Помоги проекту - поделись книгой:
И правда, в рассказе Паши чувствовалась изюминка, ведь Мария Николаевна жила всего в трехстах метрах от колхозной конторы, да и водители молоковоза оказались известны. Поэтому за детальную проработку этих показаний просто нельзя было не уцепиться.
Как ещё раньше знали сыщики, на молоковозе работали два сменных шофёра, – обычные сельские мужики, каким едва перевалило за тридцатник, одного из них звали Михаил, а другого – Иван. Знали о том, что они приворовывали, торгуя дармовым обратом. Что, привозя молоко на приёмный пункт в Сагуны, каждый день забирали по 3–4 фляги этого обрата, и его по три рубля за флягу загоняли селянам для откормки поросят. Информация же на этих людей поступила в процессе проверок всех колхозных машин, с водителями которых беседовали просто так, на всякий случай, – может быть, кто-то что-то видел.
Для начала розыскники капитально поработали с Мишей, потому как в день кражи была именно его смена. Но, судя по словам этого Миши, оказывалось, что в одиннадцать вечера он уже вернулся из Сагунов и поставил молоковоз. Стояла машина, как обычно, под навесом, на ферме. А за сторожей дежурили в ту ночь два скотника. И как часто водится, были они тогда поддатые: один спал в совершенном отрубе, а второй, вроде бодрствовал, но ничего не помнил. В общем, дело выглядело весьма запутанным. Поэтому, посоветовавшись с коллегой Заритовским и следователем, дабы не подставлять Марию Николаевну, которая всего боялась не меньше своей набожной тёзки, Колесниченко решил больше никому о молоковозе не рассказывать…
Доказать кражу обрата каждому из двух шофёров было элементарно. Пара негласных проверок – и дело сделано. Ловить же на крупном часто значительно труднее. Но попытка – не пытка, и поэтому испробовали вторично потеребить скотника.
Вызвали его вечером в контору, в узком кругу поговорили с ним, намекнув: «Ты, мол, не всё, брат сказал». И, представьте себе, уломали. Долго он молчал, мялся, но, наконец, вымолвил: «Да, машина уезжала, да – около двенадцати ночи. Кто брал – я не видел. Слышу – насвистывает кто-то, ну свой человек значит. По свисту, кажись, похоже было на Шефа».
«Кто такой Шеф?» – спрашивают у него тогда. «Как кто! Иван Колесников, – отвечает скотник. – Просто кличка у него такая».
«Ага, всё понятно», – прикидывает про себя Александр Андреевич, и, отпустив скотника после часовой с ним беседы, уже в девять вечера решает: немедленно брать Ивана «тепленьким» дома и сразу делать у него обыск.
Согласовав всё с УВД и прокуратурой, замначальника областного розыска быстро собирает людей и отправляется с ними к Ивану Колесникову. Зайдя к нему в дом и застав его там почти сонного, они надевают ему наручники и, ничего конкретно не говоря, везут в контору.
А тем временем в хате Ивана (а жил он у родителей с молодой женой) ведётся обыск: просматривается и простукивается каждый закуток, перетряхивается каждая «тряпка» и бумажка. Но поиски тщетны: находятся и изымаются только 600 рублей, которые вполне могли сойти за семейную получку.
Казалось бы, положение полутупиковое, так как закрадывались сомнения относительно показаний скотника – может, он ошибся. Но тот тоже боялся, и это вселяло надежду, что он не ошибается.
«Ради бога, Вы меня никуда не выставляйте!» – умолял скотник оперов, и они решили перед Колесниковым не оглашать всё как есть. И это отчасти было Ивану на руку. Не случайно ведь на первых допросах факт того, что Колесников брал машину, им полностью отрицался.
Однако сотрудники розыска, зачастую, тем и обыгрывают преступника, что не позволяет с ним церемониться. Потому, заточив Ивана в подгоренский КПЗ, сыщики и стали предпринимать всё возможное, чтобы собрать доказательства.
«К краже денег я не причастен», – продолжая так говорить, Иван вдруг признаётся, что машину брал действительно он. Но, признав это, дальше начинает уже фантазировать.
«На работе у нас есть кладовая, там хранятся подсолнечные семечки, – увещевал Иван. – В тот день я прихватил с собой мешки и, набрав мешка три семечек, сел в машину, отвёз их домой и сгрузил во дворе…» Всем было понятно, что Колесников врёт, подыскивая удобную себе лазейку. И потому, постоянно поддакивая Ивану, розыскники методично склоняют его к продолжению разговора.
«Хорошо, молодец, – говорят ему, – а дальше то что?»
–
Да, наплетенного Иваном было более чем достаточно. И для срочного выезда в Подгоренский район Колесниченко вновь собирает всех своих людей, а с собой берёт другую группу, оснащенную видеоаппаратурой. Входили в неё инспектор техотдела УВД, ставший впоследствии начальником этого подразделения, Николай Тимохин, эксперт ЭКО Александр Манущев и ещё один младший инспектор-конвоир. Всех их, вместе с Иваном, Александр Андреевич посадил в свой автомобиль и повёз в Юдино.
Тогда видеотехника в милиции только начала появляться, и поэтому этот выезд с ней на юг области был чуть ли не самым первым. В диковинку для Ивана было то, что все показания и выходы на места записываются на видео, и именно видеозапись позже помогла в закреплении за ним этого преступления.
Как оказалось, арестованный водитель молоковоза, который прирабатывал ещё и на председательском уазике, развозя специалистов колхоза, врал лишь выборочно. Ибо спрятанные им деньги нашли, и нашли как раз там, где он указал. Хоть и с трудом, но нашёлся и сам сейф.
Часа полтора кружили в его поисках по пруду около Сагунов на взятой у рыбаков резиновой лодке. А обнаружили металлический ящик, истыкав почти всё дно длинным пожарным багром, в двух метрах от берега. Когда же вытащили, подтвердилась ещё одна, названная Иваном, деталь: с задней стороны ящика, были высверлены пять больших круглых дыр.
Было ясно, что сейф пуст, только размокшие рубли плавали внутри. Но кто его опустошил и кто рассверливал отверстия – ещё предстояло установить.
Погрузив стокилограммовый несгораемый шкаф на грузовик, приехавший вместе с оперативной бригадой, все направились в Юдино, и уже на подъезде к селу Александр Андреевич решил зарулить в сельский клуб.
Убранство кабинета заведующего клубом, куда зашли они вместе с Иваном, скорее располагало к лирическому настроению и непринужденной беседе, нежели к ещё одному допросу, который затеял Колесниченко. Но получилось что-то между строгим милицейским допросом и теплой непринужденной беседой.
Как-то по-домашнему и по-отечески ласково проходил этот разговор. «Знаешь, Ванюш, всё правильно, конечно, ты рассказал, – начал его Александр Андреевич. – Но, как молвят люди, сказал «а» – говори и дальше по алфавиту. Ты же понимаешь, мы будем эксперимент делать, ты же сейф один не вытащишь. Ты же знаешь, как на самом деле была совершена кража».
А Иван по-прежнему отрицал, говоря: откуда мне знать. Но глаза-то не спрячешь, а по ним было видно, что он серьёзно колеблется, и стоит сделать один маленький толчок – и его ничто не удержит.
«Да не так это всё было, ты сам понимаешь!..» – не выдержав бесполезного упорства Ивана, сорвался зам шефа угрозыска.
«Понимаю…» – как бы про себя и невнятно промямлил Колесников, и тут же осекся, но было уже поздно.
«Ладно, я скажу вам правду, но вы мне всё равно не поверите, – вдруг прервал короткую паузу он, и, чуть помолчав, продолжил, – мы были вдвоем…»
«С кем же?!» – сгорая от нетерпения, произнёс главный сыщик.
«С Иваном Козыревым», – вымолвил почти потухшим тоном подследственный…
Действительно, поверить в то, что Иван Козырев – сообщник Ивана Колесникова было трудно. Ведь Козырев был сотрудником милиции, и более того – милиционером, которого привлекали к работе по этому делу.
Как опытный сыщик, Александр Андреевич Колесниченко на этот счёт выработал собственную, безотказно служившую ему тактику: приезжая в командировку в любую местность, особенно туда, где народ не очень словоохотливый, он, по обыкновению, искал среди коренных жителей своих людей – бывших или действующих сотрудников. Вот через участкового Журавлёва он и узнал, что вырос и жил в Юдино некто Козырев, года полтора работавший в Каменском райотделе инспектором детской комнаты милиции. Что в этом селе живут его родители, а сам он снимает квартиру в Каменке.
Для взаимодействия по этому преступлению работал как раз с оперативниками начальник Каменского райотдела Николай Рябоконев. К нему-то и обратился Колесниченко.
«Я знаю у тебя в детской комнате есть Козырев Иван Васильевич, – сказал по телефону он Рябоконеву. – Что это за человек, как работает?» Вопрос был неожиданным, но каменский начальник быстро сориентировался о ком идёт речь, и ответил сразу: «Да вроде ничего, хоть и недавно. Кажется, старательный, непьющий парень».
«Так пришли его к нам в Юдино, – обратился к коллеге Александр Андреевич, – человек он здешний, пускай пообщается со своими односельчанами…»
Но прошли уже сутки, а Козырев всё не является. В ожидании объяснений Колесниченко перезванивает Рябоконеву и, узнав, что тот передал ему его распоряжение, просит сделать это повторно.
Лишь на третий день после кражи объявился Козырев. Чувствовалось, что этот обычный, немногословный, но несколько тушующийся перед начальством молодой сотрудник, которому не было еще и тридцати, очень хотел бы отвертеться, но такой возможности ему не предоставили. А поручили Козыреву собирать информацию от родственников Ивана Колесникова.
Родственники – не родственники, но, походив совсем чуть-чуть по селу, Иван Васильевич быстро спёкся. Рассказав Колесниченко лишь об известной Мане-Муне, он стал едва ли не слёзно умолять его: «Отпустите меня, я больше не могу работать по этому делу!» «Почему?» – спросил тот у Козырева, на что последний ответил: «Да Вы знаете, у нас народ какой, могут и «петуха» пустить, и что я буду делать, коли подожгут родительский дом?..»
Но Александра Андреевича умолить трудно, ведь аргументы у него были всегда подходящие, и на этот раз бывалый сыщик держал их наготове. «А что ты собственно переживаешь, – успокаивал Ивана Козырева его временный начальник, – нового ты нам ничего не принёс, а с остальной твоей информацией мы уже давно знакомы». В общем, не нашлись контраргументы у каменского милиционера, и ничего не оставалось ему, как снова идти на своё задание. Однако через два дня он пришёл в контору и говорит: «Все, я исчерпал себя, дополнить мне больше нечего». А значит оставалось лишь, не солоно нахлебавшись, с ним расстаться.
Многим сотрудникам на вопрос «как дела?» Козырев часто отвечал, что хреново, что живет он в бедности, на частной квартире, жена – молодая, не работает. В основном был молчалив, но, если говорил с кем-то, то, как правило, о деньгах или отдыхе на югах. Так неужели не с целью подставить честного человека назвал его имя другой Иван? Неужели хоть каким-то боком он мог быть причастен к краже сейфа? С этими сомнениями столкнулись оперативники, читая свежие, довольно неожиданные показания Колесникова:
–
И молоковоз, о чём уже знали члены следственно-оперативной группы, проехал, остановился, и как только вышедший из кабины Михаил скрылся – в неё сел Колесников. А что было дальше – оперативники уже могли предполагать.
Вытащив сейф на носилках из конторы, похитители донесли его до того места, где жила свидетельница, и, забросив на машину, повезли туда, где бы он спокойно мог быть вскрыт. По словам Колесникова, для этого они выбрали пустующий дом в соседнем селе Костомарове. Там им с помощью электродрели и удалось рассверлить заднюю стенку сейфа, сделав в ней пять дырок, через которые вытащили деньги. И после очистки сейфа – отвести его в сагуновский пруд.
Как поведал Иван, в конце операции он доставил Козырева в Каменку. Вот и решили сыщики: а чем чёрт не шутит, может слова Колесникова и не пустой звук и стоит поискать денежки у милиционера.
Оперативники нагрянули к нему рано утром, когда он только встал с кровати и начал собираться на службу. Больно уж неприятная «работёнка» досталась им тогда: смотреть в большие и ещё заспанные глаза молоденькой супруги Козырева, которая, не понимая, что происходит, металась по комнате; слушать надрывный плач далёкого от всего этого грудного ребёнка, которому и вовсе было невдомек, откуда тут столько усатых и безусых дядь…
Вид недоумевающего человека приобрёл и сам Козырев. Он то и дело причмокивал губами, почёсывал в затылке, присаживался на кровать и снова вставал с неё. Когда Иван уже надел милицейский китель, ему предложили его снять и одеться в гражданский костюм. И арестованный, сам понимая, как глупо выглядит милиционер в наручниках, послушался своих конвоиров.
Посадив Козырева в машину, Колесниченко поехал с ним в Каменский райотдел, а часть сотрудников осталась делать обыск. Но сердце-то у Александра Андреевича не железное, и поэтому он, находясь рядом с милицейским арестантом, всю дорогу до райотдела переживал: «а вдруг я оговорил работника милиции, вдруг он не виновен».
Тяжело ему было сообщать о задержании Козырева Рябоконеву. Однако тот, внимательно выслушав коллегу, принял все как есть и не стал возражать. Возражал же в душе лишь сам Колесниченко, который привык до последнего верить своим.
«Александр Андреевич, вы что, считаете меня преступником?» – спросил его в машине немного пришедший в себя Иван Козырев. «Ты ж должен понимать, что здесь не все так просто», – прозвучал короткий ответ мудрого сыщика, продолжавшего взвешивать в голове все «за» и «против». И уже к концу дня «против» у него получилось, к сожалению, больше.
Если бы не последний поступок Ивана Колесникова, то Александру Андреевичу, может быть, было ещё неприятнее смотреть в глаза Козырева. А состоял он в том, что Шеф, как называла Ивана шоферня, решил выдать большую часть взятых из сейфа денег. Произошло это поздно вечером. 22 тысячи рублей в целлофановом пакете были зарыты в поле на метровой глубине.
«Значит, верно – Козырев тут замешан», – посчитали розыскники, уповая на то, что крупные деньги преступники обычно не отдают.
Но возвратившиеся с обыска сотрудники у Козырева денег не нашли. Зато изъяли они у него полторы тысячи малокалиберных патронов и шестнадцать – к пистолету Макарова. А так как иметь табельное оружие ему не полагалось, то это уже само по себе тянуло на преступление, за которое можно зацепиться и преспокойно держать человека.
Откуда у Козырева патроны догадаться было нетрудно, ведь раньше он работал в рамонском ДОСААФе, имея доступ к оружию и боеприпасам. Труднее оказалось понять: как этот милиционер мог жить двойной жизнью и этого никто не замечал – ни совершенно безобидные домочадцы, верившие ему и покрывавшие его во многом, ни сослуживцы, отличавшиеся безразличием к тому, что происходит вне службы.
Прийти же к пониманию сущности Козырева оперативникам нужно было во что бы то ни стало. И поэтому, продолжив с ним работу, они снова пробуют потеребить Колесникова.
И вот, к недоумению сыщиков, Шеф неожиданно оживился и без всякого давления на него стал называть места, куда бы мог спрятать деньги его соучастник. «Иван говорил, что в Каменке есть маленькая станция, и, может быть, спрячет их в камере хранения, – начал, было, Колесников. – А возможно, – тут же продолжил он, – мог закопать в Юдино, в саду своего отца…» Туда-то сразу и отправились с обыском.
Сначала, тщательно и не спеша, стали проверять родительский дом, а затем, уже попутно, сад, для обследования которого использовали специальные штыри. Но, прощупав ими землю вокруг всех плодовых деревьев, так ничего и не нашли.
Казалось бы «пора сливать воду», признав, что кража из сейфа – не дело рук Козырева. Однако, будто невзначай, Шеф вспоминает, что тот собирался спрятать деньги ещё и в мастерской, и опять поиск продолжился.
В неуклюжем отцовском деревянном сарайчике, приспособленном под столярную мастерскую, сыщики уже искали, но обследовали не все досконально. Здесь было неимоверно тесно, и целые гирлянды разных пил, ножовочных полотен, рубанков, стамесок и топоров, висевших вдоль ветхих стен и под покрытым паутиной потолком, вполне могли поранить голову или неосторожно занесенную руку. Но – делать нечего, и, раздвигая инструменты, вытаскивая ящики верстаков, они стали проводить повторный осмотр.
Долго или коротко длился он, но времени не замечали, и тут кто-то обратил внимание, что доски пола в сарайчике сбиты не плотно, а некоторые из них под тяжестью прогибаются. Начали простукивать, и, обнаружив пустоту в одном месте, подняли половицу. Какова же была радость, когда под ней увидели они солидное (примерно, на полметра в длину и столько же в высоту) углубление, в котором стояла пузатая, коричневая балетка.
Этот полубанный, полуакушерский сундучок был закрыт на замок. Поковырявшись в замке, вскрыли, а там, в зияющей пасти сундучка находился свёрток. Вытащили, развернули (это был плакат УВД, выпущенный в честь передового работника милиции, начальника детской комнаты Центрального района), а в нём полиэтиленовый пакет с деньгами.
Двадцать тысяч с копейками лежало там, а, стало быть, преступление было почти доказано, и возбужденным сотрудникам, которые две недели ждали этого момента, впору отмечать раскрытие. Но раскрытие можно считать полным тогда, когда преступник признается сам. И поэтому стали ждать.
Разместив двух Иванов по разным, но соседним камерам подгоренского КПЗ, организовали усиленный контроль за ними, и вскоре услышали требовательные и эмоциональные крики Колесникова, повторявшиеся в разной последовательности: «Вань! Слышишь ты меня?! Ты, давай там… твою мать, колись! Ишь ты, на меня решил всё свалить!..»
После этого уже через сутки Козырев дал показания, сознавшись во всём, ещё не ведая, что деньги у него изъяли, и даже не догадываясь о том, что его уличение в краже было определено судьбой.
Да, именно его судьба-злодейка была поставлена на карту ещё до того, как о нём рассказал Колесников. Причём на карту не в абстрактном понимании, а самую настоящую – игральную.
А дело в том, что дней за пять до раскрытия, когда ещё ни Колесников, ни Козырев не оформились как подозреваемые, к утомлённым и грустным оттого, что у них ничего не получалось, розыскникам подошёл местный участковый и сказал: «У моей жены есть подруга, которая хорошо гадает на картах. К ней многие обращаются, может, и мы попробуем?»…
И действительно, пошёл участковый к вещунье, а на следующий день сообщает результат гадания. «Найдёт милиция преступников, – сказала ему та женщина, – будет их трое (ошиблась лишь в количестве), и один из них из казенного дома».
Так оно и вышло: поймали горе-медвежатников, осудили, приговорив Колесникова к десяти, а Козырева к двенадцати годам лишения свободы, и, надеясь, что отсиженные ими сроки пойдут им на пользу. Но…
Но нары двух Иванов, видимо, были намного жестче топчанов, на которых спали весной 80-го Колесниченко с Донцовым, и особенно – для Ивана Колесникова. Иначе как объяснить то, что спустя неделю плотной работы по юдинскому убийству, информация поступила именно на него.
А оказалось всё, что тогда не укладывалось в голове, достаточно просто.
Отбывшего всего четыре года в Россошанской колонии усиленного режима, Шефа за примерное поведение расконвоировали, назначив ему работу по уходу за свиньями в подсобном хозяйстве. Работёнка не мудрёная, да и почти на вольных хлебах. А тут ещё и дружки появились.
Информация о дружках поступила от людей, которые видели, как к отцу Колесникова заходили какие-то ребята, а встречавшая их его жена угощала домашним салом. Правда, сей факт и отец, и жена отрицали, но это ещё больше насторожило и заставило действовать.
Тень на себя Иван бросил сам, когда для разговора с ним в Россошь послали одного сыщика и следователя прокуратуры. Там Шеф им и поведал, что недавно был у него отец. Однако о том, какие-такие глобальные проблемы он решал с ним, так и умолчал. Зато пожелали рассказать о них другие.
Через восемь дней после убийства звонят они начальнику воронежской «уголовки» и называют тех, кто его совершил. А оказались это два «химика»-земляка, которые находились в бегах и, как принято говорить на зоне, разбередили больную душу Ивана.
Была же больна его душа той неудачей, за какую ему пришлось сидеть, и, догадываясь, кто в этом виновник, он терзал себя навязчивой идеей отомстить. Самому исполнить акт мщения не хватало смелости. А случайно подвернувшиеся «химики» как раз подходили для такого мероприятия.
Разговорившись с ними о житье-бытье, о том, кто и за что сидел, он выплеснул им давно сверлящие голову мысли. И, сопровождая рассказ отборным матом и злым блеском карих глаз, назвал имя своей «тюремщицы» – Мария Николаевна.
Ненависть к ней раздирала Ивана на части, долей её прониклись и новые знакомые, которые за определенную мзду почти сразу же согласились выполнить его «ответственное поручение».
Сам изготовив заточки, Иван передает их исполнителям и наставляет тех на путь «праведный». Но они, прибыв в Юдино и откушав там местного самогона в доме отца Колесникова, по иронии судьбы, узнают совсем не о том, где живет Мария Николаевна, а о том, где находится хата её бывшего мужа и его новой жены. Как выяснилось, несчастная женщина носила ту же фамилию, что и Мария Николаевна. Не зная в лицо жертву «химики» убивают ни в чем неповинную «гусыню», а за одно и мужа.
Убийц поймали быстро, и в процессе работы с ними они рассказали ещё об убийстве одного старика, который уже полгода значился без вести пропавшим. Его труп подельники утопили в пруду, а потом, чтобы не скучно было, украли из клуба магнитофон.
Вот такая дикая история, которую по праву можно считать одним из первых заказных убийств.
Заслуженный не для всех
Усталые глаза ветерана, полковника милиции в отставке Василия Тимофеевича Томилина, которому летом 2018 года исполнилось 90 лет и которого в 2020 году, к сожалению, не стало, много пережили и повидали на своём веку. Для честных и добрых людей они были всегда искренни, а для иных – неприветливы и хитры. Такой уж у него был характер, на который наложила отпечаток выбранная им профессия.
Образцовый оперативник и руководитель ОБХСС – таким запомнился он многим, кто работал в милиции в 60–70-е годы прошлого века. Таким его знали и в 2000-х, кто был наслышан о нём от своих старших коллег и наставников. Однако для Василия Тимофеевича оперативная работа – лишь часть его богатой биографии, хотя и самая красивая, большая и важная. Ведь любые дела, за которые он брался, выполнял только на совесть и только на «отлично». Не случайно, за годы своей службы в органах внутренних дел Томилин был удостоен практически всех милицейских наград. Но, как, к сожалению, бывает в нашей пёстрой жизни, далеко не всем это нравилось. Может быть, поэтому звание «Заслуженный работник МВД СССР» он получил в обход местного руководства.
Такая награда пришла к нему в конце 70-х после раскрутки серии уголовных дел, начало которым положила оперативная работа, проведённая им в Курской и Воронежской областях. Толчком к этому послужили махинации с обыкновенными вениками, о которых Томилин узнал в 1976 году после совещания руководителей ОБХСС в Курске. Информация о миллионах рублей, шедших от воронежских поставщиков через заготовительные конторы Курской области, заставила его направиться туда, и там вместе с оперативником он обнаружил огромные списки – кому 50, кому 100, а кому и 150 тысяч рублей получать за партии этих веников. Длинную цепочку фигурантов стали раскручивать они. И таким образом, за два года сформировалось около трёхсот уголовных дел.
Узнав об этом, министр МВД вызвал к себе начальника главка Павла Филипповича Перевозника, и спросил у него: «Кто это всё даёт?» «Да, Томилин из Воронежа», – сказал он. И министр заставил его написать представление о присвоении Томилину высокого звания. Впрочем, негласных званий хорошего, исполнительного и обязательного человека Василий Тимофеевич удостаивался ещё с детства, начиная с тяжёлых военных лет.
Он родился в селе Солдатское Старооскольского района Белгородской области. В 1935 году переехал в Москву, куда направили отца для работы в ВЦСПС. Там пошёл в первый класс. А когда началась война и фашисты подобрались к столице, вся его семья вновь вернулась на родину, где потом попала в оккупацию.
Однажды Василий с ребятами пошёл в лес за орехами. Они далеко углубились и обнаружили попавших в окружение 300 красноармейцев, в том числе раненых. На их просьбу – принести воды и что-то поесть – мальчишки откликнулись сразу. И каждый день в течение всего лета и осени, пока немцы ни двинулись к Сталинграду, они носили солдатам воду в брезентовых вёдрах, копали колхозную картошку, забивали для них поросят и помогали вести партизанскую войну против захватчиков. Юные партизаны тащили мины и боеприпасы, которые собирали отовсюду и прятали в церкви, приносили им сведения о том, в каком селе и сколько фашистов располагается, какое у них вооружение и техника.
Во время войны отец Василия погиб. После эвакуации их московскую квартиру заняли. А потом секретарь председателя ВЦСПС Николая Михайловича Шверника написала Томилиным письмо, чтобы они приехали вселяться в новую квартиру.
И вот молодой паренёк направился получать квартиру, и заехал в Воронеж к своему другу Мише Батищеву, который учился здесь в фабрично-заводском училище. Нашёл его. В это время был страшный голод, а в ФЗУ кормили. Василия оставили ночевать в изоляторе, и тут пришли комсомольцы, которые там хотели рисовать плакаты. А он в своей школе очень хорошо их писал, и сказал им: «Я вам за ночь всё напишу, а вы уходите». Они оставили ему бумагу, краску, и он до 5-ти часов утра рисовал эти плакаты.
Утром пришёл Миша, и они пошли завтракать в столовую. Оттуда выходят, а к ним идёт секретарь парторганизации и спрашивает: «Батищев, это кто плакаты писал?» Он отвечает: «Да вот, товарищ ко мне заехал». Парторг говорит Томилину: «Пойдём к директору училища». Зашли к нему, а тот спрашивает: «Как Вы оказались в нашем училище?». Василий объясняет, а директор ему говорит: «Отец погиб, ты приедешь в Москву. Кому ты там нужен? Оставайся у нас…». И парень даёт согласие.
Его сразу назначили старшиной группы, в которой было 30 ребят-слесарей. Так он остался в воронежском ФЗУ, а потом к нему приехали сестра и брат, и оба устроились на завод.
Окончив 3-е ФЗУ, Томилин был направлен слесарем на завод Машмет. А так как учился на «отлично» и успешно сдал экзамен по специальности, то ему единственному присвоили 5-й разряд. Шёл 1947 год. В то время везли станки из Германии, и Василий, которому было всего 19 лет, эти станки проверял, потом ремонтировал и устанавливал. А когда в нашей стране была принята атомная доктрина, он вместе со всеми начал изготавливать машины для выработки урановой руды. Тогда его вызвал к себе главный инженер и говорит: «Василий Тимофеевич, давайте организовывайте бригаду, вы будете заниматься освоением этой машины». Он собрал 16 слесарей, и они начали осваивать. В 49-ом году его назначили мастером, и он вступил в партию.
Поделиться книгой: