Рашен

– О, мой друг, это ты сам скоро поймешь, – поставил жирную точку в конце протокола офицер. Потом, удовлетворенно хмыкнув, сложил бумаги в папку и завязал тесемки. – Дмитрий Неверов, более вас не задерживаю. Возвращайтесь в камеру: через два месяца вас ждет Достопочтенный суд, приговор и увлекательное продолжение жалкой никчёмной жизни.

Глава 5. Приговор

Отведённое до суда время пролетело незаметно. Слава богу, урода Дмитринга не было рядом, и я смог в полной мере насладиться тишиной и покоем. Еда стала похуже, но все равно мой организм умудрился набрать пару лишних килограммов от комфортного пребывания в одиночной камере. И вот настал день суда…

Конвой ввел меня вместе с другими заключенными в зал судебных заседаний. Я уже привык к тому, что местные власти предпочитают вести допросы, проводить опыты и вершить правосудие в помещениях гигантских размеров, очевидно, таким образом придавая значимость происходящему. Однако, увидев помещение суда, снова удивился.

Мне показалось, что я попал в здание аэропорта или в большой концертный зал. От тех мест, куда посадили нас, до судейской скамьи было не меньше пятидесяти метров. Еле различимые потолки растворялись в небесной глади. Нечто подобное ощущаешь в церкви, если встать прямо под куполом. Провести подробный осмотр помешал громкий голос старшего пристава. «Вставааааать! Суды пришела!» – прокричал он ставшую уже привычной для моего уха околесицу.

Солдаты за шкирку подняли нас со скамьи подсудимых и ткнули в поясницу, дабы строгая выправка хоть как-то оттеняла наши кислые небритые рожи.

В зал чинно вошла троица судебных заседателей. Я обомлел. Это были те самые старикашки, из-за которых, собственно, и начались мои злоключения. Горделивый «Дракула» и два его друга – колченогий ветеран и пузатый астматик. Я не видел их много дней, но от этого темп похоронной процессии ничуть не изменился, даже замедлился. Минуты три они ковыляли от входа к судейскому столу, периодически останавливались, окидывали зал грозными взглядами, переводили дух и снова продолжали движение.

– Просимо садим! – проорали наконец над ухом, когда «пенсионеры» уселись на свои места.

Привычного секретаря суда с неизменной пишущей машинкой или ноутбуком не было. Его роль выполнял офицер с настолько смазливым лицом, тонким голосом и женственными движениями, что показалось – перед нами женщина, переодетая в мужика. Он вышел в центр зала и провозгласил:

– Сегодня Достопочтенный суд нашего города рассматривает три дела в отношении лиц, у которых выявлены признаки отклонения от социальной нормы. К сожалению, мудрая политика русиянских властей и высочайший уровень воспитания и образования в наших учебных заведениях пока не могут обеспечить стопроцентного психологического здоровья нации. Но мы не опускаем руки и продолжаем движение в сторону скрепления русиянской идентичности и кристаллизации помыслов каждого отдельно взятого гражданина.

Мы движемся по пути непрерывного развития, совершая качественные рывки, не допуская ненужных простоев и губительного промедления. Как завещали Великие германские освободители, «наш путь, устланный благими намерениями, способен привести только к процветанию!»

И сегодня, когда вокруг нашей страны бушуют ураганы нравственного упадка, торнадо бесчеловечности, блещут молнии содомии, мы должны быть бдительны как никогда ранее.

Страны Запада днем и ночью ждут, когда прекрасная Русия из полного сил и надежд богоизбранного государства превратится в захудалую провинцию, населенную никчемными калеками. Но мы не поддадимся тлетворному влиянию толерантных извращенцев, сеющих в нашем мире мрак и воспевающих похоть и порок!

Во время пламенной речи секретарь суда не стоял на месте. Он передвигался между нами и судьями, кривлялся и замирал, принимая развратные позы из серии «Мальчики, не желаете хорошо провести время?»

Меня уже начинало подташнивать от этой дрессированной обезьяны. Судьям же, судя по их лицам, представление, наоборот, очень нравилось. Они то и дело улыбались и одобрительно кивали, причмокивая губами.

– Нельзя ли перейти к сути и уже огласить приговор? – пробурчал один из моих соседей.

– Вы куда-то торопитесь? – съязвил другой заключенный. – Успокойтесь, мы уже с вами всё «успели» на ближайшие лет пять…

– И когда силы нашего государства позволят обрушиться со всей мощью на головы европейских и американских уродов! – не унимался вертлявый. – Тогда мир узнает истинное лицо добра, милосердия и нравственного совершенства русиянской цивилизации!

– Спасибо, Арнольд Сисингер, – резюмировал «Дракула», который, очевидно, был главным в суде. – Прекрасная речь и вдохновляющие слова. Ни у кого нет сомнений, что мы идем верной дорогой, в правильном направлении. И если сегодня еще кто-то сомневается в решениях нашего мудрого правительства, то у него всегда есть шанс исправиться. Кому же не под силу сделать это самостоятельно – подлежит немедленному перевоспитанию под неусыпным присмотром государственных служб. Собственно, ради этого мы и собрались. Итак, огласите первое дело.

Вертлявый офицер подскочил к столику и взял верхнюю пухлую папку. Ловко развязал тесемки и стал зачитывать:

– Слушается дело Николаела Потапинга. Подсудимый обвиняется в неуважительном отношении к людям старшего поколения, выразившемся в прилюдном оскорблении чести и достоинства наших ветеранов.

Будучи в нетрезвом состоянии, Николаел позволил себе поставить под сомнение итоги войны 1941 года и ценность вклада Великих германцев в дело освобождения Русии от «красной плесени». Так, во время ужина на кухне в квартире рационального проживания он обозвал соседа Арнольда Пискарёвера немецкой подстилкой и предателем, который, цитирую: «… ради куска колбасы готов целовать фашистское очко, достойное лишь того, чтобы в него воткнули штык…»

– Это возмутительно! – взвился колченогий. – Какие страшные вещи позволил себе произнести этот гад!

– Совершенно с вами согласен, господин Иванмейстер, – поддержал его «астматик», приправляя речь громким сипением. – Я вообще не понимаю, как эта мразь смогла дожить до суда? Почему его раньше не забрали в Державный институт исследования? Куда смотрит Служба морального контроля и учета, Управление нравственных устоев, в конце концов?

– Успокойтесь, коллеги! – поднял руку «Дракула», призывая к тишине. – Не будем обсуждать работу других – давайте нести ответственность за собственные решения.

Его ледяной тон мгновенно успокоил раздухарившихся мракобесов. Они дружно замолчали, пытаясь прожечь в подсудимом дыру пылающими ненавистью взглядами.

– Мне дальше перечислять преступления Потапинга? – пропел Сисингер.

Тут я впервые столкнулся с фактом, что немецкие «обработки» русского языка хоть кому-то пошли на пользу. Ведь исконная фамилия Сисин звучит куда как смешнее, учитывая внешний вид и поведение её носителя.

– Не стоит. Мы и так уже поняли, с кем имеем дело. Не хочу, чтобы эта ересь вообще звучала из уст кого-либо, тем более Достопочтенного суда. Государство приговаривает Николаела Потапинга к пожизненным работам на урановых рудниках. Но мы милосердны. Поэтому, по выбору заключенного, в случае его несогласия с мерой пресечения рудники могут быть заменены немедленной утилизацией.

– Хрен редьки не слаще, – проворчал бледный, как лист бумаги, Николай (так я мысленно произносил его имя). После чего вскочил и прокричал в сторону судей:

– Какие рудники? Уж лучше сдохнуть, чем работать на вас, фашистские выродки! Ублюдки, чтоб вам пусто было. Не за то мой дед кровь проливал, чтобы я теперь лизал ваши лакированные сапоги. Да пошли вы…

Стоит ли говорить, что приставы среагировали молниеносно и вынесли бедолагу из зала. Николаел вырывался и кричал проклятия в адрес судей и всей русиянской власти. Солдатам даже пришлось применить электрошокер, чтобы унять смутьяна.

– Слушается дело Филиппуса Макаренгера! – как ни в чем не бывало продолжил секретарь. – Подсудимый обвиняется в оскорблении чувств верующих и осквернении русиянских скреп.

Будучи на пятничной службе в храме, Филиппус позволил себе вступить в спор со священником. При этом он цитировал выдержки из допобедных церковных книг, запрещенных к прочтению на всей территории Русии.

Макаренгер настаивал на том, что Бог создал всех равными и независимыми. Подвергал сомнению, что вожди Великой Германии и послепобедной Русии ниспосланы нам свыше и выполняют на земле роль наместников высших сил…

– Подсудимый, вам есть что сказать в свое оправдание? – перебил офицера «Дракула».

– Конечно, достопочтенный младший канцлер, – встал и склонил голову мой сосед. – Все сказанное только что уважаемым секретарем суда не совсем соответствует действительности.

– Вашей действительности или нашей, русиянской? – перебил его астматик. – Я так понимаю, она у вас какая-то своя, особенная?

– Верно, Карл, – поддержал его колченогий. – Он и Бога собственного выдумал, и религию, только забыл спросить, надо ли это народу. Как мы раньше жили без его заумных речей, уж и не знаю!

Макаренгер терпеливо дождался, пока судьи закончат состязаться в острословии, после чего продолжил:

– Дело в том, что я не отрицал существование Бога как такового. А лишь пытался объяснить, что под влиянием времени и внешних обстоятельств произошло небольшое искажение первоначальных замыслов Христа и его учеников.

– Тебе-то откуда известны замыслы самого Христа, чучело ты бестолковое? Ты что, рядом стоял, записывал за Иисусом его проповеди?

– Я читал тексты Библии на греческом и церковнославянском языках. И поверьте мне, они сильно отличаются от тех, что звучат сегодня в наших храмах.

– Читал он… Вот из-за таких начитанных мы никак и не можем попасть в светлое будущее. Откопают в сраной пыли очередную книжонку – и давай нас жизни учить!

– Спокойнее, коллеги, – снова призвал к порядку «Дракула». – Скажите нам, Филиппус, когда были написаны книги, на которые вы ссылаетесь?

– Точно не скажу, господин младший канцлер, где-то век пятнадцатый-шестнадцатый, – неуверенно ответил тот.

– И где ты только отыскал эту рухлядь в нашем прекрасном городе? Надо будет устроить служебную взбучку Агентству Пропаганды за то, что допускают оплошности при уничтожении вредной литературы! – снова завелся астматик.

– Шестнадцатый век, – задумчиво произнёс «Дракула». – И вы полагаете, что можете безоговорочно доверять текстам, написанным полуграмотными варварами, которые и понятия не имели, что такое железная дисциплина и порядок? Если не ошибаюсь, в это время в Русии царили смута и хаос, закончившиеся только к началу XVII века.

– Можно подумать, в Германии того времени дела обстояли лучше, – съязвил Филиппус, но тут же осекся и в ужасе зажал рот руками.

– Молчать, наглец! – железному спокойствию «Дракулы» пришел конец. – Как ты осмелился сравнивать достойных потомков Священной Римской империи с неотесанными дикарями?

– Я совсем не это имел в виду… – заблеял Макаренгер.

– Запомните, молодой человек, запомните всего три вещи. Первое: человек создан Богом по своему образу и подобию, поэтому все, что делают на земле люди, будь то правители или священники, делает Бог. И оспаривать это – значит идти наперекор всевышнему. Второе: чем выше человек занимает положение в обществе, тем лучше он слышит слова Бога и вернее их трактует. И не вам, простому бухгалтеру, рассказывать мне, младшему канцлеру, что именно хотел сказать Иисус и его ученики. И третье: чем смиреннее будете вести себя в обществе, тем больше надежды, что со временем вы достигнете хоть какого-нибудь положения и авторитета.

Надеюсь, эти простые истины помогут вам вернуться и продолжить нормальную жизнь после двадцати лет пребывания в Сибирейской тайге, к которым мы вас приговариваем!

Услышав вердикт, Макаренгер обмяк и кулем плюхнулся на скамью. Лицо исказилось, он разрыдался и опустился на колени.

– Двадцать… лет, двадцать, а-а-а… – мычал он сквозь судороги, сотрясающие тело. – Это невозможно! Я больше никогда не вернусь. Не увижу жену, а дети меня просто забудут…

Приставы увели бедолагу, не дав дослушать, как много потеряет этот несчастный человек при вынужденной смене места жительства.

– И наконец мы подошли к рассмотрению последнего на сегодня дела. Итак, рассматривается дело Дмитрия Неверова.

Старичье заметно оживилось. Было видно, что не только я узнал их, но и они меня тоже. Упыри даже обрадовались, почувствовав свежую кровь.

– Господин Сисингер, вы нам больше не нужны, – махнул рукой «Дракула». – Это дело мы знаем гораздо лучше любого следователя, поскольку сами были его свидетелями.

Женоподобный секретарь пожал плечами, призывно вильнул задницей и уселся за свой столик.

– Насколько я помню, молодой человек, вы своими идиотскими крамольными выкриками с места пытались сорвать наше торжество, – уточнил «Дракула».

– Я и понятия не имел, что присутствую на официальном мероприятии, – честно признался я. – Мне казалось, что я случайно забрел в театр, где шел спектакль про Вторую Мировую войну.

– Какой спектакль, скотина! Это наша жизнь! – вскочил колченогий.

– На допросах вы неоднократно утверждали, что все творящееся вокруг является сном или плодом чьей-то сумасшедшей фантазии, – не обращая внимания на товарища, продолжал «Дракула». – Просим вас пояснить свою точку зрения.

– Это было длительное помешательство. Потом я окончательно проснулся и осознал, как сильно был неправ, – про себя я твердо решил врать напропалую, лишь бы вырваться из суда с наименьшими потерями. Похоронить двадцать лет жизни не пойми где, а тем более быть утилизированным, не входило в мои планы.

– Офицерам из департамента морального контроля и учета так не показалось. Они сразу заподозрили, что вы опасный смутьян. Позже специалисты Управления нравственных устоев и лучшие врачи-психиатры подтвердили этот факт.

– Они ошиблись, а точнее, сильно сгустили краски, – ответил я, скалясь улыбкой душевнобольного человека. Косил под дурика старательно, из кожи вон лез. Даже пустил слюну изо рта, позволив ей стечь по щеке на одежду. – Я с детства страдаю провалами в памяти. Отсюда и возникают бредовые идеи и путаница в цифрах и фактах. И на том празднике на меня нашло помутнение. Я даже не понимал, где нахожусь и что говорю.

– Только что вы утверждали, будто думали, что находитесь в театре? – попытался подловить меня астматик.

– Я просто очень сильно обожаю театр, господин судья, и цирк. С детства хожу на все представления. Обожаю дрессированных зверюшек, фокусников и клоунов!

– Ты кого назвал клоунами, рожа небритая? – колченогий схватил со стола графин и со всей силы бросил в мою сторону. Большое расстояние уберегло меня от ненужных травм. Стеклянная посудина с грохотом разбилась метрах в пяти от судейского стола, забрызгав пол. Через минуту приставы уже бежали с подносом, на котором, кроме графина с водой, красовалась здоровенная бутылка, наполненная, судя по цвету, коньяком или виски. Лакеи знали, чем угодить хозяевам. Довольные рожи «Дракулы» и его сподвижников служили тому подтверждением.

Едва дождавшись подношения, астматик схватил бутылку с подноса и налил по полному граненому стакану судейской троице.

– Разрешите воспользоваться вынужденным перерывом и произнести короткий тост, – вскочил со своего места колченогий.

– Пожалуйста, господин Иванмейстер, – разрешил «Дракула».

«Иванова» не пришлось долго упрашивать.

– Я хочу поднять этот стакан, полный превосходного ржаного шнапса, сваренного по лучшим германским рецептам, за Великую победу русиянского народа над тупостью, невежеством и мракобесием, которые царили на нашей земле многие века. Безусловно, виктория была бы невозможна без помощи Великих германских освободителей, внесших неоценимый вклад в дело построения новой Русии.

Величайшие ученые и исследователи не устают доказывать, что без германской помощи наша страна развалилась бы на сотни кусочков еще в сороковые годы двадцатого века. Не было бы Русии, великой нации, не было бы нас, в конце концов! Мы низко кланяемся всем продолжателям славных традиций Великих германских освободителей. Крепче держите знамя, господа – с нами сила, с нами божьи скрепы!

Старики дружно маханули по полному стакану. Я аж присвистнул. Не то, чтобы очень хотелось выпить, тем более непонятной ржаной самогонки, но чувство зависти имело место быть.

Закусывать не стали, просто «занюхали» рукавами пиджаков. Издалека мне было плохо видно, но, принимая во внимание преклонный возраст, я понимал, что после двухсот граммов крепкого алкоголя, выпитого залпом и без закуски, палачи вскоре порядочно «окосеют». Значит, и судить станут не столь придирчиво – зародилась в душе надежда.

– Вот смотрю я на вас, господин Неверов, и никак не пойму. За что вы ненавидите нас? – заплетающимся языком выговорил колченогий.

– Кого это «вас»? – не понял я.

– Я заранее прошу прощения у Достопочтенного суда, – продолжал он, – Но мне придется зачитать служебное донесение, переданное с одного из допросов Дмитрия Неверова – тьфу ты, какое дурацкое имя.

Колченогий порылся в нагрудном кармане пиджака и извлек на свет скомканный клочок бумаги. Надел очки и стал читать голосом уже порядком захмелевшего человека:

– В донесении офицера Хрусталва говорится, что вы постоянно называли наших Великих германских освободителей… – сделал паузу, собираясь с силами, – …фашистами! – наконец выговорил крамольное для здешних стен слово.

– Мразь, совершеннейшая мразь! – заорал астматик и тут же зашелся в жутком приступе кашля. Схватился руками за горло, согнулся и выпучил глаза, словно рыба, выброшенная на берег.

– Врача! Срочно врача, – приказал «Дракула».

– Не надо врача, – борясь с приступом, прошептал астматик. – Лучше плесните еще шнапса.

Колченогий не замедлил исполнить просьбу коллеги. Наполнил стаканы и помог другу опрокинуть спиртное в рот. Это подействовало. Через пару минут приступ прекратился, старик Карл еще несколько раз кашлянул и затих.

– Вот и хорошо, – удовлетворенно отметил «Дракула». – Шнапс творит чудеса. Давайте продолжать: скоро время обеда, а мы еще не определились с дальнейшей судьбой заключенного.

Итак, принимая во внимание неоднократно повторяющиеся крамольные высказывания подсудимого в адрес Великих германских освободителей, недовольство системой русиянской власти в целом и неподобающее отношение к отдельным историческим личностям… Учитывая поставленный специалистами диагноз «Степень социального отклонения второго порядка», Достопочтенный суд приговаривает Дмитрия Неверова к лишению статуса «гражданин» с присвоением статуса «человек» и к ссылке в Сибирейскую тайгу сроком на тридцать лет! Подсудимый, вам все понятно?

– Про «человека» не понял. Я вроде и так не обезьяна, хотя уже ни в чём не уверен! – борзо выкрикнул я. После услышанного мне уже стало все равно. Я вдруг четко осознал, что живым из этого бреда не выберусь никогда. Навсегда застряну в убогом «лимбе». Так, кажется, в одном популярном фильме называлась пограничная область человеческого сознания между реальностью и сном. Не надо было спать за рулем, идиот несчастный!

– Статус «человек» лишает вас всех гражданских прав, как-то: права голосовать на выборах, права свободно перемещаться между населенными пунктами Русии, права жениться и заводить детей, права самостоятельно выбирать профессию, работу, друзей и права получать какое бы то ни было образование, кроме навыков, необходимых для исполнения трудовой повинности. Чем вы будете заниматься в Сибирейской тайге – определит старший надзиратель населенного пункта, назначенного местом вашей ссылки.

Приговор окончательный и пересмотру не подлежит. Конвойный! Отведите человека Неверова в транспортный распределитель. Прикажите, чтобы его, как особо нежелательного для общества, отправили в Сибирейскую тайгу сегодня же.

А мы с вами, уважаемые коллеги, хлопнем еще по рюмашке. Не возражаете? Карл, наливай. Да, непростой денёк сегодня выдался. Но я рад, что мы избавили наше прекрасное общество от еще нескольких моральных уродов. Все-таки полезное и важное для страны дело мы с вами делаем. За это и выпьем…

Проходя мимо судейского стола, я от всей души пожелал старым маразматикам скорейшей встречи с Создателем и жарких котлов на адской кухне.

– Тушитесь с миром, господа! – негромко озвучил я свои пожелания и со злостью плюнул в их сторону.

Глава 6. Пересылка

В сопровождении конвоя на убитых временем автозаках мы прибыли на вокзал, чему я был несказанно рад. За время почти часовой поездки моя пятая точка стала плоской от деревянной скамьи без обивки и малейшего намека на смягчающие пружины. Тело затекло и ныло, суставы выкручивало, словно от прогрессирующего гриппа. Хотя никакого намека на заболевание я не чувствовал. Пришлось списать общее недомогание на несколько ударов головой о железные стенки фургона во время наезда на многочисленные ухабы и рытвины.

Машина остановилась, не заглушив двигателя. Дверь автозака распахнулась, и мощный свет фонаря ударил по глазам.