Дворец утопленницы

– Ясно, – сказала она резко. Расправила плечи, стараясь не обращать внимания на бешеный стук в груди. Сделала пару шагов навстречу гостю, явившемуся без предупреждения. – Мария, пожалуйста, спросите у этого джентльмена, не найдется ли у него сигареты и для меня.

Мария повиновалась, и мужчина улыбнулся, достал из кармана небольшой серебряный портсигар. Фрэнки кивнула в знак благодарности, взяла сигарету и наклонилась к огоньку его зажигалки, стараясь унять дрожь в руках.

– Итак, кто будет кофе?

Геометра уже уходил, когда наконец позвонила Джек. День тянулся и тянулся, раскромсанный на части бесконечными перекурами и перерывами на чашечку кофе, и, хотя Фрэнки с удивлением обнаружила, что ее успокаивает присутствие в палаццо другого человека, она уже подумывала спросить, не планирует ли геометра, случаем, остаться на ночь, когда тот наконец засобирался и, пожелав ей buona notte[26], откланялся.

Снимая трубку, Фрэнки ожидала услышать на том конце провода искреннее раскаяние. Но вскоре, к ее великому неудовольствию, выяснилось, что Джек и знать не знает о постороннем мужчине, который заявился в дом этим утром.

– Посторонний мужчина? – переспросила она. – Ты о чем?

– Я о твоем геометра, – ответила Фрэнки, использовав слово, которым назвала его Мария. – У него были ключи от палаццо, и я его обнаружила утром в гостиной, куда спустилась в одном халате.

– О боже, – пробормотала Джек.

– Вот именно, боже, – подтвердила Фрэнки. – Чуть со страху не умерла.

По правде говоря, она начинала чувствовать себя героиней какого-то готического рассказа с привидениями: то загадочные соседи, то внезапные визиты незнакомцев. Она обвела гостиную взглядом, желая убедиться, что хотя бы теперь осталась одна.

– Ой, Фрэнки, как я перед тобой виновата. Мне на прошлой неделе звонили, интересовались покупкой палаццо. Сказали, что пришлют своего оценщика, перед тем как внести залог. И геометра, точно. Так их в Италии называют. Это все по поводу продажи.

– Могла бы меня предупредить.

– Твоя правда. У меня в последнее время голова не на месте. – Она на мгновение умолкла. – Прости меня, ладно? И не только за эту историю с геометра.

Не в характере Джек было извиняться. Фрэнки от этих ее слов сделалось не по себе.

– До сих пор не могу поверить, что ты продаешь палаццо, – поспешила она сменить тему. – Как твоим родителям вообще удалось его купить?

– Да через друзей друзей. – Телефонная связь вдруг исказила голос Джек, напомнив о милях, которые их разделяли. – Ну ты знаешь, как это бывает.

Фрэнки не знала. Друзей у нее всегда было мало, и уж точно никогда не водилось друзей друзей, готовых оказывать такого рода одолжения. Она вспомнила о Гилли, о ее признании. Быть может, не такие уж они и разные.

– Я скоро приеду.

– Я в состоянии сама о себе позаботиться, Джек.

– Я знаю, Фрэнки.

Обе они умолкли.

– Спокойной ночи, Джек.

– Спокойной ночи, Фрэнки.

Глава 7

Запрокинув головы, разинув рты, они разглядывали здание театра «Ла Фениче»[27], ошеломленные его грандиозными размерами. С обеих сторон их окружали неоклассические колонны, в воздухе между которыми парил возродившийся из пламени феникс – эмблема театра. Сгущались сумерки, свет из дверей лился на Кампо Сан-Фантин, и Фрэнки в это мгновение казалось, что она в жизни не видела ничего прекраснее.

Всего несколько часов назад она сидела за столом в своей спальне, держа ручку над чистым листом, понимая, что и сегодня не напишет ни слова. Так продолжалось с самого визита геометра – слова просто не шли. И этот ступор беспокоил Фрэнки. Слишком уж напоминал о Лондоне, где слова точно так же испарялись, оставляя по себе лишь пустые страницы. В глубине души она винила во всем Джек, которая без конца звонила, но упорно молчала о том, почему до сих пор не приехала. Неизвестность заставляла Фрэнки с тревогой гадать, что держит ее в Лондоне. Не говоря уж об остальном. Погрузившись в свои размышления, она вздрогнула, когда раздался звонок в дверь.

– Гилли? – проговорила она в домофон, заранее уверенная, что так и есть.

– Фрэнсис, – раздался знакомый голос, – какие у вас планы на вечер?

Фрэнки подавила невольную улыбку.

– Да особенно никаких. А что?

– У меня есть два билета в оперу и ни одного желающего составить мне компанию.

Фрэнки много лет не была в опере – со времен той самой поездки в Париж в юности, с удивлением осознала она. Ей смутно помнилась пышно отделанная, тесная ложа – сплошная позолота и темно-красный бархат, – узкие стулья, нещадно скрипевшие, стоило только шевельнуться. А что до оперы, это, кажется, была «Богема», но точно Фрэнки не помнила. Ярче всего в сознании отпечатались цвета – вспышки красного, брызги синего – и воздух, густо, отчетливо пахнувший театром, а еще пылью, дымом и чем-то другим, плотным и насыщенным, наполнявшим все ее существо предвкушением. К домофону она подходила с намерением отказаться от любых приглашений Гилли, но сейчас, стоя среди необъятной тишины палаццо, представляя себе, как наряжается в вечернее платье, занимает свое кресло в притихшем зрительном зале, вдруг поняла, что именно это ей и нужно.

– Сегодня «Макбет», – сообщила Гилли, когда они шли к театру, и Фрэнки, взглянув ей в глаза, красноречиво выражавшие то, чего она не сказала вслух – ах, как нам повезло, какая чудесная опера, какой чудесный вечер, – подумала, что жизнь Гилли, верно, состоит из таких вот вечеров. Из удачных совпадений и идеальных мгновений, которые случаются лишь благодаря ее умению оказаться в нужное время в нужном месте и всегда сказать именно то, что нужно.

Фрэнки попыталась припомнить, нравится ли ей вообще «Макбет» – вся эта кровь, убийства, дурные предзнаменования. Послушать бы лучше «Аиду» или «Кармен», какую-нибудь историю про тяготы любви, которая принесет удовольствие, но не разбередит душу столь же сильно, как ослепительная и трагическая судьба леди Макбет.

– Мои соседки были возмущены, когда узнали, что я собираюсь потратить вечер пятницы на оперу, – сказала Гилли, явно гордая тем, что отправилась в храм культуры, а не последовала за своей стаей в какой-нибудь из местных баров. Оделась она соответственно случаю. На ней был комплект незамысловатого кроя – в талию, с длинной юбкой, – но цветочный рисунок на ткани переливался и мерцал на свету. Пальто она, несмотря на холод, оставила дома. Фрэнки чувствовала, что в своем прямом черном платье без рукавов теряется на ее фоне, и была рада, что додумалась хотя бы надеть к нему перчатки, которые – хотелось верить – добавляли образу капельку шика.

Она нахмурилась:

– Почему это?

– Они отправились охотиться, – ответила Гилли, многозначительно усмехнувшись. Девушка взяла Фрэнки под локоть и с ноткой игривой досады в голосе пояснила: – На мужчин, Фрэнсис!

– А вы что же к ним не присоединились? – спросила Фрэнки, пока они поднимались по ступенькам. Другой вопрос, вертевшийся у нее на языке со дня их первой встречи, повис в воздухе.

Гилли повернула к ней голову:

– Вместо того чтобы проводить время с вами, хотите сказать?

– Да, именно это я и хочу сказать.

Фрэнки вгляделась в ее лицо и тут только заметила, что под слоем макияжа оно выглядит совсем иначе. Впечатление было обескураживающее. Гилли казалась старше, проницательнее. Глаза из-за стрелок на веках будто сузились, а невероятной длины накладные ресницы придавали им какое-то недоброе выражение, из-за чего улыбка, почти никогда не сходившая с ее лица, смотрелась фальшиво, даже зловеще. В таком виде ей было впору не сидеть в зале, а выступать на сцене.

Гилли, похоже, не заметила столь пристального внимания к себе. Вместо этого она склонила голову набок и сказала:

– А вы все-таки немного странная.

Фрэнки отметила про себя, что вопрос она предпочла обойти стороной.

– Простите, что разочаровала.

– Вовсе нет, – начала Гилли, не уловив сарказма в ее голосе. – В некотором смысле вы именно такая, какой и должна быть писательница, – со всей искренностью договорила она.

Фрэнки не нашлась с ответом, поэтому они молча перешагнули порог театра, плечом к плечу, все еще держа друг друга под локоть.

Места оказались лучше, чем Фрэнки ожидала. Им досталась целая ложа на двоих, хотя это, справедливости ради, объяснялось простым везением. Ложа была рассчитана на четверых, но двое других зрителей не явились, и потому Гилли и Фрэнки заняли места в первом ряду, у самого парапета. Цвет венецианского общества, лившийся с холодной улицы в золотую клетку театра «Ла Фениче», был перед ними как на ладони. Театр горел дважды, прошептала Гилли ей на ухо, пока они наблюдали, как сияющие драгоценностями женщины в мехах и вечерних платьях в пол плывут к своим местам в первых рядах партера, а их мужья покорно плетутся следом с театральными биноклями в руках. Смотрите, – Гилли обратила внимание Фрэнки на изящную даму в кимоно, величественно шагавшую к своему месту в глубине зала.

Оркестр начал настраиваться, и зрители притихли.

Говорившие перешли на шепот, многие и вовсе умолкли, а затем, когда в зале приглушили свет, установилась полная тишина. Фрэнки всегда любила этот миг – это безмолвие, исполненное предвкушения, готовности к путешествию в неизведанный мир. А потом путешествие начиналось – звучала музыка, набегала волнами, затапливала зал, накрывала с головой. Фрэнки скучала по этому ощущению, по возможности отдаться чему-то душой и телом, целиком, безраздельно. Она попыталась припомнить, когда испытывала нечто подобное в последний раз. И, поняв, резко выпрямилась на стуле – во время работы над первым романом, вот когда.

Она готовилась окунуться в музыку, освободиться хотя бы на несколько часов от уз материального мира. Повернувшись в театральных сумерках к Гилли, она поймала на себе ее внимательный, испытующий взгляд. В нем сквозило то же сдержанное любопытство, с каким сама Фрэнки могла бы рассматривать нечто незнакомое, в равной степени занятное и непостижимое. Еле заметно улыбнувшись, она повернулась к сцене. Примерно через минуту она почувствовала, что и Гилли отвела взгляд.

Занавес поднялся, и зал окутала тьма. После этого не было ничего, кроме света, лившегося со сцены, кроме солистов и музыкантов, наполнявших его жизнью.

Во время антракта Фрэнки не хотелось уходить со своего места.

– Пойдемте выпьем шампанского, пока снова не погасили свет, – тихонько проговорила Гилли, тронув ее за руку. Но Фрэнки, последние полтора часа завороженно стискивавшей парапет, казалась неприятной одна мысль о том, чтобы встать и уйти из ложи, которая успела за это время сделаться родной. Ей хотелось одного – остаться в мире, куда перенесла ее опера, в мире дыма, мечей и неминуемой расправы.

Скрепя сердце она покинула уютную ложу и покорно нырнула следом за Гилли в пучину хаоса – толпу ценителей оперы, в едином порыве стремившихся в буфет. Гилли облокотилась на стойку, держа на весу бокал, – пузырьки шампанского опасно близко подбирались к самому краю, казалось, вот-вот выскочат наружу. Полчища зрителей осаждали бар, выкрикивая заказы, надеясь пропустить еще по бокалу, пока не пришло время возвращаться в зал, но Гилли умудрилась, в свойственной ей манере, добыть два бокала шампанского, даже не заметив всеобщей суеты.

– Фрэнсис, а почему вы не замужем? – спросила она, прислоняясь к деревянным перилам стойки.

Этот вопрос Фрэнки задавали неоднократно. И всякий раз она едва ли не благодарила судьбу, что мать и отец не дожили до этого дня (разумеется, не всерьез – она скучала по ним до сих пор, мучительно и нестерпимо) и им не пришлось носить это позорное клеймо, быть родителями незамужней дочери. Сама она ничуть себя не стыдилась, разве только устала от этого вопроса, который с годами раздражал все сильнее, изнашивал терпение. Она взглянула на Гилли, пригубила шампанское и вздохнула.

– Я на вас скуку навожу, – догадалась та, слегка нахмурившись.

– Не в вас дело, – ответила Фрэнки, не зная толком, с чего вдруг бросилась ее успокаивать. Она сделала еще глоток из бокала, почувствовала, как колючие пузырьки опустились в желудок, согрели ее, отгоняя зябкую промозглость, которая ощущалась даже здесь, в самом сердце театра. – А в вопросе.

– В вопросе? – переспросила Гилли. – Вопрос наводит скуку?

– Да, – подтвердила Фрэнки. – Невыносимую.

– М-м, – отозвалась Гилли так, будто ей все стало ясно. Впрочем, подумала Фрэнки, может, ей и вправду ясно.

Как ни задевали порой ее неосторожные реплики, чем-то эта девушка все же походила на саму Фрэнки в молодости. Не открытостью, разумеется, не оптимизмом, не радостной улыбкой, почти не сходившей с лица, будто жизнь – бесконечный праздник. Вовсе нет. Их объединяло другое – решимость, стремление к независимости. А этими качествами частенько бывает вымощена дорога к одиночеству – если только не приспособиться, как Джек, существовать сразу в нескольких мирах. Фрэнки приспосабливаться никогда не умела и не очень-то стремилась учиться. Она гордилась своим цинизмом и упрямством – куда больше, чем следовало бы. И плевать, что человеку ее склада куда сложнее разделить жизнь с кем бы то ни было – в особенности с партнером, – Фрэнки всегда была самодостаточной личностью.

– Неужели вам не бывает одиноко? – не сдавалась Гилли.

Спрашивала ли она из любопытства или по какой другой, более сокровенной причине, Фрэнки не знала.

– Не мелите чепухи, – с улыбкой ответила она и опрокинула в себя остатки шампанского. – Какое уж тут одиночество, когда за мной хвостом таскаются экземпляры вроде вас.

Гилли рассмеялась.

– Так у вас много поклонников?

На мгновение Фрэнки вернулась мыслями к упавшим продажам, к злосчастной рецензии, но тут же решительно выбросила из головы и то и другое. Сегодня об этом думать незачем. Она лишь небрежно пожала плечами в ответ.

– Уверена, что много, – сказала Гилли, и ровно в ту же секунду приглушили свет.

– Нет времени рассказывать, – со смешком ответила Фрэнки, чувствуя, что алкоголь делает свое дело – тело становится легче, кажется, его можно сбросить и воспарить. Такой уж у шампанского эффект. Жидкое волшебство – так его назвала мама однажды под Рождество, много лет назад, когда Фрэнки была еще совсем ребенком. Она усилием воли сдержала навернувшиеся слезы. Вот и еще один эффект шампанского. Свет снова потускнел. – Пора в зал, – с трудом выговорила она, поспешно отвернувшись.

Вторая половина представления, как это часто бывает, пролетела быстро. Сильнее всего Фрэнки впечатлила ария леди Макбет – полнокровные переливы ее голоса эхом разносились по залу, а во время кульминации все зрители будто бы разом задержали дыхание. Любить леди Макбет казалось едва ли не пошлостью, но Фрэнки любила ее всей душой и во время знаменитой сцены во сне невольно подалась вперед, будто надеялась, хоть немного приблизившись к солистке, разобрать слова или, скорее, по-настоящему почувствовать их. Певица была одета в простое черное платье с рукавами до самого пола – кроваво-красными от запястий. Эффект был ошеломляющий. Фрэнки точно знала, что это впечатление останется с ней надолго.

– В первой редакции этой арии вообще не было[28], – прошептала Гилли ей на ухо, когда сцена закончилась.

Фрэнки, не веря своим ушам, покачала головой. Верди просто дурак, если думал, что леди Макбет можно отодвинуть на второй план.

По дороге из театра Гилли была на удивление молчалива – верно, обе слишком углубились в собственные мысли. Сколько Фрэнки ни твердила, что вполне способна найти дорогу самостоятельно, новая знакомая настояла на том, чтобы проводить ее до дома. По правде говоря, Фрэнки была рада компании. Ночью улицы Венеции казались зловещими, а сегодня к этому примешивался еще и нелепый страх, будто из-за угла вот-вот покажется хор ведьм, манящих к себе крючковатыми пальцами. Взглянув исподтишка на молча шагавшую рядом Гилли, Фрэнки поняла, что не так ей и важно, были они знакомы прежде или нет. Может, та просто ошиблась – видела Фрэнки где-то в Лондоне или узнала по фотографии на обложке, – совершенно невинная оплошность, которую слишком долго объяснять.

У входа в палаццо она замешкалась, размышляя, не пригласить ли Гилли зайти, невольно возвращаясь мыслями к той минуте, когда вытаскивали из канала бездыханное тело несчастной женщины. Впрочем, сейчас не время для дурных воспоминаний, незачем портить прекрасный вечер.

– Спокойной ночи, Гилли, – сказала она, заходя во двор. – Спасибо за приглашение.

– Спокойной ночи, Фрэнсис, – бросила ей вслед Гилли.

Той ночью Фрэнки отправилась в постель счастливая и хмельная – еще плескалась в желудке порция виски, выпитая перед сном. Впервые за долгое время она была довольна жизнью, чувствовала, как ослабевает тугой, колючий узел в груди.

Глава 8

Незадолго до полуночи ее разбудил шум в палаццо. Открылась дверь, что-то оглушительно грохнуло. Фрэнки резко села на кровати. Это уж точно не геометра, разве только он заблудился спьяну и, вместо того чтобы пойти домой, явился сюда. Впрочем, вряд ли такое возможно. Мария давно ушла домой – жила она, как выяснилось, на острове Бурано, – а Фрэнки по-прежнему понятия не имела, по какому номеру в Италии полагается звонить в чрезвычайной ситуации.

Она несколько раз моргнула, вглядываясь в темноту. Села в постели, осмотрелась в поисках хоть чего-то, годившегося для самозащиты, – и тут внизу снова раздался грохот.

На этот раз ближе.

Она опустила ноги на пол и, мысленно проклиная деревянные половицы, отзывавшиеся скрипами и стонами на каждый шаг, стала подбираться к камину – точнее, к старинной кочерге, которую приметила на перепачканных золой каменных плитах.

Снизу, постепенно приближаясь, зазвучали приглушенные голоса.

Фрэнки схватила кочергу и, занеся ее над головой, медленно двинулась к двери.

Кто-то приближался к спальне – в тишине отдавались шаги, гремела кованая лестница.

Прежде чем она успела как следует приготовиться, собраться с духом, дверь распахнулась, на пороге возникла тень…

И незваный гость прыснул со смеху.

Комнату залил яркий свет, Фрэнки на мгновение ослепла.

– Я понимаю, что со мной не всегда просто, дорогая, но разве это повод для убийства?

Снова раздался смех – густой, глубокий и такой знакомый, что у Фрэнки екнуло сердце.

На нее, скрестив на груди руки, лукаво глядела Джек.

– Ты меня напугала до полусмерти, – сердито, но с невольной улыбкой сказала Фрэнки, садясь на кровать рядом с подругой – как была, в одной ночнушке.

Она до сих пор дрожала и не выпускала из рук кочергу, точно сомневаясь, не появится ли повод пустить ее в дело. Что до Джек, та была одета совершенно как всегда, то есть безупречно: идеально выглаженный костюм в клетку, на руках перчатки коричневой кожи. Трудно было поверить, что в Венецию она сошла не со страниц модного журнала, а с трапа набитого пассажирами самолета.

Самолета (это слово Фрэнки мысленно произнесла со всем презрением, на какое была способна), в который Джек села, не удосужившись даже предупредить о своем приезде.

– Мы честно старались не шуметь, но вылезти из гондолы среди ночи – задачка не из простых, – рассмеялась Джек. – Как и найти гондолу, если уж на то пошло.

– Мы? – переспросила Фрэнки, тут же решив, что имеет полное право на нее разозлиться. Мало того, что напугала до полусмерти, так еще и явилась не одна.