Рашен

– Чучело, что ли? Или натянуть на глобус? – скривился я.

– Перестаньте, вы нам нужны живой. Будут слушать, как вы спорите и несете ахинею. Молодежь должна знать врага в лицо, все его слабые стороны и изъяны. Да, это надо обдумать. Идите уже. Конвойный!

Ручищи солдата-амбала, как пушинку, оторвали меня от стула и толкнули в сторону шкафа с потайной дверцей.

Андреас, коридор, камера… Не успел трижды лязгнуть замок, как я уже устало опустился на кровать. Не хотелось ни есть, ни пить, ни разговаривать, а просто побыть в тишине. Настолько меня вымотал пустой разговор с очередным фашистом. К сожалению, ожиданиям моим вновь не суждено было сбыться.

– Ну как всё прошло? – присев на краешек моей кровати и зажав руки коленями, живо поинтересовался Дмитринг.

– Пока не знаю, – устало выговорил я. – В одном ты прав: похоже, меня действительно принимают за сумасшедшего, причем опасного для общества. И этот пункт крайне тяготит. Даже недолго погостив у вас и не окунувшись в глубины великих русиянских законов, я понимаю, что подобный вердикт означает смертную казнь…

– Н-у-у-у, как бы сказать помягче, – растягивая слова, сказал юноша, – Не все так однозначно. Виселица или расстрел в вашем случае не самый плохой исход, извините за прямоту.

– Да неужели? Разве может быть что-то хуже смерти? – прошептал я, не в силах вступать в полноценный спор.

– К сожалению, да. Например, вас могут отправить в Державный институт исследования возможностей человека. Жуткое место. Живым оттуда никто не возвращался, как, впрочем, и мертвым. Люди туда заходят и больше не выходят.

По слухам, в институте над пациентами, признанными опасными для общества и не подлежащими социальному исправлению, ставят опыты. Вживляют электроды в голову, без наркоза ломают и вновь сращивают кости, берут кровь литрами, невзирая на состояние организма. Заставляют поднимать неимоверные тяжести, наблюдая, как ломается позвоночник. В общем, особо не церемонятся.

– Какие ужасы ты мне рассказываешь, и притом таким спокойным тоном, словно для тебя это обыденность.

– По сути, так и есть. Все мы прекрасно понимаем, что подобные существа (надеюсь, ты будешь не из их числа) крайне опасны. И ничего путного, кроме горя нормальным людям принести не в состоянии. А так хоть послужат во благо науки. Глядишь, рано или поздно ученые разберутся в природе «съехавшей крыши», изобретут лекарство и навсегда избавят мир от маньяков, насильников и убийц.

– То есть подопытных мышей и обезьян вам уже не хватает?

– Какие могут быть мыши, если речь идет о заболеваниях человека? Прочти труд величайшего врача и исследователя доктора Менгеле. Его ведь тоже поначалу многие несправедливо обвиняли в опытах над заключенными концентрационных лагерей. Но потом заткнулись. Ведь не будь этих экспериментов на человеческом материале – как знать, где бы сейчас была наша медицина?

– Ты так говоришь, словно в России уже победили большинство болезней и увеличили среднюю продолжительность жизни лет на тридцать.

– Нет, но наши ученые стремятся к этому. Я уже говорил, что упрямство «красной плесени» и ввязывание Русии в глупые бесцельные войны сильно затормозило нашу страну на пути прогресса. Пройдет еще не одно десятилетие, прежде чем мы догоним ведущие страны.

– Откуда ты нахватался слепой пропаганды?

– Этому нас учат со школы. И никакая это не пропаганда, а чистейшая правда, основанная на объективном анализе прошлого и настоящего.

– А что же в самой Великой Германии? Там уже, небось, машины по небу летают и на заводах трудятся сплошь роботы? – съязвил я.

– Не летают. Но не скрою – уровень жизни в Германии гораздо выше нашего. Но мы никому не завидуем. Даст Бог, и Русия когда-нибудь выберется из средневекового болота на цивилизационный хайвэй. По крайней мере, наши мудрые правители прилагают к этому все усилия.

– Что-то пока не очень получается, – пробормотал я, не в силах разлепить налившиеся свинцом веки.

Дмитринг понял, что мне необходимо отдохнуть, осторожно встал с кровати и полез на свои нары. Улетая в объятия Морфея, я услышал отдаленное шелестение бумагой и невнятное шуршание карандаша…

***

Голые мужчины и женщины в моем сновидении упражнялись в игре, отдаленно напоминавшей футбол. Точнее, они просто катали по заросшему полуметровой, выжженной на солнце травой полю огромный мяч из брезента. Было пасмурно, хотя и довольно тепло. Груди женщин и пенисы мужчин забавно болтались вверх-вниз, придавая скучной игре эротический задор.

Мяч толкали руками и ногами, судьи на поле не было. Не успел я насладиться прелестями игроков, как уже перенесся на берег реки. Вода зеленого цвета резко контрастировала с желтым горизонтом и ярко-оранжевым кругом Солнца.

На берегу, у самой кромки воды, сидели рыбаки в больших соломенных шляпах, с длинными бамбуковыми удилищами. Уверенной походкой я подошел к ним, залез в воду по колено и принялся шарить под водой. В том, что поймаю рыбу, не было ни малейшего сомнения. И действительно, через несколько минут руки ухватили и вытащили большую рыбину с телом сома и головой щуки. От неожиданности, опасаясь острых зубов монстра, я отбросил его на берег. «Сомощука» начала сильно извиваться, пытаясь добраться до кромки воды и улизнуть. К сожалению, мой напарник (а у меня был-таки напарник) не сумел совладать с сильной рыбиной и упустил ее. Ну и в финале меня посетило историческое видение. Ко мне подошел Ленин и спросил, строго глядя в глаза: «Вы с нами или уже там?»

– Где там, Владимир Ильич? – не понял я вопроса.

Старик Крупский хитро улыбнулся и похлопал меня по плечу. Потом развернулся, быстро пересек рабочий кабинет и, с легкостью запрыгнув на невысокий подоконник, вышел прямо в раскрытое окно. Я в ужасе выглянул на улицу: Ильича нигде не было. Вместо него на траве во дворе Смольного резвились три здоровенных баклана и суетился десяток куда более мелких голубей.

***

Как ни странно, но бредовые сны не помешали мне выспаться и чувствовать себя отдохнувшим.

– Проснулся? Вовремя, только что обед принесли, – отрапортовал сосед.

– Спасибо, Дмитринг, что дал поспать и не прирезал во сне как неблагонадежный элемент.

– Шутки шутишь? Хорошо: значит не падаешь духом, – улыбнулся Дмитринг, пододвигая мне тарелку с дымящимися щами.

Вооружившись алюминиевой ложкой и куском белого хлеба, я принялся за трапезу. По крайней мере, один плюс в моем шизофреническом трипе имелся – приличная тюремная кормежка. Суп был вкусный, неотличимый от домашнего. Следом в мой желудок, тщательно прожеванными, опустились котлеты и картофельное пюре. Завершил пиршество компот из сухофруктов и яблочный штрудель, обильно посыпанный сахарной пудрой.

– И всегда у вас в тюрьмах так хорошо кормят или по особым случаям? – поинтересовался я, лениво вылавливая ложкой изюминки из компота.

– Мы не в тюрьме, а в блоке предварительного анализа. Здесь содержатся задержанные до прохождения полного психологического и физиологического обследования. После определения степени отклонения от социальной нормы отсюда переводят либо в клинический изолятор – для исправления, либо отправляют на поселение в Сибирейскую тайгу, либо утилизируют.

Ужасные термины, произносимые Дмитрингом, уже не производили на меня такого сильного впечатления, как поначалу. Крепкий сон и хорошая пища как нельзя лучше помогали бороться со стрессом и воспринимать окружающую реальность с долей пофигизма и надеждой на светлое будущее.

– И какие методы исправления у вас практикуют наследники фашистских коновалов?

– Прошу вас, постарайтесь не употреблять это слово хотя бы в нашем городе! – взмолился Дмитринг, от волнения снова перейдя на «вы».

– А что такого я сказал? Гитлер – ваш пророк. Германская армия – освободитель от уз рабства. Форма, которую даже сегодня носят солдаты и офицеры, сшита по арийским лекалам. И при этом вы обижаетесь, когда произносят слово «фашисты»! Не понимаю.

– Все предельно просто. Фашизм подразумевает, в первую очередь, диктаторскую форму правления, основанную на милитаристском национализме. Ни о каких правах и свободах граждан при таком режиме речи не ведётся. Всё подчиняется воле фанатика, занявшего трон, и его приближенных.

– А у вас речь, стало быть, ведётся? – подколол я Дмитринга.

Тот ничуть не смутился и, казалось, даже не понял моего троллинга.

– Я не понимаю, почему вы все время говорите «у вас», словно сами не из Русии, а из другой страны.

– Тише, тише, дружище! – поспешно перебил я собеседника. – Никакой я не шпион. Я свой, русиянский парень, только из другого города. Он очень маленький и находится далеко отсюда.

– Надеюсь, что так и есть, – глядя сквозь меня, грустно вымолвил юноша. – Ведь если вы окажетесь шпионом, то я буду подлежать немедленной утилизации вместе с вами.

– А ты-то тут причем? – ужаснулся я.

– Населению Русии под страхом смертной казни запрещено общаться с жителями других стран. И на то существуют три веские причины: во-первых, мир постоянно сотрясают эпидемии инфекционных и вирусных зараз, от которых Запад буквально задыхается. И наша изоляция в таких условиях более чем оправдана.

Во-вторых, содомия и анархия пропитали умы иностранцев и даже их религии, словно ром коржи торта. Поэтому власти и ограждают нас от пагубных контактов, свято храня духовность русиянского народа и укрепляя общественное самосознание.

В-третьих (по очереди, но никак не по значению), желание Запада во что бы то ни стало навредить Русии и ввергнуть в новую гонку вооружений, войну и хаос.

– То есть кругом враги, которые если не убьют, то, по крайней мере, заразят и изнасилуют? – еле сдерживал я улыбку.

– Выражаясь примитивно, так и есть. Помните, вы недавно сокрушались, что Русия в XX веке пошла по какому-то нехорошему пути и заблудилась во мраке?

– Припоминаю, – кивнул я. – И что?

– По-моему мнению, это именно Европа и Америка совершенно ослепли от желания быть лучше всех любой ценой. Идти вперед, расти и развиваться, несмотря ни на что, за счет других стран и народов. И от своей слепоты свернули на дорожку, ведущую прямиком в ад.

– Дмитринг, ты все твердишь про западные страны: Чехословакию, Польшу, Францию, Данию, Норвегию. Но, насколько я помню, эти страны были завоеваны фашистами еще в 1939-1940 годах. Получается, что они тоже являются частью Великой Германской империи?

Внимательно выслушав мой вопрос, Дмитринг заметно погрустнел и опустил голову. Он так долго сидел, не издавая ни звука, что я подумал, что чем-то обидел впечатлительного юношу. Наконец он немного оправился, слегка встряхнул головой, потер пальцами виски и, продолжая смотреть в пол, ответил:

– Это одна из самых печальных страниц новейшей истории. Тот случай, когда непомерная доброта и всеобъемлющая мудрость германских правителей обернулась против них.

После окончания Второй Мировой войны несколько лет американцы строго соблюдали договоренности с Великой Германией. Перечисленные вами страны, а еще Болгария, Румыния, Венгрия, Финляндия и Русия, конечно же, составляли Германскую империю. Тогда же собственно и произошло разделение земель, бывших под управлением «красной плесени», и распределение их между союзниками Гитлера. В мире воцарился долгожданный железный порядок, благодатный и разумный.

Шли годы, и вчерашние друзья Германии, идя на поводу у изощренной, хитроумной пропаганды Запада, стали отдаляться от мудрой линии германского правительства. А попросту говоря, разврат, похоть и тяга к роскоши, насаждаемые сионистами и масонами, победили в душах европейцев тягу к прекрасному и духовному.

Прошло всего пятнадцать лет со времени победы Великой Германии – и мир снова был ввергнут в хаос и разделен на части. Страны, еще вчера бывшие нашими союзниками, манимые жвачкой и сладкой газировкой, ринулись в объятия одержимой бесами Америки и морально разложившейся Англии. Одна за одной они выходили из нашего некогда сплоченного лагеря и утопали в содомии и чертовщине.

– А что же Великая Германия? Сидела и так просто смотрела на творящееся безобразие? – удивился я.

После моих слов Дмитринг несколько раз всхлипнул и… разрыдался, будто услышал, что всю его семью расстреляли без суда и следствия. Стараясь быть вежливым, я дал юнцу вволю пореветь, не успокаивая.

Наконец сосед, всхлипнув еще пару раз, затих и пришел в себя.

– Вы, очевидно, шокированы? Но то, что произошло дальше, действительно, кроме как величайшей трагедией современности, не назовешь. Отсюда мои слезы, – пояснил он, вытирая мокрые щёки краем простыни.

– Через сорок с лишним лет после Величайшей победы власть сатаны победила и в самой Великой Германии.

– Да вы что, не может быть! – натурально удивился я.

– Мы сами поначалу отказывались в это верить. Даже объявили всеобщую мобилизацию и собирались идти военным походом на помощь германским братьям. К сожалению, что-то там не заладилось и мы не успели… Коррозия порока быстро источила крепкий каркас германской машины. И к началу 90-х годов прошлого столетия спасать уже было нечего.

– Ясно. И что же теперь мы имеем в сухом остатке?

– Федеративную республику Германию. Страну, в которой отреклись от великого прошлого предков, заклеймили третий Рейх и прокляли имя Адольфа Гитлера и все, что с ним было связано. Содом и Гоморра, одним словом, – грустным голосом закончил юноша.

– Получается, что Русия сегодня – единственное государство в мире, слепленное по заветам германских завоевателей – прости, освободителей? Только у нас еще преклоняются перед зловещим гением диктаторов и прочих воинствующих ублюдков?

– Да. Только мы – и никто более. Помним, чтим, свято верим! – вновь приободрился юноша, не обращая внимания на «ублюдков».

– Но это же утопия! Современный мир перестает быть скопищем крепостей и замков, разделенных каменными стенами и глубокими рвами с нечистотами. Открытость, мобильность и всеобщее единение – разве не к этому стремятся нации и народы?

Договорить нам не дали. Дверной замок снова пропел «лязгинку», и в камеру вошли два солдата. В руках у них были коробки, из которых торчали корешки книг разной толщины и степени потрепанности. Вслед за солдатами явился Семенг Хрусталв. Он оглядел помещение, поморщился при виде моей небрежно заправленной кровати и отчеканил:

– Господин Неверов, эти книги прислал вам полковник Жабинг. Безотлагательно ознакомьтесь с ними: послезавтра вас ждет финальный допрос и тест на определение степени социального отклонения. После чего суд решит вашу дальнейшую судьбу.

– Извините, но я не знаю никакого Жабинга, – еле сдерживая улыбку, удивился я.

– Олег Августович, – с нажимом произнес офицер. – Он почему-то верит в вас и хочет дать последний шанс на пути к исправлению. Хотя, по моему мнению, вы безнадежно испорчены и бесполезны для нашего общества!

Не прощаясь, Семенг вышел из камеры. Книгоносы побросали ящики на пол и последовали за ним, ухватив по дороге кусок хлеба и сало с нашего стола. Дверь затворилась.

– Жабинг! Стало быть, Жабин: смешно…

Библиофил Дмитринг уже копошился в коробках, вытаскивая и просматривая книги. Прочитав название, засовывал обратно и тут же брал новую. Я решил ему не мешать. Все равно эту груду изданий за отведенное время мне не осилить, поэтому выберу парочку и постараюсь составить беспристрастное мнение.

Минут через пять Дмитринг «насытился». С раздражением опустил коробки с кровати на пол и сказал:

– Ничего интересного. Сплошные сказки и учебники для младших классов. Ни одного классического произведения. Жаль. А я надеялся хоть немного насладиться интересным чтением. Ладно, лучше посплю. Вечером обещали вызвать на допрос.

– Обещали? Тебе этого так хочется? – удивился я.

– Конечно. Я тут уже битых четыре месяца торчу, но со мной никто не удосужился поговорить. Надоело до печенок. Если бы ты не появился повесился был от тоски. А так вынесут приговор, отправят на общественно-полезные работы на годик, а там, глядишь, и долгожданная свобода! – мечтательно произнёс юноша.

– А если расстреляют? Ты рассматриваешь подобный вариант?

– За чтение книг? Не помню такого случая. Вот если бы я где потом выступал с пересказами, тогда да, вероятно, кокнули бы. Но я нем как рыба. Все храню в себе. Потребляю классиков только для души и не более того.

– Спи уже, потребитель. А мне с этой макулатурой еще предстоит поработать.

Глава 4. Сказка и быль

Я дождался, пока мой сосед размеренно засопел, придвинул к себе коробки и взял первую книгу.

«Сказки народов мира» – красовались на ярко-красной обложке ажурные золотые буквы.

Раздел первый «Русиянские народные сказания».

«Сказ про то, как дурачок Тимошка продавал картошку»

Давным-давно, лет триста тому назад, жил в деревне дурачок по имени Тимошка. Целый день он бегал с хворостиной по полям да по дорогам. Гусей пас, ребятишек по спинам хлестал и в траве прятался. Бывало, ляжет в поле на землю и ждет, когда косцы на работу выйдут. И только косами взмахнут, первые колосья срежут, так тут же Тимошка из кустов выпрыгивает и орет благим матом: «Помогите! А-а-а! Зарезали, ироды, всех рук разом лишили», – и тычет культями, измазанными гусиной кровью, в морды косцам. Те, понятное дело, в ужасе. Почитай, парня ни за что загубили, калекой на всю жизнь оставили. А Тимошка пуще прежнего куражится, на землю падает, плачет, воет.

Поваляется так пару минут, потом встанет и заржет сивым мерином. Косцы поначалу обижались, лупили его за глупые шутки, потом попривыкли – что с идиота возьмешь?

В один год богатый урожай картошки народился. Уж и варили ее, и жарили, и парили. И погреба полные набили, а все еще на полях много клубней осталось. И решили крестьяне в город ехать излишки распродать. Снарядили обозы и двинулись в путь. Мать Тимошку тоже отпустила.

– Пусть хоть город посмотрит – авось поумнеет, – решила про себя.

Приехали торговцы в город. Пошел Тимошка по улицам: народ посмотреть, себя показать. Забрел случайно на царский двор. Смотрит: на крыльце каменном сидит деваха румяная в разноцветном сарафане. Сидит и слезами горючими обливается. Жалко стало Тимошке девицу.

– Чего плачешь, милая, али обидел кто? – спросил дурачок.

– Обидел… – вымолвила та, да пуще прежнего залилась.