Помоги проекту - поделись книгой:
Алексей ХОДАНОВ
РУБАКА-ПАРЕНЬ
Рисунки В. ЛУГОВКИНА
© Издательство ЦК КПСС «Правда».
Библиотека Крокодила, 1990
Ищу юмор в самых критических ситуациях, несмотря на то, что ситуаций таких все больше, а юмора все меньше, а помогают мне в поисковом деле некоторые наши ораторы, слушая которых, невольно вспоминаешь жесткое требование древних «Хлеба и зрелищ!». И мелькнет иногда в этой связи сумасшедшая мысль: пусть, пусть с хлебом у нас иной раз туговато, зато насчет…
СЫГРАЕМ В «ЯЩИК»?
О великая и могучая советская острота, полная волшебных каламбуров, тончайших государственных намеков, состоящая из выдержанных в душистом перце слов, благоговейная совострота, которую, как ни переводи на иностранные языки, так никогда точно не переведешь. И уйдет развеселившийся иностранец, оживленно кивая, а на деле окончательно запутавшись в дебрях нашей действительности, ибо, увы, не понять ему, симпатичному и благожелательному, снисходительно-ироничному, всесторонне защищенному от всех сквозняков незыблемыми сводами своих демократических законов и не знающему, что такое дефицит, — никогда не понять, над чем он только что так искренне хохотал!
Я вам точно скажу: чтобы получить истинное наслаждение от сов-остроты, надо родиться в СССР и к тому же быть неоднократно битым— в лифте ли, во чистом поле, в прессе ли или на партсобрании, но лучше всего в очереди за хрупкими школьными тетрадями.
Уж и нс помню, где и когда был этот райкинский концерт, оставшийся навсегда светлым воспоминанием: Аркадий Исаакович, тогда еще с одной лишь седою прядью, сводившей с ума поклонниц, источая неповторимое обаяние, в немыслимо респектабельном белом костюме укоризненно говорит оторопевшему, всклокоченному, с набрякшей плутовской физиономией Ляховицкому:
— Как же ты можешь с такой будкой в нашем «ящике» работать?!
Зал взлетел от взрыва хохота, а рыжий ирландец, сидящий рядом, вцепился в переводчика, торопясь понять. Но переводчика заклинило, правда, не надолго, потому что это был на редкость находчивый переводчик, и, стараясь не упустить последующих событий на сцене, он скороговоркой объяснил:
— Райкин сказал этому типу, что с его лицом, напоминающим домик для собаки, нежелательно работать на заводе!
— Потому что собака охраняет этот завод! — догадался ирландец и вежливо улыбнулся.
Совострота осталась нераскрытой. Однако ничего бы не изменилось, даже если бы переводчик сказал всю правду, если бы он сказал:
— Острота держится на сочетании родственных понятий: будки и ящика, это — с одной стороны. А с другой — будка, то есть физиономия, ассоциируется с «ящиком». Так называются всемогущие, не известные широкой общественности организации, которые функционируют как им вздумается, исходя из своих интересов. И прикрываются в случае конфликтов и нарушений чьих-то прав двумя магическими словами: «оборонное предприятие».
…«Ящики», «ящики», гигантские корпуса, необъятные территории, заборы, напоминающие недоброй памяти «берлинскую» стену, мощный, выложенный мраморными плитками или гранитными глыбами, центральный вход, возле которого вместо доски с названием — съемные таблички: требуются, требуются, требуются…
Требуются шлифовщики и прокатчики, психологи спортивных команд и повара, знающие французскую кухню, опытные нянечки и затейники со стажем, журналисты и отоларингологи, аккордеонисты и таксисты, охранники и кассиры, артисты балета и пиротехники, рабочие сцены и аквалангисты, и прочая, и прочая, и прочая, — всем хватает места в «ящике», выложенном льготами, удобствами и высокой зарплатой.
Теперь уж, пожалуй, не установить, как и когда испарилось первое слово — «почтовый» — и укоренилось второе, создав заботы переводчикам; «Работая в «ящике», он имел допуск», и попробуйте это перевести на любой цивилизованный язык, включая клинопись!
Я вполне могу поверить, что в высоких сферах имеются убедительные данные о пользе «ящиков» как таковых («Наш «ящик» активно участвует в освоении космических пространств!»). Что кому-то «ящик» приносит радость, кого-то пестует, наставляет и объединяет («Товарищи, это просто замечательно, что все мы вышли из одного «ящика»!»). Что именно в «ящике» воспитываются настоящие мужчины и мудрые женщины. Что кому-то в «ящике» выдаются премии и квартиры. Но лично мне, человеку, далекому от техники и ничего общего не имеющему с «ящиковскими» проблемами, именно «ящик» как таковой доставляет одни лишь неприятности. Да только ли мне? От «ящиков» страдают все соседи, особенно если этими соседями являются жильцы близящиковских домов.
Удивительное дело: вместо того, чтобы выдворить образования типа «ящик» за пределы городов, как это сделали давным-давно в той же Швеции, мы позволяем им, бесцеремонно дымящимся, дурно пахнущим, изводящим окружающих круглосуточным грохотом, укореняться и разрастаться ввысь и вкось. И чадят, и дымят, и тарахтят — рукой подать до Красной площади. Да только ли в Москве! Полюбовавшись как-то Ленинградом с высоты гостиницы «Советская», я обнаружил вместо Исаакия, Адмиралтейства и Зимнего одни лишь трубы, десятки, если не сотни безобразных труб, окутывающих великий город ядовито-желтыми, чернильными, оранжевыми дымными выбросами. Так вот. если в «самой чистой и зеленой» летней Москве белая рубашка к вечеру становится кремового цвета, то в славной северной столице светская жизнь рубашки заканчивается к обеду. На Урале же, говорят, белых рубашек просто не носят. Удобнее было бы передвигаться по улицам в скафандрах и противогазах.
Но вернемся к совостротам. Произнесенные не с эстрады, а в привычной рабочей обстановке, они не вызывают даже улыбки. Когда директор произнес с трибуны: «Поскольку у нашего «ящика» такая героическая биография, жить «ящику» долго и счастливо!», раздались бурные, долгие аплодисменты.
И ради жизни «ящика» сносится один из ветхих корпусов, стыдливо выглядывавших на улицу из-за трехметрового с колючей проволокой забора, и на стройплощадку, обрамленную штабелями бетонных свай, пригоняется шипяще-плюющий дизель-молот. Жильцы соседнего, через улицу, многоэтажного дома с некоторым беспокойством поглядывают на все ускоряющееся подозрительное копошение. Они еще не знают: для того чтобы никто не поглядывал туда, куда глядеть не положено, принято решение возвести новое здание на базальтовом цоколе с матовыми окнами. Это обеспечит в дальнейшем успешную работу в сочетании с полнейшей на грядущие века конспирацией.
Рано утром жильцы просыпаются от подземных толчков. Скрипят перекрытия, стонут несущие балки, трясется пол, с потолка валится штукатурка. Зыбкий грунт с речушкой, когда-то упрятанной в трубу, на котором стоит микрорайон, дышит, как спринтер после забега на четыреста метров с барьерами. И вот уже на второй день пересекли со всех сторон девятиэтажный дом мелкие трещины, а со стороны улицы, где в двадцати метрах бесчинствует дизель-молот, стена не выдержала— лопнула на уровне первых двух этажей.
И началась столетняя война звонков и ответов, и сразу же обозначилась проигравшая сторона — жильцы. Тактика «ящика» оказалась удивительно простой, отчего жильцы, которые попытались подключить к боевым действиям исполком, сразу же оказались в котле. Руководящие голоса спускают жалобщиков в отделы, отделы либо не снимают трубку, либо туманно обещают. Тут выясняется, что кто-то должен создать экспертные комиссии и по рассмотрении дел на месте выводы комиссий могут быть изучены на соответствующем уровне. С участием представителей заинтересованных сторон здесь планируется проведение надлежащего совещания с последующим направлением принятого решения по принадлежности. И только тогда кто-то решительный и важный войдет с ходатайством о возможном приостановлении строительства, а уже там, в совершенно недосягаемых сферах, оценив все «за» и «против», создадут компетентную комиссию с правом решительного вмешательства в назревший конфликт в целях разработки компромиссных вариантов…
А тем временем часть первого этажа, возле булочной, угрожающе отошла от каркаса, нависла над прохожим, ввиду чего были приняты незамедлительные меры: отгораживание оной хрупким деревянным заборчиком. Надо отметить, что и «ящик» принял участие в этой акции, произведя незапланированный выброс удушающих газов в окна непокорных жильцов из маленькой, но хорошо просматриваемой с верхних этажей трубы.
