Помоги проекту - поделись книгой:
Через пятнадцать минут Зайцев покинул виллу и, выйдя за ворота, потрусил к «девятке» горе-охранников, из которой по-прежнему доносилась громкая музыка.
— Те, чо, дед? — спросил его развалившийся в водительском кресле широкоплечий мускулистый парень.
— Да я так думаю, ребята, у вас наверняка бутылочки есть, — заискивающим тоном спросил «дед». — Помогли бы старику?.. Пенсия-то маленькая.
«Качок» расплылся в ленивой добродушной улыбке. Кроме него, как успел заметить Зайцев, в машине находились еще два парня и две девушки.
— А хозяин — что? — хохотнул водитель. — Неужели бутылок пожалел?
— Да нет, ребятки, — печально проговорил Петр Степанович. — У него все не наши, вот одна только. — С этими словами Зайцев достал из сумки водочную пол-литровую бутылку. — И то у охраны взял, хорошие ребята…
— Ладно, дед, — рассмеялся парень, — сейчас пивные тебе отдадим.
Он пошарил у себя под ногами и протянул старику бутылку.
— Ты чо… — только и пролепетал «качок», прежде чем уткнуться лицом в рулевое колесо «девятки».
Его спутники также не успели испугаться, привыкшие видеть смерть в основном на кино- или телеэкране, они даже не поняли, что смерть их пришла к ним не в облике могучего супермена с лицом Сильвестра Сталлоне, а в облике жалкого, неприметного человечка в убогой одежонке.
— Вот так-то мне, пожалуй, спокойней будет, — пробормотал себе под нос Зайцев, собирая с асфальта гильзы, коих оказалось шесть — одной из девушек понадобилась добавочная порция свинца.
Он убрал свое оружие на дно сумки, снял кепку и медленно побрел вдоль сумеречной аллеи. Приемник в салоне машины, дверцы которой Петр Степанович аккуратно прикрыл, не забыв при этом поднять тонированные стекла, продолжал надсаживаться с прежним энтузиазмом.
Владлен Валентинович Носков, точно запертый в клетке зверь, метался по своей двухкомнатной квартире улучшенной планировки, в которой жил уже два года после развода с женой… Высокий и, как принято выражаться, видный, темноволосый мужчина сорока с небольшим, он за последние три дня заметно сдал: осунулся, сгорбился и даже похудел, лишившись своего обычно весьма завидного и неподвластного никакой жаре аппетита.
Заместитель директора торгово-посреднической фирмы «Лотос» остановился и посмотрел в зеркало: на него уставился нервного вида господин с растрепанными волосами и небритым лицом, облаченный в дорогой шелковый халат, но выглядевший так, будто его только что извлекли на свет Божий из груды тряпья.
Резко развернувшись на сто восемьдесят градусов, Носков бросил взгляд на часы, висевшие на стене. Нет, точный электронный японский механизм не остановил, не замедлил ход своих колесиков и бег стрелок. Просто трудно было себе представить, что с того момента, когда Владлен Валентинович последний раз смотрел на позолоченный циферблат часов, подаренных ему фирмой на сорокалетие, прошло немногим более десяти минут. Какими же долгими показались ему эти минуты, как о многом успел он подумать, когда, подбежав к абонентному определителю номера, увидел высветившиеся на дисплее знакомые цифры — телефон Нины Саранцевой.
Жена шефа (черт бы взял их обоих!) названивала своему любовнику с завидной регулярностью. Нет, с ней Владлен Валентинович в данный момент разговаривать совершенно не желал. Он ждал другого звонка с нетерпением, не позволявшим ему усидеть на месте, вздрагивая всякий раз при мягком, журчащем звуке телефонного зуммера. Человек, чей голос так жаждал услышать Носков, мог позвонить только из телефона-автомата.
«Почему? Почему я так нервничаю? — спросил себя Владлен Валентинович. — Нужно успокоиться, все обойдется, все будет в порядке. Этот человек — настоящий профессионал, мастер своего дела, а не мальчик с пушкой. Он все сделает как нужно. Я принимаю его условия, и он делает все, как полагается… Он же ни в чем, ни в чем не подвел меня! Что-то задержало его, просто какие-то непредвиденные обстоятельства. Все обойдется, все обойдется!»
Мысленно произнеся последние слова несколько раз, словно заклинание, Носков почувствовал, что это принесло ему некоторое облегчение. Он стал вспоминать все случившееся в эти жаркие дни, стараясь упорядочить свои мысли, чтобы лучше разобравшись в обстоятельствах, точнее оценить ситуацию. На самом деле он просто желал успокоить себя, убедить в том, что ему нечего опасаться, что все, в сущности, не так уж плохо, прекрасно понимая — это совсем не так.
«Кто предупредил Лапотникова? Знает ли он, кто организовал нападение на него на Загородном шоссе? — в который раз спрашивал себя Владлен Валентинович и в который уже раз сам же себе и отвечал: — Конечно знает. Зачем себя обманывать? Тогда почему же он ничего не предпринимает?..»
Так ли уж умно была спланирована эта, на первый взгляд безупречная операция? И почему Лапотников открыл кейс? А если бы грабители распечатали одну из денежных пачек и увидели, что перед ними подделка, попросту говоря, «кукла»? Он не опасался, что за это его пристрелят на месте? Он вообще не испугался? Больше того, этот «ограбленный» ублюдок, наверное, ржал потом там, в лесу. Но почему? Кто настучал? Нина? Нет, ей это ни к чему. Нина ненавидит Скорпиона, так она называет мужа. Да и с чего ей любить этого импотента, который на тридцать с лишним лет старше ее? И все-таки? Можно ли доверять этой потаскушке? Можно. По крайней мере, пока — она на его стороне…
Телефон зазвонил вновь, и опять звонил не тот, кого ждал Носков.
«Почему Оборотень задерживается? Не сумел пробраться на дачу Лапотникова? — строил предположения Владлен Валентинович. — Маловероятно. Тогда что же? Скорпион уперся? Он ведь не христианский мученик, чтобы предпочесть долгую и мучительную смерть — быстрой. Спрятал деньги не на даче, а где-нибудь еще? Тоже сомнительно. Тогда… тогда что же?»
Нет, Скорпион, Паук, Лапоть, а, говоря проще, Юрий Николаевич Лапотников явно недооценивал своего заместителя. Он оказался не так уж прост. Несколько лет назад Владлен Валентинович оказал услугу одному своему приятелю, с большим скандалом уволенному из органов Госбезопасности. (Соображать надо, кого поддерживать во время путча!) Товарищ этот не мог тогда ничем отплатить, но, не желая оставаться в долгу, намекнул, что если возникнут проблемы определенного характера, то он сможет пригодиться своему благодетелю, то есть свести Носкова с одним человечком, страшнее которого нет во всей России.
— Самое интересное, — с ухмылкой произнес облагодетельствованный Носковым приятель, — что его как бы и вовсе нет на свете.
— Как это? — удивился «молодой» бизнесмен.
— Считается, что он давно погиб при трагических обстоятельствах.
Носков заинтересовался и кинулся было с расспросами, но его приятель помрачнел и, предложив не распространяться на эту тему, заверил:
— Если кто-нибудь будет тебе мешать, обратись ко мне. Оборотень — человек честнейший и возьмет немного. Просто… хм, любит свою работу. Он ей, можно сказать, всю жизнь посвятил.
Тут и пришлось Владлену Валентиновичу три дня назад оценить пользу, которую, принесло ему давнее бескорыстное благодеяние. Друг обещал помочь и сдержал слово: на следующий же день, после неудачно завершившейся операции, в квартире Носкова раздался звонок. Звонили из автомата, хозяин поднял трубку.
— Мне говорили, что вам требуются некоторые услуги, — без всякого предисловия невыразительным голосом произнес человек, находившийся на другом конце телефонного провода, скорее с утвердительной, чем с вопросительной интонацией. — Если вы можете говорить, я готов выслушать вас…
Так и началось недолгое, но очень плодотворное сотрудничество Носкова и Ивана Ивановича, как просил для удобства именовать себя Оборотень. Владлен Валентинович просто поверить не мог, что его заказ был выполнен так быстро. Четверых из пяти участников грабежа на Загородном шоссе больше не существовало. Один разбился на собственной машине через несколько часов после разговора Носкова с Иваном Ивановичем, второго кто-то зарезал в туалете ресторана, когда бедолага пропивал полученный за операцию задаток (в силу сложившихся обстоятельств заместителю Лапотникова пришлось расплатиться «крышками» от «кукол», пообещав своим наемникам окончательно рассчитаться через день-два). Еще один ночью выбросился из окна, а четвертому, возвращавшемуся под утро домой от подружки, проломили голову в собственном подъезде.
Подтверждением добросовестного отношения Оборотня к полученному заданию стали репортажи местного телевидения и первые полосы утренних газет. Только последнему из «спецназовцев» пока удавалось скрываться, но Носков понимал, что устранение этого участника неудачной операции — всего лишь вопрос времени.
Носков присел на краешек кресла, стоявшего возле столика с телефоном, и словно зачарованный уставился на аппарат.
Время. Именно его-то у Владлена Валентиновича и не было. Не сегодня-завтра в город вернется Мехметов, и тогда… Тогда за жизнь заместителя директора фирмы «Лотос» ни один здравомыслящий коммерсант не даст и цента. Нет, встречи своего шефа и Мехмета Носков допустить никак не мог. Судьба Юрия Николаевича Лапотникова, таким образом, была предрешена, но прежде чем отдать Богу душу, Скорпион должен сказать, куда подевал деньги Мехмета.
Зазвонил телефон. Сердце Носкова на секунду точно остановилось, когда он взглянул на дисплей определителя. Владлен Валентинович схватил трубку… Разговор был коротким, и, положив трубку на рычаги, Носков, едва не лишившись рассудка, со стоном откинулся на спинку кресла. По его лбу заструился холодный пот.
Уже стемнело, и Нина внимательно смотрела на дорогу, чтобы не пропустить поворот. Она не часто ездила на дачу. Юрий Николаевич, особенно последние года полтора, предпочитал отдыхать там в уединении. Конечно, это только так называлось — в уединении, на самом деле Нина прекрасно понимала, что ее супруга на «фазенде» ублажает эта толстозадая, грудастая рыжая сучка Изаура — Галя. Плевать! Главное — Скорпион купил жене тачку и позволяет жить в свое удовольствие. Он, правда, не слишком-то щедр, но… но все-таки не следовало бы, наверное, делать то, что они с Владиком сделали. Не такой уж Юра и плохой… И что с ней будет, если он обо всем узнает? Владик что-то темнит… Говорит, что в кейсе денег не оказалось. Врет? Неужели хочет ее бросить?.. И все бабки себе забрать? На звонки не отвечает… Прячется от нее, что ли?
Вот и проселок. Нина сбавила скорость и свернула с шоссе. Теперь ее «восьмерка» ползла совсем медленно. Женщина боялась проскочить нужную аллею. Машина остановилась у ворот дачи. Из стоявшей поодаль «девятки», несмотря на закрытые двери и поднятые стекла, доносились звуки работавшего на полную мощность приемника. Свет в окнах не горел ни на втором, ни на первом этаже, правда дом скрывала густая зелень кустов и деревьев.
Нина нажала на кнопку звонка. Потом еще раз и еще. Никакого ответа. Посмотрела в объектив висевшей на столбе камеры и зло усмехнулась.
— Что не открываешь? Боишься? — сказала сквозь зубы Нина и неожиданно поежилась. От дачи веяло какой-то странной, давящей пустотой. Но ведь не может же быть такого, чтобы все, включая и телохранителей, не слышали звонка? — Вот накрою тебя с этой шлюхой…
Нажав еще несколько раз на кнопку, женщина почувствовала, что раздражение все сильнее и сильнее охватывает ее. Кто же из них врет? Муж или Владик, уверявший ее, что в кейсе оказались лишь «куклы»? Как такое могло случиться? Нина вспомнила, что Юрий Николаевич при ней пересчитывал деньги, полученные от Мехметова. Доллары были настоящие. Тут уже не в первый раз в голову жены директора фирмы «Лотос» пришла мысль о том, что все случившееся есть результат какого-то чудовищного сговора мужа и любовника. Что же теперь будет? Оба совершенно очевидно избегают встреч с ней. Нет, просто невозможно, чтобы они сговорились. И все же… Нина обернулась и посмотрела на стоявшую поблизости «девятку». Ведь видят, что у ворот уже битых десять минут стоит жена их босса, и никто даже не соизволит открыть дверь. Сидят себе и музыку слушают. Охраннички!
Нина решительно подошла к «девятке» и застучала костяшками пальцев в тонированное стекло. Никакого ответа. Это взбесило женщину.
— Перепились, что ли, сволочи?! — закричала она и, схватившись за ручку, с силой рванула дверцу на себя. — Вы что тут в самом-то де…
Из раскрытой двери машины к ногам жены Юрия Николаевича Лапотникова вывалилось, точно мешок с картошкой, большое совершенно безжизненное тело. Взгляд Нины упал на белое как мел, залитое кровью лицо мертвеца. Раздавшийся в следующее мгновение отчаянный, долгий, женский визг заставил выйти на улицу некоторых из тех, кто в массе своей безразличен к происходящему за стенами их загородных жилищ, — обитателей ближайших домов дачного поселка.
Эйрик вытер окровавленный меч и вбросил его в ножны. Кругом валялись трупы крестьян-саксов. Дружина перебила всех мужчин, и теперь воины брали положенную им по праву добычу, разоряя хижины и развлекаясь с женщинами, чьи мужья пали от смертоносных мечей королей моря.
Конунгу нет нужды самому грабить: верные воины сами отдадут его долю. Кто они без своего победоносного предводителя? И кто он без них? Эйрику почти сорок — старик; не стремится он, покрытый ранами, к плотским утехам, потому и стоит посредине деревни в ожидании, пока друзья завершат свое веселье. Потом вместе они погрузят на драккар добычу и разведут на захваченных у врагов лодках погребальные костры, из пламени которых отправятся в царство мертвых души павших с мечом в руке героев. Живые поднимут парус и возьмут курс на северо-восток, чтобы перезимовать в стране фиордов и саг, воспевающих доблесть войнов.
Впрочем, оглядевшись, конунг не увидел среди павших никого из своих. Саксы не ждали нападения… Место было знакомым, он приходил сюда когда-то давно, еще молодым. Где только не довелось побывать конунгу за эти годы: в чудесных странах вечного лета и в суровых безжалостных льдах Гренландии. С кем только не пришлось скрестить ему свой не ведавший поражений клинок, разивший франков и балтов, сарацинов и ромеев, германцев и руссов, которых приводило в ужас одно его имя. Долгие годы потом пугали своих детей враги, познавшие неистовую ярость свирепых северных воинов, страшным словом «норманны». Не зная сомнений, бросалась дружина Эйрика бесстрашного даже на вдесятеро превосходивших ее числом трусливых христиан, для которых нет места в царстве вечного блаженства настоящих воинов. Скольких друзей проводил конунг в чертог Одина… Там и Биорн, и Торнвальд, и Сигурд, друг младшего брата Эйрика Весельчака Харальда, который слагал о походах такие красивые песни, что воины, открыв рты, могли слушать их часами. Где сам Харальд Веселый? Пал с мечом в руке, сражаясь с чернолицыми маврами в Испании… Да, все они там, в Валгалле, пируют с самим Одином. Лишь отца Эйрика, Эйнара, нет среди доблестных. Впрочем, год от года крепла уверенность, что все, что говорили люди о том, кто настоящий его отец, — правда. В самых безвыходных, самых отчаянных ситуациях выручал он своего сына, словно ждал чего-то, оттягивая их встречу. Одно плохо: нет у конунга наследников, старшие сыновья погибли в бою (один, сражаясь бок о бок с отцом, а второй, остававшийся как-то за старшего вместо Эйрика, в стычке с соседями, которые убили тогда же и самого младшего). Вернувшийся из похода конунг жестоко посчитался с врагами, но… детей-то все равно не вернуть. Надо взять новую жену…
Внимание конунга привлекла худощавая фигурка одетого в лохмотья мальчишки, выбежавшего, похоже, из одной из стоявших на окраине селения хижин. Парень то и дело оглядывался на гнавшегося за ним могучего разъяренного воина с секирой в руке. Расстояние между ними быстро сокращалось. Увидев перед собой Эйрика, мальчишка метнулся было в сторону, но поскользнулся и упал, растянувшись на грязной истоптанной земле. Он тут же вскочил, но конунг преградил ему путь. В глазах мальчика блеснуло отчаяние маленького затравленного зверька. Эйрик даже не успел отскочить: из-под лохмотьев рваного грязного рукава рубахи молнией блеснуло стальное лезвие, и парень, прыгнув с проворством кошки, ударил конунга в грудь. Лезвие кинжала чиркнуло о железо франкской кольчуги, которую викинг предпочитал традиционной для большинства своих соплеменников кожаной куртке с нашитыми металлическими чешуйками. Одной рукой Эйрик схватил смельчака за запястье и с такой силой сжал пальцы, что мальчик, вскрикнув от боли, выронил свое оружие. Тыльной стороной ладони конунг ударил маленького отчаянного сакса по щеке. Тот снова упал в грязь, и в глазах его Эйрик не увидел страха — одну лишь ярость.
Конунг поднял с земли кинжал, потрогал пальцем острое лезвие и с удивлением посмотрел на серебряную голову волка с оскаленной пастью, что венчала деревянную рукоять. Оружие показалось Эйрику знакомым, когда-то, тут он ошибиться не мог, ему доводилось держать в руках этот кинжал.
Конунг нахмурился.
— Постой, Рагнар! — крикнул он подбежавшему преследователю, который уже взмахнул своей секирой, занося ее над головой жертвы. — Опусти топор.
Воин бросил недовольный взгляд на конунга, даже такой предводитель, как Эйрик, прозванный Бесстрашным, не может запретить викингу убить врага.
— Он ранил меня, — сердито крикнул Рагнар, но все же нехотя опустил свое оружие.
Эйрик увидел, что из рассеченного рукава куртки воина сочится кровь. Конунг посмотрел на кинжал, который держал в руках, а затем перевел взгляд на лежавшего на земле мальчика.
— Он хотел отнять у меня это, — неожиданно хрипловатым, ломающимся голосом выкрикнул волчонок, коверкая родной язык Эйрика.
Конунг вновь с удивлением посмотрел на оружие, которое вполне могло оборвать его жизнь, если бы не кольчуга.
— Откуда он у тебя?
— Его дала мне моя мать, — гордо вскинув голову, сказал мальчик и добавил, показав пальцем на Рагнара: — А он хотел отнять.
Эйрик посмотрел на воина.
— Дай я убью его, Эйрик, — сказал тот.
— Подожди… — Конунг с сомнением покачал головой. — Мне знаком этот кинжал. Ты можешь встать, — сказал он мальчику и спросил: — А кто твоя мать?
Паренек не спеша поднялся, выпрямился и совсем как взрослый посмотрел Эйрику в глаза.
— Надо убить его, — упрямо твердил Рагнар. — Он осмелился напасть на викинга и заслуживает за это смерти.
— Подожди, Рагнар, — отмахнулся от воина Эйрик и вновь спросил мальчика: — Так кто твоя мать? И кто ты?
Мальчик гордо вскинул подбородок.
— Я — Беовульф, сын Ульрики, колдуньи. Она умерла в прошлом году.
— Беовульф? — переспросил Эйрик.
— Да, но все здесь называют меня волчонком.
— Почему?
— Потому что мой отец — волк, — твердо ответил мальчик, глядя в глаза викингу. — Мать говорила, что он придет за мной с востока через тринадцать лун после того, как боги возьмут ее. — Беовульф показал пальцем в сторону моря. Он придет, чтобы сделать из меня воина. Она научила меня языку норманнов, чтобы я мог говорить со своим отцом.
— Так выходит, что твой отец не волк, а человек, раз он может говорить? — спросил Эйрик.
— Он и волк, и человек.
— И кто же он?
— Ты, — твердо произнес Беовульф.
Климов подскочил в постели и, вытаращив глаза, уставился прямо в темноту, разбавленную жидковатым светом близившегося утра. Затем с опаской огляделся вокруг, точно ожидая, что из предрассветной мглы, наполнившей комнату, на него прыгнет Рагнар с секирой, или Эйрик с мечом, или Беовульф с кинжалом. Убедившись, что в комнате он совершенно один, Саша, тяжело вздохнув, рухнул обратно на подушку и с опаской закрыл глаза, ожидая, что, чего доброго, снова встретится с привидевшимися ему героями необычайно отчетливого сна.
— Часть вторая, продолжение следует, — прошептал он плохо слушавшимися спросонья губами и, ощущая боль в черепной коробке, подумал: «Кажется, я с вечера хватил лишнего. Пьянство в одиночестве — признак прогрессирующего алкоголизма. Кошмар ночи сменяется ужасом утра».
Полежав немного и утвердившись, что просто так уснуть ему уже не удастся, Климов приподнялся на локте. Еле разлепив отягощенные излишними возлияниями веки и дождавшись, когда запрыгавшие было поначалу кроваво-красные иероглифы на дисплее стоявшего прямо на телевизоре будильника фирмы «Daewoo» сложатся в различимые глазу цифры, Саша установил, что пробудился в начале пятого утра.
«Ну и денек, — подумал Саша, вспоминая все случившееся с ним накануне. — И ночка не хуже, а утро так просто божественное».
По дороге с лапотниковской латифундии Климов пробил колесо, а так как запаски у него не оказалось, то до города он добирался с большими приключениями. На последнюю имевшуюся у него наличность Саша приобрел в частной придорожной авторемонтной шарашке старое колесо, еще какое-то время ушло на то, чтобы его поставить. Одним словом, у профессора Стародумцева Климов появился только в одиннадцать часов вечера. Господи! Как прыгал дедок вокруг стоившего Саше таких нервов ларца. Он почти не сокрушался об отсутствующем мече, на который ему все-таки тоже очень хотелось посмотреть. Главное ведь — получил, чудак, свою конфетку. Он так впился глазами в пергаменты, которых касался с величайшей бережностью, точно христианин-фанатик страниц Священного Писания, что совершенно забыл о своем госте, которому предложил выпить кофейку и виски, привезенного ему приятелем-англичанином аж из самой Шотландии. Саша так устал, что сам не заметил, как уговорил почти половину бутылки, в очередной раз оставшись в недоумении: «Чегой-то его там все уж так любят?»
На прощание старик опять раскудахтался на тему Сашиных предков и, поминутно рассыпаясь в благодарностях, обещал завтра же сделать для наследника древних норманнских баронов перевод творений мессира Габриэля де Шатуана. Милентий Григорьевич, судя по всему, ложиться спать в эту ночь не собирался. Лет двадцать назад Александр и сам с удовольствием просидел бы с профессором до утра, но сейчас больше всего на свете ему хотелось добраться до своей постели, вытянуться во весь рост и уснуть. Однако бес, как говорится, не дремал. Проезжая мимо одиноко светившегося окошка ночного киоска, Климов остановил машину и, вывернув карманы, выгреб оставшиеся после приобретения колеса деньги, которых хватило как раз на покупку бутылки болгарского бренди…
Александр отправился в ванную, умылся и прополоскал рот, стараясь избавиться от противного металлического привкуса. Вода в раковине на секунду стала розовой. Он потрогал десны и долго еще полоскал их холодной водой (горячей не было уже почти месяц), пока наконец кровотечение не прекратилось. Климов с усмешкой посмотрел на груду старых, еще хрущевских дензнаков на полочке, над сливным бачком, и покачал головой.
«Будешь знать, как пить без закуси, — пожурил он себя, отправляясь на кухню, где на столе, заваленном разбросанными в полном беспорядке кассетами и компакт-дисками, стояла пузатая бутылка, в которой еще оставалась примерно треть отвратительного напитка, — виновница плохого самочувствия и дурного расположения духа. — Вылить ее что ли ко всем чертям?»
Правильное решение тут же было оспорено неким внутренним голосом, предложившим исправить положение, но… по-другому. Этот неизвестный, неведомым образом угнездившийся в климовском мозгу, нашептывал и соблазнял, уговаривал и утешал, толкая бывшего честного спекулянта на совершенно бесчестный поступок. Выходило, что разумнее допить остатки бренди, так как это несомненно поспособствует быстрейшему засыпанию. Также в интересах здравого смысла, следовало закусить кусочком-другим лежавшей в холодильнике докторской колбасы. А кто при этом пострадает? Старик Барбиканыч? Так ведь он всего лишь старая крыса, которая даже не живет у Климова, а только время от времени наносит ему визиты и поедает эту самую колбасу, которую хозяин квартиры не любит и потому никогда не покупает для себя.
Крысу Климов впервые заметил с полгода назад, вероятно, она появлялась и раньше, но поскольку Саша редко бывал дома, то с точностью сказать не мог. Как-то раз он мылся в ванне и услышал исходивший откуда-то из-под ее чугунного днища шум. Закончив мыться, Саша выбрался на выщербленный кафель пола и, присев на корточки, заглянул в пыльную темноту. Шуршание немедленно прекратилось, но Климов чувствовал чье-то присутствие и знал, что животное продолжает оставаться там, среди окаменевших остатков цемента и прочего мелкого строительного мусора. Мышь так шуметь не могла.
«Ну здорово, — усмехнулся тогда Климов. — Только тараканов вывел, так крысы завелись. Что дальше? Дальше баба какая-нибудь заведется… Это уж дело известное».
Саша направился в кухню и открыл холодильник, в котором обитали завернутая в целлофановый пакет горбушка черного хлеба, засохший кусок желтого сыра и… конечно же, как и полагается, мороз. Климов не без труда разломил сыр на две неравные части и, подкинув на ладони меньшую из них, отправился обратно в ванную комнату. А вечером, вернувшись домой, констатировал, что положенный вниз под раковину сыр исчез. Остававшийся в холодильнике кусок сыра Саша разделал ножом пополам и в два приема повторил кормление неизвестного, но весьма прожорливого и, как выяснилось позже, довольно благодарного существа. После того как исчез последний кусочек лакомства, на его месте появились две пыльные, столь почитаемые народом и так жестоко обесчещенные министром финансов Павловым, пятидесятирублевки образца одна тысяча девятьсот шестьдесят первого года. Саша расхохотался, вспомнив где-то вычитанное, как какому-то человеку крыса в благодарность за сердечное отношение и еду натаскала откуда-то кучу драгоценностей. И он не стал выбрасывать бесполезное подношение, положив его на полку в ванной. На следующий день Саша специально приобрел в магазине триста граммов «докторской» колбасы, другой просто не оказалось. Подобное отношение неизвестное существо оценило вдвое дороже и расплатилось на сей раз сторублевками того же года выпуска. Думайте, что хотите, но когда на следующий раз Климов предложил зачастившему к нему гурману обыкновенной вареной колбасы, то угощение его оказалось оплачено так же, как и засохший сыр. Саша поспешил загладить оплошность и, когда обычная колбаса закончилась, вновь приобрел кусок «докторской».
Только после этого неизвестный почитатель продукции первого городского мясокомбината решил наконец предстать пред своим благодетелем, так сказать, лично. Животное, как и следовало ожидать, оказалось крысой, причем довольно крупной и, как почему-то подумал Саша, очень старой. Когда поедатель колбасы садился на задние лапки и смешно прижимал к груди передние, он почему-то становился похож на воротную башню средневековой крепости. Именно поэтому зверек и получил свое прозвище Барбикан, которое затем трансформировалось в Старика Барбиканыча.
Очень скоро зверь перестал опасаться своего кормильца и не отказывался уже брать еду прямо из рук. Саша заметил, что крыса никогда не съедает весь кусочек колбасы или сыра, каких бы размеров тот ни оказался, а всегда уходя уносит остатки добычи с собой. Климов решил, что Барбиканыч, по всей видимости, «человек» семейный. О размерах Барбиканычевой
Посидев немного, Климов решил, что со Старика не убудет, и принес себе колбасы и хлеба (традиционную черную горбушку), которые разместил на маленьком, свободном от занимавшей почти весь стол аудиопродукции, пространстве.
Выпив, Александр поморщился и закусил. Не долго думая, налил вторую, потом третью. Теперь, когда напитка в бутылке осталось только на самом донышке, Климов почувствовал себя гораздо лучше. Он дожевал кусок колбасы и, заглушив в себе укоры совести, отрезал второй. Саша не услышал даже, а скорее почувствовал чье-то приближение и, обернувшись, увидел мчавшегося из коридорчика со стороны ванной комнаты Барбиканыча. Старик, видимо, почуял, что его «угодьям» угрожает потрава, и поспешил прибыть для спасения того, что еще можно было спасти. Крыса остановилась посреди кухни и, сев на задние лапки, с осуждающим видом уставилась на Климова, не успевшего еще донести кусок колбасы до рта. В зубах зверька Саша увидел пыльный, грязный, рваный комочек — чей-то старый носок. Не в первый раз за последнее время Старик приносил своему кормильцу подобную плату. Иногда Климов находил носки в ванной, иногда в кухне и всякий раз крыл на чем свет стоит упорного зверька.
— Что, Барбиканыч, бабки кончились? Какая жалость, у меня тоже, — сказал Саша с усмешкой, протягивая крысе колбасу. — На, жуй и радуйся.
Зверек бросил носок на пол и, схватив лакомство, быстро отбежал в уголок.
— Разделим наши усилия, старина, — предложил Климов поглощенному своим занятием животному, выплескивая остатки бренди в рюмку. — Я буду выпивать, а ты закусывать. Ну, вздрогнем.
Покончив с бренди, Климов понюхал хлебушка и пропел:
— Раздайте патроны, поручик Голицын, Старик Барбиканыч, налейте вина.
Тем временем Старик, не внявший Сашиной просьбе, держа в зубах остатки колбасы, потрусил в ванную, проявляя полное безразличие к персоне затосковавшего благодетеля.
— Обиделся, скажите пожалуйста, — причмокнул губами Климов. — Не буду, не буду я больше есть твою колбасу.
Поделиться книгой: