Байки негевского бабайки. Том 3. Проза

Ты жди, что вынесет прибой

В полночный час с волной прилива.

Нам с тобой, нам с тобой, нам с тобой.

Нам с тобою насмешливым глазом

Будет солнце блестеть в небесах

Будут чайки лететь и рыдать над баркасом

Будет ветер гудеть в парусах.

Веселье притихло ненадолго. Ведь здесь почти в каждой семье море забрало хоть одного мужчину. Но моряки не умеют долго грустить. Снова заиграл оркестрик, и Анна снова танцевала с длинноволосым геем.

Когда часы на замковой башне пробили полночь, я сказал, что пора домой. Анна, разгоряченная и веселая, пожала плечами , потом взялась за спинку моей коляски, и покатила меня к дому. Георгиос плелся сзади.

Дома она сразу направилась в ванную, а я перебрался в свое кресло у камина и взял в руки Моммзена. Анна вышла из ванной в махровом халате, с полотенцем, обернутым как тюрбан вокруг головы. Увидев меня в кресле, запротестовала:

– Ты уже три ночи провел в кресле! В конце концов, это невежливо. Я молодая и здоровая…, – тут она запнулась, потому что сказать: «А ты старый калека» постеснялась, – и мне тоже хочется ночевать в кресле! – закончила весело. У меня почему-то не было сил возражать. Я принял душ, переоделся в пижаму и улегся в постель, а она котенком свернулась в кресле.

Заснул я сразу, но спал плохо. Моя любимая вместе с теплоходом уходила под воду, а я стоял на берегу, по колено в песке, и никак не мог вытащить ноги, чтобы броситься к ней на помощь. Проснулся еще затемно. Меня била дрожь. Было очень холодно, хотя я лежал под пуховым одеялом. Похоже, вернулась та болезнь, которая изводила меня зимой. Я зажег лампу на столике при кровати, перебрался в коляску и покатил в кухню. Выпил аспирин, стакан чаю. Потом натянул толстый вязанный свитер, и снова улегся. Мне удалось достаточно быстро заснуть, и снова я видел кошмары. Море. Я сижу в лодке, которая медленно погружается в воду. Я ладонями вычерпываю воду, а она все прибывает. Берег виден, он совсем недалеко. Но я не могу взяться за весла и грести, потому что нужно вычерпывать воду…

– Иоанн! Проснитесь!

Я просыпаюсь. Уже день. И у моей постели доктор Петр. Круто же меня прихватило! Оказывается, утром Анна проснулась от моих криков. Меня трясло крупной дрожью, она испугалась и побежала в булочную за Георгиосом. Тот позвал врача. Доктор Петр, осмотрев меня сказал, что это та же болезнь, названия которой я так и не запомнил. Приступы будут повторяться, так что нужно полежать пару дней в постели. Выписал мне какую-то микстуру, посоветовал растираться акульим жиром. А когда начну выбираться из дому, поменьше бывать на открытом солнце.

Когда доктор ушел, я попросил Анну позвать Георгиоса.

– Сынок, – сказал я ему, – я сдаю тебе вахту. И ты знай, если болезнь меня одолеет, то все распоряжения в большой шкатулке с документами в книжном шкафу. Ты станешь хозяином булочной и этого дома, и счета в банке. Я там указал, что прошу похоронить меня в море. Ты сам знаешь, как это сделать. И если Анна еще будет здесь… ты ведь поможешь ей? Ей нужно помочь! (Что-то из Вальтера Скотта, или даже еще хуже – Корнеля… Но публика отреагировала и почти заплакала)

– Помогу, Иоанн! Конечно, я помогу Анне! Только это все зря. Ты же несерьезно? Не такая у тебя страшная болезнь! Доктор Петр говорил, что от нее совсем немногие умирают. И только старики, а тебе еще и сорока пяти нет.

При этом он посмотрел на Анну так, будто это она была виновата в моей болезни, а не проклятый ДЦП.

Анна, в свою очередь, переводила удивленный взгляд с Георгиоса на меня. Она, наверно, думала, что мне не меньше шестидесяти. Болезни не красят!

Потом я, наверно, заснул, потому что, открыв глаза увидел только Анну.

– А где Георгиос?

– Ушел в булочную. Я сама за тобой поухаживаю. Я тут сварила бульон, и думаю, что тебе пора поесть.

Это была хорошая идея, но приступ еще не прошел. Меня колотило крупной дрожью, так, что зубы стучали. И чашку с бульоном я не мог удержать. Убедившись в этом, Анна покормила меня с ложечки, как маленького мальчика. Потом я опять забылся. Очнулся, когда за окном уже стемнело. Приступ прошел, только слабость осталась.

Анна сидела в кресле и что-то читала.

– Георгиос приходил. В булочной все в порядке. Он придет завтра с утра и принесет акулий жир. Его, оказывается, можно купить только у старого рыбака, которого называют Катраном. Этот Катран сегодня ночью вернется с уловом, и приготовит акулий жир, потому что для растираний он должен быть совершенно свежий, а еще он помогает от язвы и при высоком давлении, только тогда его нужно пить.

Она рассказывала вещи, которые я давно знал, но мне было приятно слушать ее болтовню. Потом я почувствовал страстное желание облегчиться. И подумал, что лучше бы на ее месте был Георгиос. Мы же не модернисты какие-нибудь, чтобы испражняться на сцене!

– Красавица, помоги мне забраться в коляску! – пробормотал я, умоляя в душе, чтобы только она не стала расспрашивать: «Зачем?»

Она промолчала. Тактичная. Я сделал то, что хотел, кое-как сполоснулся под душем.

Растереть конечности камфорой я уже не мог. Сил не было.

И вновь утро. Меня разбудили голоса. Георгиос и Анна возбужденно говорили о чем-то на кухне. Кажется, ругались. Я позвал: «Георгиос!»

Он зашел. Красный, очень смущенный.

– Георгиос, сынок! Ты ведь обещал заботится об Анне, а не ругаться с ней.

– Она не хочет, чтобы я оставался с тобой! Она говорит, что сама может за тобой ухаживать. А я ей объяснял, что есть случаи, когда мужчина должен помогать мужчине. Посрать, например.

Георгиос вообще-то вежливый малый, но он из рыбацкого квартала. Здесь в выражениях не стесняются, и вещи называют своими именами.

Тут выскочила из кухни Анна – пунцовая, и какая-то взъерошенная.

– А я говорю, что нет таких случаев. Я все прошлое лето проработала сиделкой в приюте для слабоумных и престарелых. Нет таких случаев! Я лучше него могу и судно подать, и член обмыть и жопу подтереть!

Вот от нее-то я таких выражений не ожидал! Хотя, если подумать, реализм в искусстве, великий Феллини…

– И парализованные ноги камфорой растереть умею лучше него! Я ведь знаю, что тебе надо!

Но тут меня опять начало трясти, и я отключился. Пришел в себя – Георгиоса нет, Анна дремлет в кресле. Я пытался встать, перебраться в коляску, но тут она проснулась.

– Иоанн! Я ведь не шутила. Георгиос принес судно, одолжил у соседки. Ты не вздумай сам дергаться. Я действительно все сделаю. И подам, и вытру, и обмою. Ты только скажи.

– Успеешь еще, красавица. Покуда я еще в состоянии шевелиться, я уж сам… Ты только помоги мне в каталку перебраться.

На этот раз мне удалось собраться с силами и растереть ноги. Но когда я выкатил из ванной, Анна ждала меня с бутылочкой желтой жидкости в руках.

– Никуда не деться! Акульим жиром я тебя разотру, хоть на помощь зови!

Я покорно сдался на ее милость, и стащил с себя свитер и пижамную куртку. Акулий жир пах тем, чем и положено: рыбой. В принципе, здесь, невдалеке от рыбацких причалов, все пахло рыбой, но акулий жир пах особенно пронзительно. Я после растирания чувствовал себя здоровенной полусонной рыбиной, выброшенной волной на берег. И пах соответственно. Анна достала откуда-то байковую рубашку и надела на меня. Оказывается, Георгиос по ее поручению уже сделал покупки. И продукты принес, и сменную одежду. Она им уже вертела! Ну и девчонка!

Потом я рассказывал ей об Индии и Тибете, где мы побывали с любимой. О том, какие там, в горах, восходы и закаты. О хитрых буддистах и мудрых ламах. И о том, почему Рериха не пустили в Шамбалу.

Была уже ночь, когда меня опять начало трясти. И тут она сказала: «А ну-ка подвинься, я устала спать в кресле. Как ты только здесь три ночи просидел!» И тут же сама подвинула меня, и улеглась рядом. Потом я поплыл…Я нырял с лодки. В руках у меня был тяжелый камень, как у индийских ныряльщиков за губками. Я был гол и только к руке была привязана короткая пика – от акул. Камень утягивал меня в глубину, и там, в бездне, что-то черное и страшное ждало моего приближения. Потом я начинал задыхаться, бросал камень, всплывал, и вновь нырял. Этот странный, тяжелый сон продолжался всю ночь. Утром я обнаружил, что вместо камня сжимаю в руках Анну. Как она оказалась у меня под одеялом, я не помнил. Впрочем, камень и женщина для меня значили одно и то же. Я ясно помнил, что я старый, умирающий инвалид, уже почти 12 лет как безногий и бесполый.

Я осторожно разжал руки и постарался отодвинуться от Анны. Что, впрочем, оказалось не так и просто: она и сама обхватила меня руками. Куда как мило! Что бы подумал Георгиос, если бы вдруг зашел?

Тут она проснулась, разжала руки, и проворковала, улыбаясь:

– С тобой очень приятно спать! Ты крепко обнимаешься, но не пристаешь!

– Это главное достоинство моей болезни. Полная безопасность для женщин. Я как раз собирался открыть маленький бизнес по согреванию девиц в постели инвалидами.

Потом она помогла мне перебраться в коляску, и я направился в ванную.

После завтрака она сказала:

– Иоанн! Ты уже пошел на выздоровление, а я засиделась дома. Я хочу попробовать стать булочницей. Вчера Георгиос обещал меня всему научить. В жизни это больше пригодится, чем психотроника. Так что, если ты не возражаешь, я до обеда поработаю в булочной, а потом или я, или Георгиос к тебе придем.

Ну что ж! Мне приятно смотреть на этот розовый бутон, но это совсем не значит, что и ей приятно смотреть на сморщенный стручок перца, каковым я, по сути, являюсь.

– Иди, красавица, постигай! Авось пригодится!

И она пошла. А я стал мечтать о будущем. Я выдал Анну замуж за Георгиоса, и сделал толстой доброй матроной с тремя сыновьями и тремя дочкам. Потом все зачеркнул за банальностью, и сосватал ее за Хлыста. Она наследует пиратскую империю, как Мадам Вонг. И в черном облегающем кожаном плаще всходит на палубу океанского лайнера, под вопли пиратов: «Кошелек или жизнь!» Нет, слишком феерично! Она выходит замуж за мэра! Он становится премьером, а Анна бродит с унылым видом по светским раутам и артистическим тусовкам. Хотя, почему обязательно замуж? Звезда психотроники за выдающийся вклад получает Нобелевскую премию! Очень интересно! А положены дамам при этом полосатые брюки? Анна во фраке и полосатых брюках!

Но тут пришла Анна. Принесла теплые булочки и молоко. Очень мило!

Потом она погладила меня по щеке и сказала: "А я узнала, что у тебя завтра день рожденья. Это здорово! Это нужно как-то отметить, неординарно". И спросила, не хочу ли я покататься на катере по заливу. Георгиос возьмет катер у Шкворня (я уже рассказывал, это помощник Хлыста, и у него несколько прогулочных катеров), и мы покатаемся.

Мне очень хотелось. Но я боялся. После того, как море забрало мою любимую, я и в ванной-то сидеть не мог. Да, я смотрел на море. Но только пока море было достаточно далеко. Подойти к воде, залезть на эту тонкую железку. Нет, это выше моих сил! И ощущать глубину под ногами. Затягивающую глубину.

– Иоанн! Иоанн! Да что с тобой?!

Я, кажется, потерял сознание. И почему я не сошел с ума на какой-нибудь другой лад?!

– Все, принцесса, я еще не слишком здоров для таких прогулок. Как-нибудь потом…

Вечером это предложение изложил Георгиос.

– Я знаю, тебе страшно. Но ты ведь настоящий моряк!

Даже такого умного и хитрого угря, как я, можно купить на лесть. И взять голыми руками.

Я не моряк, я безногий и бесполый калека. Уже почти 12 лет. Но я растаял.

Шкворню я послал записку. Катер ведь не игрушка, и просить его должен не мальчишка, а мужчина. Моряк. Я играл совершенно глупую роль, играл бездарно, но даже не замечал этого.

На причале нас ждал Стоян, адъютант Шкворня. Детина, размером с одежный шкаф.

Когда он взял меня на руки, чтобы перенести на катер, я поверил, что все будет хорошо. Такой мог поплыть с нами со всеми и без катера.

Мою коляску привязали (по морскому – принайтовали) к металлическим поручням впереди, перед рубкой. Хотя меня накрыли пледом, я уже начал трястись. С какой радостью оказался бы сейчас на берегу! Но я сцепил зубы и молчал. Они ведь думают, что доставляют мне удовольствие! Это была пытка. Главное, было не думать о той глубине, что под нами.

Потом из каюты вышла Анна в купальнике, и мне сразу стало легче. Глядя на нее думать о чем-то другом, – уже не получалось. Она действительно была прекрасно сложена, но, главное, двигалась так, что у Стояна челюсть отвисла. А Георгиос, который сзади укладывал причальный канат, сразу отвернулся. Он был в плавках, и его чувства, как бы это сказать, выпирали наружу.

Анна встала впереди, на носу катера, держась руками за леера, и ее открытая попка (ох уж мне эти современные купальники!) явно служила компасом Стояну. И я, честно говоря, забыл страх. Не то, чтобы я вновь почувствовал себя мужчиной, но что-то внутри все же шевельнулось. Впервые за 11 с лишним лет! И потом, я ощутил море как море, а не как бездну под ногами. Розовые и голубые купола медуз под зеленовато- голубым стеклом воды вновь вызывали восхищение. Наш катер пересек бухту, развернулся на траверзе береговых створов и вышел за волнолом. Здесь ветер был чуть крепче, и катер больше закачало на встречной волне. Ко мне вернулся страх. Анна наверно почувствовала это, спустилась в каюту, а затем вышла оттуда с оплетенной лозой бутылкой и стаканами. Разлила вино по стаканам, она поднесла каждому. Вино сразу ударило в голову. Казалось, катер сильней закачало. И я уплыл.

Когда пришел в себя, мы были в море, катер сильно качало, и двигатель молчал.

Анна стояла рядом со мной, и брызгала в лицо водой.

– Что случилось, Анна? Поломалось что-то?

– Ну почему сразу поломалось? Просто вы, мужчины, так быстро пьянеете…

Тут было что-то не так. Я помню, что Стоян в кабачке у Остапа на спор выпивал не отрываясь трехлитровую бутыль рома и после этого поднимал одной рукой дубовый стол за ножку. Опьянеть от стакана вина? Мне стало страшно.

– Анна, что происходит?

– Видишь ли, Иоанн, ты ведь когда-то имел другое имя, и это имя почему-то ассоциируется у меня с большими деньгами. А мне как раз срочно не хватает денег. У меня большие планы.

Сумасшедшая девчонка! Она каким –то образом раскопала давно стертые страницы моего прошлого. Да, так случилось, что Фортуна ставила на меня, как на призовую лошадь. И я брал приз за призом. Я играл на бирже, сделав вещи, вспоминать о которых стыдно до сих пор. Деньги, которые я получил, пахли мертвечиной. Я избавился от них, но следующей шуткой судьбы был клад, совершенно мне не нужный. И только я нашел ему правильное применение – на меня свалилось неподъемное наследство. Лишь когда я очистился и от него, мне выпал главный приз – счастье. Да, сейчас кроме булочной и домика у меня почти ничего нет. Но у девочки в глазах горела такая жажда, что говорить ей об этом не стоило. Я осмотрелся. У входа в рубку, прислонившись к спасательному кругу, сидел Георгиос. Он был без сознания, но, слава Богу, дышал. Если и Стоян еще жив –девочка не совершила непоправимого. А вдруг она не одна? Какая-то серьезная группировка…

Нет. Серьезный бы человек уже проверил мои расходы, и знал бы, что у меня поживиться нечем. Она, наверное, случайно натолкнулись на какой-то фактик. Ведь кое-что было и в газетах, и в Интернете. Да, конечно, она не одна. Сообщник – хитрый аферист. Такую жажду наживы нужно еще разжечь.

– Анна, погоди, ты о каких деньгах? Я ведь все, что было вложил в дом и булочную…