Иванова гармонь, или Cказ о том, как на саратовской гармонике колокольчики зазвенели

Пётр Африкантов

Иванова гармонь, или Cказ о том, как на саратовской гармонике колокольчики зазвенели

Июль. Жара. По деревне идёт мирской бык. Он то и дело останавливается, круто нагибает голову, почти касаясь ноздрями земли, фыркает, отчего в разные стороны разлетается облачками седая пыль и, захватывая копытом передней ноги землю, бросает её себе на спину. Как только жители деревни услышали его устрашающий рёв, их как ветром сдуло с деревенской улицы. Разбежались по домам и ребятишки, что играли у сараев. Сараи же находились как раз против домов однопорядковой улицы, через дорогу. Засеменила от колодца баба в с ведром воды, то и дело, в страхе поглядывая в сторону быка. Вышел из дома мужик, обутый в лапти и с граблями, намереваясь куда-то идти. Вышел и тут же остановился, вперив взгляд в бычину.

Не убежал из оравы ребят лишь один мальчик лет десяти. Он как сидел, спиной к быку, так и продолжал сидеть на бревне у сарая, а бык подходил к нему всё ближе и ближе. Мальчик что-то вырезал ножичком из ивового прута. Казалось, что он настолько сильно увлечён, что не слышит приближающейся смертельной опасности. Только так мог подумать любой, кто был в деревне первый раз, и не знал Вани Торопка.

Торопок – не фамилия, а прозвище. Его дед Митрофан – тоже Торопок. И его отца Торопком звали. Так вот по нему и зовут всех Торопками. Торопком дедушкиного отца прозвали из-за особой суетливости. Он всегда куда-то торопился. Окна закрыть на ночь ставнями – торопится, трубу закрыть печную – торопится. Дети первого Торопка, а затем уже и его внуки, в принципе, никогда и никуда не торопились, но тоже назывались Торопками. Видно так деревенским было удобнее понимать о ком идёт речь. Без всяких уточнений. А тут скажут «Торопок» – значит дед Митрофан. А если скажут «маленький Торопок» – то тут любому понятно, что речь идёт о внуке. В общем, довольно о деревенских прозвищах, вернёмся к уличной ситуации.

А бык всё приближался. Мальчишка, наверняка бы убежал, как и его сверстники, и не сидел на пути у быка. А не убежал он и даже не встал с бревна оттого, что просто бычьего угрожающего рёва совсем не слышал. Доходившие до него звуки он принимал за дальние раскаты грома. Ваня был просто сильно глух от давнего испуга. Про таких говорят, что им медведь на ухо наступил. Только Ване никто на ухо не наступал. Пять лет назад, совершенно здоровый мальчик, вышел вот так же на улицу и встретил там этого самого быка. Страх перед громадным животным был настолько сильным, что Ваня перестал говорить и слышать.

Рёв быка услышала родная бабушка Вани – Степанида. Она взглянула в оконце, отставила в сторону ухват, и, вытирая о подол руки, выбежала спасать внука. Бык уже прицелился поднять на рога не только мальчишку, но заодно и бревно, как рядом выросла высокая, прямая фигура Степаниды. Нет, она не бросилась на быка с палкой, не стала на него кричать. Да что кричать и махать палкой. Нет в деревне физической силы, чтобы могла этакую громадину остановить.

В общем, бабушка Вани и не стала ничего делать того, что предпринимают в этой ситуации отчаянные люди. Степанида, перекрестившись, подошла к разъярённому быку и часто, не переставая, стала не размашисто, а мелко его крестить, при этом просто и этак утешительно говоря:

– Ну, что, Милорд (так в деревне звали быка) обидели тебя… Прости их, Милорд… Люди часто бывает не знают что творят. Пусть твой гнев станет милостью… А Бог тебе за это наградит хлебушком, – и она, запустив руку в карман передника, извлекла из него кусочек хлеба и поднесла к носу Милорда. Милорд вдохнул запах хлеба, взял его в рот и начал жевать, а пальцы Степаниды в это время уже заскользили по шее быка, лаская её горбатые складки. Постепенно гнев и ярость стали уходить из животного. Он перестал угрожающе реветь, но глаза его всё ещё были налиты от былой ярости кровью.

В этот момент Ваня оглянулся и, увидев огромную с торчащими рогами, голову вожака деревенского стада,на секунду испугался, но увидев рядом бабушку, тут же расплылся в улыбке. А через пять минут бык уже вытянул шею и бабушка с внуком оглаживали её, приводя Милорда в абсолютно мирное состояние. А ещё через некоторое время они уже втроём шли к деревенскому пруду, где стояло стадо коров и женщины выдаивали своих любимиц. Захватила с собой ведро и Степанида. Она подошла к своей Зорьке и, ласково разговаривая с коровой, стала её доить.

В поступке Степаниды не было ничего необычного. В деревне утихомирить быка могла только она и не раз это делала.

Ваня, ожидая бабушку, присел на плотину, стал глядеть на мелкую рябь воды, да разглядывать снующих туда и сюда стрекоз. Он не слышал, как звенели комары, фыркали коровы, весело переговаривались женщины. Мир звуков в этом диапазоне для него был закрыт. Он лишь ощущал дуновение ветра, но не слышал его. Он видел, как разговаривают люди, раскрывая в определённом порядке рот. Он даже умел немного, в общих чертах, понимать о чём идёт речь по губам. Вот и сейчас, сидя на плотине, он чувствовал, как касается, выходящий из груди воздух, языка, гортани, зубов и ему было приятно. Ваня в это время улыбался, понимая, что в этот момент он приближается к чему-то сокровенному и ему было радостно.

За такими упражнениями он не заметил, как к нему подсел обутый в лапти незнакомый с длинной седой бородой старичок в косоворотке с холщёвой котомкой через плечё. Когда Ваня увидел его, тот кивнул мальчику, как будто знал, что мальчик лишён слуха. Незнакомец развязал котомку, достал из неё, завёрнутую в тряпицу небольшую иконку. После этого старичок встал на колени, повернувшись лицом на восток, жестом указал Ване следовать его примеру и стал молиться. Ваня, повинуясь старичку, встал с ним рядом на колени и, как учила его бабушка, стал креститься и кланяться на восток. Моление продолжалось недолго. Таинственный дедушка, закончив молиться, встал, положил мальчику руку на голову и произнёс:

– Отныне отрок будешь слышать всё и всегда. Господь-создатель дарит тебе возможность слышать и чисто говорить и слух твой будет лучше, чем у кого-то ни было. Молись Богу, Ваня.

– Я слышу! –вскрикнул мальчик. – Я разумею, что ты мне говоришь, дедушка! Почему же я этого не умел раньше!? – проговорил он в замешательстве и восторге.

– Господни пути неисповедимы, – сказал старик. – Прими этот Божий дар с трепетом. Твоя душа созрела не только для понимания и восприятия человеческого голоса, но и для понимания глубинных красот звука. Красот, которых большинство людей не достигают, а почитают звук за обыкновенный шум. Но это не так.

Ваня был на вершине блаженства. Он умел говорить и слышать. Это было так здорово. Он купался в звуках произнося слоги и целые слова и не мог насытиться новыми возможностями. Обыкновенный человек без физических недостатков не радуется тому, что он говорит и слышит для него это норма жизни. Он не мыслит себя без речи и слуха и потому ему не понять во всей полноте радости мальчика.

Ваня так бы и перебирал звуки, купаясь в их разливах, если б не бабушка. Степанида подоила Зорьку и подошла к Ване. Увидев и услышав, что её внук, чётко и правильно, без заикания произносит звуки и целые слова, она остолбенела от неожиданности.

– Я теперь говорю, бабуль! – выкрикнул Ваня.

Радость переполнила старушку и Степанида в изнеможении от мгновенно пережитого, выронила ведро и оно, расплёскивая молоко, покатилось с плотины. Ваня опустился перед бабушкой на колени и обнял её ноги. Старушка прижав внука к себе, плача говорила:

– Услышал Господь мои молитвы…Как же так! Как же это произошло?!

– Да ты не волнуйся… баб. Дедушка один старенький подходил, молился и сказал, что я теперь буду слышать и чисто говорить как все и даже лучше.

– Какой дедушка? Где же он? – встрепенулась Степанида.

– Не знаю. – Пожал плечами Ваня. – Только что здесь был.

Сбежались, побросав доить своих коров женщины. Все дивились тому, что Ваня хорошо слышит и чётко говорит, и смотрели вокруг, пытаясь увидеть на уходящих от стойла дорожках божьего человека.

С этого момента у Вани наступила другая жизнь. Так получилось, что Ваня не знал своих родителей, и как он стал себя помнить, то всегда видел около себя бабушку и дедушку. Он привык к этому положению и утвердился в понимании того, что ближе и роднее их никого у него на свете нет. Ванина семья не бедствовала. Дедушка Вани, Митрофан Торопок, был известный на всю округу шорник. Ему лошадиную упряжь заказывали не только мужики из соседних деревень, но и из самого города Саратова. Сшитая им сбруя была не только прочной, но и очень красивой. Правда, силы уже потихоньку начали покидать Митрофана и он всё меньше брал простые заказы, а старался получить в губернском городе заказы подороже, так выгоднее и сил меньше уходило, и душе было приятнее. Достаток в семье Митрофана Торопка, хоть и без избытка, всегда был.

В этот достаток и бабушка Степанида свою лепту вносила. Правда, её вклад был гораздо скромнее. Она просто из глины лепила игрушки, расписывала их и, вместе с дедом, возила на ярмарку продавать. Митрофан своей шорной продукцией торгует, а она своей, не менее нарядной и привлекательной.

Особенно ей удавались разного рода свистульки с головами птиц, баранчиков и собачек. Окружат на ярмарке Степаниду ребятишки и давай насвистывать. Дед Митрофан даже сердился на неё из-за этого свиста. Угрожал в следующий раз не брать Степаниду с её глиняным товаром, потому как голова от свиста гудит. Только куда там. Не успеет он дома все хомуты, седёлки и подпруги на воз положить, глядь, а Степанида уже со своей корзинкой на возу сидит.

Ваня тоже помогал бабушке лепить из глины игрушки, но больше помогал наносить на них при помощи разных палочек геометрические украшения. Он сам готовил эти палочки с треугольниками и квадратиками на торцах, а вот кругляшки делал из стеблей высохших трав. Этому его научила бабушка Степанида. Теперь же он мог помогать ей делать и свистульки, потому как из-за своей глухоты он этого делать раньше не мог. Не понимал он тогда, для чего делает бабушка все эти дырочки. Не знал он о том, что эти дырочки в игрушке помогают рождаться свисту. Теперь же, имея очень тонкий музыкальный слух, он мог делать такие свистушки, которых никто в деревне не сделает. Да что в деревне – во всей округе. Но это всё будет не сегодня. Он услышит, как играет на свистушках бабушка, как играет подпасок Ефрема на своей дудочке. Только после этого он сделает свой первый свисток, а потом и свистушок, который отличается от свистка большими размерами и в нём протыкается больше игральных отверстий. Это всё будет потом, а сейчас Ванюша ходит по дому и говорит, говорит, говорит.

Вечером к домику Торопка потянулись жители деревни, потому как весть о событии быстро пролетела по улицам и переулкам. Пришёл Архип с Пелагеей, приковылял хромой Игнат с сыном; кое–как притащился, будучи всегда навеселе, Пахом с бабкой Ляксандрой. Позже других пришёл пастух Ефрем, потому как было надо пригнать в деревню стадо коров. Хотя, будучи рядом с коровами во время дойки он один из первых узнал о произошедшем чуде и теперь пришёл за тем, чтобы обсудить произошедшее с мужиками.

Ефрем подошёл, поздоровался, хотя уже рано утром всех видел, потому как выгонял коров в луга, присел поближе к Ване на завалинку. Он буквально смотрел в рот говорящему мальчику, когда тот, возможно десятый раз рассказывал собравшимся о том, что с ним приключилось на плотине.

* * *

Давно минуло то время, когда Ваня научился говорить. Он стал об этом забывать. И, наверное, забыл бы, если б товарищи не напоминали с которыми он ходил в церковно-приходскую школу. В школе их учил отец Лаврентий. Человек он был предобрейший, но требовательный. После окончания церковно-приходской школы Ванюша стал усердно помогать деду в шорницкой. Вскоре мальчику и восемнадцать лет подоспело. Ваня вырос, окреп, возмужал. На него стали девчонки засматриваться. А почему бы и не засмотреться – высокий, статный, весёлый, дело в руках имеет. Дед его всем шорным премудростям научил, с постоянными заказчиками свёл, чтоб все знали внука, шорных дел мастера Ивана Торопка. Всё складывалось в жизни Вани наилучшим образом. Казалось бы, бери Иван дело в руки, а дед уж будет помогать по мере возможности. Но не тут-то было. Не тянется особо к шорному делу Иван, всё больше возится с валдайскими колокольчиками, с их перезвонами. Чего-то там в них подтачивает, выгибает, укорачивает, да со свистульками экспериментирует.

Это не очень нравится Митрофану. Свистульки – свистульками, колокольцы – колокольцами, но и заказы надо выполнять. Отлегло у деда Митрофана, когда внук, сделав небольшую, красивую душку к седёлке, прикрепил на душку четыре валдайских колокольчика, а под дугой, над лошадиными головами, оставил один, побольше. Некоторые ямщики умудрялись подвешивать под дугу до семи колокольчиков. Шуму, разумеется, от этого много, а вот композиция не всегда складывается. Просто не все ямщики обладали хорошим слухом, а как-то выделится очень хотелось.

Здесь и пришло Ване в голову – разнести колокольчики по упряжи. Что он и сделал. Композиция получилась, но не прижилась из-за своего неудобства. Ямщики же отметили про себя: «Парень с головой, из него толк будет. В простых шорниках он не засидится». Дивился способностям внука и дедушка. На похвалы мужиков он только крякал да покручивал гвардейские усы.

Так, возможно, и дальше бы дело шло, Иван бы шил сбрую, возил её с дедом на ярмарку и снова бы шил, и снова возил, кабы на саратовской ярмарке не подошли к нему двое черноусых парней. Посвистели они в разные свистульки и свистушки, поприщуривались, разглядывая глиняные дудочки, покусали усы, осмотрели шорную продукцию, потрогали руками украшения на уздечках и хомутах, покрутили в пальцах латунные вензелёчки и медные вкладыши да и обращаются к Ивану. (Дедушка в это время ушёл посмотреть другие товары):

– Тебя Иваном зовут, – спросил высокий, а меня Николаем батюшка крестил, а он,– Николай кивнул на другого парня, – он на Дмитрия откликается. Это брательник мой. Будем знакомы…. И он пожав руку Ивана продолжил говорить.– Слышали мы о тебе, Иван, потому и нашли тебя, и имя твоё знаем. Добрые люди подсказали.

Такое начало разговора понравилось Ивану и он приготовился слушать. Братья были постарше его. После обмена рукопожатиями перешли к деловому разговору. Первым о деле заговорил Николай.

– У тебя, Иван, классные свистульки получаются. Сам делаешь?

– Конечно сам…

– И строй ставишь сам?

– Кто ж за меня? Этому бабушка научила.

– А голоса как настраиваешь? Подо что? Можно под пилу…

– Да не подо что я не настраиваю, – отвечает Иван. – Так слышу.

– Ну, если ты так слышишь, то и разговор у нас к тебе будет серьёзный.

– Мы, Ваня, надомничаем, гармони на дому делаем. Слышал про такие артели. – Пытливо всматриваясь в лицо Ивана, поддержал разговор Дмитрий. – Гармонь это тебе не свистулька из глины. Только ты не обижайся. Дело тебе предложить хотим.

– Он правду говорит, – кивнул Николай на брата. – Ученик нам нужен, подмастерье. Только в нашем деле каждому такое дело не предложишь. У человека к гармони предрасположение должно быть и слух ни как у всех.

– А какой у меня слух? – спросил Иван.

– Отличный у тебя слух, Ваня. – Начал говорить фальцетом запальчиво Дмитрий, – Слух у тебя просто замечательный. Из тебя отличный гармонных дел мастер выйдет.

Его перебил Николай. Запальчивость брата в серьёзном разговоре была ни к чему.

– Гармонь…инструмент сложный. – Продолжил он баском. – Его понять надобно, а на это не один год уйти может, пока ты с ним на одном языке не заговоришь. Такой это инструмент. Вот мы нашим семейством и предоставляем тебе возможность себя в этом деле попробовать…Иди к нам. Жильё у нас есть. Мастерская и жильё под одной крышей. Не бойся, не обидим.

Иван огляделся, выискивая взглядом деда. – Не видит ли? Деда рядом не было и можно было разговаривать дальше без опаски.

– А с харчами как?

– За одним столом есть будем, – ответил Николай и широко, располагающе улыбнулся. – Нам не принеси-подай человек нужен, а ученик с пониманием, чтоб помощником стал, а затем и мастером. Ты украшения на хомутах и седёлках сам делаешь или по заказу получаешь?

– Сам, конечно. Меня всему дедушка научил: и с кожей работать и с тканями и прошивку делать и дорожки разные. Седёлки тоже сам гну, уздечки сшиваю. Если надо, то на стременах узоры набью.

– Значит, с железом тоже имеешь дело? – уточнил Николай.

– А как же. Без этого не обойтись.

– Вот видишь, как славно, получается, – улыбнулся Дмитрий. – У нас в гармонном деле такие же материалы. Плюс к этому ты понятие о звуке имеешь. Свистульки об этом говорят. Давай, паря, к нам. Хватит тебе хомуты да подпруги шить, расти, повышай свой класс, переходи на новый уровень. У нас всё то-же самое, как и у тебя, только тоньше, нежнее и работа кропотливее.

Ваня такого оборота не ожидал и немного смутился. Затем поборов смущение сказал:

– Я согласен, только вот дед как? Он же из меня шорника сделал. Я его надежда и опора. Один я у стариков.

– Твой дед хорошее дело сделал, молодец. – Ответил Николай. – Опорой его ты как был, так и останешься. Этому твоя будущая профессия не помешает. Как ты считаешь – дед хорошую ковку произвёл? – спросил он.

– Можно сказать, да. – Смутился Иван. – Мы с ним тоже надомничаем, только не в городе, а в деревне, недалеко от Саратова.

– Ну, раз дед у тебя шорную мастерскую имеет и ты уже этому делу научен, то тебе самое дело себя испытать. Не получится, тогда в шорники к деду уйдёшь. А коли получится, зацепит, то гармонное дело освоишь. Оно тебя самого не отпустит. По рукам. – И знакомцы обменялись рукопожатиями.

Когда вернулся дедушка Митрофан, словесный договор между гармонных дел мастерами и Иваном был уже заключен и детали нахождения Ивана в доме братьев оговорены.Осталось только вернуться в деревню взять запасные штаны и рубашку, только и всего. До деревни Иван молчал и деду о своём решении не говорил. Не знал он, как об этом деду Митрофану сказать. Тут даже не обидой с его стороны пахнет – а вдруг помрёт с расстройства. Ведь он в нём души не чает. Обучил всему. Шорника из него сделал. Но и такую возможность упускать Ивану не хотелось. И Иван пошёл на хитрость. Он не стал говорить дедушке всю правду в лоб, а стал излагать своё решение намёками. Митрофан, поняв намёки, встревожился и позвал на разговор бабку Степаниду.

– Почто зовёшь, чай я в сенцах делом занимаюсь, пряжу перебираю? – проговорила та, подходя к столу за которым сидели дед с внуком.

– А потому и зову, что Иван в город ехать замышляет, тамошнюю жизнь посмотреть и себя показать желает. А я ему говорю, что город ничему путному не научит, разве что по трактирам шляться.

– Я хочу, дедушка, стать гармонных дел мастером, меня из-за этих свистулек пригласили и из-за того, что я шорничать могу.

– Шорничать он может… – сердился дед. – Свистульки у него хорошие. – Это ты, – погрозил Митрофан пальцем Степаниде, – Твоя наука. Без твоих бы игрушек обошлись, чай не без куска хлеба сидели. Э-э-ех! – И Митрофан махнул в порыве гнева рукой.

– Деда… Знающие люди говорят, что в моих свистульках хорошо тональность подобрана, что у них строй хороший, выверенный. Говорят, что кто такой строй одной палочкой сумел сделать, то значит у того слух хороший, музыкальный.

– Ага,… Слушай больше. И кто тебе эту ересь в уши вложил? Крапивой бы того по заднему месту! – Не унимался дед Митрофан.

– Это что за музыкальный слух такой? – спросила Степанида.

– Это, бабуль, когда человек слышит и различает такие звуки, какие другие не слышат и не различают. Вот, например, ты слышишь когда самовар заквохтал, а дедушка не слышит. Так ведь?

– Это так, – улыбнулся дед, – я не слышу, а она слышит, с самой юности так. А вроде не глухой. Ну ладно… Если надумал внучек – езжай, отговаривать более не буду. Только запомни – я тебя в город не гоню, сам решил. Слушай дальше. Парень ты с мозгами, в плохие дела не пойдёшь, а если в себе тягу к делу чувствуешь, то иди. Иначе будешь нас всю жизнь недобрым поминать. Как я свою благоверную.

– Вот. Он и тут меня вспомнил, – заворчала бабушка. – Давно уж пора забыть. Так нет же, всё помнит…

– А что за история? – спросил Иван.

– История простая. – Начал дед. – В молодости моя сбруя получила первый приз на ярмарке. Ко мне подходит генерал и говорит: «А не желаешь ли ты, Митрофан, сын Пантелея, перевестись шорником в государеву конюшню? Должность высокая. – Я мнусь, а он продолжает. – Ответ завтра передашь с моим вестовым». Степанида в ответ как заголосит, она со мной была, будто я уже покойник и ну меня слезами омывать. Просто сдурела баба. Кричит: «Не надо нам никаких столиц. Ты хочешь меня бросить, на вертлявой кокотке жениться задумал. Не пущу, а уходить будешь, топором зарублю. Если ни мне, то и ни кому». Вот так это было. С тех пор из деревни только по ближним ярмаркам езжу и никто мне такого предложения из высших чинов больше не делал. Вот так-то. Возможно и тебе это предложение первое и последнее. Всевышний два раза не предлагает.

После слов деда и предчувствуя скорое расставание, Степанида заголосила. Только куда там. Митрофан был на стороне внука и это было железным условием того, что поездка Ивана в Саратов состоится. Через два дня, взяв палку и повесив на неё котомку, Иван пошёл в город.

* * *

Николай и Дмитрий Карелины встретили Ивана с нескрываемой радостью.Они показали ему перво-наперво мастерскую. Она была небольшая и располагалась на втором этаже старого дома. В мастерской пахло густо липой, клеем и кожей. На стеллажах стояли несколько видавших виды гармоник.

– А эти вы для чего здесь держите? – спросил Иван.

– А для того держим, – раздался голос из-за фанерной ширмы уже пожилого человека, – что мы их ремонтируем и продаём. – Лист фанеры отодвинулся и Иван увидел щуплого, но ещё очень крепкого старичка с лысоватой головой и большими ушами. «Геннадий Михалыч Карелин, – проговорил он. – Отец вот этих молодых и усатых братьев. – Он широко и по-доброму улыбнулся. – Ладно, ребята, – сказал он сыновьям, – идите, погуляйте, а я тут с Ваней о деле поговорю, с азами познакомлю. – И как только за братьями закрылась дверь, Карелин старший, взяв с верстака небольшую квадратную пластинку, что уместится на детской ладошке, сказал:

– Это, Иван, заготовка рамки. А вот, – и он взял другую похожую пластинку. – На этой рамке уже пробито отверстие, проёмом называется. – Вот эта же рамка, но с наклёпанным стальным язычком с одного конца и стоит он строго посредине проёма. – Карелин старший показал рамку с язычком, который, казалось, полностью закрывал проём. – Обрати внимание, что этот чёрный язычок не закрывает проём полностью, а изгибаясь движется в нём, дрожит.

Геннадий Михайлович осторожно подцепил ногтем верхнюю часть язычка, немного оттянул и отпустил. Иван увидел, как язычок задрожал, а точнее стал колебаться в проёме. Геннадий Михайлович поднёс рамку к губам и сильно дунул на язычок, раздался резкий пронзительный дребезжащий звук.

– Ух, ты! – только и вымолвил, поражённый увиденным и услышанным, Иван.

– Вот так-то? – Карелин улыбнулся. – Всё это, в сборе, Ваня, называется голосовой планкой. Эта планка есть сердце любой гармоники. Язычок колеблется в проёме, совершая возвратно- поступательные движения и рождает звук. Оттого, насколько качественно ты сделаешь голосовую планку, обточишь язычок, сделаешь подгонку и будет зависеть качество звучания сделанной гармоники. Вот так вот уважаемый будущий коллега… На сегодня хватит. Теперь обедать. Когда желудок пуст – много не наработаешь и многого не усвоишь. Однако переедать тоже нельзя, лень будет одолевать. А теперь пошли в нашу столовую.

По пути в столовую и в столовой за столом Геннадий Михайлович рассуждал:

– За этим инструментом будущее. Я это сразу сообразил, как увидел гармонику на нижегородской ярмарке. Продавалась там немецкая семиклапанка. Я её и купил. Привёз домой, разобрал, всю механику до тонкостей изучил и играть научился. На следующий год снова поехал в Нижний Новгород на ярмарку. Там увидел тульскую гармонику. Тульская это доработанная немецкая. Иван Сизов доработал. Когда мы с ним говорили на ярмарке, то Иван мне сказал, что не дорабатывать немку нельзя, иначе под неё бабы толком плясать не могут. Правильно сказал. Умница. Настоящий самородок. Я это и сам почувствовал, только на первых порах решимости не хватило для доработки, посчитал немецкого изобретателя дотошнее себя.

Теперь гармоник в городе и по деревням достаточно. Вот, занимаемся с сыновьями их ремонтом и наладкой. Люди ведь как – мех прохудился гармошку к нам, сами боятся починить. Ну а если язычок запал, тут уж никуда не денешься, только к мастеру.

– А отчего он запасть может? – поинтересовался Иван.

– Клёпка прослабла, язычок чуть в клёпке провернулся и упёрся в стенку проёма. Вот и всё. Болезнь обыкновенная.

– А отчего слабнет язычок в клёпке? – опять спросил Иван.

– Много от чего: расширение у металлов разное, а тут в холод то её родную в избу, то из избы. Там жара, а на улице холод, вот тебе и расширение, и сжатие. – Помолчав, добавил, – Правильные вопросы задаёшь, паря. В самую суть проникаешь, хвалю. Вот этим мы и живём. Только через некоторое время поняли, что одними ремонтами особо не прокормишься и стали пробовать сами гармоники изготавливать. Это уже Николай предложил, его идея. – Карелин старший кивнул на сына, тот смутился.

– Скажите тоже, тятя. Ваша наука. – Буркнул Николай. Дети в семье Карелиных звали отца Тятей.

– Наука моя, а идея твоя. Тут мне не перечь.– Проговорил Карелин старший, – и, глядя на Ивана, продолжил. – Николай у нас вообще большой выдумщик.

– У него, тятя, этого не отнять, – подтвердил Дмитрий. – Я так не могу. Я могу очень точно подогнать, но чтобы новое придумать – это не моё.

– Не прибедняйся, братуха. Как ты язычки подгоняешь – я в жизни не подгоню. Один раз, Иван, он так подогнал язычки к проёмам, что гармошка играть перестала. Хохма была. В мастерской, на втором этаже гармошка играет, а на первом этаже не желает.

– И что же было? – заинтересованно спросил Иван.

– А было то, – смеясь, сказал Николай, – наш гений точности, такой минимальный зазор установил, что на первом этаже, где более прохладно, чем на втором, его гармошка уже не играла, ей было холодно. У материала рамки сжатие и расширение было больше чем у язычка. Вот язычок в более холодном месте и клинил.

– Скажешь тоже, – буркнул смущённо Дмитрий.

– Теперь мы вышли на новый уровень, если раньше только ремонтировали, то теперь стали делать гармошки сами, с нуля, – возвысил голос Карелин старший. – Опробовали, получилось. Особенно голову не ломали. Разобрали до винтиков Сизовскую и стали её копировать. Тоесть, надо было научиться самим делать звуковые планки, вырезать подгонять и наклёпывать стальные язычки. Проще всего было делать короба. Николай у нас столяр. С этим проблем не было. А вот всё остальное, пришлось осваивать. Клапаны, рычажки, пластинки, всё вроде, мелочь, а без них никак.

– С тобой легко работать,– говорил на следующий день Николай Ивану. – Ты для нас просто находка. Тебе только столярничать надо немного поучиться. Пазы нарезать, со шпоном работать. Без этого гармонные коробки не сделаешь. Пилить и рубить я вижу ты мастак. Здесь же особый навык нужен. – Он берёт пилку и начинал показывать, как нарезаются пазы. – Ты сейчас больше смотри, как мы с братом это делаем. Можешь дня три ничего не делать, только смотри и вникай в процесс. Из чего состоит гармошка? Во-первых, из дерева, картона, материи, кожи и металла. В своей шорной мастерской ты имел дела и с кожей и с материей и с металлами. Даже, говоришь, медные, мельхиоровые, серебряные, украшения на сбрую для лошадей делал. Делал то как, вырезкой или литьём?