этот случай, я предлагаю вам заглянуть лишь в небольшой фрагмент бесконечно разнообразного мира психики, выказывающего все те кажущиеся причудливыми и произвольными особенности, которыми каприз так называемой случайности наделяет человеческую жизнь. В мои намерения не входит утаивать какие-либо интересные психоаналитические детали, ибо я не хочу произвести впечатление, будто психоанализ является строго формалистическим методом. Научные потребности исследователя побуждают его всегда искать правила и категории, в которых может быть схвачена сама жизнь. Аналитик и наблюдатель, напротив, должны избегать любых формул и оставаться открытыми воздействию живой действительности во всем ее беззаконном изобилии. По этой причине я попытаюсь изложить этот случай со всей присущей ему естественностью. Надеюсь, мне удастся показать вам, что анализ подчас развивается совершенно иначе, чем можно было бы ожидать на основании одних только теоретических предположений.

[460] Пациентка – одиннадцатилетняя смышленая девочка из хорошей семьи.

[461] История болезни такова. Девочке неоднократно приходилось уходить с уроков из-за внезапной тошноты и головной боли. Придя домой, она ложилась в постель, а по утрам иногда отказывалась вставать и идти в школу. Ей снились дурные сны; она была угрюмой и часто капризничала. Я предупредил ее мать, которая обратилась ко мне за консультацией, что это могут быть признаки невроза и что за ними может скрываться некое особое обстоятельство, о котором необходимо расспросить ребенка. Это предположение не было произвольным: каждый внимательный наблюдатель знает, что если дети так беспокойны и раздражительны, значит, их что-то тревожит.

[462] Девочка рассказала матери следующую историю. У нее был любимый учитель, в которого она была тайно влюблена. За последний семестр она сильно отстала в учебе и думала, что утратила его расположение. Через некоторое время на его уроках девочке впервые сделалось дурно. Помимо приступов тошноты, она чувствовала отчуждение и даже некоторую враждебность по отношению к нему. В результате все свои дружеские чувства девочка направила на бедного мальчика, с которым обычно делила хлеб, который приносила в школу. Вскоре она стала давать ему и деньги, чтобы он мог сам купить себе еды. Однажды в разговоре с этим мальчиком она высмеяла своего учителя и назвала его козлом. Мальчик привязался к нашей пациентке и считал себя вправе время от времени взимать с нее дань в виде мелких денежных подарков. Испугавшись, как бы мальчик не рассказал учителю, что она назвала его козлом, девочка пообещала ему два франка, если он поклянется никогда об этом не говорить. С этого момента мальчик начал шантажировать ее; он с угрозами требовал денег и преследовал ее по дороге в школу. Девочка была в отчаянии. Приступы тошноты были тесно связаны с этой историей. Хотя после откровенного разговора с матерью ее душевное спокойствие должно было восстановиться, этого не произошло.

[463] Как я уже упоминал в предыдущей лекции, рассказ о болезненном эпизоде нередко оказывает терапевтический эффект. Как правило, последний длится не очень долго, хотя иногда может сохраняться в течение длительного времени. Подобное признание, естественно, далеко не анализ, хотя в настоящее время многие специалисты по нервным болезням убеждены, что анализ – это лишь более подробный анамнез или исповедь.

[464] Вскоре после этого у девочки случился сильный приступ кашля, и она пропустила один учебный день. На второй день она пошла в школу и чувствовала себя прекрасно. На третий день кашель возобновился. На этот раз он сопровождался болями в левом боку, высокой температурой (39,4°) и рвотой. Доктор опасался воспаления легких. Но на следующий день все симптомы снова исчезли. Девочка чувствовала себя хорошо; от лихорадки и тошноты не осталось и следа.

[465] Тем не менее наша маленькая пациентка все время плакала и не хотела вставать. Я заподозрил серьезный невроз и посоветовал аналитическое лечение.

[466] На сеансе девочка казалась нервной и скованной. Время от времени она неприятно и принужденно смеялась. Прежде всего ее спросили, каково это – лежать в постели весь день. Она сказала, что это здо́рово: все приходили ее проведать, а главное – мама читала ей книжку, в которой рассказывалось о принце, который заболел и выздоровел только тогда, когда исполнилось его желание, а именно: чтобы его маленькому другу, бедному мальчику, позволили остаться с ним.

[467] Ей указали на очевидную связь между сказкой, ее собственной любовной историей и ее болезнью. Девочка заплакала и сказала, что лучше пойдет играть с другими детьми, иначе они убегут. Получив разрешение, она убежала, но вскоре вернулась, несколько удрученная. Ей объяснили, что она убежала не потому, что боялась, что убегут ее товарищи, а потому, что сама хотела убежать из-за сопротивления.

[468] Во время второго сеанса пациентка была не такой взволнованной и подавленной. Разговор зашел об учителе, но она стеснялась говорить о нем. Наконец девочка со стыдом призналась, что он ей очень нравится. Ей объяснили, что она не должна этого стыдиться; напротив, ее любовь – гарантия того, что на его уроках она будет особенно стараться. «Значит, мне можно его любить?» – спросила девочка, сияя от счастья.

[469] Это объяснение оправдывало ребенка в выборе объекта любви. По всей вероятности, она боялась признаться в своих чувствах даже самой себе. По какой именно причине девочка стеснялась своей симпатии, сложно сказать. Ранее считалось, что либидо весьма неохотно обращается на человека вне семьи, ибо все еще находится в плену инцестуальной связи – весьма правдоподобная точка зрения, от которой трудно отказаться. С другой стороны, бедный мальчик тоже не принадлежал к членам семьи. Следовательно, трудность заключалась не в переносе либидо на внесемейный объект, а в каких-то других обстоятельствах. Очевидно, любовь к учителю представлялась ей более трудной задачей и требовала гораздо больших моральных усилий, нежели любовь к мальчику. Намек аналитика, что любовь должна побудить ее к особому прилежанию, вернул девочку к реальной задаче, состоявшей в приспособлении к учителю.

[470] Но если либидо отступает от насущной задачи, то это происходит по причине той самой общечеловеческой лености, которая особенно выражена у дикарей и животных. Примитивная инертность и лень – первое препятствие на пути к адаптации. Либидо, которое не используется для этой цели, застаивается и неизбежно регрессирует к прежним объектам или способам приспособления. В результате происходит активация инцестуального комплекса. Либидо отклоняется от труднодостижимого объекта и обращается к более легкому – к инфантильным фантазиям, которые затем развиваются в подлинные фантазии об инцесте. Всякий раз, когда происходит нарушение психологической адаптации, мы обнаруживаем чрезмерное развитие этих фантазий. Данный факт, как я указывал ранее, следует понимать как регрессивный феномен. Иными словами, фантазия об инцесте имеет второстепенное, а не каузальное значение, в то время как первопричиной является сопротивление человеческой природы любому виду напряжения. Соответственно, отступление от определенных задач нельзя объяснить тем, что человек сознательно предпочитает кровосмесительные отношения; скорее он возвращается к ним с тем, чтобы избежать напряжения. В противном случае нам пришлось бы постулировать, что сопротивление сознательному усилию тождественно предпочтению инцестуальных отношений. Это было бы очевидной бессмыслицей, ибо не только первобытный человек, но и животные питают выраженную неприязнь ко всем намеренным усилиям и склонны к абсолютной лени, пока обстоятельства не подтолкнут их к действию. Ни у первобытных людей, ни у животных нельзя утверждать, что предпочтение инцестуальных отношений является причиной их отвращения к попыткам приспособления, ибо, особенно у животных, ни о каком инцесте не может быть и речи.

[471] Характерно, что девочку больше всего обрадовала не перспектива делать все возможное на уроках учителя, а сам факт допустимости ее симпатии. Именно это она услышала первым, как самое для нее желанное. В частности, облегчение проистекало из новообретенной уверенности, что она имеет полное право любить учителя, даже если не будет прикладывать особые усилия.

