Закладочки 2. Разности

Дальнейшая история американского шпиона и (замазано) туманна. А на станции «Спортивная» к 1997 году все-таки смогли запустить движение, использовав оставшиеся рельсы и пустив дополнительный эскалатор между ярусами.

Валюта

Василий сидел на унитазе и читал газету. У каждого человека есть привычки. Полезные, бесполезные, вредные. У каждого они свои. Но есть привычки, объединяющие семьи, селения, страны. Даже нации. Привычка читать в туалете как раз из таких. В последнее время эта привычка вновь заняла лидирующие позиции. Не потому что в туалет стали ходить чаще. И не оттого, что заняться стало больше нечем – желающий всегда придумает, чем заполнить свободное время. Причина повышения количества сортирных читателей до смешного проста: в уборные вернулись газеты. Да-да, старые, пожелтевшие, заполненные убористым мелким шрифтом в несколько столбцов листы, нередко заранее порванные на удобные для использования по прямому назначению клочки. Хотя, признаться, истинные ценители печатного слова сперва изучали все заметки на развороте и лишь потом отрывали самые скучные.

Василий был как раз из таких. Итак, он сидел на унитазе и упоенно вникал в новости полугодовой давности.

– Смотри-ка, Маш! А рубль-то, оказывается, снова упал!

– Какой рубль? Дружок твой что ли с лесопилки?

– Его зовут Роберт, – поправил из уборной Василий, отметив для себя, что такое прозвище сослуживцу еще не давали. Ну ничего, когда снова упадет по пьяни, можно будет пошутить, возьмем на заметку.

– А кто ж тогда снова упал?

– Рубль. Так в газете пишут.

– Да твоей газете уже сколько лет-то? Про рубли, доллары и прочие евры забыли уже давно! Не нужны они никому. Ты лучше послушай, что по радио передают!

Маша прибавила громкости. Так, что до туалета донеслись слова диктора:

– Финансовые новости. Туалетная бумага выросла на два пункта и теперь стоит триста восемь граммов гречки за рулон. Согласно прогнозам аналитиков, рост индекса туалетной бумаги продолжится до конца сентября. По мнению экспертов, после окончания сбора урожая гречихи курс стабилизируется и может даже несколько снизится. Но на сильные колебания курсов остальных валют это не должно повлиять.

– Говорила тебе, покупай бумагу! – проворчала жена, убавляя громкость приемника.

– Так гречка дешевле выходила! Да и сейчас курс вполне адекватный. Не один к одному.

– И то хорошо! Да только сейчас на гречку мало что купишь. У всех ее навалом. А ведь год пролежит – и в цене упадет. Ты в курсе, новый урожай дороже прошлогоднего! А через год все твои запасы вообще ничего стоить не будут! Нахрена ты тогда сразу полтонны купил?! Взял бы хоть половину бумагой!

– Я и взял половину бумагой, если не помнишь! – Василий оторвал от газеты кусок с телепрограммой, использовал его по прямому назначению и смыл за собой унитаз, – только кому-то, видите ли, срочно платье понадобилось. А за гречку его не отдавали.

Конечно, на самом деле, все было не совсем так. Маше удалось сторговаться так, что треть цены все-таки гречкой взяли. Не по курсу, разумеется. Оба помнили еще, как люди стихийно сметали с полок магазинов все съедобное, способное храниться не меньше полугода. Потом у людей кончились деньги, и ажиотаж спал. Теперь в каждом доме разместился маленький филиал склада стратегического хранения. Но вся проблема заключалась в том, что со складов положено списывать продукты с истекающим сроком годности. А списывать оказалось некуда. Единственным «долгоиграющим» продуктом, занимавшим немалую часть практически каждого домашнего хранилища, осталась туалетная бумага. Очень быстро рулон превратился в валюту.

Экономика неожиданно легко перешла на новые рельсы. Теперь все взаиморасчеты велись с помощью бумаги и гречки. Да, как ни странно, эта крупа тоже превратилась в деньги. Просто ее было у всех так много, что и за год не съесть, даже если питаться исключительно блюдами из вышеозначенной гречки. Но на полях уже собирали новый урожай самой ценной крупы. Если старые запасы не использовать, неминуем дефолт и – соответственно – новый кризис. А страна еще от старого не оправилась. Сейчас разрабатывался новый законопроект, посвященный сроку использования съедобной валюты.

Но простые люди уже смекнули о несостоятельности еды как средства оплаты. Теперь каждый здравомыслящий человек старался брать исключительно туалетной бумагой. Но государство продолжало выплачивать пособия и зарплаты всем бюджетникам пресловутой гречкой. Пополам с туалетной бумагой. Так что мешки с крупой в доме Василия и Маши только прибывали. Единственным местом, где можно было относительно легко избавиться от нажитого, оставались гастрономы. Но и там гречку принимали лишь в оплату за товары повседневной необходимости. И то без особого энтузиазма.

Самой твердой валютой, как и следовало ожидать, осталась жидкая. Поллитровка не потеряла своей стоимости, но и не подорожала особо. Правда за гречку водку до сих пор никто не продает. Зато отдельные умельцы навострились варить самогон из гречки. Таких по новому законодательству приравняли к фальшивомонетчикам, но особо не преследовали. Сложно доказать стало, что доморощенный алкоголь производится для продажи: никто не менял «гречевку» ни на исходный продукт, ни даже на туалетную бумагу.

Маша бросила взгляд на почти собранный на плите самогонный аппарат:

– Когда ты уже закончишь? Нормальной еды хочется! Гречка эта уже в печенках сидит!

Василий тщательно вымыл руки и появился из ванной:

– Терпение, Маш, терпение. Нельзя торопиться. Змеевик – штука тонкая. С ним просто так по улице не пойдешь – первый же гвардеец загребет.

Он умостился на табурете. На столе перед Василием лежали медные трубки. Когда-то они были частями тормозных систем советских автомобилей. Каждое воскресенье Василий отправлялся на ближайшую барахолку и обменивал драгоценную туалетную бумагу на запчасти от «Жигулей» и «Москвичей». Потом тщательно мыл, скреб, драил ершиком. Теперь, вроде, достаточно, чтобы собрать из отдельных кусочков длинную медную спираль. Василий включил в сеть паяльник:

– Терпение, Машенька, – ласково повторил он, – скоро, совсем скоро заживем как все нормальные люди.

Перерождение

Это был знак. Знак 3.31 «конец зоны всех ограничений». Знак, данный свыше. То есть с высоты примерно трех метров. Точно по голове.

Перед глазами фиолетовые пятна. Женский голос спросил:

– С тобой все в порядке? Живой?

– Вроде.

– Тошнит? Голова кружится? Круги перед глазами?

– Кажется, только круги.

– Вставай! Только медленно. Держи руку!

Подняться получилось. Немного пошатывало.

– Садись, поехали!

В глазах все еще пятна. Машина. Большая. Три ступеньки – грузовик.

– Тебе бы поспать, ложись на спалку!

Девушка – или женщина – водитель большого американского грузовика?! Вот свезло-то! Если бы еще не этот дурацкий знак! В сон действительно клонило.

***

– Водить умеешь?

– У меня только «Б».

– «Б» каждый дурак купить может. Водить умеешь?

– Умею.

– Тогда садись за руль, а то я что-то устала. Ноги вытянуть охота.

– А если остановят?

– Не остановят. Ближайшие пару сотен ни одной деревни.

Управлять «Кенвортом» оказалось приятно. Громадный, мощный, стремительный грузовик посвистывая турбиной легко взбирался на подъемы, аккуратно ложился в повороты, послушно откликаясь на движения мягкого руля. Разве что с американской коробкой передач подружиться оказалось непросто – но тут дело привычки. Действительно, если умеешь водить, то быстро освоишься с любым автомобилем.

***

– Через один километр пятьсот метров поверните направо.

До боли знакомый женский голос заставил вздрогнуть. Ее голос, женщины, сидящей рядом. Сидевшей. Пусто на пассажирском сиденье! Может быть, ушла назад, в спальник? Пускай отдыхает, может, действительно никто не остановит.

– Поверните направо.

Ну нет! Не может же такого быть!

Быстрый взгляд за спину. Пусто.

Поворот. Остановиться. Проверить. Открылась дверца. Она уже стояла на обочине с рюкзаком за плечами:

– Спасибо! Мне дальше прямо. Удачи!

– Кто ты?!

– Одни зовут меня Дорога, другие Трасса.

– Подожди, я хотел спросить…

Но она уже хлопнула дверцей.

Трасса лучше знает, что тебе нужно. Главное – научиться ее слушать и понимать.

Она обернулась:

– Шершавой!

Смыслик

Однажды несколько лет назад мы с ребятами сидели на кухне, пили пиво и рассуждали о смысле жизни. Много вариантов смысла было предложено, начиная от классического "построить дом, вырастить сына и посадить дерево" и до самых фантастичных… К единому мнению мы так и не пришли. Да и возможно ли прийти к единому мнению по такому сложному вопросу в компании радостных раздолбаев?!

Но начало было положено.

Через несколько дней во время очередной нетрезвой посиделки друзья решили подшутить надо мной. Когда все были уже навеселе, они преподнесли мне подарок – моего любимца и по сей день. Он был небольшой, но тяжелый и прямоугольный

– Смотри, – сказали они тогда, – помнишь, мы говорили о смысле? Так вот, смысла мы так и не нашли. Поэтому решили поискать хотя бы что-то на него похожее. Это – Смыслик. Он поможет тебе отыскать твой смысл, а потом ты нам про это расскажешь.

Смеялись все. Долго. Один я сидел, тупо уставившись на белый параллелепипед силикатного кирпича, на котором с одной стороны каллиграфическим почерком было начертано его имя. Сначала я тоже посмеялся над удачной шуткой. И даже забрал Смыслика с собой, аккуратно положив его на дно рюкзака под дружный хохот окружающих. Я и сам в тот момент улыбался, подыгрывая шутникам и заставляя всех вокруг хохотать до упада.

На следующий день я проснулся в привычном состоянии несильного похмелья и от нечего делать решил сходить проветриться в парк и пропустить с товарищами по бутылочке пивка. Странно, всегда вечер заканчивается пьянкой, а утром, несмотря на то, что денег в кармане со вчера осталось максимум на пачку дешевых сигарет, откуда-то вдруг снова появляется пиво и все начинается сначала. И к вечеру ты снова оказываешься в веселой ржущей в десяток глоток компании. И вдруг начинаешь в очередной раз задумываться о смысле жизни.

В парке под любимой елочкой уже сидели несколько страдальцев из вчерашней компании и неспеша обсуждали, где бы найти денег хотя бы на пару литров благословенного тусовочного напитка из солода и хмеля. А у меня вдруг неожиданно обнаружился в одном из карманов невесть когда заныканный стольник. Кто-то сразу же сорвался в ближайший магазин. Я же сбросил с плеча рюкзачок, и тот с глухим ударом упал у моих ног, чувствительно задев ботинок. Я в недоумении приподнял его и вдруг осознал, что весит он несколько больше, чем обычно, а на дне его проступают угловатые очертания. Недолго думая, я запустил руку внутрь и удивленно уставился на находку. Воспоминания о вчерашнем вечере медленно стали всплывать в похмельном мозгу.

Смыслик! Да, так его назвали…

Тогда я еще не понимал всего смысла происходящего и решил просто продолжить вчерашнюю шутку. Я осторожно положил своего питомца посередке между всеми страждущими и стал его ласково поглаживать и говорить с ним. Народ сначала недоуменно таращился на меня, но вскоре до них дошло, что же на самом деле происходит. И все дружно стали помогать мне ухаживать за Смысликом.

На вечернее продолжение пьянки в тот день я идти отказался. Вместо этого я вернулся домой и начал упаковывать свой дорожный рюкзак. Я давно не ездил автостопом – и вдруг меня потянуло на трассу. Так потянуло, что я понял: откладывать ни в коем случае нельзя!

Смыслика я положил в середку, аккуратно завернув его в спальник. Остальных вещей набралось не так уж и много. Потому я просто побросал их в оставшееся пространство и, закинув рюкзак на спину, вышел из дома.

До конца лета я путешествовал автостопом и успел исколесить чуть ли не полстраны. Каждый вечер я распаковывал рюкзак и на костре готовил ужин. Потом доставал спальник и разговаривал со Смысликом. Теперь это был не просто кирпич. Он действительно стал мне родным, моей семьей, моим напарником, моим другом. Иногда в отблесках ночного костра я замечал, что он по-настоящему живой, и мне казалось, что он что-то знает о Смысле… Возможно, когда-нибудь Смыслик подрастет, научится разговаривать и тогда мне все поведает. А пока я просто заботился о нем и говорил, не ожидая в скором времени получить ответы не свои дурацкие вопросы. Вернее, всего на один дурацкий вопрос: в чем Смысл?

С ней я повстречался совершенно неожиданно. Говорят, случайных встреч не бывает. И самые неслучайные встречи должны казаться случайными. Я в этом убедился.

Она тоже ехала автостопом, и на каком-то отрезке дороги нам оказалось по пути. Тогда я и предложил ей пойти в паре. Она с радостью согласилась, и в тот момент между нами завязалась теплая дружба. Через пару дней выяснилось, что у нее тоже нет конкретной цели путешествия – она просто отправилась автостопом куда глаза глядят. И вот тогда я в нее влюбился. И я познакомил ее со Смысликом. Сначала я немного боялся, что она примет меня за ненормального. Но на деле она приняла все серьезно и не стала подшучивать, как это стали бы делать прежние друзья, подарившие мне питомца. Поначалу мне казалось: она просто поддерживает мои философские размышления из интереса. Позже я осознал, что мы оба ищем одно и то же, и ищем это одинаковыми способами. Тогда я полюбил ее навсегда.

Теперь мы с ней вместе. Автостоп и пиво отошли на второй план. Друзья уже так не прикалываются. Они смотрят на меня по-другому после того, как я им сообщил:

– Вы отказались от Смыслика, отдали его мне. А я его выращу, и он станет Смыслом.

А пока у нас дома живет небольшой любимец. Он белый и прямоугольный. И зовут его Смыслик. Потому что он еще маленький и даже говорить пока не умеет…

Но когда-нибудь он обязательно вырастет!

Главное – не вырасти самим, и не перестать во все это верить!

Эдуард

Он был один из многих. Такой же как сотни, тысячи, миллионы других. По-своему уникальный, но мало чем отличающийся от остальных. Он был слеплен по образу и подобию, отштампован под единый стандарт, прошел огонь, но стал лишь тверже, уверенней, надежней. Он всегда готов был подставить плечо, занять место, полагающееся ему. Не важно, в первых рядах или замыкающим – ведь прикрывать тылы ничуть не менее важно, чем украшать фасад. Он мог оказаться в самых низах или вознестись почти до небес, где выше лишь крыша да космонавт Гагарин.

Но судьба приготовила ему, пожалуй, самое ответственное место. Там, где справятся только самые сильные, самые закаленные, готовые пройти не только огонь, но и воду, и медные трубы. Труб ему, правда, так и не суждено было увидеть, зато с водой он познакомился тесно. Неспроста лишь самые крепкие, самые выносливые, самые смелые готовы встать у начала, послужить опорой, фундаментом для следующих, тех, кто проложит путь наверх. Те тоже занимали свои места, и никто не роптал. Ведь каждый должен быть на своем месте.

Быть первым всегда трудно. Но ни один из разных, но таких похожих ни за что не променял бы судьбу первого на судьбу последнего. Пускай последние ближе к птицам, зато первые, хоть и ближе к земле, но именно они открывают дорогу наверх, позволяют другим подняться если не к самому космонавту Гагарину, то хотя бы к чайкам и голубям.

Да, первый – не только сильный и выносливый. Первый еще и скромный, терпеливый, смиренный. Пускай те, сверху, кичатся высотой своего положения, а они, нижние, приземленные, будут гордо нести всех, кто выше.

Но тех, кто оказывался над ним становилось все больше, они давили все сильнее, вжимая его в землю, лишая сил вдохнуть полной грудью. Ему удалось даже протиснуться в первые ряды, туда, где виден маленький кусочек голубого неба, а остальное закрывает куст шиповника. Но дышать от этого легче не становилось.

Те, кто были ниже, не выдерживали, ломались, умирали, рассыпаясь в труху, но так и не дожидались смены. Тем, кто выше, тоже было нелегко. И среди них попадались недостаточно закаленные товарищи. И они тоже ломались, нарушая стройные ряды.

В один солнечный день одновременно не выдержали сразу два соседа: верхний и нижний. Он один все еще старался удержать весь строй ровно, но мертвые прорехи разрывали не только его самого, но и связь с другими, такими же терпеливыми, но живущими на грани.

В последний миг он осознал, что его ничто не держит. Он свободен. Он может перестать напрягать все жилы, удерживая остальных сплоченными. Сколько можно надрываться?! Сколько можно терпеть?! Его ничто не держит – он свободен!

И он покинул ровные ряды. Выпал из общества таких же. Стал самим собой. И он первое, что он увидел – свое имя.

Эдуард.

Эдуард бросил прощальный взгляд на недавних друзей, соседей, сослуживцев. Таких же, как он. Только он уже не такой, как они. Он наконец вдохнул полной грудью. Он ощутил запах свободы. И он позвал за собой.