Чужое небо

Служить Владимира Иванова направили в Группу советских войск в Германии. О ГДР, как об одной из развитых стран социализма, а также о ГСВГ он уже много слышал и читал. Его путь из Омска в центр Европы был довольно долгим, везли поездом. Он побывал на вокзалах Москвы, Бреста и Дрездена. Он и двое его земляков оказались в небольшом городе Бернбург, расположенном на реке Заале, притоке Эльбы. В нем дислоцировался мотострелковый полк, он находился на окраине города, неподалеку от старой крепости. Территория советского городка была огорожена забором и обнесена колючей проволокой. Первый месяц сибиряк проходил курс молодого бойца, затем новобранцы приняли военную присягу. Иванов ее не принимал, он принял ее еще в стенах военного училища. Для бывшего курсанта первые дни службы больших проблем не приносили. Они начались, как только он попал в третью мотострелковую роту. В ее составе почти семьдесят процентов были выходцы из Кавказа и Средней Азии. Десять молодых солдат, в числе которых была два омича, почти незаметно растворились в общей массе военнослужащих. Иванов, как и его земляк Касаткин, радостно вздохнули, надеялись на то, что «старики» их не достанут. Однако «салаги» жестоко просчитались. Они почти каждый день и ночь выполняли указания тех, кто прослужил чуть-чуть их больше.

Солдатская служба значительно отличалась от курсантской, здесь были свои неписаные законы. Стрельбы, наряды, парко-хозяйственные дни Иванов считал необходимым элементом армейской жизни. Он обо всем этом знал, когда поступал в военное училище, трудности офицерской службы его нисколько не пугали. Ему претило совсем другое, которое ни в одном уставе Советской Армии не прописывалось и не указывалось. Все тяжелые работы в роте ложились на плечи молодых солдат, на полугодков. Они составляли тягловую силу подразделения. Если днем как-то служба пролетала быстро, даже незаметно, в основном определялась уставом, то ночью изобиловала причудами «стариков». Они, как правило, определяли перечень издевательств. Кроме подшивки подворотничков, чистки сапог, «салаги» перед сном чесали им пятки, пели песни, кукарекали, громко кричали, сколько дней или паек масла осталось им съесть до дембеля. Кое-кто из старослужащих доходил до цирковой фантазии, не удосуживался самостоятельно сходить в туалет. Их выносили из спального помещения на руках или просто-напросто вместе с кроватью, как при рабовладельческом строе. «Фараон» гордо восседал и о чем-то радостно мурлыкал себе под нос. В туалете молодые очень осторожно опускали кровать на пол. «Старик» заходил в кабину и опорожнялся, туалетную бумагу ему также подавали.

Не избежал издевательств и Иванов. Он из-за причуд старослужащих сильно злился, ругал себя за то, что не имел мужества противостоять. Своими мыслями он поделился с земляками. Они в ответ молчали или крутили пальцем возле виска. Это означало, что все это бесполезно. Советская армия так жила и живет уже десятки лет. В том, что вся система унижения человеческого достоинства построена на силе и на страхе одного перед другим, Иванов уже нисколько не сомневался. В этом он убедился через месяц. В роте неожиданно появился очередной салага, парень довольно загадочный. На деле он оказался молодым, но ранним. Он был чуть выше среднего роста, с бритой головой, нос был перебит, да и вес был у него приличный, порядка 90 килограммов.

После отбоя, как обычно, молодые получили свое: кто гладил обмундирование, кто стоял у тумбочки за дневального и т.п. Получил свое первое задание и новенький, ему предстояло драить туалет. Через некоторое время исполнители показали результаты своей работы. Из туалетного заведения информации не поступало, не было и самого работника. «Старики» заволновались, послали гонца. Он известил, что в туалете все без изменений. Новенький ничего не делал, стоял и курил сигарету. Сверхнаглое поведение салаги, оно могло разрушить неуставную систему, которая ковалась десятилетиями, вызвало законное возмущение стариков. Казах Куйманов, как лев, рванулся в туалет. Открыл дверь и остолбенел. Бритоголовый стоял возле окна и спокойно курил. Старик стремительно подбежал и сильно размахнулся, намеревался стукнуть кулаком в зубы ослушника. Вышла осечка, притом большая. Роман, так звали молодого солдата, увернулся и молниеносно врезал казаху в зубы. Куйманов отшатнулся и упал, ударившись головой об оконное стекло. Стекло треснуло, осколки вонзились в затылок поверженного. У него мгновенно прыснула кровь. На шум прибежали «старики», человек десять. Новенького обилие старослужащих нисколько не испугало. Он, наоборот, как исполин перед кучей муравьев, с иронией посмотрел на казаха, державшему руку на затылке, и спокойно произнес:

─ Я твоей казахской мордой буду чистить свои сапоги, и не только твоей… Я чихал на тебя, старик… Мне такие гавнюки по одному месту…

Затем он смачно плюнул на пол, повернулся в сторону старослужащих и сквозь зубы процедил:

─ Мне такие гавнюки по одному месту…

Потом он неспеша вышел из туалета и скрылся в спальной комнате. Никто из стариков не шелохнулся, не хотели иметь приключений. Неожиданно раздался сильный скрежет, кто-то открывал дверь в противоположном конце коридора. Прибежал дневальный из соседней минометной батареи и проинформировал, что помощник дежурного по части проверяет службу внутреннего наряда. Все мгновенно разбежались. Бросился наутек и Иванов, он почти два часа простоял возле тумбочки. «Старик» в это время играл в карты. Через полчаса офицер ушел. Владимир встал с постели и направился в туалет. Дверь бытовой комнаты была открытой. Старики тщательно «паковали» голову пострадавшего, дабы утром она не попала на глаза офицерам роты. Остаток ночи молодые спали, как убитые. Утром после завтрака командир роты представив новенького. По приказу командира дивизии рядовой Зайцев был переведен в подразделение из спортивной роты. Всем стало понятно, почему так уверенно действовал салага. Он оказался земляком Иванова. Благодаря «крыше» омичей в роте больше уже не трогали. Куйманов и его окружение после случившегося в туалете заигрывали и заискивали перед новоиспеченным стариком. Роман в молодости занимался боксом в одной из секций города Омска. Еще на приемном пункте его завербовали в спортивную роту дивизии. Он долго там не продержался, виной этому была пьянка. Однажды он зашел без сопровождения офицера в немецкий ресторан, напился и стал гонять немцев. Посетители кабака испугались, позвонили в полицию, та ─ в часть. В итоге боксер оказался на гауптвахте, потом в мотострелковой роте.

К сожалению, «крыша» для омичей оказалась непродолжительной. Их земляка через месяц вновь откомандировали в спортивную роту. Ему предстояло защищать честь гвардейского соединения на первенстве ГСВГ. Для Иванова наступили далеко нелегкие времена. Земляки потерпевшего казаха, а таких оказалось порядка пяти человек, не могли простить ему дружбы с «крышей». Попытка Владимира найти контакт с русскими оказалась безуспешной. Их было около десятка, в основном они уже «стариковали». Бывший курсант все больше и больше убеждался, что русские сплочены значительно слабее, чем земляки других национальностей. «Старики» продолжали искать повод для унижения его достоинства. И такой повод нашелся, все произошло в парко-хозяйственный день. Иванова, стрелка-автоматчика направили в парк боевой техники. Он, справившись с участком работ, что определил ему командир отделения, направился в курилку, немного отдохнуть. Неожиданно его окликнули. Сержант Оганесян, видя то, что его подчиненный закончил работу, дал ему очередной приказ ─ навести порядок в отделении командира боевой машины пехоты. Солдат свесил ноги в отсек и очутился на дне машины. Вдруг кто-то чем-то тяжелым, скорее всего, это была подошва сапога, ударил его по кисти правой руки, она еще находилась наверху бойницы. Удар был такой сильный, что хрустнули фаланги пальцев. Руку мгновенно обожгло, будто по ней прошел электрический ток. Владимир, превозмогая боль, вылез из БМП, посмотрел по сторонам. Рядом никого не было. Он тяжело вздохнул. Кто-то из подонков в армейской форме ему мстил, мстил исподтишка. В медицинский пункт он не обратился. Прекрасно знал, что «старики» все равно узнают об его визите. Последуют очередные экзекуции.

Прошло полгода. В третьей мотострелковой роте всевозможные издевательства прекратились, что было полнейшей неожиданностью для молодых. Они сами узнали о причине столь необычного явления. Военный городок ожидал командующего армией. Большой начальник хотел проверить боевую готовность мотострелкового полка, который из-за многочисленных правонарушений получал всевозможные прозвища и клички: китайский, чепэшный, интернациональный и т.п.

Из-за визита генерала переполошилось, в первую очередь, командование части. Зашевелилось и ротное начальство, усилилась индивидуальная работа. Однажды Иванова в канцелярию пригласил заместитель командира роты по политической части. О старшем лейтенанте Коновалове разное судачили. Все знали, что он пришел в армию после окончания гражданского вуза. Офицер расспросил подчиненного о родителях, где и как учился. Откровенного разговора между мужчинами не получилось. Владимир, глядя в глаза начальника, задавал себе один и тот же вопрос: неужели он, как политработник, не знал о ночных издевательствах, о маленьких пирушках «стариков»? О чем шел разговор с замполитом, он никому не рассказал. Позже он узнал, что «старики» всерьез волновались, когда до них дошла информация о посещении им канцелярии замполита. Деды наладили четкую систему слежения за своими офицерами во время их пребывания в казарме. Она действовала без сбоев. Во внутреннем наряде был «свой человек», стукач. Он в случае необходимости информировал старослужащих о любых перемещениях офицеров. После отбоя, когда они уходили домой, перед входом в казарму, как правило, выставлялся молодой солдат. Он бдил по-настоящему, как на войне. Не дай Бог, если он проморгал офицера. Считай ─ пропал…

Обстановка в мотострелковом полку с каждым днем и ночью «накалялась». Предстоящий визит генерала требовал не только всевозможных бумаг, но и реальных результатов. На полигонах и стрельбищах все грохотало и ухало. Боевая стрельба в составе роты для мотострелка Иванова оказались последней, он и сам не мог об этом предполагать. Подразделение капитана Назарова было уже готово к началу стрельб. Боевые машины пехоты стояли в походном порядке, розданы боеприпасы. Старший начальник неожиданно отдал «отбой», то ли стрельбище не было готово, то ли была другая причина. Ротный командир приказал никому от исходной позиции далеко не отходить. Иванов, воспользовавшись моментом, направился в небольшой лесок, по малой нужде. Неподалеку от дороги он увидел двух «стариков», они сидели на небольшой куче валежника и уплетали солдатскую тушенку. Дембеля на все и вся «забили», ответственная стрельба им была до лампочки. Неожиданно один из них с усмешкой прокричал:

─ Ты, салага, почему не приветствуешь гражданских и не машешь им руками? Смотри, береги другую, а то…

Дальше Иванов никого не видел и не слышал. Неожиданный прилив ненависти сделал свое дело. Он мгновенно вытащил из подсумка магазин с полной обоймой, вставил его в автомат, затем передернул затвор и нажал на спусковой крючок. Только Божья сила, сдерживала его от того, чтобы не навести ствол АКМ на подонков. Получилось, как в настоящем боевике. Пули свистели вокруг кучи валежника, кое-где задевали кустарник. Стрельбу услышали офицеры и солдаты. Первым к месту происшествия прибежал замполит роты, от увиденного у него стала дергаться голова. Перед копной валежника, на которой лежали два солдата, в метрах десяти стоял бледный молодой солдат. Он двумя руками держал автомат, из ствола которого струился сизый дымок. Коновалов стоял вначале, как вкопанный, не зная, что и как делать дальше. Затем он стремительно рванулся к копне валежника. К стрелявшему в этот же миг подбежал командир роты. Капитан пытался выхватить из его рук автомат, но это ему не удавалось. Солдат в силу каких-то причин не отдавал боевое оружие. Только через некоторое время к Иванову пришло осознание того, что он совершил. Слегка шатаясь, он в сопровождении ротного пошел в направлении командного пункта руководителя стрельбы.

Коновалов, подбежав к дембелям, все еще не мог понять: живые ли они или убитые. Обе версии отпали, как только прибежавший фельдшер прощупал пульс солдат. От лежащих исходил неприятный запах человеческого дерьма. Кто из них навалил в штаны, прапорщик не проверил, наверное, ради приличия, или просто не хотел пачкаться. Старики пришли в себя только через полчаса. Тем временем о чрезвычайном происшествии были проинформированы руководитель учений, командир полка и командир дивизии. Стрельбы отложили на два часа. Иванов, как основной виновник ЧП, в срочном порядке был доставлен в кабинет начальника политического отдела соединения. Почти час длилась беседа молодого солдата и седого полковника. Иванову ответил не только на вопросы офицера, но и написал объяснительную записку. Причиной своей неожиданной стрельбы он назвал издевательство старослужащих. К учениям его не допустили, направили в часть. Через два дня его перевели в комендантский взвод при штабе полка. До конца своей службы он работал в строевой части писарем. Заполнял всевозможные документы. То, что его, как основного виновника ЧП, не подвергли аресту или очищению через комсомольские организации, было правильно и закономерно. Запоздалые визиты офицеров полкового звена, соединения дали свои позитивные результаты. В третьей роте была вскрыта «дедовщина». Произошли и кадровые перестановки. «Вонючек» перевели в соседний полк. Замполита роты «сослали» на должность начальника солдатского клуба. Капитан Назаров через месяц заменился в Союз.

Несмотря на периодические визиты воспитателей с большими и малыми звездами, полк продолжало лихорадить. Он выдавал на-гора все новые и новые правонарушения, в том числе и сексуального плана. Преуспевали здесь солдаты, что было закономерным явлением. Отсутствие представительниц прекрасного пола давало о себе знать. «Сексуальное» ЧП произошло буквально через месяц после громкой «стрельбы» Иванова. Произошло оно во второй роте, подразделение находилось этажом ниже, чем третья рота. Героя любовной истории рядового Суленова, казаха по национальности, Иванов близко не знал, хотя часто видел его на построениях. Красотой солдат не отличался, он был маленького роста и с кривыми ногами. Его голова с редкими короткими волосами чем-то напоминала школьный глобус. Сама история произошла на Акенском полигоне в день рождения солдата. Ему исполнилось двадцать лет. Командир роты именинника от выполнения боевых стрельб освободил, поставил дневальным по роте. Как только рота покинула полевой лагерь, Суленов решил по-своему отметить день рождения. Сначала он направился к своему земляку, на кухню. Плотно покушав, он пошел в немецкую деревню, она была почти рядом. Возле дома, стоящему на окраине, он украл велосипед. На нем подъехал к магазину. Для покупки пива и сладостей у солдата не было денег. Он попросил у покупателей. Они охотно ему помогли. Затем с полной сумкой съестного и двумя бутылками пива Суленов оказался в лесу. На маленькой полянке устроил пикничок. После сытой трапезы, благо еще погода была теплая и солнечная, он немного вздремнул. Проснулся, захотел пива. Он вновь подъехал к дому на окраине деревни, постучал в дверь. Дверь открыла женщина лет 35-ти, стройная, симпатичная, с рыжими волосами. Увидев перед собой советского солдата, она его нисколько не испугалась. Большинство немцев ГДР видели в них друзей и товарищей. Госпожа Тойфель не так давно была в городе Росслау, в Доме офицеров советского гарнизона. Читала свои стихи на русском языке. Она долго обсуждала со своим мужем теплый прием русских. Ей очень понравились русские матрешки, солдатский подарок. И солдат также перед ней не растерялся, он приложил руку к пилотке и решительно вошел в дом. Немецкого языка Суленов не знал, но немка все его жесты понимала. Она его накормила, налила рюмку коньяка, предоставила ванну. Все должно было закончиться так, как происходило раньше на встречах и банкетах. Все улыбались и поднимали тост за вечную и нерушимую дружбы между ГДР и СССР… Сейчас же произошла осечка. Суленов захотел красивую женщину «поиметь». Его желание хозяйка категорически отмела, несмотря на его физические попытки склонить ее к сожительству. Не помог солдату и штык-нож от знаменитого автомата Калашникова. Хайда оказалась далеко не из робкого десятка, она выбежала из дома, закрыла дверь на замок и позвонила по телефону-автомату в полицию. Стражи порядка приехали почти мгновенно и надели наручники на пьяного солдата. К вечеру неудачный кавалер уже находился в родном полку на гауптвахте.

Через неделю в мотострелковом полку произошло очередное подобное чрезвычайное происшествие. На этой раз не упустил возможность побывать «на свободе» и пообщаться с немками сержант Никодимов из автомобильной роты. Перемахнуть через забор большого труда для него не стоило. Жилые дома немцев находились в двух десятках метров от шлакоблочных плит. Самовольщик вошел в одну из квартир, в ней проживала одинокая немка, ей было лет за семьдесят. Верзила почти двухметрового роста изнасиловал старушку. Она позвонила в полицию. Стали разбираться. На следующий день «китайцы» были построены на строевом плацу, порядка двух тысяч человек. Немку привезли на коляске. Она все еще не отошла от насильника. Сопровождала ее целая свита военных. В ее составе были: командир и замполит части, комсомолец полка, двое полицейских. Майор Гульков, отвечающий за политико-моральное состояние личного состава, на этот раз был в роли рикши. Он останавливал коляску с потрепевшей перед каждой шеренгой солдат и офицеров и на ломаном немецком языке что-то ей объяснял. Почти двухчасовое путешествие старой немки по строевому плацу не дало позитивного результата. Она, несмотря на все старания, не нашла своего насильника. Это было и невозможно сделать. Одинаковая форма одежды, подавляющая схожесть физиономиий солдат на нет сводила усилия старухи. История закончилась ничем, ее исход был выгоден для командования части. Очередное ЧП не вошло в копилку полка, хотя все это могло закончиться очень плачевно. Информация о подобных чрезвычайных происшествиях моментально доходила до правительства ГДР. Берлин информировал Москву.

Наступил последний год службы, дембельский год. Владимир Иванов поразительно преобразился. Он не только поправился и раздался в плечах, но и стал важной персоной в части. Многие «звездочки» с ним здоровались за ручку, кое-кто из них позволял себе спросить об его личной жизни. Сержант со всеми мило раскланивался, но о субординации не забывал. За время службы он пришел к однозначному выводу. Его недавнее желание стать офицером было жизненной ошибкой. Жизнь людей в погонах была очень тяжелой, иногда даже экстремальной. Судьба многих из них, в том числе и их семей, часто зависела от командира части или старшего политработника. В этом он неоднократно убеждался, когда заполнял офицерам всевозможные требования, документы на проезд, отпускные. Вся армейская демократия определялась наличием серого вещества, которое было в голове старшего начальника. Наличие или отсутствие волос на ней существенной роли не играло. В мотострелковом полку, где служил Иванов, все и вся также определял командир части.

Подполковник Хрякин к «китайцам» прибыл относительно недавно, прибыл из соседней дивизии. От ушедшего на пенсию полковника Марова новенький разительно отличался. Главным его «достоинством» была жадность и самодурство. Через год ему предстояла замена в Советский Союз. Оставшееся время чиновник использовал на всю катушку для личного обогащения. С этой целью использовались солдаты, которые работали на немецких предприятиях. Сколько денег они зарабатывали и куда эти деньги уходили, никто не знал, кроме командира. Кое-кто из офицеров пустил слух, что полковой шеф купил две легковые машины. Одну ему в Саратов отогнал прапорщик, вторую ─ он сам. Никто иномарок на территории военного городка не видел. Иванов также их не видел. Однако он слышал и видел другое, что не укрепляло авторитет полководца. Почти все дефициты, которые поступали в офицерский магазин военного городка: ковры, мебель, сервизы и т.п. оседали в квартире Хрякина. Кое-что перепадало его заместителям, до младших командиров ничего не доходило. Комиссия, созданная для распределения товаров, бездействовала и молчала о проделках начальника.

Кое-кто из жен офицеров писал или звонил о барских замашках командира полка. Делали это анонимно. Противостоять открыто боялись. Знали какие последствия грозили их мужьям по службе. Начальника боялись все, от мала до велика. От него можно было ожидать не только мата или дисциплинарного взыскания, но и увесистого кулака. Хрякина, наверное, и стоило бояться. Это был высокого роста мужчина, атлетически сложен, с большой лысой головой, с большим горбатым носом, с пудовыми кулаками. К достопримечательностям офицера относились и его кривые ноги. Кривизна особо выделялась еще и потому, что он носил «глаженые» сапоги. За три месяца до замены отец-командир практически отсутствовал в части, занимался покупками. Заводилой в этом деле была его жена, смазливая женщина. Она была его моложе на лет двадцать. Супружеская чета садилась в командирский УАЗ и устраивала своеобразное турне по всей социалистической Германии. Жители военного городка радовались, что начальники улетучивались. Однозначной оценки на самодурство командира у офицеров не было. Кое-кто из них, особенно в период принятия спиртного, даже гордился своим «отцом». У нас мол, еще нормально. Вот в соседнем танковом полку командир в день присвоения ему звания полковника напился и выехал на боевом танке на строевой плац. Потом стал «толкать» речь. Новоиспеченный полковник в этот день умудрился свою новую папаху потерять. Ее украл кто-то из подчиненных…

Замены подполковника Хрякина ждали все, особенно ему неугодные. Торжественная часть его проводов проходила на строевом плацу с соблюдением всех воинских ритуалов. Культурная часть, в полку это называли «пьянкой», состоялась в офицерском кафе. Список приглашенных составляла боевая подруга командира. Встреча старого командира с вновь прибывшим, в силу определенных причин, не состоялась. Все ждали более «цивилизованного», хотя бы более порядочного. Но увы, ожидания и надежды не оправдались.

Нового командира представили через месяц после проводов старого. Это был мужчина 40-45 лет, татарин, невысокого роста, с русской фамилией. Его лицо было почти круглое, с глубоко посаженными глазами, волосы черные, как смола. Военной выправки, как считал сержант Иванов, у него не было. К удивлению обитателей военного городка, майор Симонов не спешил вникать в дела «китайцев». Он ездил на всевозможные инструктажи в соединение или во время службы гулял со своей женой по Бернбургу. Знакомился с достопримечательностями районного центра. Симонов вплотную стал выполнять свои обязанности только через две недели. И начал он довольно круто. Первыми под его «пресс» попали офицеры. По его приказу они сняли с рук обручальные кольца, по ночам стали дежурить в подразделениях. Личному составу было приказано по плацу ходить только строевым шагом, командир это довольно часто контролировал. Он поднимался на свою «правительственную» трибуну и садился на стул. Через несколько мгновений все вокруг громко шлепало и топало, все переходили на строевой шаг.

Преуспел майор и в наведении марафета. По его приказу некогда серые ворота контрольно-пропускного пункта части стали зелеными. По городку поползли разные слухи и толкования. Старожилы и то стали недоумевать и задаваться вопросом: «Зачем КПП перекрашивать, как-никак это компетенция командира соединения, а то и повыше».

Прошло три месяца, как майор Симонов правил «китайцами». Новая метла мела по-новому, но старое оставалось без изменений. Для сержанта Иванова не было удивительным, когда он увидел, что новый «отец» неравнодушен к спиртному. Симонов расслаблялся после обеда или под вечер, когда подчиненные ему офицеры не докучали или уходили домой. По делу службы Иванов часто приносил в кабинет командира всевозможные бумаги. Сначала ему было неприятно видеть розовощекого мужчину, от которого исходил сивушный запах. Несколько позже он привык. Ему уже казалось, что запаха и вообще не было. Майор что-то употреблял для того, чтобы запах исчезал. Выдавало его другое. В состоянии опьянения он ничего разумного не говорил. Несколько лучше у него получалось на трезвую голову, да и то не всегда…

Вскоре пъянство молодого комполка и подвело. ЧП было довольно необычного содержания. Симонов пытался изнасиловать дочь начальника штаба, своего подчиненного. Их кабинеты находились на одном этаже, напротив друг друга. Ира Пятакова заканчивала десятый класс, на вид она была рослой, стройной и красивой. В гарнизоне средней школы не было, детей ездили в Росслау, где находился штаб соединения. Однажды девушка в силу каких-то причин не успела на автобус. Отец, узнав о том, что Симонов ехал на совещание к командиру соединения, попросил его довести свою дочь до школы. Тот охотно согласился.

Школьный автобус вернулся в военный городок в четыре часа дня, как обычно. Иры в нем не было, родители забеспокоились. Они стали опрашивать одноклассников, те подтвердили ее присутствие на занятиях. Майор Пятаков позвонил командиру в кабинет, никто к телефону не подошел. Не было его и дома. Симонова прождали целую ночь. Только утром дежурный по КПП доложил начальнику штаба о приезде командира. Отец внезапно исчезнувшей школьницы к проходной прибежал в трусах и увидел ошеломляющую для себя картину. Его любимая и единственная дочь сидела в машине на месте старшего и имела довольно неприглядный вид: ее платье было разорвано, лицо заплакано, от нее пахло спиртным. Не лучшим образом выглядел и командир. Его лицо было в ссадинах, левый глаз затек, изо рта обильно текла слюна. Майор спал, развалившись на заднем сидении. Пятаков поняв, что между командиром и ее дочерью произошло что-то неладное, покраснел, напыжился и мгновенно открыл дверцу водителя. Затем схватил его за шиворот и резко выдернул из кабины. Несколько пуговиц с гимнастерки солдата посыпались на асфальт. Водитель рядовой Осокин сильно трухнул и все выложил, как на духу.

По дороге в Росслау командир все время болтал со школьницей, рассказывал ей анекдоты. Потом предложил ей после окончания совещания заехать в немецкий ресторан и выпить кофе. Ира охотно согласилась. На обратном пути заехали в довольно большой гаштедт. Симонов купил сосиски, конфеты, лимонад и пиво. Себе купил небольшой шкалик водки. Солдат от пива отказался, он съел сосиски и выпил бутылку лимонада. Затем вышел на улицу и сел в машину. Командир с девушкой появился через пару часов, он и она были навеселе. В дороге офицер предложил остановиться и немного отдохнуть. От предложения никто не отказался. Солнце, несмотря на приближающийся вечер, продолжало нещадно палить. Для отдыха выбрали полянку, в метрах двадцати-тридцати от дороги. Алкоголь делал свое дело. Командир и девушка под лучами солнца разомлели. Они оба дружно храпели словно паровозы. Водителю созерцать за спящими надоело, и он пошел в небольшой лесок. Его бесцельная прогулка продолжалась недолго. Неожиданно раздался истерический женский крик. Солдат молниеносно рванулся к машине и невольно стал свидетелем непривычной для него картины. Майор, в чем его мать родила, пытался изнасиловать школьницу. Она была почти голой, только лифчик голубого цвета скрывал ее тугие груди. Сначала Осокин растерялся. Насильником был его командир. Оцепенение у него прошло мгновенно. Причиной этому стали душераздирающие крики Иры. Он резко схватил майора за шею и с силой оторвал его от девушки. Офицер упал спиной на землю и с недоумением поднял глаза к небу. Перед ним стоял его водитель, салага. Он зло зыркнул глазами и резко дрыгнул ногой. Удара, как такового, не получилось. Спиртное на нет мужчину ослабило, немало сил ушло и на попытку овладеть девушкой. Он вновь дрыгнул ногой. Через несколько мгновений что-то тяжелое опустилось на его левый глаз…

Вскоре обстановка на полянке разрядилась, стала довольно спокойной. Мужчина с черными смоляными волосами лежал на траве наполовину голый, его задница была прикрыта офицерской рубашкой. Девушка, едва пришла в себя, дико завопила, схватила одежду и стремительно рванулась в лес. Незаметно подошли вечерние сумерки. Солдат, боясь за жизнь молодой девушки, начал кричать, звать ее к себе. На крик она не реагировал, он направился в лес. Пятакова сидела на корточках перед деревом и рыдала. Через некоторое время она успокоилась и вместе с солдатом стала обсуждать план дальнейших действий. Однозначно было решено: в машину не садиться, в часть идти пешком, до гарнизона было около пяти километров. Молодые люди шли по обочине дороги, взявшись за руки. Кое-кто из немцев останавливался и предлагал их подвести. Они с улыбкой отказывались. Перед въездом в Бернбург они решили ждать командирскую машину. Боялись огласки, особенно Пятакова. Командир приехал где-то через пять часов, приказал садиться в машину. Вел он себя спокойно, даже нагловато, будто ничего и не было. Началось «воспитание». Солдату было приказано молчать, в худшем случае гауптвахта с небольшими перерывами ему будет обеспечена. Определены были рычаги воздействия и на школьницу. Симонов однозначно сказал, что быть или не быть командиром части ее отцу будет решать только он один. И никто другой. Затем он передал управление машиной солдату. Сам уселся на заднее сиденье и тотчас захрапел.

Семейство Пятаковых очень долго совещалось, единого мнения у них сначала не было. Отец пострадавшей хотел чрезвычайное происшествие скрыть. Причина для этого у него была. Во время последнего отпуска он «выбил» для себя местечко в военной академии в Киеве. Супруга также была в восторге от предстоящей возможности спокойно пожить. Сейчас же ее словно подменили. Она взбеленилась, решила постоять за поруганную честь и достоинство своей единственной дочери. Муж в конце концов ей уступил. Дочь под диктовку матери написала петицию военному прокурору и врачу. Все делали по-честному. Синяки и царапины на юном теле дочери родители пересчитали дважды. Солдата во внимание не брали. Гауптвахта ему обеспечена. С начальником, с майором, который уже на должности полковника, было куда сложнее. Пятаков почти час сидел в своей комнате, листал Уставы ВС СССР. Подходящей статьи не находил. Его план по наказанию преступника, согласованный с женой и с дочерью, применение оружия не включал…

Майор Симонов проснулся далеко за полдень. Сначала принял ванну, затем «отметился» у жены в постели. Плотно покушал, опохмелился. После развода караулов он неспеша покинул домашний уголок и направился в служебный кабинет. Делать ему ничего не хотелось. Мягкое кресло и легкий шум вентилятора клонили мужчину ко сну. Неожиданно дверь открылась, и он перед собою увидел начальника шатба, в руке у него был пистолет Макарова. С возгласами: «Сука татарская, убью!» вошедший нацелил пистолет в сидящего. Майор страшно трухнул. От страха у него внизу живота появилось темное пятно. Обмочился. Подчиненный испуг своего начальника чувствовал и видел. Он не стал дальше испытывать свою судьбу. Разрядил всю обойму в стену. Над головой комполка просвистело несколько пуль…

Дневальный по штабу полка, услышав выстрелы, позвонил дежурному по части. Вскоре перед сотнями военнослужащих, они с песнями шли по плацу в направлении солдатской столовой, предстала довольно привлекательная сцена, чем-то напоминавшая советский кинобоевик. Из дежурки выскочил офицер, в одной руке у него был пистолет, на другой ─ красная повязка. Позади него ускоренным шагом двигалась дюжина караульных с автоматами, снаряженными боевыми патронами. Затем вооруженные люди поднялись на второй этаж, на нем находились кабинеты комполка и его заместителей. Капитан, недавно прибывший из Союза с кадрированной роты, явно был в растерянности. Он впервые заступил дежурным в «китайском» полного состава полку. Первые минуты и уже ЧП! Он то и дело размахивал пистолетом и бегал по коридору. В полулысой голове бедолаги каких-либо разумных мыслей не было. Мало того. Два «старика» из состава караула сильно нервничали. Поставил ли капитан свой пистолет на предохранитель?! Так можно и до дембеля не дожить!

К счастью, все обошлось без жертв и выстрелов. В штабе полка находился начальник секретной части, прапорщик. Он подошел к дежурному и что-то нашептал ему на ухо. Офицер с его доводами согласился. Ни китайских, ни западногерманских диверсантов в штабе не было. Вскоре караульные были выведены из помещения. Капитан и прапорщик стали действовать по обстановке. Они на цыпочках подошли к кабинету командира, постучали. Никто не отвечал. Открыли дверь. Перед вошедшими предстала поистине анекдотичная картина. Комполка стоял на коленях перед своим подчиненным и плакал. Увидев вошедших, Пятаков махнул рукой, дал понять, чтобы они покинули кабинет. Информация о чрезвычайном происшествии дошла до дивизии, приехал начальник политотдела, последовали визиты других начальников. «Китайцам» было не до боевой подготовки, хотя составлялись расписания, заполнялись журналы боевой и политической подготовки. Разбирательство с комполка длилось около двух месяцев. Закончилось оно по-армейски, как всегда. Симонов остался на месте, Пятакова перевели в соседнюю дивизию, на должность командира полка. Вышестоящая должность была своеобразным авансом для отца пострадавшей.

Сержант Владимир Иванов уволился в конце октября. В родную и далекую Сибирь он летел на самолете, затем ехал поездом. Разные мысли кружились в его голове. Несмотря на серьезные трудности и проблемы армейской жизни, «дембель» считал, что прошедшие два года были прожиты не зря. Советская Армия для него, как и для миллионов простых ребят, явилась серьезным испытанием на выносливость, проверила его как мужчину.

Глава 3.

Поиски места в жизни

За полгода до увольнения Иванов все больше и больше задумывался о предстоящей гражданской жизни, ничего райского он в ней не видел. Иногда ему хотелось остаться в части и пойти в школу прапорщиков. В армии по команде кормили, укладывали спать, неплохо платили. «Гражданка» его пугала. Нередко после отбоя, плотно укрывшись одеялом, он плакал, плакал по своим родителям, по своей первой любви…

Поезд на станцию Омск-Пассажирский прибыл глубокой ночью. Город уже был в крепких объятиях сибирской зимы. Схватив чемодан, сержант быстро соскочил с подножки тамбура и ринулся в здание железнодорожного вокзала. Здесь ему все до боли было знакомо: эти подземные переходы, аптечные и книжные киоски, даже усатый милиционер, ходивший по вокзалу, и тот невольно всплыл в его памяти. Иванов улыбнулся, ему сейчас казалось, что у него за плечами и вовсе не было армейской службы с ее причудами и достоинствами.

Первая электричка, идущая в сторону разъезда Агафоно, отправилась в шесть часов утра, точно по расписанию. Пассажиров было немного, причиной этому было воскресенье и крепкие морозы, они давали о себе знать. Вагон, в котором сидел Иванов, практически не отапливался. Кое-кто жаловался о холоде контролеру, проверяющему билеты, тот обещал помочь. Шло время, электрические батареи были только чуть-чуть теплыми. Сержанта донимал не только холод, но и голод. Он длительное время стеснялся кушать, но его организм требовал своего. Вытащив банку тушенки и хлеб, он принялся за обе щеки уплетать последние съестные запасы. За этим занятием и застал его мужчина, севший в электропоезд на промежуточной станции. Ему было на вид лет пятьдесят, он был серьезный, подтянутый. Некоторое время он сидел возле окна и молчал или читал газету. После того, как военный закончил кушать, он протянул руку и представился:

– Иван Николаевич Лихов, подполковник запаса, он же директор школы. Мне очень интересно было наблюдать за молодым человеком, который одет в форму советского солдата. Я всегда гордился этой формой, она нас многому обязывает. Так ли я говорю, товарищ сержант? – Иванов, почувствовав крепкое рукопожатие незнакомца, привстал и громко отчеканил. – Я с Вами согласен, товарищ подполковник… Я также подумал, что Вы военный человек, их можно сразу определить по физиономии или по походке…

Ответ дембеля рассмешил Лихова. Он еще раз крепко пожал ему руку и по-дружески похлопал по его плечу. Через несколько минут сержант был уже знаком с основными вехами биографии своего собеседника. Лихов прожил сложную жизнь. Его родители погибли в период коллективизации, он до сих пор не знает, где они похоронены. Круглого сироту воспитывала бабушка. Успешно закончил школу и военное училище. Воевать ему не пришлось, но суровые послевоенные испытания прошел. В армии прослужил двадцать пять лет, ушел в запас в звании подполковника. Уже пять лет директор школы. Откровенность отставного офицера подкупила солдата, он пару слов рассказал о прошедшей службе, поделился своими печалями и планами. Лихов после некоторого раздумья предложил ему занять вакантное место учителя физкультуры. Два месяца назад это место занимала девушка. Вскоре она вышла замуж и быстренько укатила в областной центр, к мужу.

Предложение директора для Иванова показалось заманчивым, и он утвердительно кивнул головой. Лихов предложил ему сразу же ехать с ним в школу, сержант охотно согласился. На малую родину он намеревался съездить позже, все равно его там никто не ждал. На следующее утро новоиспеченный учитель в военной форме был представлен педагогическому коллективу и школьникам. Директор оказался человеком большой души и настоящим наставником. Он на своем стареньком «Москвиче» отвез молодого учителя в Чапаевку, посетил могилы его родителей. В первый же день физруку была предоставлена комната в небольшом общежитии при школе. Кроме него здесь жили две молодые учительницы…

Прошло пятнадцать лет. За это время в жизни Владимира Иванова произошли серьезные изменения. Он женился на одной из учительниц. Молодой мужчина почти пять лет холостяковал. Он все еще не мог забыть свою первую любовь к Маше Дергуновой. Память о ней всегда жила в его душе и в его сердце. Его брак с Татьяной был, скорее всего, не по любви, а по необходимости. От скуки иногда становилось дурно, особенно зимой. Супруги детьми на первых порах не обзавелись, потом просто не хотели. Бездетность устраивала как учителя физкультуры, так и учительницу ботаники и рисования.

Наступили 80-е годы. Перестройка дошла и до деревни Акимовки, где Иванов учительствовал. Престиж его профессии падал с каждым днем, мизерную зарплату не выплачивали месяцами. Нищета послужила основной причиной распада, казалось бы, порядочной семьи педагогов. Развод они оформили спокойно и без нервов. Татьяна, недолго думая, поехала к родителям, они жили на Дальнем Востоке. Владимир смирился со своей судьбой, как и со всем тем, что происходило дальше. Из-за отсутствия учеников через полгода закрыли школу, учителя остались без работы.

Школу после ее закрытия сразу же принялись растаскивать, сделать это большого труда не стоило. Очень старая постройка была из камыша, обмазана глиной и побелена известкой. Иванов, заметив воровство односельчан, попытался не допустить разграбления. Он не понимал своих земляков, которые без всякой боли в сердце по-варварски ломали школьный забор. В один из коммунистических субботников пять лет назад они его строили для своих же детей и внуков.

Воры пришли в школу на вторую ночь, как только Иванов по своей инициативе начал сторожить. Время было позднее, где-то около двух часов ночи. В глубине школьного сада он неожиданно услышал скрип тележки. В том, что это была не конная повозка, он нисколько не сомневался. Вскоре скрип прекратился, вокруг стало очень тихо. Успокоился и сторож, он присел на чурбан, который специально взял для важного дела, и закрыл глаза. Страшно хотелось спать, такой режим работы был ему не по душе. Через некоторое время до его уха донесся стук топора, удары были все сильнее и сильнее. Владимир по-кошачьи на цыпочках вышел из-за укрытия, пробежал метров десять в глубину сада и спрятался за кустом смородины. Еще не опавшая листва служила хорошей маскировкой. Скрип и стук были у входа в школьный сад. Даже при тусклом лунном свете он без ошибки определил этих людей. Это была семейная пара, муж и жена, оба пенсионеры, приехали в деревню на пару лет раньше, чем он. Расхитители школьной собственности, увидев учителя физкультуры, сначала несколько опешили, а потом оба навзрыд заплакали. Вещественные доказательства были налицо, добротные ворота школьного сада лежали на двухколесной тележке. Особенно волновался дед. Он то и дело вытирал слезы на глазах и повторял:

– Сынок, мой дорогой, прости меня, прости старика… Я никогда в жизни чужого не брал, да и сына воровсту не учил…

Иванов, хоть как-то успокоить пенсионеров, наоборот, все время улыбался и приговаривал:

– Дядя Арсений, тетя Наташа, пожалуйста, успокойтесь, все будет хорошо… Я знаю, что сейчас всем очень трудно. Я никому об этом не скажу, честное слово…

Вскоре семейная пара успокоилась. Мужчины решили закурить. Дед Арсений достал металлическую коробку с табаком и сделал две закрутки, одну для себя, другую для учителя. Иванов, хотя и не курил, но для компании решился. Он сразу почувствовал крепость табака-самосада. Все селяне ходили к деду Арсению за табаком. Он, несмотря на преклонный возраст, частенько пропадал на своих плантациях. У него была специальная табакорезка, в зависимости от заказов он резал табак кому покрупнее, кому помельче. За свою продукцию денег не брал. Люди видели в деде человека большой души и отвечали тем же. Кое-кто приносил Пастуховым молоко, мясо, некоторые приглашали их на вечеринку.

В ходе беседы Владимир неожиданно для себя узнал, что у стариков есть сын, офицер. Он его никогда в селе не видел. Дед Арсений хвалил своего сына, гордился им, потом неожиданно замолк. У Иванова подступил комок к горлу, когда дед, сдерживая слезы, сказал, что в ходе выполнения интернационального долга в Афганистане, Андрею оторвало обе ноги. Он ничего родителям об этом не писал, боялся их тревожить. Писал, как обычно, что вот-вот приедет к старикам в гости. Просил, чтобы ответ писали на адрес его жены. Старики не вникали во все секреты и премудрости почтовой переписки, да и зачем. Дети живы-здоровы, что еще надо. Так длилось три года. Однажды вечером принесли телеграмму. Невестка извещала, что Андрей тяжело болен и находится дома. Трагическая весть чуть было не скосила наповал родителей. Андрей неделю назад поздравил отца с днем рождения.

Утром Пастуховы уже были возле девятиэтажки. То, что случилось неладное и плохое, они почувствовали сразу. В подъезде и в квартире сына толпились люди в военной форме, кое-кто из них были с протезами рук или ног. Один из них был в инвалидной коляске. Вскоре родители узнали всю правду о своем сыне. Андрей в одном из боев с душманами получил тяжелое ранение, больше года пробыл в госпиталях, перенес десятки операций. Затем наступило нудное и тяжелое пребывание в инвалидной коляске. Еще тяжелее для безногого были укоры и слезы молодой жены. Нагоняли тоску и средства массовой информации. Раньше все и везде трубили об интернациональном долге, потом стали поговаривать о бессмысленности кровопролития в Афганистане. Старший лейтенант в отставке духом не падал. Стиснув зубы, он переносил удары судьбы. Летом ему было значительно проще, приходили друзья, сослуживцы по Афгану. Удавалось ему бывать и на природе. Зима же его убивала. Не придавал ему оптимизма и острый дефицит товаров первой необходимости. Определенные льготы и привилегии для афганцев вызывали озлобление у простых людей.

Чашу терпения у инвалида переполнила измена его жены. Виктория сказала ему об этом прямо и откровенно. Такого унижения Андрей не вынес. Ночью, когда жена была у любовника, он выбросился из окна квартиры седьмого этажа. Только утром прохожие заметили замерзший труп калеки…

Закончив рассказ о сыне, дед Арсений вынул из внутреннего кармана куртки тряпицу и очень осторожно ее развернул. На изможденной старческой руке лежал орден Красной Звезды. Это было все, что осталось в память от единственного сына. Затем он посмотрел на учителя и с гордостью произнес:

– Владимир Владимирович, с этой священной реликвией я пойду в могилу. Сын Андрюшка для меня был самым дорогим на этой земле. Он не был бандитом, не обманывал людей, не прятался за спины солдат… Он был человеком…

Что-либо сказать еще Пастухов старший не мог, его душили слезы. Плакала и его жена.

Владимир на какой-то миг растерялся, его глаза повлажнели. Ему было жалко этих людей, которых действительность заставила воровать, унижаться, терять свою честь и достоинство. Они и сегодня не пошли бы ломать забор, если бы не курьезный случай. Неделю назад в деревню за грибами приезжали городские. К вечеру пошел ливень, дорогу размыло. Неподалеку от дома Пастуховых машина забуксовала. Грибники, недолго думая, сорвали дверь с изгороди, где хрюкала одинокая свинья. Дверь послужила для них вспомогательным материалом для буксующей автомашины. Затем они забросили ее в кузов вместе со свиньей. Полунищих стариков в то время дома не было, они собирали шиповник в лесу. Только поздно вечером они заметили свои пропажи. О том, что произошло в тот вечер, Пастуховым похже рассказали соседские мальчишки, которые были невольными свидетелями наглого воровства.

Два часа прошли незаметно, до рассвета было рукой подать. Старики простились, вскоре раздался скрип пустой тележки. Иванов стоял возле входа в школьный сад и от безысходности плакал. Затем он резко присел, взвалил на плечи дверь и почти бегом ринулся в глубь сада. Догнав пенсионеров, сторож бросил дверь в тележку и повез ее к их дому. От Пастуховых безработный учитель ушел поздно вечером, он отремонтировал им изгородь, лично сам навесил дверь. Прощание почти незнакомых людей было очень трогательным.

Происшедшее со стариками вновь подтолкнуло Иванова к длительным раздумьям. Он принял окончательное и бесповоротное решение уехать из Акимовки. Он не хотел видеть бесправия, нищеты и физического вымирания жителей некогда прекрасного уголка земли. Да и ему самому предстояло найти свое место в обществе. Улучшить материальный и духовный комфорт он надеялся при помощи своего друга по армии. Они когда-то вместе служили в комендантском взводе. Мирошников часто ему писал, приглашал в гости.

Однополчане встретились как настоящие кореша. Они, сидя за столом, поговорили об армии, кое-что рассказали из своей жизни, поболтали о политике. Александр жил неплохо, имел просторный дом, последнюю модель «Жигулей», гараж. В особняке была дорогая мебель, ковры, цветной телевизор, видео. Своим хозяйством Мирошников очень гордился, успехам мужа и отца радовались также его жена и двое детей. После дембеля штабной писарь звезд с неба не хватал. Сначала он был простым рабочим, потом закончил ПТУ, получил специальность слесаря. Денег, как всегда, не хватало.

Однажды полунищий холостяк на танцах разговорился с бывшим одноклассником, который имел неплохие бабки. Юрка пригласил его работать к себе на мясокомбинат, тот охотно согласился. Сашка начинал с рабочего в убойном цехе, сейчас начальник холодильника. Хозяин долго рассказывал другу о специфических особенностях «мясной» жизни. Гостя все это в принципе не интересовало, к мясному производству душа у него не лежала. Он, имея в кармане диплом об окончании института физической культуры, который он закончил заочно, надеялся на лучшее.

Недельное хождение по организациям и учреждениям, которых в небольшом городишке Березовка можно было сосчитать на пальцах одной руки, оптимизма учителю не принесло. Если где-то и была работа, то она была примитивная или грязная. Одно же было общее – нигде не платили. В один из долгих вечеров начавшейся зимы Мирошников предложил своему гостю поработать на мясокомбинате, хоть немного, а там и гляди, подвернется более престижная работа. Иванов «опустился» на землю, согласился. Мясокомбинат находился на окраине города, неподалеку от озера. Новенький сначала работал учеником сепараторщика в жировом цехе. Работа больших физических и умственных способностей от него не требовала, нужно было готовить сепараторы, контролировать их работу, затем их мыть. После трех месяцев ученичества он сдал экзамен на 3-й разряд слесаря и стал работать самостоятельно.

Прошло полгода. Владимир все больше и больше втягивался в работу. Он уже не страшился своего белого халата и шапочки. Научился он выносить и шабашку. Для этого на вещевом рынке он купил офицерский ремень, он был значительно шире обычных. Завернутый в целлофан килограммовый кусок мяса (неофициально разрешенный директором предприятия) под ним лежал очень удобно и не давил на живот несуна.

Между тем в Советском Союзе грянула очередная волна политических потрясений. Политики заговорили о новом витке демократии, о новых экономических отношениях. Радио и телевидение затрезвонили об арендаторах, о тех людях, которым предстояло стать настоящими хозяевами на земле. Кое-какие мысли об аренде полезли и в голову Иванова. В свободное от работы время он стал посещать городскую библиотеку, читал газеты и журналы. Зашел и в сельскохозяйственный техникум, побеседовал с преподавателями по вопросам аренды. Мало того. Узнав о том, что в соседнем районе семья арендаторов добилась высоких результатов по выращиванию молодняка, он поехал туда. Все посмотрел, все расспросил. Мысль стать хозяином на земле все больше и больше овладевала мужчиной. Время поджимало, на дворе стоял апрель. Посоветовался он с Мирошниковым, тот его затею поддержал, но не очень охотно. «Дембеля» за чаркой водки пришли к однозначному выводу, если у Владимира не получится, вернется опять на «шабашку». Вопрос о напарниках исчез через неделю. Составить компанию Иванову согласились двое молодых парней из мясокомбината. «Несуны», нарушив неписаные законы проходной, были уволены с работы.

В начале мая трое мужчин, желающих стать настоящими хозяевами на земле, приехали в совхоз «Социалистическая Сибирь», расположенный в двухстах километрах от Омска. Выбрали совхоз и район неспроста, здесь жили родители Виталия, напарника. Он еще год назад имел разговор с директором о возможности аренды в родном селе. По приезду сразу же пошли к директору. К удивлению первопроходцев, сельский чиновник не испытывал к ним пылкой радости. Только через неделю он пообещал им дать на откром 150 телят. Определил и пастбище в районе бывшей деревни Николаевки. Арендаторов все это устраивало, рядом с пастбищем находился котлован с водой для водопоя. Тройка мужчин зря время не теряла. За четыре дня они отстроили загон для животных. Стройматериал добывали по-разному: разбирали сгнившие постройки в близлежащих деревнях, часть материалов покупали у сельчан за деньги или за спиртное. Загон был готов, были готовы и бумаги. Договор в 3-х экземплярах, который был подготовлен бригадиром Ивановым, лежал на столе у директора. Безграмотный мужичонка неказистой внешности по фамилии Шарашкин в конце концов подписать его категорически отказался.

Вечером уже бывшие арендаторы обдумывали план своих действий на будущее. Все выглядело неутешительно. Деньги кончились, работы не было. Хотя появилась надежда на приработок. Жителям Кормиловки, где они жили, требовались пастухи. В селе было две больших улицы. Как правило, каждая из них имела своего пастуха. Утром мужчины пошли к управляющему. Худощавый мужчина с курносым носом и веснушчатым лицом с доводами пришлых согласился. Одновременно сказал, что, кому пасти и как пасти скотину, селяне решат на общем собрании. Оно состоится в конце мая. Он также посетовал на плохую погоду. Снег валил днем и ночью…

Собрание, к сожалению, на нет разрушило планы несостоявшихся арендаторов. Жители одной, самой длинной улицы села, согласились нанимать пастуха на лето, другая часть деревни отказалась. Крестьяне это объяснили тем, что им просто нечем платить, денег они не держали в руках уже больше года. Они выбрали другой вариант – каждый в отдельности или по группам (2-3 семьи) будут пасти скотину. Многих в этом деле выручали дети, особенно во время летних каникул.

Увидев безысходность положения, напарники Иванова не стали испытывать счастье в селе, они подались в Омск. Скорее всего, они сделали правильный выбор. Им было только за 20 лет, Владимиру – уже за 40. Он первым дал согласие пасти скотину. Дал согласие от безысходности. У него не было ни денег, ни семьи, ни двора.

Пасти скот неподалеку от деревни, как думал моложой пастух, Иванов, ничего не стоило. Оказалось, что это далеко не так. И этому ремеслу надо было учиться. Советы селян пастух не игнорировал, стремился их выполнить. Крестьяне в ответ на это платили добрым отношением и даже заботой. Зная о том, что пастух живет в одиночестве, кое-кто в период выгона скота или дойки совал ему в руки все, чем была еще богата сибирская деревня в период затухающей псевдоперестройки: мясо, молоко, яйца, хлеб. Кое-кто давал и самогонку. Хотя они прекрасно знали, что баба Мотя, у которой он снимал угол, делала самый лучший первач.

Прошел месяц. Иванов уже по-настоящему научился ездить на лошади. Он на первых порах ходил как парализованный: болела задница, от непривычки ныла спина. Пес Матрос стал ему настоящим помощником. Он понимал все команды своего хозяина и был грозой для всех четвероногих. Особенно для тех, кто щипал траву вдали от общего стада или украдкой бежал на поле, где зеленела пшеница.

В Кормиловке все больше и больше стали говорить о добропорядочности пришлого пастуха. Иванов благодарил сельчан за теплые слова, нередко улыбался. Во время дойки он отходил от стада на метров двадцать-пятьдесят и садился на переносной стульчик, который ему подарил старик-бобыль. Неподалеку от него паслась кобыла Сивуха. Пес Матрос всегда был рядом с хозяином. Он никогда не забывал о своих обязанностях. Прежде чем тявкнуть или побежать за четвероногим нарушителем порядка, он сначала смотрел на хозяина, ждал его жеста.

Последние новости в деревне и в стране до Иванова доводила баба Мотя. Доводила почти в одно и то же время, в 22 часа, когда ее постоялец садился за стол ужинать. Она за несколько минут успевала обрисовать каждого жителя села, и что с ним или с ней произошло сегодня. Содержание новостей все больше и больше стало касаться и пастуха. Однажды она, как бы невзначай, намекнула ему о том, что деревенские ищут ему невесту. Владимир ее намек пропустил мимо ушей, не до этого ему было. Он был занят, да и прошлая семейная жизнь хороших воспоминаний у него не оставила.

Время неумолимо двигалось вперед. Он заставляло Иванова все больше и больше задумываться над смыслом своей жизни, ворошить свое прошлое. Размышлять ему никто не мешал, один в поле. Несмотря на то, что его жизнь основательно потрепала, он ни имел ни богатств, ни женщин. Образ школьницы Маши, которую он никогда в жизни не целовал, все еще господствовал в его голове и в сердце. Он сейчас сожалел, что женился на учительнице и прожил с ней десять лет. Жил с той, которую никогда не любил. Жить с очередной женщиной и не любить ее, жить просто так, жить и влачить жалкое существование, особенно в это тяжелое время, ему не хотелось…

В середине лета в холостяцкой жизни пастуха неожиданно появилась женщина. Был воскресный день. Пригнав стадо на обычное место дойки, Иванов направился к небольшому березовому колку. Из-за сильной жары Сивуха и Матрос то и дело нервничали. Лесная прохлада нужна была и наезднику. Он слегка пришпорил коня и повернул свою голову в сторону деревни. И на какой-то миг замер. Вдалеке от себя он увидел женщину с ведром. Сомнений не было, она шла в его сторону. Она была одета в спортивный костюм. Двигалась она неторопливо, с достоинством. Несмотря на ее очертания, Иванов чувствовал, что она радовалась солнцу и сказочной сибирской природе. Наездник приложил руку ко лбу и неожиданно для себя вспотел. Причиной этому был внешний вид женщины. Она была среднего роста, стройная. Спортивный костюм черного цвета с белыми полосами на рукавах куртки и на брюках, которые обтягивали ее стройные ноги, не скрывал ее фигуру, наоборот, дополнял ее женственность. Длинные каштановые волосы, обвивающие тонкую шею, были перекинуты на обои плечи и концы их ниспадали на ее тугие груди. Ее лицо было немного продолговатое, высокий прямой лоб, тонкие губы были слегка подкрашены помадой. Глаза были голубые, большие, с длинными ресницами.

Мужчине, сидящему в седле, стало не по себе, когда перед ним появилось красивое создание природы, да еще с ведром. Ему казалось, что это просто мираж, и только. Он кисло улыбнулся и слегка опустил голову. Опешил перед красивой женщиной не только пастух, но и Матрос, который почему-то сейчас не лаял как обычно на незнакомых, а сидел, раскрыв рот, и пускал слюни. На какой-то миг пастух вышел из оцепенения. В его голове появилась мысль о своей несуразности и убожестве своего внешнего вида. Он и вправду желал намного лучшего. Простые брюки с заплатами да серенькая рубашка, бумажная пилотка, спадающая на его уши, не могли конкурировать с ослепительной красотой незнакомки. Мужчина и женщина, скорее всего, одновременно об этом подумали и весело рассмеялись.

Хозяин пастбища быстро спрыгнул с лошади, отстегнул от седла стульчик и вежливо предложил красавице присесть. Та мило улыбнулась и очень тихо прошептала:

– А меня зовут Галина, еще проще… Галя…

После этих слов она протянула руку для приветствия и невольно задержала ее в огрубевшей ладони мужчины. Он почти молниеносно почувствовал нежность женской руки с длинными красивыми пальцами и с ярко накрашенными ногтями. В его ладони остались мельчайшие капельки пота, которые нельзя было видеть, их можно было только чувствовать. Волновался и Иванов. Он почему-то очень сильно сжал руку шатенки и с заиканием произнес:

– А меня зовут Владимиром… По батьке я также Владимир… Одним словом, мы познакомились…

Несколько необычная форма представления, скорее всего, успокоила нервную систему молодой особы. Она громко рассмеялась и еще раз пожала мужчине руку. Минут через десять они перешли на более доверительный разговор. Первой рассказала о себе Галина. Она уже десять лет работала в системе народного образования. В Кормиловке более трех лет, преподает литературу и русский язык. Бывшему учителю было очень приятно слушать коллегу, ему до боли в сердце были знакомы школьные проблемы. Одновременно он несколько раз прокручивал в своей голове моменты возможной встречи с этой женщиной. К своему удивлению, он не находил.

Иванов, глядя красивую женщину, не удержался. Спросил ее о том, замужем она или нет. Она, наверное, ждала этого вопроса и долго смеялась. Затем, немного покраснев, ответила отрицательно. Потом вновь засмеялась и очень коротко рассказала несколько любовных историй из своего прошлого. В группе, где она училась, был всего лишь один парень. С первого дня учебы он мечтал о карьере ученого. По этой причине он все свободное время проводил в библиотеке, влезал в доверие парткому, комитету комсомола. Честно говоря, он нравился Галине, да и другим девушкам. Он был высокого роста, стройный, симпатичный, имел сильный голос. Это признавали все, когда он выступал на каких-либо торжественных собраниях. На выпускном вечере Галина набралась храбрости и пригласила Александра на танец, затем шепнула ему о том, что он ей нравится. Ее партнер неожиданно остановился, на какое-то время даже замер. Затем он снял очки и несколько дрожавшим голосом девушке ответил:

– Знаешь, Галочка… Мои родители категорически против моего брака, особенно отец. Сначала я закончу аспирантуру, а девушки потом…

Более солидный любовный роман у Федоровой чуть было не получился во время ее работы в районо. Она часто бывала на различных совещаниях и на собраниях в районе и областном центре. Нередко выступала и с трибуны. Он расплывалась в улыбке, когда видела пожирающие ее взгляды молодых и пожилых чиновников. Ей, как женщине, это льстило. Однажды она зашла в столовую одного из райкомов партии, которая располагалась в подвале. К столику, где она обедала, подошел мужчина и попросил разрешения присесть. Она не отказала. Затем молодые люди познакомились, разговорились. На следующее воскресенье Карпов пригласил ее на базу отдыха одного из крупных заводов областного центра. Каждое партийное и советское учреждение имели «свои» базы отдыха, где ответственные работники и члены их семей поправляли свое здоровье. Это были своеобразные притоны для пьянства и любовных утех.

К приезду Виктора Петровича, так звали заведующего отделом райкома партии, на базе готовились основательно. Галина, переступив порог хлебосольного особнячка, впервые в жизни поняла, что на деле означали привилегии советских чиновников. На какой-то миг ей очень понравилось роскошество комнат и обилие всевозможной закуси. Радовал ее и ухажер, он был далеко неурод и при высокой должности. Мало того. Прежде чем сесть за стол, Ипатов признался в любви к работнице районного отдела народного образования. Федорова в ответ ничего не сказал, лишь слегка улыбнулась. После первой рюмки коньяка мужчина стал заглатывать в себя все, что стояло на столе. Набив желудок деликатесами, он предложил женщине сходить в парилку. Галина не противилась этому. И не только по долгу службы… В парной полового акта не получилось. Карпова сильно разморило. Мало того. Он неловко спрыгнул с полки и поскользнулся, в результате чего упал и разбил себе бровь.

Федорова, закончив полуанекдотическую историю из своего прошлого, внимательно посмотрела по сторонам и неожиданно заплакала. Оглянулся и пастух. Его стадо больше, чем наполовину лежало на земле. Людей вокруг не было. Рассказчица тем временем успокоилась, вытерла слезы и низко опустила голову. Скорее всего, раздумывала, что ей делать дальше.

Иванов, сидя на траве напротив, молча наблюдал за нею и ждал ее дальнейших откровений. Затем он вскочил на колени и приблизился к шатенке. Потом стал осыпать поцелуями ее лицо и голову. Через несколько мгновений их губы сомкнулись и разомкнулись. Так продолжалось несколько минут. После этого мужчина подошел к лошади и снял мешок, в котором было ватное одеяло и плащ. Неподалеку от опушки леса сделал «постель». Галина сама опустилась в постель и внезапно замерла. Затем закрыла глаза. Она не сопротивлялась незнакомому мужчине, пастуху. Иванов, сняв с женщины бюстгальтер и плавки, принялся целовать ее нежное тело. Легкий ветерок, гуляющий по полю, пьянил ему голову, разносил приятный аромат духов и запах женского тела, которое истосковалось по мужской ласке и силе. Он целовал каждую частицу ее тела, ее тугие груди с коричневыми сосками, к которым еще не прикасались губы младенца. Целовал и ласкал стройные, длинные ноги, ее руки. Наконец губы красивой женщины и симпатичного мужчины сомкнулись, и они слились в единое целое, в единый порыв движений, любви и страсти. Им было очень хорошо и счастливо в этой «постели». Они оба впервые в своей жизни обрели душевный покой. Обрели его на небольшом клочке земли, где не было ни людей, ни городов, ни суматохи. Их было здесь только двое. И эти двое, не испившие до сих пор чашу сердечного влечения, сейчас творили свою любовь, свое счастье. Владимир, упав от изнеможения, пристально посмотрел на Галину. Она также окинула его взглядом, затем широко улыбнулась. Он вновь принялся целовать нагое тело женщины…

Неожиданно рванул сильный порывистый ветер. На небе собралось несколько тучек, затем пошел летний солнечный дождь. Влюбленные, словно дети, быстро вскочили и побежали нагими по травянистой дорожке в сторону озера. Бежать было легко и приятно, трава ласкала и немного щекотала пятки. Добежав до озера, они присели на траву и наблюдали за тем, как маленькие капли дождя стучали по глади водного водоема. Дождь прекратился так же быстро, как и начался. Засветило яркое солнце. Затем появилась радуга, она многоцветной дугой опоясала полгоризонта. Красота была неописуемая. Нагие улыбнулись и вновь оказались в объятиях…

Федорова приходила к пастуху еще несколько раз. Взаимное понимание и любовь ее окрыляли, давали надежду на совместное будущее. Баба Мотя уже давно заметила внезапно появившуюся радость жизни и веселый огонек в глазах своего квартиранта. Она с нетерпением ждала от него объяснения. Иванов и сам был не против поделится с пожилой женщиной своими радостями и думами. Однако он не делал этого, не делал специально. Чем чаще он встречался с Галиной, тем больше болела у него душа и сердце. Причиной этому была его неопределенность в будущем, скорее всего, безысходная тоска. Во время одной из встреч он решил поговорить с ней по душам. Он не хотел обижать или обманывать красивое создание, которое подарило ему самое святое, что есть у женщины – любовь. Разговор получился прямой и откровенный. Галина, как и он, поняла невозможность полноценной, цивилизованной жизни в условиях, при которых жили миллионы россиян. Надежд на лучшее не было, не было времени и для раскачки. Они решили однозначно. По дороге жизни дальше идти в отдельности. О прекрасных мгновениях любви нисколько не сожалели. Она дала возможность каждому из них хоть на какой-то миг с оптимизмом смотреть на жизнь, искать какие-то пути самовыживания.

Между тем нарастающий ход событий в стране Советов неумолимо втягивал в политическую орбиту все новые и новые слои населения. Чувство неудовлетворенности своей жизнью подталкивало Владимира Иванова к непосредственному участию в демократическом переустройстве общества. Во время пастьбы он имел довольно много времени для осмысления происходящего. Он завел специальную тетрадь, в которой делал пометки по радикальному переустройству советского общества. Новый импульс этому придали события в августе 1991 года в Москве. Ему захотелось самому «пощупать» демократию, проверить ее на прочность. Найти замену ему помогла баба Мотя, она предложила ему своего внука Алешку. Иванов с ее предложением охотно согласился. Уже в первый день поездки у мужчины начались проблемы. Купить билет из периферийного города даже в сентябре оказалось не так-то и просто. После переплаты, да и то в кассе возврата, он купил билет и сел на поезд. В плацкартном вагоне, как и в «застойные» времена, была та же убогость обслуживания, та же тощая подушка, тот же вонючий матрац. Появилось и новое «демократическое»: в чае без сахара плавали не то соринки, не то соломинки. По вагону прохаживались подозрительные типы, в руках они держали колоды карт с обнаженными женщинами, другие товары сексуального характера.

Москва встретила пастуха из глухой сибирской деревни пасмурной погодой. Над столицей плавали облака темного цвета, моросил холодный дождь. Быстро одевшись, с заросшей щетиной пассажир, в вагоне не работала розетка, сразу же ринулся в привокзальный туалет. Надеялся придать себе человеческий вид. Его надежды не оправдались. Туалетное заведение вообще не выдерживало никакой критики. Из небольшого помещения несло вонью, на полу валялись окурки, было наплевано, везде раздавался мат. У входа возле двери сидела «механизированная» по последнему слову техники гадалка. К ней на прием выстроилась целая вереница мужчин. При помощи компьютера она за три рубля определяла судьбу каждого, сколько кому осталось пожить в этом мире и подышать воздухом надвигающейся демократии.

На пути к «Белому дому» Иванов зашел в пельменную, страшно проголодался. В забегаловке народу было тьма. Выстояв в очереди порядка получаса, гость столицы взял две порции разварившихся пельменей, цены были космические. Во время общей трапезы вдруг бабка-кассир с криками и нецензурной бранью бросилась за молодыми ребятами, которые мигом выбежали на улицу. Позже оказалось, что они с нею не рассчитались. Через некоторое время перед Ивановым предстал Дом Советов Российской Федерации, «Белый дом». С этим заведением он решил познакомиться более основательно. Сначала он обошел его вокруг, осмотрел все его подступы и пристройки. Затем он двинулся к остаткам баррикад, где совсем недавно шла борьба за настоящую демократию. Подошел он и к палаткам, они стояли почти рядом со зданием. В одной из них находилась семья – муж и жена, и двое их детей. Разговорились, оказалось, что семья арендаторов уже вторую неделю ждала встречи с Борисом Ельциным, искала заступиничества и правды. Оказалось, что ни лидер демократии, ни другие чиновники им вообще не интересовались, кроме милиции и серьезных мужчин в строгой гражданской одежде.

Привлекла внимание ходока из Чапаевки и палатка возле места гибели борцов за свободу. Двое молодых парней бдительно стояли на охране цветов и другой атрибутики. Какой-либо толпы возле исторического места не было. Лишь редкие прохожие делали фотоснимки. С некоторыми из них Иванов имел короткий разговор. Единого мнения у них в отношении происшедшего в Москве не было. Одни утверждали, что социальную базу участников этих событий составил не рабочий класс, а кооператоры и спекулянты. Многие из них были в пьяном угаре. Другие высказывали противоположное мнение. Не было единого мнения и о тех, кто погиб.

Настойчивые попытки сибиряка попасть во внутрь Белого Дома и встретиться с каким-либо чиновником оказались безуспешными. Не посодействовал ему ни упитанный капитан милиции, стоявший перед входом в особняк, ни пожилая дама в дорогой норковой шубке. Она то и дело выходила и входила в здание. По совету одного из прохожих Иванов направился в приемную российского главы правительства, благо она была рядом. Поднявшись на второй этаж особняка, он узнал от дежурного, что запись на прием сегодня закончена. С довольно унылой физиономией Владимир покинул остров «демократии». Остаток светлого времени он искал место для ночевки. И здесь ему не повезло. Свободных мест в гостиницах не было. От услуг кооператоров он отказалася, цены сильно кусались. Остаток ночи он провел на железнодорожном вокзале. Утром он вновь оказался у знакомого здания. В Белый дом его не пустили, не было специального пропуска. Ему ничего не оставалось делать, как идти в приемную правительства. Перед небольшим зданием стояла вереница людей. Только через три часа его пригласили в один из кабинетов. Время ожидания Иванов не терял даром. Он переговорил со многими людьми из разных регионов огромной страны, которые были вынуждены приехать в столицу.

Инвалид-афганец с обгоревшим лицом жаловался на издевательства в уральской деревушке. Из-за тяжелого ранения он физически не мог ходить в магазин. Продавщица, баба воровитая специально припрятывала его булку хлеба или не давала ее тем, кого он посылал. Нередко бывало и то, что она его хлеб перепродавала другим односельчанам.

С большим вниманием пастух выслушал и историю, которую ему рассказала женщина из Хабаровского края, ее маленький сын – инвалид. У него не было ступней. Мать два года просила у местных властей инвалидную коляску. Не дали. Со слезами на глазах она вышла и из кабинета чиновника высшего исполнительного органа государственной власти страны. И Москва ей не помогла.

Не оправдались надежды и Иванова. Его предложения по коренному переустройству общества, особенно экономики, мало интересовали референта Ульянова. Да и весь внешний вид, манера поведения пожилого чиновника говорили о его нежелании воспринимать мысли пришельца, который душой, сердцем и мозгами хотел внести посильный вклад в укрепление демократических основ большой страны. Мало того. Чиновник даже не соизволил открыть папку, в которой были напечатаны рекомендации бывшего учителя. С тяжелыми мыслями покидал Белый дом уроженец деревни Чапаевки. На пути ему встретилась большая толпа советских «западников», она стояла возле посольства США, основного врага коммунизма. Они хотели другой жизни. На какой-то миг захотелось покинуть свою Родину и тому, кто раньше об этом никогда и не помышлял…

Прошла зима. За это время в жизни Владимира Иванова многое изменилось. Он закончил свой калым – пастьбу. Сразу же после нового года устроился работать учителем в школе. Бывшую историчку, пожилую женщину во время семейных разборок убил муж. Незаметно наступила весна. Обильное таяние снегов привело к тому, что поля были затоплены. Залило и Кормиловку. Небольшая деревня была оторвана и изолирована от внешнего мира. Не было и техники. Последний трактор и тот сломался. Прекратился подвоз пресной воды и хлеба. Учительской паре Владимиру Иванову и Галине Федоровой было до слез обидно видеть своих учеников, которые сидели за партами в кирзовых или резиновых сапогах своих родителей. В небольшой деревянной постройке было грязно и неуютно. Техничка, как и учитеоля уже два месяца жили без зарплаты. Иногда хотелось выть по-волчьи от скуки и безысходности. Тяжелее было Галине, и это прекрасно понимал ее любимый. Она в его лице хотела иметь опору, поддержку и все надеялась на создание семьи. Однако жизнь вносила свои коррективы. Они все чаще и чаще не понимали друг друга, ссорились. Женщина в конце концов приняла окончательное решение о разрыве отношений с мужчиной. В середине лета она уволилась и уехала к своим родителям. Прощание было очень тяжелым. Иванов еще долго стоял на перроне вокзала и пристально всматривался в уходящий поезд, которил увозил в неведомое его последнюю надежду и любовь.

Для того, чтобы хоть как-то смягчить горесть расставания с любимой женщиной, Иванов решил посетить Чапаевку. Ностальгия по родному дому, по безвременно ушедшим родителям глубокой болью отдавалась в его сердце. Он иногда даже сам хотел отправиться в потусторонний, неведомый доселе никому мир, встретиться с родителями, обнять их, поговорить, вместе смеяться и плакать.

Электричка медленно подошла к разъезду и остановилась. Из вагона вышел мужчина, пристально огляделся по сторонам и пошел по проселочной дороге в сторону леса. Кроме него из поезда вышла молодая женщина с двумя детьми. У Иванова не было желания составить им компанию. Он прибавил шагу, через некоторое время оглянулся. Женщина и ее дети садились на мотоцикл с коляской, вскоре они скрылись из вида. Путник этому обрадовался. Он хотел остаться наедине со своими мыслями. Сейчас он шел к своему родному дому, шел почти через десять лет. Небольшая постройка из березовых бревен, как и для большинства живущих на этой земле, была пристанищем для его тела и души. Чем ближе он приближался к родному очагу и к месту погребения близких ему людей, тем он больше оказывался в плену тяжелых мыслей о смерти. Он не кривил душой. К осознанной необходимости и желанию умереть, он шел все эти годы. И сейчас ему не верилось, что его душа и тело, его организм, полноценно работающий, способный воспроизводить потомство, скоро исчезнет, как исчезает пузырь в мыльной воде. Исчезнет незаметно и навсегда.

Близость собственной смерти мужчину не пугала, а наоборот, заставляла его мозг работать четко и слаженно. Сопереживать наиболее неоднозначные события его жизни.