Мохер

Анастасия Муравьева

Мохер

Ее зовут Маша Петрова. Простое имя и немудреная фамилия, да и можно ли звать ее по-другому? Маша дружила с нами с первого курса, но это сильно сказано – дружила. Она прибилась к нашей компании, а мы не прогоняли ее. Мы это злющие интеллектуалки, циничные дивы, высокомерные стервозы.

И что сейчас? Одна вечно безработная директор по маркетингу, вторая продает посуду Цептер, а третья попала в дурдом. Отсюда вывод: женская стервозность – фальшивка. Дешевая уловка судьбы. Капкан для дур. Стервозность не принесла нам счастья, равно как и ее отсутствие не застраховало от борща по-флотски.

Но тогда мы этого не знали. Мы читали Зюскинда, а кавалеров отшивали коронной фразой: «От вас, любезнейший, пахнет курицей».

Машка была от природы глупой, доброй и услужливой. Она слушала наши умные речи, бегала за сигаретами и занимала последние столы в аудитории перед экзаменами. Никто не считал ее за человека. «Ну что ты как Машка?», – возмущались мы, когда какая-нибудь из нас делала глупость. Машка не обижалась.

– Надо ей мужика найти, работящего и непьющего, – говорила, раскуривая Данхилл, директор по маркетингу. В 20 лет она уже была стратегом.

После института наши пути разошлись, и встречаться мы стали реже. Тем более с Машкой, которая присутствовала на посиделках в качестве молчаливого оруженосца. Лишь иногда она произносила протяжное «а-а-ах». Мы по-прежнему удивляли и восхищали ее. Что-то, а это мы умели.

С работой Машке не везло. Первые дни она умиляла работодателя бестолковостью, потом начинала раздражать. Около года Машка бедствовала и жила в долг, но потом вдруг устроилась девкой-чернавкой к знатной француженке.

Француженка нанимала шикарные апартаменты с видом на Таврический сад. Как и все жены посланников, она вела распутную жизнь Эммануэль, но в отличие от последней, старалась не придавать ее гласности. Француженка была маленькой, востроносой, легкой и взъерошенной как воробей. Она махала руками и летала по натертым полам словно пух, подгоняемая собственным смехом. Смеялась француженка беспрестанно. Ее смешили русские слова, оканчивающиеся на мягкий знак. «Вонь», – хохотала она и повторяла: «Вонь! Тень! Постель!». Зажмурившись и тряся волосами, смеялась уже беззвучно, пока не пропадала вдали с очередным кавалером.

– Маш-ш-ша, – нараспев произнесла она имя новой служанки. – Шарман! Моя дорогая Маша… mon cher…

С тех пор она называла ее только «ма шер». А поскольку Машка ходила все время в растянутой шерстяной кофте, все стали называть ее «Мохер». С легкой руки француженки имя прилипло к ней навсегда. Мохер она и есть мохер.

Обязанности девки-чернавки известно какие. Подмести пол, вытереть пыль, пропылесосить бухарский ковер. Сбегать с поручением. Помимо Машки, в штате прислуги состояли повариха и экономка.

Повариха, молодая женщина недурной наружности, казалась совершенно помешанной на готовке. Ее можно было застать за четырехтомником «Войны и мира»: она по крупицам собирала сведения о том, что подавали в доме Ростовых, и тешила себя надеждой задать аналогичный прием. Книги с рецептами загромождали кухню. Каждое блюдо имело оригинальное название. Мохер подсмотрела: один салат назывался «По ком звонит колокол».

Повариха считала свой талант настолько веским козырем на брачном рынке, что к мужчинам относилась безжалостно. Браковала их по малейшему поводу. Кроме того, кулинария съедала все время, не оставляя ни минуты для встреч с поклонниками.

Экономка, в амплуа женщины с трудной судьбой, на кухню заглядывала редко. Женщин она презирала. С мужчинами отношения были еще сложнее. У экономики был жених – студент, увлеченный православием, поклонник Кьеркегора и нудизма. Готовая смириться со всем, кроме последнего, она отчаянно тащила его под венец. Но в двух шагах от загса студент вырвался на свободу, заявив невесте, что нашел другую, в полной мере разделяющую его увлечение тотальным загаром, а прежнюю сожительницу просит освободить жилплощадь в двадцать четыре часа. Экономика собрала чемодан и съехала в горькую неизвестность.

В Мохер она сразу же почуяла соперницу, подозревая в ней ту самую из глуши вышедшую волчицу, готовую на все – на Кьеркегора и нудизм, лишь бы захомутать мужика. Но в этом она ошибалась.

– Я сколько раз просила не трогать альбомы по искусству! Отложите их на бюро! – восклицала экономка. Мохер выступала из коридорной тьмы и грустно кивала.

– Слушай, – звонила она мне на следующий день, прикрывая ладонью трубку, чтобы ее не услышали. – Я прибираюсь тут и не знаю, какие альбомы по искусству. Вот Камасутра – это считается искусство?

– Нет, – твердо сказала я. – Положи в рубрику «Техника – молодежи».

– Такого нету, – Мохер не понимала шуток. – Я полистала, картинки есть, значит, альбом по искусству, надо выложить на бюро…

Боясь попасть впросак, Мохер вскоре забросила уборку в библиотеке, и экономка немедленно сделала ей замечание, нарочно в присутствии хозяйки:

– В квартире не продохнуть от грязи. Кругом пыль!

– Пыль, пыль, пыль, – радостно повторяла француженка новое слово и засмеялась счастливо. – Пыль! Шарман!

Экономка морщила нос, Мохер краснела. Что с нее взять. Мохер она и есть мохер.

А потом случилось непредвиденное. Мохер созвала нас на экстренную встречу. Она никогда не выступала инициатором посиделок и, учитывая из ряда вон выходящий случай, мы присутствовали в полном составе. Не было лишь четвертой нашей подруги, находящейся в дурдоме, но я ей позже пересказала всю историю, стоя под дверью на отделении. Доступ к спятившей подруге был запрещен, и она, запахнувшись в ситцевый халатик, рыдала за решетчатой дверью: «Здесь все психи, я домой хочу!». Так что толку от нее было мало, а между тем именно она всегда давала самые мудрые советы.

А случилось то, что Мохер собралась замуж. Глупая чернавка познакомилась с блестящим гусаром. Мохер, очертя голову, ринулась в пучину страсти. Вместе они стряхнули пыль с приснопамятной Камасутры, и все в библиотеке пришлось кстати – и бюро, и стол, и ковер.

Глупость Мохер гусара не трогала. Он сам был родом из Сибири и университетским образованием не блистал. Зато блистал всем другим, что только есть ценного у мужчины, совершенно ослепив немудреную нашу подружку.

Мохер стала менее ревностно убирать французские апартаменты. Мы советовали ей поберечь силы на обустройство собственного гнездышка. Сибирский гусар снял однокомнатную квартиру. Мохер купила швабру-полуавтомат. Впереди замаячили кольца и тачка в лентах.

Мы обсуждали, что наденем в загс. Директор по маркетингу заказала по каталогу платье-коктейль. Вероника, торгующая Цептером, приготовила очень полезный, сами понимаете какой подарок.

А за неделю до свадьбы рано утром ко мне пришла растрепанная Мохер. С лицом, улитом слезами, она ввалилась на кухню, где остывал кофе и везде крошки. Мохер не могла выговорить ни слова, ее била дрожь. Я позвонила директору по маркетингу.

Мы вдвоем утешали Мохер. Все было просто. Она застукала сибирского гусара в постели с хозяйкой-француженкой. Хотя житейский опыт подразумевает обратное развитие событий: хозяйка застает мужа с молодой горничной. Вошедшая в анекдоты слабость француженок с русским сибирякам получила подтверждение.

Француженка села и, даже не прикрыв жалкую грудь, отчетливо произнесла новое слово, на конце которого мягкий знак. Она воскликнула: «Б***ь!» и впервые не засмеялась.

Мохер стояла на пороге как вкопанная в своей растянутой кофте. Не зная, куда деть руки, она сунула их в карманы. Сибирский гусар прыгал у окна, застегивая ширинку на брюках.

– Послушай, – сказал он, мягко обняв ее за плечи. – Я не ради денег, нет. Я сам из деревни, но учиться собираюсь. В банк хочу устроиться, а не с тряпкой, как ты. Наелся сухарей-то, теперь деликатесы охота пробовать. А ты хорошая, но простая очень… Как мохер…

Перед взором Мохер закружились гувернантка с Кьеркегором и повариха с пикантными салатами.

– Неблагодарный, – выла Мохер. – Когда это он у меня одни сухари ел? Я готовлю вкусно. И разное все – супы, второе, даже мусс. Не как наша повариха, но стараюсь. Рецепты у нее тайком переписывала…

Утирая слезы, Мохер полезла в бездонный свой карман, где обнаружился блокнотик, разграбленная сокровищница кулинарной мысли.

Мохер выпила кофе и немного успокоилась. Она наотрез отказалась идти за расчетом к француженке, хотя мы дружно ее за это осудили. А на следующий день Мохер записалась в школу кулинарного искусства.