Затем «ящик» окончательно доказал, что тревожить его не только бесполезно, но и вредно: в одну ночь силами богатырей-умельцев были перенесены многотонные плиты забора… на проезжую часть единственной улицы, связывающей микрорайон с городом, что превратило улицу в узенький проулок с односторонним движение и сняло весь общественный транспорт, который пошел теперь в дальний объезд. Прямо на разделительной полосе бедной улицы была учинена мощная кирпичная кладка, залепившая прогалины в заборе, чтобы не то чтобы шпион, а мышь с прикрепленным на хвосте микропередатчиком не проникла.
А когда одному из жильцов удалось все же дозвониться до самого дежурного по «ящику», тот. терпеливо выслушав претензии, многозначительно сказал:
— Вы не понимаете ситуации. ТАК НАДО!
За глухим забором, как в заключении, тихо шелестели тополя — гордость улицы, но поскольку величавые красавцы оказались на пути башенного крана, их спилили темной ночью под корень, чтобы потом, когда вознесется шедевр из мутного стекла и неприглядного бетона, высадить в замусоренный грунт чахлую березовую кашицу. Потом пришло еще одно ошеломительное известие: оказывается, шедевр, вознесясь, заслонит жильцам солнце, отчего в квартирах грядут вечные сумерки.
Но никто не подал в суд, никто не объявил голодовки, никто не вышел к проходной завода с самодельными транспарантами, никто никуда ничего не писал. Просто, устав звонить в инстанции, люди затихли и стали покорно ждать своей участи.
Гипнотическая сила исходит от огромной таинственной государственной машины, уверенно делающей то. что продиктовано некоей железной необходимостью, и человек, попадающий в поле действия этой машины, оглушенный ритмичным свистом поршней и завораживающим гулом маховиков, вдруг начинает чувствовать себя крохотным винтиком с засорившейся резьбой.
— ТАК НАДО! — стучит машина. — ТАК НАДО!
Но представим себе, что такое же заурядное противоборство случилось «не у нас». Будь на моем месте Кашпировский с Джуной, они бы уже увидели внутренним оком, как вы, дорогой читатель, саркастически улыбаетесь. Поэтому не буду рассуждать, почему ТАМ этого нс может быть, это же ясно каждому, что там такого безобразия не может быть никогда. Скажу только, что десятки правительственных организаций, включая суды всех инстанций, немедленно пресекут криминальные действия зарвавшихся промышленных воротил и наложат на них такой штраф, а потерпевшим жильцам организуют такую компенсацию за нанесенный ущерб, что, положив эти суммы на срочный вклад, можно стричь купоны всю сознательную жизнь.
Нс было дня, чтобы я не прочитал в каком-то периодическом издании, не услышал по радио и телевидению фразы- «Человек — это звучит гордо!», «Права человека в нашей стране…» и т. д. и т. п.
Вы заметили, что концентрация этих фраз давно превысила допустимые нормы?
ВЕК СКОРОСТЕЙ
Он ворвался в редакцию, колючий, невыспавшийся, обиженный на весь Советский Союз и даже на некоторые дружественные нам страны.
— У меня отпуск, я поехал отдыхать! — завопил он с порога. — Я прилетел в Симферополь, а мой багаж — в Ленинград! Звоню в Ленинград, а сам еду в Ялту — у меня путевка, но мой багаж улетает во Владивосток, потом в Петропавловск-на-Камчатке! Когда я узнал, что мой багаж осел в Магадане и, возможно, улетит в Кушку, бросил путевку и к вам — упраздняйте Аэрофлот!
Я с сочувствием смотрел на этого заблудшего человека, которому, как и многим чудакам, не суждено понять, что Аэрофлот тут ни при чем, что виноват он сам и только сам.
Виноват в том, что связал свою жизнь с комфортом. Был бы скромнее, сидел бы дома, питаясь при случае сосисками и кефиром, ничего бы такого с ним не произошло.
Сами посудите, могло ли такое случиться с багажом во времена, скажем, великого Гоголя, когда пожитки пассажиров отправляли на перекладных? Станционный смотритель, дотошно пересчитав чемоданы и картонки, десять раз заглянул бы в свою замусоленную книгу, и ямщик получил бы самое точное и конкретное указание.
А сейчас, в век больших скоростей, в век всеобщего сервиса, когда в голове диспетчера самого незаметного аэродрома роятся десятки названий рейсов, когда в разные стороны разлетаются тысячи самолетов, и все с багажом, за которым не поспевают обескровленные носильщики, — крохотная неточная запись в журнале измеряется уже сотнями километров.
Так что это еще что! А вот один наш жизнерадостный читатель Голод из Минска рассказал нам воистину уникальную в своей простоте историю. Послушайте все, потерпевшие от Аэрофлота, и вам станет веселее, и жизнь ваша снова заиграет яркими красками.
Итак, поставщик предприятия, на котором он работает, один винницкий завод, отгрузил по соответствующей квитанции 920 штук подшипников. Прибывает через пять дней в Минск счет, а подшипников все нет. Звонит тогда Голод диспетчеру по грузоотправке аэропорта Винницы, спрашивает, где, мол, груз. А ему отвечают, что все, мол, в порядке. Груз есть, то есть был, но ушел в Быково, в Москву.
Невозмутимый Голод даже не спрашивает «почему?», а сразу же заказывает Быково и слышит ответ: все в порядке, груз на месте.
— В Минске? — уточняет Голод.
— Да вы что? — удивляются в Быкове. — В Смоленске.
Заказав Смоленск, Голод узнает, что груз ушел в Новгород.
Скорость, скорость, скорость! Мелькают города, и незнакомые люди в форме ГВФ не успевают как следует удивиться незваному грузу, как уже в другом городе другие люди в той же форме пожимают плечами. Но не паникует мудрый Голод, а только спешит в унисон с нашим веком поскорей связаться с Новгородом, чтобы узнать, что груз наконец-то отправлен в Псков.
Тут-то Голод и решил действовать: схватил такси, домчал до аэропорта, и через пару часов уламывал утомленную псковскую администрацию отправить груз по назначению.
— В Омск? — уточняет администрация.
— Теплее, теплее. — Голод берет собеседника за пуговицу и проникновенно, по-чумаковски, смотрит в глаза.
— Так, так, — начинает суетиться администрация. — Значит, не Омск, но тогда… тогда… Минусинск?
— Точно! — радуется Голод. — Только минус «усин». А?
— Так, значит, в Минск! Так бы сразу и сказали!
— Да я, извините, родной мой, не только сказал, но и написал! Вот здесь, здесь, здесь, здесь, здесь!..
Все закончилось благополучно, если нс считать, что Голода неожиданно заело, как старую пластинку, и он несколько дней, пока не пришел груз, говорил всем «здесь», хотя повода уже не было.
Ну и что, спрашивается, случилось? Да ничего. И багаж пришел в сохранности, и подшипники пошли в дело. Время нынче такое: век больших скоростей, не успел оглянуться, а ты уже в другой части света. Да что какие-то там подшипники! Читаешь газету, а всюду уже другое правительство. Вчера было одно, сегодня другое. Раньше для этого требовались кровавые десятилетия, сегодня пара-другая бескровных дней.
Скорость, скорость, скорость! Вчера было дело — сегодня табак. Вчера был табак — сегодня дело. Дело в том, где бы достать закурить. Может, у вас найдется, товарищ из Ялты?
— Найдется, с удовольствием, но — в Магадане!
ЗЯТЬ В ПОСОЛЬСТВЕ
То, что Петр Петрович намеревался руководить
Решающей приметой того, что Петр Петрович хотел руководить именно вечно, была форма стола — в виде трапеции, причем широкое ее основание примыкало к креслу Петра Петровича, а необыкновенно узкая вершина упиралась в стул, на который никто добровольно не садился.
Если бы существовало закрытое спецбюро по административно-аппаратным изобретениям при Совмине СССР, то Петр Петрович как автор проекта стола для повседневных совещаний наверняка бы получил патент с поощрительным дипломом 2-й степени (диплом 1-й степени уже был бы вручен незаслуженно безымянному энтузиасту, внедрившему на Съезде народных депутатов СССР сиротливые микрофоны в зале с мощным выключателем в президиуме).
Стол-трапеция действовал так же Безотказно и неотвратимо, как тот выключатель, и стоило только какому-нибудь разъевшемуся на министерских хлебах самоуверенному чиновнику сесть за боковую линию этой благоухающей трапеции, поближе к выходу, подальше от начальственного ока, в надежде, что мощные торсы коллег заслонят, уберегут и прикроют, как вдруг он с ужасом ощущал как бы исчезновение своей роскошной финской тройки, ослепительно белой рубашки тонкого голландского полотна, галстука от «Диора» и чувствовал себя, только что респектабельного, влиятельного и властного человека, как бы абсолютно голым, со стыдливым румянцем, не знающим, куда деть свои такие прежде ловкие пальчики.
Кресло, на котором Петр Петрович свободно парил над столом, наверняка бы поразило самого Ивана Великого, просидевшего все свое царствование на жесткой табуретке со спинкой. Это кресло с ножным приспособлением для набора высоты, пуховым, точно соответствующим объему руководящей головы подголовником и нежно пружинящими подлокотниками из шагреневой кожи, по мнению мебельно-аппаратных поэтов, придавало его владельцу необыкновенный авторитет и ореол верховной власти.
Петр Петрович оттуда, из горнего полета, впивался иглами всевидящих зрачков в каждого участника совещания одновременно (в этом-то и был секрет стола-трапеции), и хотя при этом он, как всегда, скрывая отсутствие надлежащей эрудиции и знаний, многозначительно молчал, до каждого сидящего доносился клекот орла-стервятника:
«И тебя, сукина сына, тоже вижу, как на рентгене! Знаю, кто ты, как, что и чем! Терплю, сам не знаю почему, но вот уже он у меня в руке, вот он, ремень, щас ка-ак врежу, с оттяжкой, по сытой физии, три антрекота — четыре апперкота!»
Был он сторонником силового воспитания, распекал в традициях предшественников, не вдаваясь в подробности служебных упущений, но вставляя в непечатную словесную вязь вопросы типа: «вы думали о партии?», «вам дороги интересы страны?», и при этом кричал и топал так, словно затаптывал в землю конокрада.
Когда сотрудники, тесня друг друга и вытирая взмокшие затылки, вырывались из кабинета на волю, а Петр Петрович оставался наедине со своим столом, наступали тихие, блаженные минуты мечтаний и обдумывания планов ближайших и долговременных.
Сначала он представлял, как будут гармонировать со столом напольные часы работы французского мастера XVII века, которые пообещал ему один обанкротившийся, но необычайно прыткий и нахальный фирмач, за что предварительно сорвал дерзкое и абсолютно невыгодное для министерства соглашение.
Потом, глядя в окно на сползающую завесу из искрящихся снежинок, сквозь которую слабо угадывались контуры мощных зданий, думал о Гавайских островах.
«Там сейчас хорошо, — рассуждал Петр Петрович, — ну. во-первых, очень тепло, пальмы там, прибой, конечно, во-вторых, встречать будут на уровне. В-третьих, Танька с Эдысой обещали подлететь из своего тепленького посольства. Зятек не сахар, конечно, понятно, что не на Таньке, а на мне женился, но не такой уж дурачок, и хитрован, ой, хитрован, в посольстве у кореша сам до второй должности дорос, конечно, не будь меня, и не дорос бы, никогда не дорос, но ведь язык-то сам выучил — факт, и попробуй кто теперь доказать, что семейственность там, протекционизм — накось выкуси!»
Петр Петрович нежно глядел на телефонные аппараты — целая батарея аппаратов, черные, белые, красные, и вот эти два, и среди них вот этот…
Все чаще и чаще наступали минуты, когда упоение властью и гордость за проделанную карьеру вызывали легкое головокружение, в животе что-то сладко щекотало и обрывалось, подбородок сам по себе задирался, как на статуях римских цезарей, дыхание прерывалось, и наступал кайф.
Однажды в этот самый блаженный момент и заверещал телефон. Не какой-нибудь цветной, а «вот этот»… И то, что заверещал он именно сейчас, когда официальная работа уже закончилась и высокие руководители, задержавшись в кабинетах, завершали свои личные дела, успокаивало и даже обнадеживало.
«Значит, — подумал Петр Петрович, — звонок частный. Скорее всего, новый фильм на даче…»
И порывистым движением смахнул трубку с рычага:
— Рад приветствовать вас!..
Шеф обычно не отвечал на приветствия, но на этот раз ответил многословно и странной скороговоркой, спросил про здоровье, отчего Петр Петрович даже растерялся.
— Спасибо, вроде все в порядке…
— Вот и я думаю, что вроде. Пометь на календаре: завтра в десять быть на комиссии Верховного Совета.
— Пометил, — четко, как всегда в разговоре с шефом, отрапортовал Петр Петрович. — Какой вопрос готовить?
— Депутаты хотят, чтобы ты объяснил, почему заключил соглашение о невыгодных поставках сырья этой странной фирме, которая обанкротилась. — Шеф сделал паузу и задумчиво сказал: — Не понимаю, Петро, что заставило тебя ухнуть столько валюты, аиньки?
— У меня документы в порядке, тут одна стратегическая хитрость, дальновидное решение. — сухо забормотал Петр Петрович, — в предвидении далеко идущих благоприятных последствий…
Поделиться книгой: