Обретение слов Иисуса

Кошмар больничных обстоятельств отрезвил меня больше, чем возникшие до того подозрения в использовании голосом, звучавшим внутри меня, явно небиблейского жанра волшебной сказки. Я решил, что с меня хватит: я больше не буду слушать этот голос и тем более исполнять то, что он говорит.

Однако, как только я принял решение не верить лгавшему мне голосу, я обнаружил нечто для себя неожиданное и неприятное. Голос, говорящий во мне, проигнорировал мою волю. Он продолжал звучать, комментируя все, что я слышал внутри и снаружи. Он, как и прежде, приглашал меня связывать звучащее с тем или иным причудливым именем и разрушать его другим не менее причудливым именем. Причем ассортимент этих имен постоянно видоизменялся и усложнялся. Нагрузки на интеллект росли, а способность мыслить подавлялась действием лекарств. Я не знал, куда деться от этих имен и голосов, которых уже не хотел и не звал, и не верил ни одному из них. Продыха не было ни днем, ни ночью. От усталости и перенапряжения я был близок к тому, чтобы сойти с ума.

Спасибо за слезы

Помощь пришла неожиданно. Впрочем, Господь загодя бросил мне Свой спасательный круг. Им оказалась Библия, принадлежавшая Андрею Гальцову. В ту зиму я столько раз благодарил Бога за нее! Но сказать спасибо Андрею получилось только летом.

В июне светает рано. Чтобы повидаться со своей старшей дочерью Дашей (она была проездом в Москве) уже в пять утра я побывал по работе на объекте, сделал свои ежедневные замеры, и вот, в восемь, как договорились, мы с ней сидим в Макдональдсе на Пушкинской. В зале непривычно пусто. Я рассказываю Даше подробности своих злоключений полугодовой давности. Вдруг к нам подходит Андрей, тот самый, с кем мы стяжали пробуждение с помощью «живых слов»:

– Здравствуйте, Виктор.

– Привет, Андрей! Откуда ты здесь в такую рань? – удивлено здороваюсь я.

Он улыбается, явно счастлив видеть меня.

– Это Даша, – представляю я мою дочь.

– Это Андрей Гальцов, – представляю его Даше, – тот единственный человек, кто плакал обо мне в машине, когда меня увозили в психиатрическую больницу.

Андрей немного опешил.

– Послушай, Андрей, – обратился я к нему, – я никогда прежде не благодарил тебя за те слезы. Спасибо тебе. И спасибо за Библию, которую ты мне дал с собой в тот день.

Андрей был тронут. На глазах блеснули слезы. Видно было, что он хотел бы поговорить еще, но из вежливости он оставил нас с Дашей вдвоем.

Братья, что мы делаем?!

Тот день… Он сразу начался не так, как обычно. Проснувшись около семи утра, я услышал в своем доме голоса посторонних людей. Спустившись вниз, я увидел двух своих соседей, оба Миши. Первый Миша был пастором одной из пятидесятнических общин в Москве, второй – прихожанином моей церкви. Я поздоровался. Жена и дети уехали в школу. Оба Миши остались в доме. Я краем ума как-то понял: здесь враги, против меня какой-то заговор. Я замкнулся. А голос сказал, что мне нужно сразиться со всяким мертвым словом, какое бы я ни услышал.

Миши пытались разговорить меня, всячески увещевать, а затем кричать и запрещать сатане, но это не имело никакого эффекта. Передо мной был как бы экран, на котором любое их слово возникало в виде некой помехи, и чтобы убрать ее, я мысленно говорил ей: «Прочь!».

Наконец, один из них ушел. Сражение с мертвыми словами заговорщиков меня порядком утомило. Я поднялся к себе в спальню, разделся и лег, радуясь тишине. Но не тут-то было: голос, звучащий во мне, позвал к сражению теперь уже с собственными мыслями, они де тоже полны мертвых слов. Голос сулил мне, что после достижения полной тишины в сознании произойдет прорыв в чудотворные силы. Воодушевленный такой перспективой, я принялся гнать с мыслительного экрана теперь уже все свои, якобы мертвые слова. Это занятие продолжалось часов семь и продлилось бы еще. Но тут, это было около двух пополудни, ко мне в спальню вошел мой помощник Дмитрий и с ним – Андрей Гальцов.

– Виктор, Вы поедете в больницу? – спросил Дмитрий.

Весь этот день я провел в духовной брани с любым внешним словом. Казалось бы, и тут надо было ответить: «Прочь!» Однако голос сказал: «Согласись». И я кивнул в знак согласия.

Они вышли, чтобы я оделся. Вернувшийся ко мне в дом второй Миша рылся в моих документах, ища медицинский полис и паспорт. Пока он это делал, Андрей перед лестницей со второго этажа предпринял отчаянную попытку спасти меня, истерически завизжав на сатану. Но тот, как и в случае с Мишами, проигнорировал его полностью. Спускаясь, я отметил для себя бессилие и его слов. Впрочем, я был уверен, что водим Богом, и если кто не в порядке, то это они.

Меня посадили в машину на заднее сиденье, в середину, чтобы я не сбежал. Мне не хватало только наручников. Все молчали. Куда именно меня везут, я не знал. Ехали очень долго, часа два или три. Соседу Мише, сидевшему справа от меня, несколько раз звонил пастор Тушинской церкви Александр Кузнецов. Они о чем-то договаривались, и я слышал, как Миша отрекался в трубку от дружбы со мной.

Впрочем, весь путь я был занят очередным духовным сражением. Там, в машине, голос снова позвал меня биться за пробуждение России. Я непрестанно связывал что-то нечистое именем князя земли северной и т. п. Андрей, сидевший слева от меня, наблюдая за мной, начал плакать. Но сосед Миша резко запретил ему, и он смолк.

Вдруг кто-то сказал внутри меня: «Закончи». Я закончил, распрямился и посмотрел на своих конвоиров: Поваляева Сашу, лидера поклонения в моей церкви, Сазонова Диму, моего первого помощника, Мишу Резника, моего прихожанина и соседа, и Андрея Гальцова, верного моего соратника в молитвах.

– Я прощаю вас, – сказал я им.

Тишина. Только мягкий гул поваляевской «Тойоты».

– Дима, я прощаю тебя. Саша, я прощаю тебя. Миша, я прощаю тебя. Андрей, я прощаю тебя, – обратился я к каждому из них.

И опять в ответ никто не проронил ни слова, даже не обернулся. Тем временем машина уже заруливала во двор какого-то обшарпанного двухэтажного здания. Я не имел понятия, где мы, в каком городе и какая это больница. Я вылез из машины вслед за Андреем.

– Виктор, скажи «Иисус Господь», – попросил он меня, глядя с надеждой мне в глаза.

– Иисус Господь, – произнес я.

Лицо Андрея просияло.

– Братья, что мы делаем?! Он нормальный! – радостно вскрикнул он, стараясь найти сочувственную поддержку у остальных. Но те угрюмо молчали. Неведомое мне решение было принято, и они неуклонно следовали ему. Андрей растерянно смотрел на меня.

– Виктор, возьмите это, – вдруг протянул он мне свою Библию.

Я ее взял. Взял только потому, что мне ее дали.

Мы вошли в здание. В каком-то продолговатом кабинете меня посадили на дерматиновую тахту. От усталости мной овладело безразличие. Я безучастно сидел, скрестив руки на груди. (Двумя годами позже я прочитал в заведенной на меня тогда «истории болезни», что именно эта поза была инкриминирована мне как признак психического расстройства.) Резник вполголоса что-то оживленно рассказывал врачихе. Женщина в белом протянула мне какие-то бумаги. Я на минуту помедлил. Голос сказал: «Подпиши». Я, не читая, расписался. Какое-то заявление подписал также Сазонов. Меня увели в палату в больничной пижаме. Я нес в руке пакет с туалетными принадлежностями и с подаренной Андреем Библией.

Просто тупо читал

День на пятый, когда я отошел от укола, я обнаружил, что мне занять себя в психушке совершенно нечем. Врачи мной не интересовались. Голос, звучавший во мне, как назойливая муха, продолжал комментировать на свой лад все звучащее вокруг меня и внутри меня, но я ему уже не верил и в духовные войны больше играть не хотел. На глаза попалась Библия. Я открыл Евангелие от Иоанна, и стал читать с первой главы. Читалось с трудом, но заняться было по-прежнему нечем, и я, преодолевая тормозящее действие таблеток и помехи голоса, медленно двигался по тексту.

Думать о прочитанном не получалось. Я просто тупо читал. Так я добрался до слов Иисуса в стихах 50 и 51:

«Ты веришь, потому что Я тебе сказал: Я видел тебя под смоковницею; увидишь больше сего. Истинно, истинно говорю вам: отныне будете видеть небо отверстым и Ангелов Божиих, восходящих и нисходящих к Сыну Человеческому».

Когда я, читая, мысленно произнес их, то неожиданно для себя заметил: голос-лгун на время звучания слов Иисуса замолк и куда-то исчез. Я отложил книгу – голос вернулся опять. Я снова стал читать слова Иисуса, теперь уже из второй главы, – голос, казалось, навсегда обосновавшийся во мне, снова замолк. И тут я сообразил, что мне надо делать.

Я стал заучивать слова Иисуса наизусть. Я заучивал их и мысленно повторял раз за разом, где бы я ни был. Я их крутил в своей голове и в туалете, и в столовой, и прохаживаясь по коридору, и лежа в кровати. Стоило мне прервать это занятие хотя бы на минуту – голос-лжец возвращался. Но как только я возобновлял звучание в себе слов Иисуса – лживый голос снова бежал прочь. Это было похоже на комнатный электрический выключатель: включаешь свет – тьма бежит, выключаешь – тьма настает опять.

Иван навещал меня в больнице пару раз. Но ни ему и никому другому я тогда не сказал ни слова о том, какую победу совершали во мне слова Иисуса. Тому были причины. Главная из них вытекала из моей сверхзадачи – как можно скорее выбраться на свободу. Всякая моя откровенность на духовную тему могла быть переистолкована не в мою пользу и повернута мирскими психиатрами против меня. Я принял решение играть роль обывателя и играл ее со всеми. Рисковать я не хотел, равно как спорить о том, правильно ли происходящее во мне с теологической точки зрения.

Мне было совсем не до теологии. Мне было все равно, как выглядит мое удивительное освобождение с богословской колокольни. Главное, что оно происходило. Голос Иисуса неизменно гнал от меня все чуждые голоса, и это было здорово! Тем не менее, я не мог для себя не заметить и не обобщить кое-что для меня совершенно очевидное в те дни.

Я обнаружил, что на сатану действуют одинаково неотразимо любые слова Иисуса. Я скорее наблюдал, чем понимал, что сверхъестественной властью обладал именно Иисусов Голос, звучащий в Его словах. Это Он и только Он обращает сатану в бегство. Я не делал умозаключений. Я просто лицезрел то, что никакие другие слова (включая остальные слова Библии) такого властного действия не имеют.

Между тем жизнь в клетке психиатрического диспансера становилась с каждым днем невыносимее. Но чем хуже мне было, тем ревностней я погружался в слова, сошедшие с Иисусовых уст. К исходу второй недели я уже заучивал семнадцатую главу от Иоанна. Плацдармы, отвоеванные словами Иисуса в моем сознании, ширились час от часа, и голос сатаны уже практически не возвращался ко мне. Я едва дождался окончания пятнадцатого, последнего дня своего заточения. И на первой машине, пока жена еще оформляла в больничной регистратуре необходимые документы, я укатил домой.

Ломка

Я не верил в диагноз, который мне поставила неверующая двадцатипятилетняя девочка-врач, к тому же нарушившая установленное законом требование для подобных медицинских умозаключений (ей бы надо было наблюдать меня в стационаре, минимум, шестьдесят дней, я же там пробыл только пятнадцать). Тем не менее, мне был прописан пожизненный прием таблеток, угнетающих психику и интеллект, тех самых, которые я, будучи за решеткой, то глотал, то тайком выплевывал. Посоветовавшись с женой, я решил, что пить их не буду. Особенно отвращал присутствующий в них наркотический компонент. Через пару дней я их вообще выкинул на помойку.

После отказа от таблеток во мне началась ломка. Я потерял аппетит и практически ничего не ел. Однако на пятый день аппетит вернулся. Дольше длилось расстройство сна. Я маялся сутками напролет. Сна не было. Когда я вставал с кровати, меня клонило лечь. Я снова ложился, но лежать без сна было невмоготу, и я снова вставал. Казалось, что этому не будет конца, но через две недели и это ушло.

Были проблемы с объемом внимания. Помню, как перед Рождеством мы с женой поехали за продуктами в братеевский «Реал», ближайший к нам на ту пору гипермаркет. Я вел машину, с этим проблем не было. Но в торговом зале смотреть на множество товаров мне было невыносимо. Я тупо уставился в нашу тележку, и не поднимал от нее глаз в течение всего времени, пока мы там находились. Так мне было комфортнее. Но и это психическое неудобство достаточно скоро исчезло.

На православное Рождество (прошел ровно месяц с того дня, когда «друзья» сговорились упрятать меня в больницу) я даже приехал в свою церковь. Люди встретили меня аплодисментами, как героя. Я даже немного проповедовал. Наверное, все, как и я, наивно думали, что самое страшное позади, и всё, что нужно было мне узнать и исправить, уже познано и выправлено. Сам я видел себя невинной жертвой духовной атаки. А после благополучного выхода из сатанинского плена, я даже мнил себя своего рода экспертом, более сведущим в духовных вопросах, чем те, кто там никогда не был. Ни я сам, ни кто другой не могли и предположить, какая переплавка меня ждала в последние дни января 2007-го года.

Без всяких предисловий

Раздался звонок в дверь. Я открыл. Вместе с порцией весеннего воздуха в дом вошел Иван Асачёв. Он добрался до моего молоковского дома даже быстрее, чем обещал. Мы обнялись. Я провел его к столу, усадил поближе к оладьям.

– Ваня, дорогой, спасибо, что приехал.

– Извини, Вить, что не приехал тогда, в конце января, после того твоего звонка. Это было, знаешь, так неожиданно. Я хотел сразу прикатить к тебе, но Ольга отговорила.

Тот звонок… Я, конечно, помнил его. Я тогда набрал номер Ивана, чего не делал, пожалуй, больше года. И безо всяких предисловий, рыдая в голос, стал умолять Ивана и Ольгу простить меня. Что там сейчас сказал Иван? это было для него неожиданным? м-да… Это было полной неожиданностью и для меня.

Весь тот первый месяц после возвращения из больницы, я укреплял свой дух чтением слов Иисуса. Я дочитал Евангелие от Иоанна, начатое еще в больнице, и приступил к Откровению, в котором меня влекли, понятно, слова Самого Христа в семи посланиях церквям. Библия лежала на краю комода, стоявшего в моей спальне. Она была раскрыта на третьей главе, там, где изложено послание Лаодикийской церкви. Его-то я, стоя возле комода, и читал.

И Ангелу Лаодикийской церкви напиши: так говорит Аминь, свидетель верный и истинный, начало создания Божия: знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих. Ибо ты говоришь: "я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды"; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг. Советую тебе купить у Меня золото, огнем очищенное, чтобы тебе обогатиться, и белую одежду, чтобы одеться и чтобы не видна была срамота наготы твоей, и глазною мазью помажь глаза твои, чтобы видеть. Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак будь ревностен и покайся. Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною. Побеждающему дам сесть со Мною на престоле Моем, как и Я победил и сел с Отцем Моим на престоле Его. Имеющий ухо да слышит, что Дух говорит церквам.

Я не знаю, каким образом слова из семнадцатого стиха – «ты говоришь: "я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды"; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг» – вдруг стали для меня живыми. Нет, я не слышал их ни физическим, ни внутренним слухом. Они просто сошли на меня как истина. Я оказался пред ними один на один. Во всем мире были только я и правда Иисусовых слов, с которой невозможно было спорить и на которую нечего было возразить. Истина прожигала меня насквозь. Знание Господа становилось моим знанием. Я видел себя так, как видит меня Он. Да, это я, это я говорю о себе, что богат и ни в чем не имею нужды, но на самом деле я несчастен, жалок, нищ, слеп и наг. Я теперь это знаю, потому что это именно так!

Шок от прозрения, волна стыда, неимоверная тяжесть греха, ужас надвигающегося возмездия – все это вмиг нахлынуло на меня. На мою душу лег как бы огромный камень. Я едва мог дышать. Внутри пищевода встал как будто кол, мне стоило больших усилий сделать хотя бы небольшой глоток воды. Ни о какой еде не могло быть и речи. Я переживал нечто леденящее душу – Бог оставил меня! Я рыдал и снова рыдал от раскаяния и ужаса. Это длилось часами. Случалось, минут на пять давление камня на мою душу слабело. Тогда, изможденный, я валился в кровать и благодарил Бога за подаренный отдых. Это было так, как будто тяжелая болезнь отступала на короткое время. Но потом все начиналось сначала.

Всякое слово Иисуса, которое я находил теперь уже в Евангелии от Матфея, жгло меня обличающим пламенем. Господь показывал мне все новые грехи, и они наваливались на меня новой глыбой. Я падал ниц, где бы ни был, и рыдал, умоляя Господа о прощении. При этом мне было все равно, как это выглядит со стороны. Моя семья – когда жена, когда дети – поначалу принималась успокаивать меня, но тщетно. И поскольку со мной это длилось не день и не два, а, думаю, где-то месяц, к этому мало-помалу привыкли.

Но сам я привыкнуть не мог. Жить под огнем Иисусовых слов и гнетом открываемых ими грехов было невыносимо. День и ночь, заливаясь слезами, я читал «Отче наш» и покаянный пятидесятый псалом.

– Господи, – взывал я в отчаянии к Богу, – я негодный человек, я самый последний грешник, я по уши вывозился в духовном дерьме! Но я все равно с Тобой в Завете: Иисус умер за меня. Отче, я не достоин Твоей милости, но ради Крови Христовой, помилуй меня! Прости меня, последнего грешника!

Когда слезы стихали, я снова припадал к Евангелию. В тот раз Истина говорила со мной словами из Нагорной проповеди…

Итак, если ты принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой. Мирись с соперником твоим скорее, пока ты еще на пути с ним, чтобы соперник не отдал тебя судье, а судья не отдал бы тебя слуге, и не ввергли бы тебя в темницу; истинно говорю тебе: ты не выйдешь оттуда, пока не отдашь до последнего кодранта.

История конфликта из-за офиса на Стромынке встала пред моим мысленным взором. Я вдруг осознал то, чего в упор не видел. На пути моих отношений с Богом стоят претензии ко мне со стороны братьев из Представительства «Ассамблей Божьих», а также служивших в Представительстве наших, русских братьев и сестер и в первую очередь Асачевых Ивана и Ольги. Как я мог их игнорировать?! Как я мог три года вести войну из-за квадратных метров вопреки прямому повелению Иисуса мириться как можно скорее?! Как я мог допустить это и разрушить отношения с Богом из-за каких-то денег, которые сулила продажа офиса?! Я был в ужасе от открывшейся мне Иисусовой правды про офисную войну, из которой, как мне до того казалось, я вышел победителем.

Я упал ниц прямо в гостиной. Я кричал в голос, умоляя Бога о пощаде. Но облегчение не приходило. «Мирись с соперником Твоим скорее,» – вновь обожгли меня слова Иисуса.

Я встал с пола и вышел в прачку, чтобы меня не слышал никто из домашних. Там я набрал номер Ивана и без всяких предисловий сказал самое главное:

– Ваня, прости меня за все зло, которое я причинил тебе, Ольге и всем вашим из Представительства. Простите меня все. Пожалуйста, передай это им.

Слезы душили меня, я не сдержался и разрыдался прямо в трубку, из которой прозвучало:

– Витя, это так неожиданно… Я прощаю тебя.

Дальше я уже не слышал. Сокрушение пред Богом поглотило меня. Я отключил мобильник, поднялся в спальню и прорыдал там до утра.

Миг мига

Слова Иисуса обнажали предо мной не только те грехи, которые я оправдал в своих глазах, но и такие, о которых я даже не догадывался. Господь показывал мне сцены моего пасторского служения так, как это видел Он. Вот, одна из них.

Воскресное служение только что закончилось. По обыкновению народ теснит меня, кто с чем. Я краем глаза вижу человека, сидящего в первом ряду. Он ждет меня. Ему нужна помощь. Господь приготовил мне слово, столь необходимое тому человеку. Мне нужно только подойти и уделить ему время. Но я продолжаю общаться с другими, говорю о чем-то пустом. Не прерывая общения, я выхожу из зала и даже не вспоминаю о том человеке.

Самое страшное здесь было то, что я даже не осознавал подобное равнодушие как тяжкий грех в глазах Господа. Я даже не помнил об этом эпизоде. Но слова Иисуса напоминали, выставляли мой грех предо мной, и я горячо раскаивался. Истина Его слов сражала меня безо всяких аргументов. Все, что она говорила и показывала, было так, потому что это так.

Мое истовое покаяние, постоянно воспламеняемое огнем слов Иисуса, длилось вот уже около месяца. На смену раскаянию в одном, шло раскаяние в другом. Мне казалось, что суды слов Иисуса надо мной никогда не кончатся. Я думал, что камень, лежащий на моей душе, однажды просто заменит могильная плита, а я, грешник из грешников, пойду в ад. Те короткие перерывы минут на пять-десять, которые давал мне по милости Своей Господь, укрепляли мои физические силы, но надежды никакой не давали. Ее не было. Гнет грехов возобновлялся снова и снова. Я держался только за счет веры в Завет. «Да, я негодяй, – в сотые разы говорил я Богу, – но мы с Тобой в Завете. Да, я был неверен, но Ты остаешься верен. Иисус умер за меня, ради имени Его прости и очисти меня!» И чем тяжелее давил на меня камень моих грехов, тем упорнее стоял я в том последнем, во что я еще мог верить, после крушения всей моей карьеры и самооценки.

Однажды я стоял на коленях перед своей кроватью. Глаза были закрыты. Я молился. Вдруг перед моим духовным взором возник силуэт. Он весь сиял изнутри как бы бело-серебристым неоновым светом. На какой-то миг – нет, миг мига! – на меня излилась такая любовь, какой я никогда в жизни не переживал. Она была такой силы, что если бы она продлилось еще хоть одну миллионную долю секунды, я бы не выдержал, я бы просто умер, мое сердце бы разорвалось, я не знаю, что бы было – потому что это просто невозможно было дольше вынести, оставаясь во плоти! «Вот почему нужно умереть, чтобы встретиться лицом к лицу с Богом», – пронеслось у меня в голове.

И тут всё кончилось. Мгновенно. Силуэт исчез. Камень с души отпал. В одну минуту рассосался кол, стоявший внутри меня все эти дни и ночи. На меня сошел Божий мир и радость. Мне стало легко и светло. Я попробовал читать слова Иисуса, и – о, чудо! – они больше не жгли меня. Суды кончились. Бог простил меня. Меня переполняла Его любовь.

На что я еще гожусь?

Ваня не перебивал моей повести, только изредка нахваливал оладьи.

– Ты знаешь, – наконец проговорил он, – напиши об этом книгу.

Почему он это сказал? Наверное, Ваня, слушая меня, прикидывал, чем бы мне заняться после краха моей пасторской карьеры. Ведь надо же что-то делать, а на что я еще гожусь? Тем не менее, его слова меня удивили.

Предложения Ивана часто удивляли меня. Так, примерно через год он предложил устроить из моего дома гостиницу, используя его удобное месторасположение, мол, в стороне и в людях. Я же только посмеялся над той идеей. Однако еще через полтора года мой дом стал-таки гостиницей.

Так и тогда, весной 2007-го года, сидя с Ваней на кухне своего дома, я только грустно усмехнулся в ответ на его слова «напиши книгу».

Глава 2

Не научили?

Прошел ровно год после краха моего пасторского служения. Казалось, все обо всем забыли и обо мне в том числе. Как вдруг – звонит Ольга Асачева:

– Виктор, Интернациональной церкви пятнадцать лет. Приезжает Терри Таунсенд. Он просил организовать с тобой встречу.

Я согласился, чтобы она дала ему мой номер телефона.

Спустя дней десять – звонок. Забытый голос Терри:

– Виктор, я хочу тебя увидеть.

– Терри, Ваш звонок – это честь для меня, – начал было я.

– Брось, – прервал меня он. – Давай встретимся в пятницу возле Торгового Центра на «Калужской», в десять утра.

– Договорились, – согласился я, не успев сообразить, хочу я этого или не хочу.

Что-то вроде признания

В ту зиму мои дети учились по двум программам. Четыре дня в нашей сельской школе, а по пятницам я их возил в Школу Завтрашнего Дня. Она находилась как раз в тех краях. Я отвез своих школьников, без пробок добрался до назначенного места. У меня был почти час времени. Я сидел в своем «Жигуленке» и думал, как бы мне покороче рассказать про пережитый ужас и стыд, да еще по-английски.

Стояла декабрьская стужа. Терри и Лайла, его жена, вышли из метро минут за пять до десяти, и нам пришлось подождать открытия дверей на улице.

– И почему я не открыл церковь в мае! – пошутил Терри.

Я вспомнил, что он родился в бесснежной Калифорнии.

Но вот двери распахнулись. Мы поднялись на ресторанный этаж, нашли уединенный столик. Я от еды отказался, а Лайла пошла к стойке, чтобы взять себе чаю. Первое, что я сказал, как только мы расположились поудобнее:

– Терри, мне очень жаль, что так все случилось. Простите меня. Простите ради Христа.

– Я прощаю тебя, – с готовностью откликнулся Терри. – В свою очередь я извиняюсь перед тобой за добрую половину миссионеров Ассамблей Божьих.