Помоги проекту - поделись книгой:
«Всё – живёт, всюду – жизнь. И всюду – тайны. Вращаться в мире чудесных, глубоких загадок бытия, тратить энергию своего мозга на разрешение их – вот истинно человеческая жизнь, вот где неисчерпаемый источник счастья и животворной радости!»
Иное отношение к творчеству у писателей-беллетристов, скульпторов и живописцев, поскольку любопытство тут явно ни при чём – радость доставляет сам процесс создания произведения искусства и сохраняющаяся до времени надежда сотворить нечто уникальное, неповторимое. Вот как рассказывает об этом один из персонажей романа Достоевского «Униженные и оскорблённые»:
«Если я был счастлив когда-нибудь, то это даже и не во время первых упоительных минут моего успеха, а тогда, когда ещё я не читал и не показывал никому моей рукописи: в те долгие ночи, среди восторженных надежд и мечтаний и страстной любви к труду; когда я сжился с моей фантазией, с лицами, которых сам создал, как с родными, как будто с действительно существующими; любил их, радовался и печалился с ними, а подчас даже и плакал самыми искренними слезами над незатейливым героем моим».
Плачь не плачь, но это никак не повлияет на судьбу произведения искусства – тут многое зависит от тех, кто имеет возможность представить произведение на суд широкой публики. Увы, нередко оказывается, что рукопись издательством отвергнута, а картины художника-новатора никому не интересны. Вместо того, чтобы в который уже раз сетовать по этому поводу, приведу фрагмент из романа «Покаянные сны»:
– Лиз, ты не права. Художник должен быть свободен. И никаких запретов, никаких заповедей типа "не убий", "не навреди". Да пусть своим искусством он даже кого-нибудь убьёт, зато может явиться миру нечто невиданное, невообразимое.
– Ну да, чтобы любоваться этим, сидя на толчке, – тощая, как игла, Лиз язвительна и неколебима. – Рома, рынку нужен ходовой товар. Есть спрос на Кандинского, Ван Гога, Модильяни… Ну а мазню твоего новатора кто будет покупать?
– Ты рассуждаешь, как лавочница. Ван Гог был гениален ещё до того, как его картины стали выставлять на аукционах Сотбис.
– Ну да, а умер в нищете. Кто виноват?
– Виновато время…..
– Вот-вот! Пригвоздим его к позорному столбу!
Но если случилось так, что ваша картина висит на стене в Третьяковской галерее, а книгу наконец-то напечатали – это ли не причина для радости? Так отреагировала и младшая дочь Льва Толстого на публикацию своих рассказов:
«Я была очень счастлива, когда мои тюремные рассказы… появились в "Пикториал Ревью". Йель Юниверсити Пресс приняло к печати мою книгу "Жизнь с отцом". Книга эта впервые была напечатана в Японии, и теперь она должна была появиться на нескольких языках и по-русски – в журнале "Современные записки" и в "Последних новостях", издававшихся в Париже».
Приятно перечислять издательства и журналы, где напечатали твоё творение, однако проходит время, и публикация новой книги прежнего восторга уже не вызывает, а вот радость творчества остаётся навсегда.
Весьма своеобразно выразил своё отношение к творчеству Константин Паустовский:
«Когда в сознании писателя рождается книга, он испытывает такое же чувство приближающегося неизбежного счастья. Ещё всё неясно… Ещё сознание заполнено перекличкой отдельных слов, мыслей, образов, сравнений, но сквозь всё это уже возникает даль свободного повествования».
На самом деле, в сознании возникает замысел, а до рождения книги ещё очень далеко – впереди долгий, мучительный процесс поиска сюжета, интересных образов. Но временами и впрямь возникает та самая «даль свободного повествования», когда мысли и образы словно бы сами просятся на бумагу – это и есть ключевой момент, вслед за которым наступает счастье…
Но вот когда книга уже вышла в свет, нередко появляются сомнения: зачем потратил столько времени на создание романа, если можно было распорядиться этим временем более разумно? Такую мысль Лев Толстой выразил в письме Афанасию Фету:
«Как я счастлив… что писать дребедени многословной вроде "Войны" я больше никогда не стану».
Если учесть, что, написав «Войну и мир», Толстой заработал немалый капитал и прославил своё имя, это его ощущение вполне понятно – теперь уже нет необходимости писать нечто «эпическое», что привлечёт к нему внимание людей. Теперь можно писать то, чего требует душа – вслед за «Анной Карениной» Толстой увлёкся созданием своего философского учения, надеясь таким образом способствовать переустройству окружающего мира.
Писатель не может не писать, хотя бы потому что нужно зарабатывать семье на пропитание. И даже если не пишешь «дребедень», такая работа не всегда вызывает удовлетворение. Вот и Тригорин в пьесе Чехова «Чайка» вынужден признаться в разговоре с Ниной Заречной, что не в восторге от своей судьбы:
«Вы вот говорите об известности, о счастье, о какой-то светлой, интересной жизни, а для меня все эти хорошие слова, простите, всё равно что мармелад, которого я никогда не ем… Едва кончил повесть, как уже почему-то должен писать другую, потом третью, после третьей четвёртую… Пишу непрерывно, как на перекладных, и иначе не могу. Что же тут прекрасного и светлого, я вас спрашиваю? О, что за дикая жизнь!»
Тут есть и сожаление о том, что не имеет в своём распоряжении обширного поместья, и признаки лукавства, даже лицемерия. Судя по всему, уж очень много сил пришлось истратить на восхождение к известности, к популярности среди широкой публики, а тут ещё поклонники не дают ему покоя:
«Разве мои близкие и знакомые держат себя со мною, как со здоровым? "Что пописываете? Чем нас подарите?"»
Признание Тригорина перекликается с тем, что Пушкин в повести «Египетские ночи» написал о Чарском:
«Он был поэт, и страсть его была неодолима: когда находила на него такая дрянь (так называл он вдохновение), Чарский запирался в своём кабинете и писал с утра до поздней ночи. Он признавался искренним своим друзьям, что только тогда и знал истинное счастие. Остальное время он гулял, чинясь и притворяясь и слыша поминутно славный вопрос: не написали ли вы чего-нибудь новенького?»
А между тем, Тригорин продолжает монолог:
«Одно и то же, одно и то же, и мне кажется, что это внимание знакомых, похвалы, восхищение, – всё это обман, меня обманывают, как больного, и я иногда боюсь, что вот-вот подкрадутся ко мне сзади, схватят и повезут, как Поприщина, в сумасшедший дом. А в те годы, в молодые, лучшие годы, когда я начинал, моё писательство было одним сплошным мучением. Маленький писатель, особенно когда ему не везёт, кажется себе неуклюжим, неловким, лишним, нервы у него напряжены, издёрганы; неудержимо бродит он около людей, причастных к литературе и к искусству, непризнанный, никем не замечаемый, боясь прямо и смело глядеть в глаза, точно страстный игрок, у которого нет денег».
Но вот писатель находится в зените славы, и неизбежно возникает вопрос – Нина Заречная задаёт его Тригорину:
«Позвольте, но разве вдохновение и самый процесс творчества не дают вам высоких, счастливых минут?»
Тригорин отвечает:
«Да. Когда пишу, приятно. И корректуру читать приятно, но… едва вышло из печати, как я не выношу, и вижу уже, что оно не то, ошибка, что его не следовало бы писать вовсе, и мне досадно, на душе дрянно…»
Пожалуй, и здесь присутствует лукавство – Тригорин кокетничает с красивой девушкой, стараясь возбудить к себе сочувствие, а там, кто знает, дойдёт и до любви… Вот тогда для него может наступить подлинное счастье, ради которого и приходится работать буквально на износ. Всё ради того, чтобы «пожинать плоды» – смысл творчества, побудительный мотив Вагнер раскрывает Фаусту в философской драме Гёте (перевод Бориса Пастернака):
Как вы любимы деревенским людом!
Большое счастье – пожинать плоды
Способностей, не сгинувших под спудом
Вы появились – шапки вверх летят,
Никто не пляшет, поражённый чудом,
Вас пропускают, выстроившись в ряд,
Ещё немного, – позовут ребят
И станут перед вами на колени,
Как пред святыней, чтимою в селенье…
Но вот вопрос, на который нет однозначного ответа: можно ли совместить творчество с семейным счастьем, с заботой о семье? О своих сомнениях Е.М. Хитрово написала Пушкину:
«Прозаическая сторона брака – вот чего я боюсь для вас! Я всегда думала, что гений поддерживает себя полной независимостью и развивается только в беспрерывных бедствиях, я думала, что совершенное, положительное и от постоянства несколько однообразное счастье убивает деятельность, располагает к ожирению и делает скорее добрым малым, чем великим поэтом… Я размышляла, боролась, страдала и наконец достигла того, что сама теперь желаю, чтобы вы поскорее женились».
И вот что отвечал ей Пушкин:
«Что касается моего брака, то ваши размышления о нем были бы вполне справедливы, если бы Вы обо мне судили менее поэтически. На самом деле я просто добрый малый, который не хочет ничего иного, как заплыть жиром и быть счастливым. Первое легче второго».
По сути, поэт уходит от ответа, сводя всё к шутке. Тут следует учесть, что во времена Пушкина в дворянской среде не приветствовались внебрачные связи, к тому же он был так влюблён, что не задумывался о том, может ли женитьба повлиять на его творчество. Но судя по тому, что наиболее плодотворно Пушкин работал в Болдино, вдали от семьи, женитьба в какой-то степени стала обузой для поэта, поскольку приходилось заботиться о пропитании жены и детей. Немудрено, что критики писали о конце эпохи Пушкина в отечественной литературе. Поэт, бунтарь, отец семейства – в одном человеке это трудно совместить.
Ещё труднее совместить в одном человеке, к примеру, математика, художника, поэта, но такие примеры есть, что совсем не удивительно. Если основной интерес в жизни заключается в получении удовольствия от творчества, тогда, по сути, всё равно, чем заниматься. Фундаментальная или прикладная физика, цифровая схемотехника или разработка программного обеспечения, а «на закуску», то есть для души – живопись или литература. Это вовсе не значит, что любой человек с лёгкостью необыкновенной должен менять профессию или увлечения, однако так и надо поступать, если есть способности, а цель состоит в том, чтобы радоваться жизни.
Глава 5. Удивительное чувство
Любовь – загадка. Достаточно очевидны лишь проявления любви. Чтобы убедиться в этом, снова обратимся к пьесе «Чайка»:
«Треплев (прислушивается). Я слышу шаги… (Обнимает дядю.) Я без неё жить не могу… Даже звук её шагов прекрасен… Я счастлив безумно. (Быстро идёт навстречу Нине Заречной, которая входит.) Волшебница, мечта моя…»
«Волшебница, мечта» – эти слова ничего не объясняют. На вопрос «за что?» или «почему?» ни один влюблённый не сможет дать внятного ответа – только разведёт руками или скажет: потому что жизнь не мыслю без неё. Это удивительное чувство приходит неожиданно и остаётся надолго – либо исчезает и в этом никто не виноват. А впрочем, нет – исчезает страсть или влюблённость. Вот и Тригорин испытывает такую страсть к Нине Заречной, и не находит ничего лучшего, как исповедоваться в том Аркадиной:
«Любовь юная, прелестная, поэтическая, уносящая в мир грёз, – на земле только она одна может дать счастье! Такой любви я не испытал ещё… В молодости было некогда, я обивал пороги редакций, боролся с нуждой… Теперь вот она, эта любовь, пришла наконец, манит… Какой же смысл бежать от неё?»
Причём тут смысл? Если возникло то самое удивительное чувство, нельзя так говорить. Придётся сделать вывод, что здесь присутствует лишь страсть, неутолимая, неутолённая. Но вот встретятся в Москве, и Нина попадёт в объятья опытного сердцееда. Нет сомнения, что Чехов писал портрет Тригорина, глядя в зеркало на самого себя. Эту догадку подтверждает Бунин в письме Чехову:
«Важно узнать от такого сердцеведца, как Вы <…> как устроить своё счастье так, чтобы никто от этого не был несчастлив».
Не знаю, что ответил ему Чехов – то ли письмо не сохранилось, то ли Чехову была неприятна эта тема, то ли попросту не знал ответа на заданный ему вопрос. А вот Тригорина эта проблема, похоже, вовсе не заботит – он жаждет получить желаемое и не более того. Всё потому, что безответная любовь невыносима…
В драме «Борис Годунов» Пушкин, словно бы развивая эту мысль, вкладывает в уста Бориса Годунова следующие слова:
Мы смолоду влюбляемся и алчем
Утех любви, но только утолим
Сердечный глад мгновенным обладаньем,
Уж, охладев, скучаем и томимся?..
Казалось бы, Годунов задает вопрос, однако он ждёт лишь подтверждения своей догадки. В сущности, речь идёт о том, возможно ли совместить ту жизнь, которую ведёт царь или властитель дум, с семейным счастьем, основанном на подлинной любви.
Однако находятся и такие чудаки, как Назанский из повести Куприна «Поединок». Вот что говорит он Ромашову:
«Понимаете ли вы, сколько разнообразного счастия и очаровательных мучений заключается в нераздельной, безнадёжной любви?.. о, какое безумное блаженство! – раз в жизни прикоснуться к её платью».
Ох уж эти нежные дворянские натуры начала прошлого века – мне их не понять. Особенно, если они имеют склонность к мазохизму. Поэтому буду настаивать на том, что только взаимное влечение приносит счастье. Это если очень повезёт.
Глава 6. Маленькие радости
В «Театральном романе» Михаила Булгакова есть такие слова:
«Завидовали ему чрезвычайно. Каждому лестно в Париж съездить… "Вот счастливец!" – все говорили».
Ну что ж, если человек был счастлив, посетив Париж, ему и впрямь можно позавидовать. Пройтись по Монмартру, побывать на площади Звезды, посидеть за столиком в кафе «Клозери-де-Лила» на бульваре Монпарнас и ощутить себя частицей того Парижа, где Эрнест Хемингуэй писал свои рассказы… А если довелось побродить по улицам Парижа в декабре? Монмартр, бульвар Клиши… Или, к примеру, пройтись по рю Деламбр, пересечь бульвар Монпарнас и по узкой улочке Бреа выйти к Люксембургскому саду, где мушкетёры обратили в бегство гвардейцев кардинала. А затем по рю Феру дойти до площади Сен-Сюльпис, туда, где живописный даже зимнею порою тихий сквер.
Впрочем, те же ощущения можно получить, съездив в Рим, на Бали или на Мальдивы. Я бы с удовольствием отправился в Новый Свет, есть такое местечко на юго-восточном побережье Крыма, но вот беда – стал тяжёлым на подъём, да и Новый свет уже не тот, что прежде.
А некоторые люди получают удовольствие, даже если приходиться часами не отрывать руки от руля автомобиля или трястись в вагоне поезда. Столь необычное признание находим в романе «Жизнь Арсеньева», вышедшего из-под пера Ивана Бунина:
«Какое это счастье – этот весь убелённый снежной пылью поезд, это жаркое вагонное тепло, уют, постукиванье каких-то молоточков в раскалённой топке, а снаружи мороз и непроглядная вьюга…»
Однако совсем не обязательно сидеть в купе спального вагона – в век авиации можно воспользоваться услугами Аэрофлота. Помнится, летели как-то вместе с сатириком Аркадием Аркановым из Симферополя в Москву. Сначала, уж так принято, посетили ресторан, и после второй рюмки коньяка Аркан принялся рассказывать, какое это наслаждение – любоваться видом облаков из окна летящего самолёта. Тут же припомнил Сент-Экзюпери, восхищался его талантом, способностью словами описать неповторимое ощущение полёта над землёй… Но вот вошли в салон самолёта, Аркан сел у окна и через несколько минут после взлёта его сморило. А я, приподнявшись в кресле и выгнув шею, наслаждался тем, что увидел за стеклом иллюминатора. Ощущение и впрямь неповторимое! В тот раз я летел впервые, а потом… А потом приелось.
Как бы то ни было, не стоит огорчаться, если не удалось посетить Мальдивы или Рим. В конце концов, свет не сошёлся клином на Париже или черноморских курортах – приятные ощущения можно испытать, не покидая пределов своего города. Например, пойти на стадион или самому заняться спортом, а вот фельетонист Лоре из романа Булгакова «Жизнь господина де Мольера» предпочитает получать удовольствие, посещая время от времени театр:
Но что ни говорите,
А лучше счастья нет -
Увидеть итальянский
Блистательный балет!
В нынешние времена театров развелось видимо-невидимо, буквально на любой вкус – во всяком случае, в столице нашей Родины, в Москве. Ещё больше здесь супер/гипермаркетов, фирменных магазинов и бутиков, что позволяет, не выезжая из столицы, проложить увлекательный маршрут и получить удовольствие от «шопинга». Ну а если обратить внимание на рестораны, тогда вероятность обретения счастья многократно возрастает, причём для этого не обязательно напиваться, подтверждая мнение Лидии из романа Горького «Жизнь Клима Самгина»:
«Мне вот кажется, что счастливые люди – это не молодые, а – пьяные».
Нет, можно ограничиться семейным торжеством или просто с удовольствием позавтракать. Тут самое время привести слова из «Театрального романа»:
«Какая ветчина была, какое масло! Минуты счастья».
Увы, с учётом медицинских показаний не каждый способен стать гурманом или, не дай бог, обжорой. Поэтому приходится искать менее рискованные способы получения удовольствия. Возможно, некоторым дамам уготована судьба Марины из романа «Жизнь Клима Самгина»:
«Она будет очень счастлива в известном, женском смысле понятия о счастье. Будет много любить; потом, когда устанет, полюбит собак, котов…»
Не вижу в этих словах ничего обидного ни для Марины, ни для других представительниц прекрасного пола – любовь к животным вполне естественна для человека, но дело это хлопотное, так что всякое увлечение имеет свой предел. Вот что Толстой однажды написал в дневнике:
«Есть в Москве некто барон Шенинг, у которого есть удивительные японские свиньи. Я видел таких у Шатилова и чувствую, что для меня не может быть счастья в жизни до тех пор, пока не буду иметь таких же свиней…»
Да уж, если всё так просто, тогда путешествия и посещения театра теряют всякий смысл – сиди в свинарнике и любуйся на японских свинок!
Глава 7. Самое дорогое
Принято считать, что главное для человека – это жизнь, какой бы она на была, счастливая или не очень. Однако заботиться о сохранении собственной жизни мы вынуждены даже помимо своего желания, поскольку инстинкт самосохранения намертво забит в голову любого представителя животного мира, и тут уж ничего нельзя поделать. Но в старости многие понятия приобретают новый смысл, инстинкты как бы угасают, и вот тогда понимаешь, что счастье – это крепкое здоровье. И тут же возникает вопрос: а жить-то для чего?..
В молодости вроде бы всё проще – каждый человек хочет быть счастливым. До старости ещё очень далеко, и, если совершил какие-то ошибки, всё можно будет как-нибудь исправить. Но вот проходят годы, наступила зрелость, ты уже сделал успешную карьеру, разбогател, женился на красивой женщине, она родила тебе детей, и вдруг… И вдруг ты обнаруживаешь, что можешь в одночасье всего этого лишиться. А потому, что организм дал сбой – видимо, не выдержал нагрузки. И начинаешь вспоминать, перебирая в памяти события прошедших лет, и приходишь к выводу: каким же я был дураком, коль скоро не уделял должного внимания своему здоровью! Впрочем, медицина всегда к твоим услугам, но можно ли быть счастливым, если прикован к постели, а тебя пичкают лекарствами и кормят кашей с ложечки?
Не хотелось бы долго рассусоливать, поскольку тема грустная, но, увы, её никак не избежать. Конечно, люди, выздоровевшие после ковида, пережившие операцию на сердце или удаление злокачественной опухоли, могут ощущать себя счастливыми или хотя бы считать, что им несказанно повезло. Однако вывод очевиден: никакое счастье невозможно, если нет здоровья. Впрочем, бывают исключения – надо же понимать, что абсолютно здоровых людей нет – наверняка какая-нибудь маленькая бомбочка заложена в любом организме, и неизвестно, взорвётся ли она и когда. В конце концов, человек может жить и работать даже сидя в инвалидной коляске, но лучше не доводить свой организм до крайности.
Глава 8. Если ты нужен…
Итак, что же остаётся в сухом остатке, если не преуспел в карьере, если не сумел разбогатеть, если не обнаружил в себе творческих способностей и пока не повезло в любви? Не надо паниковать и посыпать голову пеплом раньше времени – есть ещё один способ стать счастливым, причём доступный абсолютно всем, было бы желание.
В записной книжке Чехова находим такую запись:
«Желание служить общему благу должно непременно быть потребностью души, условием личного счастья; если же оно проистекает не отсюда, а из теоретических или иных соображений, то оно не то».
То или не то, но даже если поначалу приходится делать насилие над собой, вскоре начинаешь ощущать ту самую потребность. Всё это только при одном условии – если убедишься, что твоё служение помогает хорошим людям, а не велеречивым болтунам, которые только на словах пекутся о всеобщем благе. Поэтому разумнее ограничиться заботой о своей семье, друзьях и других достойных людях – делая счастливыми их, можешь рассчитывать на то, что и они помогут тебе стать счастливым. А вот служение «всеобщему благу» даст желанный результат лишь в отдалённом будущем, да и тут никто не даст гарантии.
Астров из пьесы Чехова «Дядя Ваня» всё ещё надеется, что сможет осчастливить человечество:
«Если через тысячу лет человек будет счастлив, то в этом немножко буду виноват и я. Когда я сажаю берёзку и потом вижу, как она зеленеет и качается от ветра, душа моя наполняется гордостью».
Проблема в том, что берёзку может сломать какой-то хулиган или она погибнет от пожара, и потому образ, созданный воображением Астрова, не вполне надёжен. Другое дело – помощь больным людям, которую он оказывает ежедневно, этим и впрямь следует гордиться.
Лев Толстой, казалось бы, доводит принцип служения людям до абсурда, утверждая, что жить надо для других. В повести «Казаки» эту мысль озвучивает Дмитрий Оленин:
«Счастие – вот что, – сказал он себе, – счастие в том, чтобы жить для других. И это ясно. В человека вложена потребность счастия; стало быть, она законна. Удовлетворяя её эгоистически, то есть отыскивая для себя богатства, славы, удобств жизни, любви, может случиться, что обстоятельства так сложатся, что невозможно будет удовлетворить этим желаниям. Следовательно, эти желания незаконны, а не потребность счастия незаконна. Какие же желания всегда могут быть удовлетворены, несмотря на внешние условия? Какие? Любовь, самоотвержение!»
Поделиться книгой: