Трое

– Нет ничего, что не смогла бы исправить чашка какао или зефир, – она погладила меня по волосам, совсем как в детстве. – Просто поговори с ними, они всегда понимали тебя лучше тебя самой.

Это действительно так, и именно это меня и пугало – то, как легко Никите и Ане всегда удавалось читать меня, словно книгу.

Мы вернулись домой через три дня. Я взлетела вверх по лестнице, намереваясь бросить рюкзак и пойти к Ане. Подъезжая, я слышала Никитину гитару из соседнего сада, и с облегчением подумала, что мне не придется повторять свою нелепую историю дважды. Я еще не знала, что скажу. Мне просто надо было все исправить.

Гитара тренькнула и замолчала, оборвав мелодию. Уже выходя, я бросила взгляд в окно, с которого видно большую часть Аниного двора и крыльцо ее дома. На горизонте гремело, чернильная синева затягивала небо с востока, а я хотела успеть до дождя.

Вот они, оба. Никита с гитарой, Аня с книгой. Его рука на ее колене, ее рука зарылась в светлые кудри на его затылке. Их глаза закрыты, а губы соединены поцелуем.

Я отпрянула от окна, будто обжегшись. Пятилась, пока не споткнулась о кровать, неуклюже плюхнувшись на матрац. В комнате медленно сгущались тени, занавески трепал усиливающийся ветер, а я вцепилась в края старой джинсовой куртки, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. Пытаясь просто дышать.

Слишком поздно.

Дождь все же прошел мимо, едва зацепив краем. На горизонте полыхали зарницы и зловеще рокотало еще почти час. Когда утих ветер, я спустилась и вышла на улицу. Сидела на крыльце с чашкой чая и наслаждалась душистым, густым вечерним воздухом. Краем глаза подметила, как зажегся свет в Аниной комнате, потом на крыльце ее дома.

В буйной траве у калитки яростно стрекотали кузнечики. Вдалеке ветер шумел в кронах старых тополей, темными стражами охраняющих горизонт с востока. Скрипнула калитка и, спустя мгновение, из тени показалась высокая фигура. Никита молча сел рядом, прислонил гитару к столбикам крыльца и, уперев локти в колени, уставился на свои кеды.

Чай внезапно стал горьким, и я отставила кружку в сторону.

– Привет, – сказала я в темноту.

Он кивнул и потер лицо, избегая встречаться со мной взглядом. Такой чужой.

Я помню, как мы лежали на полу, читали комиксы и предавали по кругу пакет с лакричными конфетами, звуки смеха и глупые, детские шутки. Как Никита учил меня кататься на скейте, а у меня не получалось. Как от него пахло коричным печеньем в детстве, и как это волнительно, что сейчас он пахнет мятой и тайнами. Помню, как Аня вплетала мне ленты к косы и говорила, что я самая красивая девочка на свете, но только после нее. Теплые, крепкие объятья ее изящных рук.

Без них двоих я себя совсем не знаю.

– Слушай, – начал он тихим, измученным голосом, от которого у меня скрутило внутренности и замерло сердце. – Мне надо тебе кое-что сказать. Я хочу… точнее, мне надо… Вот же блин!

Никто не виноват, что меня угораздило влюбится в лучшего друга. Никто не виноват, что с ними двумя случилось тоже самое. Мне осталось решить, стоит ли наша дружба моего разбитого сердца. Прямо сейчас.

– Я знаю, – мы оба вздрогнули от звука моего голоса. Никита выпрямился и устремил на меня недоверчивый взгляд. Синие угли на бледном лице. Теперь он, не мигая, смотрел мне в прямо в глаза. – Прости, так уж вышло, что я вас видела. Я не хотела.

– Нет, подожди… – его рука легла на мою коленку. Он всем телом подался вперед и, с непонятной смесью недоумения и отчаянья, вглядывался в мое лицо, словно ища чего-то и не находя.

– Все в порядке, – я накрыла его теплую ладонь своей холодной. Он озадаченно посмотрел на наши сплетенный пальцы. – Я за вас рада. Правда.

Почти правда. И я даже улыбнулась, чем, похоже, удивила обоих. Когда я обняла его, Никита вздрогнул, а мышцы на его спине казались жестче досок крыльца.

– Прости, что вела себя как полная идиотка с самого начала лета. Я, правда, не знаю что со мной было.

Казалось, прошла вечность, пока он обнял меня в ответ, и я смогла наконец выдохнуть. С того момента все вернулось на круги своя, и уже никогда не было как прежде. Мы уже никогда небыли прежними.

7.

Каждое лето, с тех пор как Никите исполнилось шестнадцать, на время каникул он уезжал в деревню, на заработки, и всегда возвращался на пару сантиметров выше, с отросшими, выбеленными солнцем, волосами и темный от загара. Платили мало, но он говорил, что там его окружали только поля, стога сена и облака в просвете тонкой листвы. На короткий период времени он переставал быть мальчиком, которого бил отчим.

Мы часто созванивались, но редко говорили о чем-то серьезном. И никогда не упоминали Аню.

После случая с машиной, Александр больше ни разу не поднял руку на пасынка, но урон уже был нанесен. Никита взрослел, по-прежнему оставаясь молчаливым и замкнутым, недоверчиво-осторожным в отношении окружающего мира. Девочки в школе считали его угрюмую натуру весьма интересной. Он вел себя так, словно ему нет дела до мнения окружающих, что только добавляло его образу таинственности и шарма. И, да – он хорошел.

В шестнадцать старший брат его одноклассника сделал ему первую татуировку, (к выпускному классу их было уже пять). Он все чаще дрался, завел друзей среди ребят со слишком длинными волосами, громкими голосами и резковатыми шутками. С ними же впервые напился, отмечая свое семнадцатилетние, и потом два дня ходил больной и бледный.

В старшей школе у него появились друзья среди парней, я же стала чаще общаться со своей двоюродной сестрой и девочками из класса. Наши пятничные вечера вернулись, но стали реже, и теперь диван мы делили только с Аней. Никита садился на пол, разделяя наши колени своей спиной. Аня лениво перебирала его волосы, а я сосредоточенно жевала попкорн. Сухой, похожий на пенопласт, он застревал в горле и тяжелыми комьями скользил в желудок.

Я знала, что Никита иногда провожал Аню домой со школы. Сама же я записалась в школьный комитет, сделав все возможное, чтобы наше с ней расписание больше не совпадало. Я проиграла бой со своей собственной душой, и сдалась. Я видела какими глазами она смотрит на него, когда думает что никто не замечает – тем особенным, наполненным обещаниями, взглядом.

И как он смотрит на нее.

Между десятым и одиннадцатым классом, на скопленные деньги, Никита купил еще одну гитару, а позже собрал у себя во времянке на заднем дворе еще троих ребят с барабаном и прочими инструментами из разряда «у кого что нашлось». Так родилась «Сизая Моль» – четыре подростка в слишком узких джинсах с дырявыми коленями и растянутых майках.

Бывало, весной, в выходные дни, я сидела на старой лавке под окном его дома с книгой или просто с бутылкой минералки, грела лицо под первыми лучами солнца, и слушала, как ребята бренчат на своих инструментах. Если когда-то все эта затея казалась мне баловством, то мое мнение изменилось, стоило впервые услышать, как они играют вместе. Как Никита поет. Их тексты были неумелыми, рифмы простыми и неточными, они сбивались с ритма, откровенно перебарщивали с басами, но в них был голод, кусачий и безжалостный. Он толкал вперед, хватал за пятки. А в музыке чувствовалась душа, и страсть, и так много боли.

Кое-как записав первые пять песен, ребята разослали демо везде, куда только смогли придумать. Никите едва исполнилось восемнадцать, когда им отказали в первый раз. Тогда он только посмеялся. Несколько месяцев и примерно дюжину отказов спустя, я нашла его на заднем дворе, с обратной стороны времянки, что служила им студией: гитара, обрывки листов из блокнота и злой, обреченный взгляд.

– Я начинаю думать, что этот мудак прав, и я ни на что не годен.

Я села рядом и положила голову ему на плечо. С некоторых пор мне было гораздо легче говорить с Никитой, не видя его глаз. Трусость меня не красила, но тут я была бессильна.

– Чего ты хочешь? Не прямо сейчас, а вообще.

– Прямо сейчас я хочу напиться и поспать. В любом порядке.

Я пихнула его в плечо и получила такой же шутливый тычок в ответ. Мне хотелось его обнять, но я не стала. Мне хотелось спросить почему он тут один, не с Аней, но и этого я делать не стала.

Жесткая, прошлогодняя трава колола спину и бедра через джинсы, в воздухе стоял терпкий запах прелой листвы и дождевых червей. Небо затянули серые тучи, а на заборе напротив делили добычу вороны. Антураж вполне себе в духе драматического кино.

В тот момент я четко понимала, что мне надо забыть о своем глупом, девичьем сердце и просто быть хорошим другом, прямо сейчас. Ведь в моей жизни не было ничего – ни единой вещи, – которая доставляла бы мне хотя бы толику той радости и удовлетворения, которое приносит Никите музыка. Я просто плыла по течению, в ожидании того, что же жизнь мне подкинет за следующим поворотом. Да, есть книги, но я любила читать истории, а не создавать их. Никита же создавал и проживал целые жизни через свои тексты, когда я – просто подглядывала из-за занавеса.

Именно поэтому то, что делал он, казалось мне удивительным. Хотя, если быть совсем честной, все что делал Никита казалось мне удивительным.

– Я бы хотела чувствовать мир, как его чувствуешь ты, – нарушила я тишину, тщательно подбирая слова. – Так же резко, страстно. Я жалею, что не могу.

– Чаще всего я не чувствую ничего, кроме гнева.

– Я в это не верю.

– Зря.

– Ладно, как скажешь. Тогда ты можешь смириться и продолжать сидеть тут, в веселой компании гитары и меня. Ты можешь сдаться, и твои стихи не увидит никто, кроме бумаги, на которой они написаны.

– Слушай, это не так легко, как кажется!

– Сдаться проще всего. Но ты не такой, я знаю. Я верю в тебя. Почему же ты – нет?

Он напряженно замер, словно теперь действительно слушал. Какое-то время, в звенящей тишине наступающего вечера, было слышно только наше дыхание. Потом он нашел мою ладонь и сжал пальцы. Это придало мне смелости продолжить, ведь я боялась, что сказанные мной слова звучат как высокопарный бред.

– Для тебя музыка – это дом, в котором живет твоя боль. Так возьми ее, всю эту ярость, весь гнев, и заполни ими страницы. А потом подари эти страницы миру и будешь услышан. Лист бумаги и ручка. Просто говори правду.

– Так просто?

– Черта с два это просто! – фыркнула я. – Правда требует смелости. Любой может быть угрюмым мальчиком в черном худи и с битой. Но далеко не каждый сможет поделиться кусочком своей души.

– Ты так говоришь, будто эта бита стала определяющим вектором в моей жизни.

– В некотором роде, так и есть.

Я потянулась, взяла гитару и положила ему на колени.

– Зачем?

– Затем, что когда ты станешь богатым и знаменитым, забудешь меня и весь этот глупый, сонный район с нашей тупиковой улицей, – Никита закатил глаза и ухмыльнулся. Почти улыбка, так что я засчитала себе маленькую победу, – помни, что никакие деньги не смогут увести меня туда, где я оказываюсь, когда слушаю, как ты своими неловкими пальцами перебираешь струны этой старой гитары.

Он долго смотрел на меня, нахмурившись, потом прижал к своему теплому боку и прошептал:

– Я никогда не смогу забыть тебя. Даже не надейся.

Спустя год неудачных прослушиваний, школьных дискотек, концертов в третьесортных клубах и барах, им наконец повезло – их заметили. Все четверо едва закончили школу, потому, что практически ее не посещали. Математика и химия больше не играли в их жизнях никакой роли.

В самом начале июля, когда тягучий воздух пьянит липовым ароматом, а у ночи вкус жасмина и меда, ребята получили приглашение от западно-европейской звукозаписывающей компании. Всего неделю спустя Никита и «Сизая Моль» уехали в европейское турне, выступать на разогреве у чуть-более известных команд и на коллективных рок-фестивалях.

Нас с Аней в сентябре ждал выпускной класс.

Прощание получилось скомканным. Пожалуй, это был последний раз, когда все мы трое были вместе. Больше мы не созванивались. Поначалу, я писала длинные мейлы, потом короткие смски, и порой Никита даже отвечал.

Редко ребята мелькали в соцсетях или на Ютубе. Тимур, барабанщик, в своем Инстаграме выкладывал видео из-за кулис или с репетиций, реже – кадры пьяных вечеринок в автобусе. Незнакомые лица, окутанные серым дымом, пустые бутылки и пачки сигарет, надкусанные яблоки и коробки из под печенья. Новая, другая жизнь.

В выпускном классе Аня попробовала себя в роли модели для фотосьемки, весьма удачно. Подстригла волосы и перекрасила их в яркий, огненно-рыжий цвет, который, надо признать, очень ей шел. В ее гардеробе появилось много коротких юбок, а в окружении много парней. Мы все еще здоровались, и даже иногда болтали через забор, но я больше не могла разглядеть за этой красивой, ухоженной девушкой ту Аню, с которой мы лопали варенье из банки и красили ногти разноцветными фломастерами.

Выпускной год промелькнул слишком быстро. Закончив школу она, как и хотела, поступила в университет в Германии. Когда пришло подтверждение, Аня прислала мне сообщение, содержащее слишком много заглавных букв и восклицательных знаков.

– Да!!! Я сделала это! Я поступила! – кричала Аня из окна своей спальни, размахивая руками с зажатым в ладони конвертом.

На ее лице цвела счастливая, искрящаяся улыбка неподдельного восторга. В это миг нам снова было девять и наша дружба была крепче стали и жарче огня. И я снова искренне радовалась ее успехам, как это было всегда.

Днем позже Никита прислал нам сообщение – их песню впервые поставили на радио, и мы слушали, устроившись каждая на своем подоконнике и врубив колонку на максимум. Две девушки, парень с мечтой и его голос. То, что нас всегда обьединяло и разделяло одновременно.

В августе Аня упаковала чемодан и укатила в свою новую, полную волнений и предвкушений жизнь. Где Никита я имела очень смутное представление по обрывкам сведений из соцсетей.

Мы разбрелись по свету, каждый в поисках своего пути. И вроде все хорошо, но в итоге мы проиграли. Потому что в начале нас было трое, а теперь нас нет.

И я все еще плыла по течению, когда, три месяца спустя, Аня в своем Инстаграмме выставила фотографию, где они с Никитой, вместе. До омерзения счастливые.

8.

Сквозь белую пелену снега я наблюдала, как тетя Марна разгружает машину. Свет от стоп-огней красными лужами разливался по белому морю, в которое превратилась подъездная дорога. Она вытащила нагруженные продуктами сумки, неловко перехватила их одной рукой и, заперев машину, пошла к воротам. Было заметно, как она прихрамывает, осторожно переставляя ноги, в громоздких сапогах, по сугробам. Александр был дома – я знала это потому, что окно гостиной весь день было подсвечено экраном включенного телевизора, но подъездная дорожа скрылась под белым пологом, а свет над крыльцом не горел. Телемарафон «Охоты и рыбалки» сам себя не посмотрит…

Когда женщина споткнулась, едва не упав, я отвернулась и в очередной раз почувствовав укол стыда. В детстве я закрывала глаза и верила, что монстр из шкафа меня не найдет, если я его не вижу. Стыдно, что я все еще закрываю глаза.

Мне не довелось увидеть на Никитиной коже следы строгих мер воспитания его отчима. А после случая с битой и машиной, видеть было нечего. И если он все реже бывал у себя дома, предпочитая любую другую компанию и обстановку, то тетя Марина скрывалась за непроницаемыми стенами своего дома гораздо чаще.

На самом деле, я даже не замечала этого, пока мама вскользь не упомянула. Это случилось прошлой весной. Мама стояла у раковины – руки в розовых перчатках по локоть в мыльной воде, тарелки глухо гремят. Рутинная работа, которую она выполняла изо дня в день, бездумно и механически. Пенни за твои мысли4, всегда думалось мне. Не зря же королева детектива сочиняла свои великие произведения именно за этим занятием5.

– Давно ее не было видно.

– Ммм…? – я была занята кроссвордом и мама выдернула меня из воспоминаний об уроках биологии. – Кого?

– Марину. Сейчас вот увидела, как она выкатывает мусорный контейнер, и поняла. – я удивленно смотрела на маму: ее взгляд потяжелел, глубокая морщинка прорезала гладкий лоб. – Второй день льет, как из ведра, а на ней солнечные очки. Опять.

Я промолчала. Что я могла ответить? Мы все знали причину свитеров с высоким горлом и кофт с длинными рукавами в летнюю жару, как и наличие солнечных очков в темную или пасмурную погоду. МЫ. ВСЕ. ВСЁ. ЗНАЛИ.

Потеряв работу, Александр пытался торговать рыболовными снастями по интернету, потом пробовал подрабатывать курьером и таксистом, но все больше оставался дома, в компании телевизора и банки пива, врастая в старый диван и покрываясь щетиной и жирными складками. Хмурый мужик, с мешками под глазами и в застиранной футболке, словно злая карикатура на Гомера Симпсона6, с нетерпимым нравом и тяжелыми руками. Время сделало его только хуже.

Сад зарос, водостоки не чистили от старой листвы уже несколько лет, краска на заборе в некоторых местах облупилась, а калитка протяжно скрипела и щелкала, под порывами ветра. Некогда теплый, уютный дом постепенно превращался во вместилище теней и призраков.

Хлопок закрываемой двери в ватной тишине вечера прозвучал слишком резко, выдернув меня из воспоминаний, и я вновь посмотрела на дом через улицу. Над крыльцом вспыхнул свет, лампочка пару раз мигнула, но все же осталась гореть. Снег уже укрывал машину белым.

Ночью обещали бурю.

9.

Я все еще сидела на подоконнике, когда ко мне в комнату заглянула Лена, моя двоюродная сестра. Сегодня вечер кино и мороженного. В последние несколько лет мы стали гораздо ближе, и я этому искренне рада. Лена хороший друг, верный. И с ней легко.

Перед глазами цветными фантиками мелькают фотографии Аниного Инстаграмма. Я в пижамных штанах и растянутом свитере, в то время, как Аня хохочет в немом стоп-кадре под, покрытой чернилами, рукой знакомого нам мальчишки. Я шумно выдохнула и потерла грудь в области сердца, в том месте, где последние несколько месяцев медленно стягивался тугой, горький узел. Я знаю, что не стоит этого делать, и все же скольжу пальцем по экрану дальше. Просто отписаться от обоих казалось мне крайне невежливо. Поэтому, я не придумала ничего лучше, чем удалить свой аккаунт в Инстаграмме, и теперь подглядывала за ними с телефона двоюродной сестры. Да, я трусиха, принято к сведенью.

– Ты ведешь себя глупо. Завязывай, – грубовато произнесла Лена, поставив фильм на паузу. – Твои детские стенания нафиг никому не нужны.

– Вот спасибо! – проворчала я, пристыженная, и вернула ей телефон.

– Слушай, – она развернулась ко мне лицом, и я больше не видела стремительного танца снежинок за окном. Когда Лена говорит, лучше слушать, а то и затрещину можно схлопотать. – Все это уже на грани абсурда. Либо позвони ему, либо угомонись и живи дальше.

– Я в порядке.

– Это ты маме своей будешь рассказывать! Тебе самой от себя не тошно? – узел в груди стягивался все сильней, но я молчала. – Господи, вы не уникальны! Вы просто две девчонки, которым довелось жить по соседству, и втюрится в одного и того же парня. Приторная банальщина!

Лена потерла лицо и сделала судорожный вдох. Когда злится, она становится похожей на маленького сердитого гнома, но я все равно люблю ее. Моя двоюродная сестра привыкла говорить правду как она есть, в лицо, не особо выбирая выражения. В этом есть своё очарование, как ни странно.

Глаза жгло, но я продолжала смотреть в точку за ее спиной, сдерживаясь из последних сил.

– Ни в кого я не втюрилась, – тихо возразила я. Совсем не убедительно.

– Еще как втюрилась, – невозмутимо возразила она. – И пусть. Не в нем дело. Дело в тебе – друзья с пеленок, косички-фенечки, мир-дружба-жвачка. Вы были обречены на этот бред с самого начала. Но вы разные, самостоятельные люди, а не одно целое. Они оба уехал. У каждого своя жизнь. Точка. Ты хоть знаешь кто ты? – Лена дернула меня за руку, потому что я продолжала смотреть мимо нее. – Что тебе нравится, кем ты хочешь стать, какие макароны ты любишь, а какие картины ненавидишь? Зачем ты, блин, встаешь каждое утро с кровати? Коптить небо?

Тут я не выдержала, и отвернулась. Глаза жгло солью, меня душила обида и я не могла ничего сказать. Потому что она права. Я всю жизнь была частью целого и оказавшись одна, барахталась в болоте беспомощности.

– Ты прости, но если ты сама себя не знаешь и не любишь, то как ты можешь ждать это от него. Или от любого другого, – сестра придвинулась ближе и обняла меня. У нее удивительно крепкие, теплые объятия. – Ты – это не размер одежды, цифра на весах, цвет глаз или волос и не дата в паспорте. Мы состоим из поступков и мыслей, из прочитанных книг и упущенных возможностей, из ошибок, мечтаний, всех тех мест, что мы посетили и того единственного, что зовем домом. А еще из людей, которых любим, слез, которые прячем и разочарований, которые превращаем в опыт. Начни с себя. Пойми кто ты. Ведь, давай честно, ты даже факультет выбрала, потому что туда пошли твои подружки из класса. Живем раз, не упусти все.

– Тебе стоит книги писать. Или с мотивационными речами выступать. Такой талант загубишь! – я удивилась, и была тронута, но больше… Господи, да я обалдела!