[472] Затем разговор перешел на историю о вымогательстве, которую наша пациентка снова пересказала во всех подробностях. Мы дополнительно узнаем, что она пыталась силой открыть свою копилку, а когда это не удалось, попыталась выкрасть ключ у своей матери. Она также откровенно призналась, что высмеивала учителя, потому что он был гораздо добрее к другим девочкам, чем к ней. Правда, она стала хуже учиться, особенно по арифметике. Однажды она что-то не поняла, но спросить у учителя не решилась из страха потерять его уважение. Как следствие, она стала допускать ошибки, отстала и действительно утратила его расположение. Это, разумеется, вызвало в ней чувство разочарования по отношению к учителю.

[473] Примерно в это же время случилось так, что одной девочке из ее класса сделалось на уроке дурно, и ее отправили домой. Вскоре то же самое произошло и с ней. Таким образом она пыталась избежать школы, которая ей больше не нравилась. Потеря уважения к учителю привела, с одной стороны, к оскорбительным заявлениям в его адрес, а с другой – к дружбе с маленьким мальчиком, очевидно, в качестве компенсации за утраченные отношения с учителем. Объяснение, данное ей по этому вопросу, ограничилось простым советом: она окажет своему учителю услугу, если постарается хорошо заниматься на его уроках и будет вовремя задавать вопросы. Я могу добавить, что эта подсказка дала хорошие результаты; с этого момента девочка стала первой ученицей в классе и больше не пропускала уроков арифметики.

[474] Что касается истории о вымогательстве, следует подчеркнуть ее компульсивный характер и отсутствие свободы, которую она обнаруживает в девочке. Это вполне закономерно. Как только человек позволяет своему либидо отступить от необходимой задачи, оно приобретает автономность и, невзирая на протесты субъекта, выбирает собственные цели, которые преследует с большим упорством. Посему для человека, ведущего ленивую и бездеятельную жизнь, весьма характерна особая склонность к компульсии либидо, то есть ко всякого рода страхам и непроизвольным ограничениям. Лучшим доказательством этого служат страхи и суеверия первобытных народов, хотя история нашей собственной цивилизации, особенно периода античности, подтверждает то же самое. Неиспользование либидо делает его неуправляемым. Однако мы не должны полагать, будто можем перманентно избавиться от компульсии либидо с помощью напряженных усилий. Только в очень ограниченной степени мы можем сознательно ставить задачи для либидо; другие естественные задачи оно выбирает само, ибо таково его предназначение. Если эти задачи избегаются, то даже самая деятельная жизнь ничего не даст, ибо мы должны учитывать все требования человеческой природы. К этой причине могут быть причислены бессчетные случаи неврастении от переутомления, ибо работа, выполняемая в условиях внутренних конфликтов, вызывает нервное истощение.

[475] Девочка рассказала сон, который приснился ей в пять лет и произвел на нее неизгладимое впечатление. «Я никогда в жизни не забуду этот сон», – сказала она. Здесь я хотел бы добавить, что такие сновидения представляют особый интерес. Чем дольше сновидение самопроизвольно остается в памяти, тем большее значение ему следует придавать. Сон был следующего содержания: «Я была в лесу с моим маленьким братом, собирала землянику. Потом появился волк и бросился на меня. Я побежала вверх по лестнице, волк за мной. Я упала, и волк укусил меня за ногу. Я в ужасе проснулась».

[476] Прежде чем мы приступим к обсуждению ассоциаций маленькой девочки, я попытаюсь составить произвольное мнение о возможном содержании сновидения, а затем сопоставлю эти результаты с ассоциациями, озвученными ребенком. Начало сновидения напоминает нам хорошо известную сказку о Красной Шапочке, которая, конечно же, известна каждому ребенку. Волк съел бабушку, принял ее облик, а потом съел и внучку. Но охотник убил волка, вспорол ему брюхо, и Красная Шапочка выскочила оттуда целой и невредимой.

[477] Этот мотив встречается в бесчисленных мифах по всему миру, в том числе и в библейской истории об Ионе. Значение, непосредственно лежащее в его основе, носит астро-мифологический характер: солнце проглатывается морским чудовищем, а утром рождается вновь. Разумеется, вся астро-мифология есть не что иное, как спроецированная на небеса психология. Эта психология бессознательная, ибо мифы никогда не создавались и не создаются сознательно; они возникают из бессознательного. В этом причина невероятного сходства или тождества некоторых мифологических форм у народов, пространственно разделенных с глубокой древности. Тем же самым объясняется, например, независимое от христианства распространение символа креста, особенно замечательные примеры которого мы находим в Америке. Невозможно предполагать, что мифы были созданы только для того, чтобы объяснить метеорологические или астрономические процессы; они являются в первую очередь проявлениями бессознательных импульсов, сравнимых со сновидениями и приведенных в действие регрессивным либидо. Материал, который обнаруживается таким образом, есть, безусловно, материал инфантильный – фантазии, связанные с комплексом инцеста. Во всех этих так называемых солнечных мифах можно без труда распознать инфантильные теории о прокреации, рождении и кровосмесительных отношениях. В сказке о Красной Шапочке это фантазия о том, что мать должна съесть что-то похожее на ребенка и что ребенок рождается из живота. Данная фантазия является одной из самых распространенных и обнаруживается повсеместно.

[478] На основании этих общих психологических соображений мы можем заключить, что в сновидении девочка разрабатывает проблему прокреации и рождения. Что касается волка, то мы, вероятно, должны поставить его на место отца, так как ребенок бессознательно приписывает отцу любой акт насилия по отношению к матери. Этот мотив также основан на бесчисленных мифах. Что касается мифологических параллелей, я хотел бы обратить ваше внимание на работу Боаса[123], которая содержит великолепное собрание сказаний американских индейцев; затем на книгу Фробениуса «Эпоха солнечного бога» и, наконец, труды Абрахама, Ранка, Риклина, Джонса, Фрейда, Мэдера, Зильберера и Шпильрейн[124], а также на мои собственные исследования, изложенные в работе «Символы трансформации».

[479] После этих общих размышлений, которые я привожу здесь по теоретическим соображениям, но которые, естественно, не были частью лечения, вернемся к анализу и посмотрим, что может рассказать нам о своем сновидении сам ребенок. Излишне говорить, что девочке было позволено говорить о своем сне так, как она хотела, без всякого влияния со стороны аналитика. Прежде всего она ухватилась за тему укуса и объяснила, что однажды женщина, у которой родился ребенок, сказала ей, что может показать место, куда ее клюнул аист. Этот образ является в Швейцарии вариантом широко распространенной символики совокупления и рождения. Здесь мы имеем совершенный параллелизм между нашей интерпретацией и ассоциациями девочки: первая ассоциация, которую она привела в отсутствие всякого влияния со стороны, восходит к проблеме, которую мы предположили выше на теоретических основаниях. Я знаю, что бесчисленные случаи, опубликованные в психоаналитической литературе и определенно не навязанные извне, не смогли убедить наших критиков в том, что мы вовсе не внушаем пациентам свои интерпретации. Этот случай тоже не убедит никого из тех, кто твердо намерен приписывать нам грубые ошибки новичков – или, что еще хуже, обвинять в фальсификации.

[480] После этой первой ассоциации пациентку спросили, какие мысли у нее вызывает образ волка. Она ответила: «Я думаю о своем отце, когда он сердится». Это также полностью совпадает с нашими теоретическими рассуждениями. Можно возразить, что мы привели эти аргументы специально для этой цели, а потому они не имеют общей силы. Полагаю, это возражение отпадает само собой, если человек обладает необходимыми психоаналитическими и мифологическими познаниями. Судить об истинности гипотезы можно только на основании соответствующих знаний, и никак иначе.

[481] Первая ассоциация поставила на место волка аиста; теперь ассоциация к волку приводит нас к отцу. В народном представлении аист символизирует отца, потому что он приносит детей. Очевидное противоречие между сказкой, где волк – это мать, и сном, где волк – это отец, не имеет никакого значения ни для сновидения, ни для сновидицы. Посему мы можем обойтись без подробных объяснений. Я изложил эту проблему бисексуальных символов в своей книге. Как вы знаете, в легенде о Ромуле и Реме оба представителя животного мира, дятел и волчица, вскормившие близнецов, возведены в ранг родителей.

[482] Посему страх перед волком в сновидении – это страх перед отцом. Сновидица объяснила, что она боялась своего отца, потому что он был с ней очень строг. Кроме того, однажды он сказал ей, что плохие сны снятся только тогда, когда мы делаем что-то не так. Девочка спросила отца: «Но что мама делает не так? Ей всегда снятся плохие сны».

[483] В другой раз отец ударил ее, потому что она сосала палец. Она продолжала это делать, несмотря на его запрет. Может быть, это и есть тот грех, который она совершила? Едва ли: сосание пальца было просто анахроничной инфантильной привычкой, малоинтересной в ее возрасте и служащей скорее для того, чтобы рассердить отца. Вынуждая его на применение силы, она облегчала свою совесть от тайного и гораздо более тяжкого «греха»: выяснилось, что она соблазнила нескольких своих сверстниц к взаимной мастурбации.

[484] Именно из-за этих сексуальных интересов девочка и боялась своего отца. Но мы не должны забывать, что сон про волка приснился ей на пятом году жизни. В то время эти половые акты еще не были совершены. Следовательно, мы должны рассматривать историю с другими девочками в лучшем случае как причину ее теперешнего страха, которая, однако, не объясняет боязни отца в прошлом. Тем не менее можно ожидать, что и в прошлом имело место нечто подобное, какое-то бессознательное сексуальное желание, психологически соответствующее только что упомянутому запрещенному акту. Характер и моральная оценка этого поступка, естественно, осознаются ребенком гораздо меньше, чем взрослым. Чтобы понять, что могло произвести на девочку столь сильное впечатление, мы должны спросить, что произошло на пятом году жизни. В том году родился ее младший брат. Стало быть, она уже тогда боялась своего отца. Рассмотренные выше ассоциации показывают нам безошибочную связь между ее сексуальными интересами и страхом.

[485] Проблема секса, которую природа связывает с позитивным чувством удовольствия, предстает в сновидении о волке в виде страха, очевидно, из-за сурового отца, отстаивающего нравственное воспитание. Таким образом, сновидение стало первой впечатляющей манифестацией сексуальной проблемы, вызванной недавним рождением младшего брата; по опыту мы знаем, что при таких обстоятельствах у детей обычно и возникают все эти вопросы. Но поскольку сексуальная проблема всегда связана с историей некоторых приятных физических ощущений, которые воспитание обесценивает как «дурные привычки», она, по всей вероятности, могла проявиться только под личиной моральной вины и страха.

[486] Это объяснение, каким бы правдоподобным оно ни было, кажется мне поверхностным и неадекватным. В этом случае мы списываем все затруднения на моральное воспитание, исходя из недоказанного предположения о том, что воспитание может вызывать невроз. При этом мы игнорируем тот факт, что люди, вовсе не получившие никакого морального воспитания, тоже становятся невротиками и страдают болезненными страхами. Более того, моральный закон – это не просто зло, которому нужно противостоять, но необходимость, порожденная внутренними потребностями человека. Моральный закон есть не что иное, как внешнее проявление врожденного стремления человека к господству и контролю над собой. Влечение к доместикации и цивилизации теряется в туманных, непостижимых глубинах эволюционной истории человека и не может быть следствием законов, навязанных извне. Человек сам, повинуясь своим инстинктам, создал свои законы. Мы никогда не поймем причин страха и подавления сексуальной проблемы в ребенке, если будем принимать во внимание только моральную сторону воспитания. Истинные причины лежат гораздо глубже, в самой человеческой природе – в трагическом конфликте между природой и культурой или между индивидуальным сознанием и коллективным чувством.

[487] Естественно, было бы бессмысленно давать ребенку представление о философских аспектах проблемы; это, конечно, не возымело бы ни малейшего эффекта. Для ребенка совершенно достаточно, если мы убедим его, что в интересе к продолжению рода нет ничего предосудительного. Девочке объяснили, как много удовольствия и любопытства в ней вызывает проблема рождения и что ее беспочвенный страх есть не что иное, как то же удовольствие, но превращенное в свою противоположность. К истории мастурбации аналитик отнесся с терпимостью и пониманием, и дискуссия на эту тему ограничилась привлечением внимания девочки к бесцельности ее действий. В то же время ей объяснили, что сексуальные акты главным образом служили выходом для любопытства, которое она могла удовлетворить другим, более подходящим способом. Ее сильный страх перед отцом выражал не менее сильную экспектацию, которая из-за рождения младшего брата была тесно связана с проблемой репродукции. Эти объяснения оправдывали интерес девочки. На этом бо́льшая часть морального конфликта была исчерпана.

[488] Во время четвертой беседы девочка была мила и доверчива. Прежняя сдержанность и натянутость исчезли без следа. Она пересказала сновидение, которое приснилось ей после последнего сеанса: «Я выше церковного шпиля и могу заглянуть в каждый дом. У моих ног совсем маленькие дети, крошечные, как цветочки. Подходит полицейский. Я говорю ему: „Если ты посмеешь сделать хоть одно замечание, я возьму твою саблю и отрублю тебе голову“».

[489] В ходе анализа сновидения девочка заметила: «Если бы я была выше папы, он бы меня слушался». Она сразу связала полицейского с отцом, который был военным и у которого, конечно, была сабля. Сон явно представляет собой осуществление желания. Во сне девочка намного больше своего отца, и если он осмелится сделать ей замечание, то будет обезглавлен. Кроме того, сновидение исполняет естественное желание ребенка быть «большим», то есть взрослым, и иметь детей, которые играли бы у его ног. В этом сне девочка преодолевает свой страх перед отцом; на основании этого мы можем ожидать значительного увеличения личной свободы и чувства безопасности.

[490] С теоретической точки зрения мы можем рассматривать этот сон как яркий пример компенсаторного значения и телеологической функции сновидений. Такой сон должен оставить после себя повышенное чувство значимости собственной личности, очень важного для личного благополучия. Не имеет значения, что символика не была понятна сознанию ребенка, ибо эмоциональное воздействие символов не зависит от сознательного восприятия. Скорее, это вопрос интуитивного знания, источника, из которого все религиозные символы черпают свою действенность. Здесь не требуется никакого сознательного понимания; они воздействуют на психику верующего через интуицию.

[491] Девочка рассказала следующий сон, который приснился ей в промежутке между сеансами: «Я стояла со всей семьей на крыше. Окна домов на другой стороне долины горели, как огонь. В них отражалось восходящее солнце. Вдруг я увидела, что дом на углу нашей улицы действительно горит. Пламя подбиралось все ближе и ближе и охватило наш дом. Я выбежала на улицу, а мама бросала мне всякие вещи. Я подставила фартук, и среди прочих предметов она бросила мне куклу. Я видела, что камни нашего дома горели, но дерево оставалось нетронутым».

[492] Анализ этого сновидения представлял особые трудности и занял два сеанса. Я зашел бы слишком далеко, если бы стал описывать весь материал, который выявил этот сон; я ограничусь наиболее существенным. Значимые ассоциации начались со своеобразного образа горящих камней, но не дерева. Иногда следует, особенно при более длительных снах, выделить наиболее яркие образы и в первую очередь проанализировать их. Это не общее правило, однако в данном случае оно вполне оправдано в силу практической необходимости сократить изложение.

[493] «Это странно, как в сказке», – сказала пациентка об этом образе. Ей показали на примерах, что сказки всегда имеют смысл. «Но не все сказки, – возразила она. – Например, сказка о Спящей красавице. Какой в ней смысл?» Ей объяснили, что Спящей красавице пришлось проспать сто лет, прежде чем ее расколдовали. Спасти ее мог лишь тот, кто преодолел все трудности и смело прорвался сквозь колючую изгородь. Иными словами, человеку часто приходится долго ждать, прежде чем его заветное желание исполнится.

[494] Это объяснение отвечало уровню понимания ребенка, а с другой стороны, вполне соответствовало истории этого сказочного мотива. Сказка о Спящей красавице имеет очевидные связи с древним мифом о весне и плодородии и в то же время содержит проблему, которая удивительно близка психологической ситуации одиннадцатилетней девочки, несколько опережавшей в своем развитии. Данный мотив принадлежит целому циклу легенд, в которых герой спасает деву, охраняемую драконом. Не желая вдаваться в толкование этого мифа, я тем не менее хотел бы подчеркнуть его астрономические или метеорологические составляющие, ясно изложенные в «Эдде». Земля в образе девы находится в плену у зимы и покрыта льдом и снегом. Юное весеннее солнце, огненный герой, растапливает снег и лед и освобождает ее из морозной темницы, где она долго томилась в ожидании своего избавителя.

[495] Эта ассоциация была выбрана маленькой девочкой просто как пример сказки без смысла, а не как прямая ассоциация со сновидческим образом горящего дома. По этому поводу она только заметила: «Странно, как в сказке», – имея в виду невозможное, ибо чтобы камни горели, совершенно невероятно, бессмысленно и похоже на сказку. Ей объяснили, что «невозможно» и «похоже на сказку» лишь отчасти тождественны, поскольку в сказках действительно заключен глубокий смысл. Хотя данная конкретная сказка, судя по тому, как она была упомянута, на первый взгляд не имеет никакого отношения к сновидению, она заслуживает особого внимания, ибо появилась во время анализа сновидения. Бессознательное подсказало именно этот пример; очевидно, он не случаен, но каким-то образом характерен для текущей ситуации. Анализируя сновидения, мы должны обращать пристальное внимание на эти кажущиеся случайности, ибо в психологии не бывает слепых случайностей, хотя мы и склонны считать их таковыми. Вы можете часто услышать это возражение от наших критиков, но для истинно научного ума существуют только причинно-следственные связи и никаких случайностей. Если девочка выбрала в качестве примера «Спящую красавицу», мы должны заключить, что для этого была какая-то фундаментальная причина в психологии ребенка. В нашем случае причиной было сравнение или частичное отождествление себя со Спящей красавицей; иными словами, в психике девочки существовал комплекс, который нашел выражение в мотиве «Спящей красавицы». Объяснение, данное ребенку, учитывало этот вывод.

[496] Тем не менее наша пациентка продолжала сомневаться в том, что сказки имеют смысл. В качестве другого примера непонятной сказки она привела Белоснежку, спавшую мертвым сном в стеклянном гробу. Нетрудно заметить, что «Белоснежка» принадлежит к тому же циклу мифов, что и «Спящая красавица», а также содержит более явные указания на миф о временах года. Выбранный ребенком мифологический материал указывает на интуитивное сравнение с землей, скованной зимней стужей и томящейся в ожидании спасительного весеннего солнца.

[497] Второй пример подтверждает первый. Едва ли можно утверждать, что второй пример, подчеркивающий значение первого, внушен его объяснением, предложенным аналитиком. Тот факт, что девочка привела «Белоснежку» в качестве другой бессмысленной сказки, свидетельствует о том, что она не осознавала тождества «Белоснежки» и «Спящей красавицы». Стало быть, мы можем предположить, что «Белоснежка» возникла из того же бессознательного источника, что и «Спящая красавица», а именно из комплекса, связанного с ожиданием грядущих событий. Эти события можно сравнить с освобождением земли из зимнего плена и оплодотворением ее лучами весеннего солнца. Как известно, с древнейших времен оплодотворяющее весеннее солнце ассоциировалось с символом быка, животного, олицетворяющего могущественную детородную силу. Хотя мы еще не видим связи между этими выводами и сновидением, мы запомним их и продолжим анализ.

[498] В следующем сновидческом образе девочка ловит куклу в передник. Первая ассоциация говорит нам, что ее отношение и вся ситуация напомнили ей знакомую картину: над деревней летит аист; внизу стоят маленькие девочки, которые подставляют свои передники и кричат аисту, чтобы он принес им ребенка. Пациентка добавила, что сама давно мечтала о маленьком братике или сестренке. Этот материал явно связан с уже рассмотренными мифологическими мотивами. Очевидно, что сновидение действительно касалось проблемы пробуждения репродуктивного инстинкта. Разумеется, об этих связях ребенку не сказали.

[499] Затем, после паузы, пришла следующая ассоциация: «Однажды, когда мне было пять лет, я легла на дорогу, и по моему животу проехал велосипед». Эта в высшей степени невероятная история оказалась, как и следовало ожидать, фантазией, превратившейся в парамнезию. Ничего подобного никогда не было, но, с другой стороны, мы узнаем, что в школе девочки часто ложились поперек друг друга и топтали друг друга ногами.

[500] Всякий, кто читал анализы детей, опубликованные Фрейдом и мною[125], узнает в этой детской игре тот же базовый мотив топтания, который, как мы полагаем, должен иметь сексуальную подоплеку. Эту точку зрения, продемонстрированную в наших предыдущих трудах, подтверждала следующая ассоциация: «Мне бы хотелось настоящего ребеночка, а не куклу».

[501] Весь этот в высшей степени примечательный материал, выявленный фантазией об аисте, указывает на типичные начала детской сексуальной теории и в то же время показывает нам точку, вокруг которой вращались фантазии маленькой девочки.

[502] Возможно, вам будет интересно узнать, что мотив топтания можно найти в мифологии. Доказательства этому я привел в книге о либидо. Использование инфантильных фантазий в сновидении, парамнезия о велосипедисте и напряженное ожидание, выраженное в мотиве «Спящей красавицы», – все это свидетельствует о том, что внутренний интерес ребенка сосредоточен на определенных проблемах, требующих решения. Вероятно, тот факт, что проблема деторождения привлекла либидо, и был причиной снижения интереса к учебе, вследствие чего девочка начала отставать. Насколько сильно эта тема привлекает девочек двенадцати и тринадцати лет, я показал в своей статье «Вклад в психологию слухов». Данная проблема является причиной пошлых разговоров среди детей и взаимных попыток просвещения, которые, естественно, оказываются весьма гадливыми и пагубно сказываются на воображении ребенка. Даже самая тщательная защита не может помешать ему в один прекрасный день открыть великую тайну, и, вероятно, самым грязным способом. Для детей было бы гораздо лучше узнавать о фактах жизни своевременно, от близких взрослых, а не от товарищей по играм.

[503] Эти и другие признаки указывали на то, что пришло время для определенного сексуального просвещения. Девочка внимательно слушала, а потом серьезно спросила: «Значит, я действительно не могу иметь ребенка?» После этого вопроса ей объяснили понятие половой зрелости.

[504] Девочка заметила, что прекрасно понимает, почему у нее еще не может быть ребенка, а потому отказывается от всякой мысли о нем. Но на этот раз она произвела нехорошее впечатление. Оказалось, что она солгала своему учителю. Она опоздала в школу и сказала, что утром куда-то ходила с отцом. В действительности же она просто не пожелала встать вовремя. Она солгала, потому что боялась потерять расположение учителя, если скажет правду. Это внезапное нравственное поражение требует объяснения. Согласно принципам психоанализа, внезапная и выраженная слабость может возникнуть только тогда, когда анализанд не делает из анализа необходимых в данный момент выводов, но по-прежнему допускает другие возможности. В нашем случае это означает, что, хотя анализ, по-видимому, вывел либидо на поверхность, в результате чего появилась возможность личностного роста, приспособления по той или иной причине не произошло, и либидо соскользнуло на старый регрессивный путь.

[505] Во время восьмой беседы оказалось, что это действительно так. Наша пациентка утаила важную подробность относительно своих представлений о сексе, которая противоречила объяснению половой зрелости, предложенному аналитиком. Она не упомянула о распространенном в школе слухе, что девочка одиннадцати лет родила ребенка от мальчика того же возраста. Этот слух оказался беспочвенным; это была фантазия, исполнение тайных желаний девочек этого возраста. Слухи часто зарождаются именно таким образом, как я показал в своей статье о психологии слухов. Они транслируют бессознательные фантазии и в этой своей функции соответствуют сновидениям и мифам. Упомянутый слух открывал еще одну возможность: ей не нужно было ждать, она могла родить ребенка уже в одиннадцать лет. Противоречие между слухом и объяснением аналитика вызвало сопротивление последнему, в результате чего оно немедленно подверглось обесцениванию. Вместе с ним утратила значение и вся остальная информация, временно породив сомнения и неуверенность. Затем либидо вернулось на прежний путь и стало регрессивным. Произошел рецидив.

[506] Девятый сеанс внес некоторые важные дополнения в историю сексуальной проблемы. Сначала девочка пересказала знаменательный фрагмент одного сновидения: «Я была с другими детьми на поляне в лесу. Вокруг росли красивые, пушистые елки. Пошел дождь, загремел гром, и стало совсем темно. И вдруг я увидела в небе аиста».

[507] Прежде чем приступить к анализу этого сновидения, я должен упомянуть о параллелях с некоторыми мифологическими представлениями. Для любого, кто знаком с работами Адальберта Куна и Штейнталя, на которые недавно обратил внимание Абрахам, любопытное сочетание грозы и аиста отнюдь не удивительно. С древности гроза олицетворяла акт оплодотворения земли; сожительство Отца-Неба и Матери-Земли, где молния берет на себя роль крылатого фаллоса. Аист в полете – это то же самое, крылатый фаллос, и его психосексуальное значение известно каждому ребенку. Однако психосексуальное значение грозы известно не всем, и уж точно оно не было известно нашей маленькой пациентке. В свете всей психологической констелляции, описанной выше, аисту, несомненно, должна быть дана психосексуальная интерпретация. Тот факт, что гроза связана с аистом и, как и он, имеет психосексуальное значение, поначалу трудно принять. Но если мы вспомним, что психоаналитическое исследование уже обнаружило огромное количество сугубо мифологических связей в бессознательных психических продуктах, мы можем заключить, что психосексуальная связь между двумя этими образами присутствует и в этом случае. Из опыта мы знаем, что те бессознательные слои, которые когда-то породили мифологические образования, все еще активны у современного человека и неизменно продуктивны. Только продуктивность их ограничена сновидениями и симптоматологией неврозов и психозов, ибо поправки, вносимые реальностью, в современном разуме настолько сильны, что препятствуют их проецированию на реальный мир.

[508] Вернемся к анализу сновидения. Ассоциации, которые привели к сердцу этого образа, начались с дождя во время грозы. Девочка сказала: «Я думаю о воде… мой дядя утонул в воде… должно быть, ужасно застрять в воде вот так, в темноте… А почему малыш не тонет? Он пьет воду, которая находится в животе? Странно, когда я болела, мама посылала мою воду доктору. Я думала, он смешает ее с чем-нибудь вроде сиропа, из которого растут дети, и маме придется это выпить».

[509] В этой цепочке ассоциаций мы с несомненной ясностью видим, что ребенок связывает психосексуальные идеи, особенно представления об оплодотворении, с дождем во время грозы.

[510] Здесь мы снова обнаруживаем тот знаменательный параллелизм между мифологией и индивидуальными фантазиями наших дней. Этот ряд ассоциаций настолько богат символическими связями, что о них можно было бы написать целую диссертацию. Символизм утопления блестяще истолкован самим ребенком как фантазия о беременности – объяснение, которое давно приведено в психоаналитической литературе.

[511] Десятый сеанс был посвящен спонтанному описанию ребенком инфантильных теорий об оплодотворении и рождении, которые теперь можно считать исчерпанными. Девочка всегда думала, что моча мужчины попадает в тело женщины и из нее вырастет эмбрион. Следовательно, ребенок с самого начала находится в воде, то есть в моче. Другая версия заключалась в том, что мочу пьют с сиропом, отчего ребенок зарождается в голове. Затем череп вскрывают, чтобы дать младенцу простор для роста, а после родов носят шляпу, чтобы это скрыть. Роды через голову девочка проиллюстрировала небольшим рисунком. Эта идея архаична и в высшей степени мифологична. Достаточно вспомнить рождение Афины Паллады, которая вышла из головы отца. Оплодотворяющее значение мочи тоже мифологично; прекрасные этому доказательства мы находим в «Ригведе», в частности в песнях Рудры[126]. Я также должен упомянуть о другом важном моменте, который подтвердила мать: однажды, задолго до анализа, девочка сообщила, что видела попрыгунчика, танцующего на голове ее младшего брата – фантазия, которая вполне могла стать источником этой теории рождения.

[512] Рисунок имел удивительное сходство с некоторыми артефактами, найденными у батаков на Суматре. Они называются магическими жезлами и состоят из нескольких фигур, поставленных одна на другую. Объяснение, которое батаки дают своим жезлам и которое многими считается нелепым, замечательно согласуется с менталитетом ребенка, все еще находящегося в плену инфантильных уз. Батаки утверждают, что эти наложенные друг на друга фигуры – совершившие инцест члены семьи, которые были обвиты одной змеей и смертельно ужалены другой. Это объяснение параллельно предположениям нашей маленькой пациентки, ибо и ее сексуальные фантазии, как мы видели из первого сна, вращались вокруг отца. Здесь, как и у батаков, главным условием являются инцестуальные отношения.

[513] Согласно третьей теории, ребенок растет в кишечнике. Эта версия имела свою собственную симптоматическую феноменологию, полностью согласующуюся с теорией Фрейда. Действуя в соответствии со своей фантазией о том, что дети рождаются через рот, девочка часто пыталась вызвать тошноту и рвоту, а в уборной регулярно упражнялась в настоящих потугах с тем, чтобы вытолкнуть ребенка. В этой ситуации неудивительно, что первыми и наиболее важными симптомами очевидного невроза были симптомы тошноты.

[514] Теперь мы продвинулись в нашем анализе достаточно далеко и можем взглянуть на весь случай в целом. За невротическими симптомами мы обнаружили сложные эмоциональные процессы, которые, несомненно, связаны с этими симптомами. Если на основании столь ограниченного материала допустимо делать общие выводы, мы можем реконструировать течение невроза следующим образом.

[515] При постепенном приближении половой зрелости либидо девочки сформировало в ней не столько объективную, сколько эмоциональную установку по отношению к действительности. Она влюбилась в своего учителя; это сентиментальное потворство мечтательным фантазиям, очевидно, сыграло более значимую роль, нежели мысль об усилиях, которых требовала такая любовь. В результате она стала рассеянной, и ее успеваемость снизилась. Это испортило ее прежние хорошие отношения с учителем. Он стал нетерпелив, а девочка, которая была слишком требовательна в силу домашней обстановки, обиделась на него вместо того, чтобы попытаться учиться лучше. Как следствие, ее либидо отвернулось и от учителя, и от учебы и впало в характерную для него навязчивую зависимость от бедного мальчика, который всячески старался использовать эту ситуацию в своих интересах. Последнее вполне закономерно: когда индивид сознательно или бессознательно позволяет своему либидо отступить от необходимой задачи, неиспользованное (так называемое «вытесненное») либидо провоцирует всевозможные случайности как внутри, так и снаружи – симптомы, которые навязываются ему самым неприятным образом. В этих условиях нежелание девочки ходить в школу воспользовалось первой попавшейся возможностью, которая вскоре представилась в лице другой девочки, которую отправили домой из-за плохого самочувствия. Наша пациентка просто это скопировала.

[516] Вне школы путь в мир фантазий был открыт. Вследствие регрессии либидо фантазии, порождающие симптомы, пробудились и обрели влияние, которого они никогда не имели прежде, ибо никогда прежде не играли столь важной роли. Теперь же они несли в себе значимое содержание и сами казались истинной причиной регрессии либидо. Можно сказать, что девочка, с ее фантазийной натурой, слишком тесно связывала учителя с отцом и, как следствие, развила против него инцестуальное сопротивление. Тем не менее, как я уже объяснял ранее, проще и более вероятно предположить, что ей было временно удобно видеть в учителе отца. Поскольку она предпочитала следовать тайным побуждениям пубертатного периода, а не своим обязательствам перед школой и учителем, она позволила своему либидо обратиться на маленького мальчика, от которого, как мы видели в анализе, надеялась получить определенную тайную выгоду. Даже если бы анализ показал, что девочка в самом деле испытывала инцестуозное сопротивление по отношению к учителю вследствие переноса имаго отца, это сопротивление было бы не чем иным, как впоследствии раздутыми фантазиями. В любом случае первопричиной были лень или удобство, или, выражаясь более научным языком, принцип наименьшего сопротивления.

[517] Мимоходом замечу следующее. На мой взгляд, есть веские основания предполагать, что регрессию к детским фантазиям не всегда можно объяснить совершенно законным интересом к сексуальным процессам и их неизвестной природе. Те же самые регрессивные фантазии мы находим даже у взрослых, которые знают о сексе все. У меня также сложилось впечатление, что во время анализа молодые люди часто стараются сохранить свое мнимое невежество, несмотря на все попытки их просветить, с целью направить внимание именно в ту сторону, а не на задачу адаптации. Хотя у меня нет никаких сомнений в том, что дети действительно эксплуатируют свое реальное или притворное невежество, следует подчеркнуть, что молодые люди имеют право быть надлежащим образом просвещенными по сексуальным вопросам. Как я уже говорил, для многих детей было бы гораздо полезнее, если бы это делалось дома в пристойной и разумной форме.

[518] Анализ показал, что независимо от прогрессивного развития жизни ребенка началось регрессивное движение, вызвавшее невроз, разобщенность с самим собой. Следуя этой регрессивной тенденции, анализ обнаружил острое сексуальное любопытство, вращающееся вокруг определенных, вполне конкретных проблем. Либидо, запутавшееся в лабиринте фантазий, снова стало пригодным, как только девочка, благодаря соответствующим разъяснениям, освободилась от бремени ошибочных инфантильных фантазий. Кроме того, это открыло ей глаза на ее собственную установку по отношению к реальности и позволило лучше понять свои истинные возможности. В результате она смогла объективно и критически взглянуть на свои незрелые, подростковые фантазии и отказаться от этих и всех других невозможных желаний, направив свое либидо на положительную цель – учебу и возвращение расположения учителя. Анализ принес ей душевное спокойствие, а также содействовал заметному повышению успеваемости в школе; сам учитель подтвердил, что девочка вскоре стала лучшей ученицей в его классе.

[519] В принципе этот анализ ничем не отличается от анализа взрослого человека. Только сексуальное просвещение было бы опущено, но его место заняло бы нечто очень похожее, а именно разъяснение инфантилизма прежнего отношения к действительности, а также способов приобретения другой, более разумной установки. Анализ – это утонченная техника сократовской майевтики, которая не боится углубляться в самые темные невротические фантазии.

[520] Надеюсь, с помощью этого весьма сжатого примера мне удалось дать вам некоторое представление не только о фактическом ходе лечения и технических трудностях, но также о красоте и бесконечных проблемах человеческой психики. Я намеренно подчеркнул некоторые параллели с мифологией, дабы наметить другие потенциальные области применения психоаналитических выводов. В то же время я хотел бы указать на последствия этого открытия. Заметное преобладание мифологических элементов в психике ребенка дает нам понять, как индивидуальный разум постепенно развивается из «коллективного разума» раннего детства. Очевидно, именно этот механизм лег в основу древней теории о состоянии совершенного знания до и после индивидуального существования.

[521] Мифологические отсылки, которые мы находим у детей, также встречаются при dementia praecox и в сновидениях. Последние представляют собой широкое и плодотворное поле для сравнительных психологических исследований. Отдаленная цель, к которой ведут эти изыскания, – филогения разума, который, подобно телу, достиг своей нынешней формы путем бесконечных преобразований. Рудиментарные органы, еще сохранившиеся в нашем разуме, могут быть обнаружены вполне действующими в других психических вариантах, а также при некоторых патологических состояниях.

[522] Эти соображения отражают нынешнее положение наших исследований, а также те наблюдения и рабочие гипотезы, которые определяют характер моих собственных настоящих и будущих трудов. Я попытался изложить некоторые взгляды, которые расходятся с гипотезами Фрейда, не как противоположные концепции, а как иллюстрации органического развития основных идей, введенных им в науку. Было бы неразумно препятствовать научному прогрессу, занимая противоположную позицию и используя совершенно иную терминологию – это привилегия единиц; но даже они оказываются вынужденными через некоторое время спуститься со своего одинокого пьедестала и вновь встать на путь медленного познания, коим следует основная масса ученых. Надеюсь также, что мои критики не обвинят меня в том, будто мои гипотезы взяты из ниоткуда. Я бы никогда не осмелился отвергнуть существующие теории, если бы сотни наблюдений не доказали мне, что мои взгляды полностью выдерживают проверку на практике. Не следует возлагать больших надежд на результаты какой-либо научной работы, и все же я верю: если она найдет свой круг читателей, то внесет важный вклад в прояснение различных недоразумений и устранение препятствий, блокирующих путь к лучшему пониманию психоанализа. Конечно, моя работа не может заменить психоаналитический опыт. Всякому, кто желает высказать свое мнение по этим вопросам, надлежит изучать своих больных столь же тщательно, как это делает психоаналитическая школа.

X

Общие аспекты психоанализа

Первоначально работа была написана на немецком языке под названием «Allgemeine Aspekte der Psychoanalyse», затем переведена на английский язык и прочитана в виде доклада на собрании Психолого-медицинского общества в Лондоне 5 августа 1913 года. Опубликована в том же году в «Трудах» Общества, переиздана в составе сборника «Избранные статьи по аналитической психологии» (Лондон, 1916–1917 / Нью-Йорк, 1920). В настоящем издании публикуется перевод с немецкой авторской рукописи.

[523] Психоанализ сегодня – столько же наука, сколько и технический прием. С течением времени из этого приема развилась новая психологическая наука, которую можно назвать «аналитической психологией». Я охотно использовал бы вместо этого название, предложенное Блейлером, «глубинная психология», если бы такого рода психология имела дело исключительно с бессознательным.

[524] Психологи и врачи в целом мало знакомы с этой конкретной отраслью психологии в силу того, что ее технические основы им еще сравнительно неизвестны. Основная причина такого положения дел заключается в том, что новый метод имеет преимущественно психологическую природу, а потому не относится ни к сфере медицины, ни к сфере философии. Медик, как правило, плохо разбирается в психологии, а философ не обладает познаниями в области медицины. Следовательно, отсутствует подходящая почва, в которой можно было бы взрастить дух нового метода. Более того, сам метод представляется многим настолько произвольным, что они никак не могут примирить его со своей научной совестью. Формулировки Фрейда, основателя этого метода, подчеркивали сексуальные факторы; это вызвало сильное предубеждение и оттолкнуло многих ученых. Излишне говорить, что подобную антипатию нельзя считать достаточным логическим основанием для отказа от чего-либо. Кроме того, в психоанализе много говорится о конкретных случаях, но мало – о принципах. Это также естественным образом привело к тому, что метод плохо понимают и потому считают ненаучным. Последнее объясняется просто: если мы не признаем научного характера метода, мы не можем признать научного характера и его результатов.

[525] Прежде чем обсуждать принципы психоаналитического метода, я должен упомянуть о двух распространенных предубеждениях против него. Первое состоит в том, что психоанализ есть не что иное, как углубленная и сложная форма анамнеза. Всем известно, что анамнез основывается на свидетельствах семьи пациента, а также на его собственных сознательных знаниях о себе, озвученных в ответ на прямые вопросы. Психоаналитик, естественно, составляет анамнез так же тщательно, как и любой другой специалист. Однако анамнез – всего лишь история пациента, которую не следует путать с самим анализом. Анализ – это сведение фактических содержаний сознания, якобы случайных по своей природе, к их психологическим детерминантам. Данный процесс не имеет ничего общего с анамнестической реконструкцией истории болезни.

[526] Второе предубеждение, основанное, как правило, на поверхностном знакомстве с психоаналитической литературой, состоит в том, что психоанализ – это метод суггестии, или внушения, посредством которого в мозг пациента внедряется некое систематическое учение, несущее исцеление в духе ментальных практик или христианской науки. Многие аналитики, особенно те, кто долгое время практиковал психоанализ, ранее пользовались суггестивной терапией, а потому прекрасно знают, что представляет собой внушение. Они знают, что метод работы психоаналитика диаметрально противоположен методу работы гипнотизера. В отличие от суггестивной терапии психоанализ не пытается навязать пациенту что-либо, чего тот не видит сам и не находит правдоподобным в рамках собственных представлений. Сталкиваясь с постоянной потребностью невротика в советах и указаниях, аналитик стремится вывести его из этой пассивной позиции и заставить применять собственный здравый смысл и критическое мышление с тем, чтобы подготовить его к самостоятельной жизни. Нас часто обвиняли в том, будто мы навязываем пациентам интерпретации, причем зачастую абсолютно произвольные. Хотел бы я, чтобы один из этих критиков попробовал навязать произвольные интерпретации моим пациентам! Многие из них – люди тонкого ума и высокой культуры, нередко мои коллеги. Невозможность подобного предприятия обнаружилась бы весьма скоро. В психоанализе мы всецело зависим от пациента и от его способности к суждению, ибо анализ по самой своей природе состоит в том, чтобы помочь больному познать самого себя. Принципы психоанализа столь сильно отличаются от принципов суггестивной терапии, что в данном отношении эти два метода несопоставимы.

[527] Также предпринимались попытки сравнить психоанализ с рациональной психотерапией Дюбуа[127]. Однако и это сопоставление не выдерживает критики, ибо психоаналитик старательно избегает любых рассуждений и споров с пациентами. Разумеется, он выслушивает и принимает к сведению сознательные проблемы и конфликты больного, но отнюдь не с целью удовлетворить его желание получить совет или наставление относительно своего поведения. Проблемы невротика нельзя решить советами и логическими рассуждениями. Я не сомневаюсь, что добрый совет в нужное время может привести к хорошим результатам, но я не понимаю, как можно серьезно верить в то, что психоаналитик всегда будет способен дать добрый совет в нужное время. Природа невротического конфликта часто (даже обычно) такова, что посоветовать что-либо не представляется возможным. Кроме того, хорошо известно, что пациент ищет совета только с тем, чтобы сбросить с себя бремя ответственности и опереться на мнение более высокого авторитета. Что касается рассуждений и убеждений, то их эффект как терапевтического метода так же мало подлежит сомнению, как и эффект гипноза. Здесь я лишь хочу подчеркнуть их принципиальное отличие от психоанализа.

[528] В противоположность всем предшествующим методам психоанализ стремится преодолеть расстройства невротической психики не с помощью сознания, а через бессознательное. В этой работе мы, естественно, нуждаемся в сознательных содержаниях, ибо только так мы можем достичь бессознательного. Исходный сознательный материал обеспечивает анамнез. Во многих случаях анамнез дает ценные подсказки, благодаря которым психическое происхождение симптомов становится ясным больному. Это, конечно, необходимо только тогда, когда он убежден в органическом происхождении своего невроза. Но даже в тех случаях, когда пациент с самого начала сознает психическую природу своей болезни, критический разбор анамнеза может оказаться весьма полезным, ибо он раскрывает психологический контекст, который больной прежде не замечал. Нередко таким способом удается выявить проблемы, требующие специального обсуждения. Иногда подобная работа занимает несколько сеансов. Прояснение сознательного материала завершается, когда ни аналитик, ни пациент больше не могут привнести в него что-либо важное. При самых благоприятных обстоятельствах это сопровождается формулированием проблемы, которая зачастую оказывается неразрешимой.

[529] В качестве примера рассмотрим следующий случай: человек, который ранее был совершенно здоров, в возрасте от тридцати пяти до сорока лет внезапно заболевает неврозом. Его положение обеспечено, у него есть жена и дети. Параллельно с неврозом у него развивается сильнейшее сопротивление своей профессиональной деятельности. По его словам, первые симптомы невроза проявились, когда он столкнулся с определенными сложностями в своей карьере, и с каждым последующим затруднением только усугублялись. Мимолетные улучшения наблюдались всякий раз, когда удача оказывалась на его стороне. Критическое обсуждение анамнеза позволило выявить ключевую проблему, которая состояла в следующем: пациент сознавал, что может работать лучше и что полученное таким образом удовлетворение приведет к столь желанному улучшению его невротического состояния. Однако он не мог работать эффективнее вследствие сильного сопротивления, которое вызывало в нем само дело. С рациональной точки зрения данная проблема неразрешима. Посему психоаналитическое лечение должно начинаться с этой критической точки – сопротивления работе.

[530] Возьмем другой случай. У сорокалетней женщины, матери четверых детей, развился невроз спустя четыре года после смерти одного из них. Новая беременность и рождение еще одного ребенка привели к значительному улучшению ее состояния. Это внушило ей уверенность в том, что, будь у нее еще один ребенок, ее состояние улучшилось бы еще больше. Поскольку она знала, что больше не может иметь детей, она решила посвятить себя филантропической деятельности. Однако это занятие не приносило ей ни малейшего удовлетворения. Вместе с тем всякий раз, когда ей удавалось чем-то живо заинтересоваться, пусть даже ненадолго, ей тут же становилось лучше. К несчастью, она была не в состоянии найти что-либо, что вызвало бы у нее длительный интерес и принесло удовлетворение. Рациональная неразрешимость проблемы очевидна. В данном случае психоаналитику прежде всего необходимо выяснить, что именно мешает пациентке развить иные интересы, помимо страстного желания иметь ребенка.

[531] Поскольку мы не можем заранее знать решение таких проблем, мы вынуждены искать подсказки в индивидуальности пациента. Ни сознательные расспросы, ни рациональные советы не могут помочь нам в обнаружении этих подсказок, ибо препятствия, которые мешают нам найти их, скрыты от сознания больного. Таким образом, не существует единого, универсального способа преодоления бессознательных препятствий. Единственное правило, которое диктует психоанализ в этом отношении, таково: пусть пациент озвучивает все, что приходит ему в голову. Аналитик же должен внимательно следить за всем, что говорит пациент, и принимать это к сведению, не пытаясь навязать больному собственное мнение. Первый пациент, например, начал говорить о своей семейной жизни, которую до сих пор мы считали абсолютно нормальной. Теперь же оказывается, что он испытывает трудности в отношениях с женой и совершенно ее не понимает. Аналитик не может не заметить, что, очевидно, профессиональная деятельность больного отнюдь не единственная его проблема, и что его отношение к жене также требует рассмотрения. Это запускает цепочку ассоциаций, связанных с браком. Затем следуют ассоциации, порожденные воспоминаниями о добрачных связях. Пациент подробно описывает свои переживания в тот период; все они указывают на то, что больной весьма своеобразно вел себя в близких отношениях с женщинами и что это своеобразие приняло форму детского эгоизма. Подобная точка зрения является для него совершенно новой и неожиданной и объясняет многие его любовные неудачи.

[532] Разумеется, мы не всегда можем добиться столь успешных результатов, всего-навсего позволив больному говорить; лишь у немногих пациентов психический материал лежит так близко к поверхности. Более того, многие больные не готовы свободно говорить о том, что с ними происходит: одни – потому, что им слишком больно рассказывать о своих переживаниях аналитику, которому они, возможно, не вполне доверяют, другие – потому, что не могут вспомнить ничего сколько-нибудь заслуживающего внимания и заставляют себя говорить о вещах, к которым более или менее равнодушны. Безусловно, нежелание говорить по существу не доказывает, что пациент сознательно утаивает некое болезненное содержание; это может происходить совершенно бессознательно. Таким больным часто помогает совет не принуждать себя: достаточно только ухватиться за самую первую мысль, которая приходит им в голову, какой бы незначительной или смешной она ни казалась. В некоторых случаях, впрочем, даже эти инструкции бесполезны, и аналитику приходится прибегать к другим мерам – например, к ассоциативному эксперименту, который обычно дает верную информацию касательно ключевых склонностей пациента в данный момент.

[533] Второй способ – это анализ сновидений; традиционный инструмент психоанализа. Поскольку анализ сновидений вызывает столь сильное противление, краткое изложение его принципов представляется вполне уместным. Толкование сновидений, равно как и придаваемое им значение, непопулярны у широкой общественности. Еще не так давно люди практиковали онейромантию и верили в нее; не так много времени прошло и с тех пор, когда даже самые просвещенные умы находились под властью суеверий. Посему вполне понятно, что наш век все еще питает живой страх перед суевериями, преодоленными лишь частично. Эта нервозность в отношении суеверий в значительной степени объясняет неприятие толкования сновидений, хотя психоанализ никоим образом в этом не виноват. Мы выбираем сновидение в качестве объекта не в силу суеверного восхищения перед ним, а потому, что оно представляет собой психический продукт, неподвластный влиянию сознания. Мы побуждаем пациента к свободным ассоциациям, но этот материал носит слишком скудный, вынужденный характер, а то и вообще не относится к делу. Сновидение – это свободная ассоциация, свободная фантазия; оно возникает не по принуждению и является таким же психическим феноменом, как и всякая ассоциация[128].

[534] Не стану скрывать, что на практике, особенно в начале анализа, полный и идеальный анализ сновидений возможен не всегда. Обычно мы собираем сновидческие ассоциации до тех пор, пока проблема, которую пациент утаивает от нас, не проявится настолько ясно, что он сможет распознать ее сам. Эта проблема затем сознательно прорабатывается до тех пор, пока мы вновь не столкнемся с неразрешимым вопросом.

[535] Здесь внимательный читатель наверняка поинтересуется, что делать, если больной вообще не видит снов. Могу вас заверить, что до сих пор все пациенты – даже те, кто утверждал, что раньше никогда не видел снов, – начинали видеть сны во время анализа. С другой стороны, часто случается так, что пациенты, которые прежде видели яркие сны, внезапно перестают их помнить. В своей работе я придерживаюсь следующего эмпирического и практического правила: даже если пациент не видит снов, его сознание содержит достаточно материала, который он по определенным причинам стремится утаить. Зачастую главная причина такова: «Я нахожусь в руках аналитика и хочу лечиться у него. Но аналитик должен делать свое дело, поэтому в этом отношении я выбираю пассивность». Иногда возникает сопротивление более серьезного характера. В частности, некоторые пациенты, будучи не в состоянии признать в себе определенные нравственные изъяны, проецируют их на аналитика, после чего приходят к логическому заключению, что раз аналитик более или менее нравственно неполноценен, о некоторых неприятных вещах ему сообщать не следует.

[536] Таким образом, если пациент не видит снов с самого начала или же они внезапно прекращаются, он утаивает материал, требующий сознательной проработки. Здесь одним из главных препятствий можно считать отношения между аналитиком и пациентом. Последние могут помешать им обоим, как аналитику, так и пациенту, ясно увидеть ситуацию. Мы не должны забывать, что как аналитик проявляет и должен проявлять пытливый интерес к психологии своего пациента, так и пациент, если он обладает активным умом, нащупывает свой путь в психологию аналитика и занимает соответствующую позицию по отношению к нему. Аналитик слеп к позиции своего пациента в той мере, в какой он не видит самого себя и своих собственных бессознательных проблем. По этой причине я утверждаю, что врачу необходимо самому подвергнуться анализу, прежде чем практиковать его с больными. В противном случае анализ может обернуться сильным разочарованием: при определенных обстоятельствах высока вероятность того, что аналитик зайдет в тупик и потеряет самообладание. Если это происходит, у него есть два пути: либо согласиться с тем, что психоанализ – это бессмыслица, либо признать, что он посадил свое судно на мель. Если вы уверены в собственной психологии, вы можете заверить больного, что он не видит снов потому, что в его сознании еще остался непроработанный материал. Я настаиваю, что в такие моменты уверенность в себе необходима, ибо критика и беспощадные суждения, которые иногда приходится слышать, могут совершенно выбить из колеи того, кто к ним не готов. Непосредственным следствием утраты равновесия со стороны психоаналитика является то, что он начинает спорить со своим пациентом, дабы сохранить свое влияние на него. Это, разумеется, делает всякий дальнейший анализ невозможным.

[537] Как я уже упоминал, в первую очередь сновидения следует использовать как источник материала для анализа. В начале анализа не только не нужно, но иногда и неразумно предлагать так называемое полное толкование сновидения. Полная и воистину исчерпывающая интерпретация крайне затруднительна. Интерпретации, которые иногда можно найти в психоаналитической литературе, очень часто представляют собой однобокие и нередко спорные формулировки. К их числу я отношу и ограниченные сексуальные редукции венской школы. Ввиду многогранности сновидческого материала следует остерегаться всех односторонних формулировок. Именно многогранность смысла сновидения, а не его однозначность, ценна для нас, особенно в начале лечения. Например, вскоре после начала лечения одной моей пациентке приснился следующий сон. Она находится в гостинице в незнакомом городе. Внезапно вспыхивает пожар. Ее муж и отец вместе с ней помогают тушить огонь и спасать людей.

[538] Пациентка – умная, но чрезвычайно скептически настроенная женщина – была убеждена, что анализ сновидений – сущая чепуха. Мне лишь с большим трудом удалось уговорить ее попробовать этот метод хотя бы раз. В качестве отправной точки для ассоциаций я выбрал пожар, самое заметное событие в сновидении. Пациентка сообщила мне, что недавно прочла в газетах, что в Цюрихе сгорела одна гостиница; что она помнит эту гостиницу, потому что когда-то останавливалась там. В гостинице она познакомилась с одним мужчиной, с которым у нее завязался довольно сомнительный любовный роман. В связи с этой историей выяснилось, что у нее было немало подобных приключений, и все они были решительно легкомысленного свойства. Эту важную часть ее прошлого обнаружила самая первая ассоциация. В данном случае было бы бессмысленно объяснять пациентке совершенно очевидный смысл сновидения. Учитывая ее легкомысленное отношение и скептицизм, который был лишь частным его проявлением, она холодно отвергла бы такую попытку. Однако после того как легкомысленность ее поведения была осознана и продемонстрирована ей на материале, который она сама же и предоставила, стал возможен более тщательный анализ последующих сновидений.

[539] По этой причине на начальных этапах целесообразно использовать сновидения для обнаружения критического материала посредством ассоциаций. Это самая лучшая и самая безопасная процедура, особенно для начинающих психоаналитиков. Произвольный перевод сновидений крайне нежелателен. Подобная практика была бы основана на суеверном предположении, будто сновидение несет устоявшееся символическое значение. Но фиксированных символических значений не существует. Некоторые символы действительно повторяются достаточно часто, однако даже в этом случае мы не можем выйти за рамки общих утверждений. Например, было бы ошибкой полагать, что змея, когда она появляется во сне, всегда имеет сугубо фаллическое значение; равным образом нельзя отрицать, что она может обладать этим значением в некоторых случаях. Каждый символ имеет по меньшей мере два значения. Сексуальное значение сновидческих символов – в лучшем случае лишь одно из них. Посему я не могу принять ни исключительно сексуальные толкования, которыми пестрят некоторые психоаналитические публикации, ни интерпретацию сновидений как осуществление желаний, ибо на опыте убедился в однобокости и неадекватности подобных формулировок. В качестве примера приведу очень простой сон одного молодого человека, моего пациента. Ему приснилось, будто он поднимается по лестнице вместе с матерью и сестрой. Когда они оказались на верхней площадке, ему сообщили, что у его сестры будет ребенок.

[540] Сперва я покажу, как, в соответствии с господствующей до сих пор точкой зрения, это сновидение может быть истолковано в сексуальном ключе. Мы знаем, что инцестуальные фантазии играют значительную роль в жизни невротика, поэтому образ матери и сестры может быть понят как намек в этом направлении. «Лестница», как полагают, имеет устоявшееся сексуальное значение: ритмичный подъем символизирует половой акт. Ребенок, которого ждет сестра, есть не что иное, как логическое следствие этих предпосылок. В таком переводе сновидение представляет собой явное исполнение так называемых инфантильных желаний, которые, как известно, составляют важную часть теории сновидений, предложенной Фрейдом.

[541] Я же рассуждал так. Если я говорю, что лестница – это символ полового акта, по какому праву я считаю мать, сестру и ребенка реальными фигурами, а не символическими? Если я придаю символическое значение некоторым сновидческим образам, на каком основании я делаю исключение для других? Если я придаю символическое значение подъему по лестнице, я также обязан придать символическое значение образам матери, сестры и ребенка. Посему я не «переводил» сновидение, а анализировал его. Результат оказался неожиданным. Я приведу ассоциации пациента с отдельными сновидческими образами слово в слово, чтобы вы могли составить собственное мнение об этом материале. Предварительно необходимо упомянуть, что за несколько месяцев до этого молодой человек окончил университет, но не смог выбрать профессию и в конце концов забросил всякие занятия. Развившийся на этой почве невроз принял, среди прочего, ярко выраженную гомосексуальную форму.