Помоги проекту - поделись книгой:
– «Три стана изо льда».[13]
– Не поморозят вас там?
– А мы потеплейше оденемся!
2
Было без четверти шесть.
С колотящимся сердцем я подошёл на ватных ногах к окну и больше не сдвинулся с места.
Ровно в шесть (часы были у меня на левой руке) я выструнился, поднял руку к виску. Служу Его Величеству Любви!
К шести обычно редакция вымирала.
А тут как назло нет-нет да и прошлёпает мимо какой запоздалец.
Как только до меня доносило чьи-то шаги, я, не отымая глаз от улицы, начинал сосредоточенно чесать висок, будто пыжился вспомнить что-то важное и никак не мог. Человек проходил, и пальцы у виска снова строго вытягивались в струнку.
Одного ушлого ходока я не заметил.
Ответсек (ответственный секретарь редакции) рябой Васюган ходил бесшумно. Я не слышал, как он подошёл и озабоченно заглянул мне в лицо.
– У тебя всё хорошо? – спросил он.
– Сверхорошо!
– А кому ты честь отдаёшь в окно?
– Троллейбусам, – честно признался я.
– Всем?
– Всем, всем. Чтоб не обижались.
– Ну-ну… – сочувствующе хмыкнул он. – Отдавай, отдавай… Раз завелось что отдавать…
Он покачал головой и пошлёпал вниз по ступенькам.
Тротуар у редакции узкий, всего шага три, и троллейбусы скреблись почти у самого дома, так что со своего второго этажа я мог видеть лишь плечи сидящих у окон.
Чуть не выдавливая стекло, я добросовестно пялился на троллейбусы, но что-то похожее на взмах руки я так и не увидел.
Было уже семь пять, когда я покинул свой боевой пост.
На следующий день она сама позвонила мне раньше обычного. Ещё даже из отдела не все ушли.
– Ну, как вчерашние смотрины?! – радостно спросила она.
Мне не хотелось, чтоб посторонние о чём-то догадались, и я с занудным равнодушием ответил:
– Нормальный откат.[14]
– Там кто-то ещё пасётся?
– Ты права…
– И как тебе боевой смотр? Я не ошиблась в тебе. Тонинька, ты мне понравился на большой! А я тебе?
– Тоже… Не на маленький…
Наконец я остался в отделе один и легко вздохнул:
– Все отбыли в сторону домашнего фронта. Я могу спокойно говорить.
– Так говори! Не молчи!.. Чего молчишь? Я люблю тебя! Ради тебя я готова на всё!
– На всё? На всё?
– На всё! На всё! На всё!
– На всё? На всё? На всё? На всё?
– На всё! На всё! На всё! На всё! На всё!
– На всё? На всё? На всё? На всё? На всё? На всё?
– На всё! На всё! На всё! На всё! На всё! На всё! На всё!
– На всё? На всё? На всё? На всё? На всё? На всё? На всё?.. А на что – на всё?
– Ну… На всё!!! Хочешь, завтра приду к тебе на первое свидание Евой?
– Это как Евой?
– Безо всяких постромков и попон там… Голенькой…
– Это-то при пятнадцати мороза?
– Трублема![15] А хоть при тридцати и ниже!
– Не вериссимо!
– Не веришь? А напрасно. Я смельчуга! У нас в выпускном все девчонки отважные. Классок подобрался… Ух! Девульки-бой! Уже который день долдонят точке, точке, запятой,[16] что родительный падеж – глупый выскочка. Не на своём месте! Он должен скромно идти вслед за дательным, а не скакать попереди него!.. Все наши девчонки подписали воззвание «Кончим среднюю школу недевушками!»
– А кем же? Мальчиками? Непонятка[17]…
– Да ну тебя!.. Трус!
– А ты подписала?
– Я же сказала –
– Спорим!
– А на что спорим?
– На поцелуй. Если я прихожу в шапке, в пальто и в сапогах и больше ничего на мне нет – выиграла я. Я и целую. Но если кроме шапки, сапог и пальтеца будет на мне хоть ещё одна финтифлюшка – выигрыш твой. Целуешь ты меня!
– Хоть так поцелуй. Хоть так поцелуй. Ладно. Согласен. Но одно условие. Целоваться взасос, по-брежневски, не будем.
– А почему такие ограничения? – закапризничала она в кокетстве. – По-че-му такие строгости?
– А потому, что я не Бровеносец в потёмках,[18] а ты не Ясирка Арафат. На первом свидании всё должно быть скромно, сдержанно. Как на приёме в Кремле. Один деловой, протокольный поцелуй, и разъезд по зимним квартирам.
– Но сначала надо съехаться.
– Завтра и съедемся, съездюки!
– Нет! Сегодня! Сейчас!.. Я только у папайи отпрошусь… О-о! Он вчера был молодцом в театре. Нарядный. Торжественный. Будто жених при мне…
3
Мы встретились на автобусной остановке.
Я увидел её и сделал всё, что мог. Онемел от изумления. Меня облило счастье. Она была так хороша собой, что какие самые красивые слова ни скажи про неё – всё серо, уныло, мертво.
– Это я, Тони, – сказала она.
– Вижу. Но где же Ева?
– При тебе.
Она коротко отпахнула верх пальто, и мне озоровато улыбнулось литое ядро высокой груди. Здравствуй!
– Ты извини, что я тебе не поверил… – пробормотал я. – Я думал, ты шутила… Давай назад в автобус! Я провожу тебя до дома.
– Меня папайя не поймёт. Удивится, чего так быстро отпала я от своей неразлучницы Милки Благонравовой… Знаешь, какую я отколола мулю? Положила к себе в сумочку «Обществоведение» и сказала отцу, что иду к Милке за этим своим учебником. А когда приду, важно покажу ему этот учебник. Мол, я тебя никогда не обманываю. Ходила за учебником, вот и принесла… Можешь полюбоваться… А Милка живёт у нас же в доме через три подъезда. Когда-то я училась с нею в одном классе. По болезни я брала годовой академический отпуск. Побывала в академичках… Милка в прошлом мае пришила школенцию. Теперь секретарит в обкоме комсомола у самого у первого! У Конского! Отец удивился. «Зачем ей твой учебник?» – «А захотела что-то там освежить в памяти. Так… Для расширения парткругозора… Почитать захотела что-то там по спиду». – «Че-го?» – «Ты, па, сильно не пугайся. Это не какая там подпольная литература… Спид расшифровывается очень простенько. А именно: Социально-Политическая История Двадцатого (века). Толечко и всего». Он знает, от Милки я быстро не уйду. А как я через полчаса нарисуюсь дома? Меня не поймут. Давай, Анчик, погуляем. Хоть поцелуемся для закрепления знакомства…
Было уже очень поздно, когда я проводил Валентину до дома.
– А как же ты, Тони? – всполошилась она. – В редакции дверь заперта!
– Надо покупать верёвку…
– Собрался вешаться после первой же встречи со мной? Разочаровался?
– Очумел от счастья! Куплю верёвку. Один конец привяжу к батарее, другой кину в окно, что выходит во двор. И спокойно по той верёвочке буду забираться к себе на ночёвку в редакцию. От тебя и на верёвочку…
– А сейчас как?
– Воробей стреху найдёт.
Ночь я перекружил на вокзале.
А утром по пути в редакцию таки купил себе верёвку.
Мы встречались в день по два раза.
Утром чем свет я вскакивал и летел к Вале под окно.
В телефонной будке набирал её номер. И как только раздавался у неё звонок, вешал трубку.
Через мгновение она подбегала к окну, отталкивала в сторону занавеску. Жди! Лечу!
Ещё со ступенек она на бегу бросала мне портфель.
Я ловил его, встречно распахивал руки, и мы, обнявшись, замирали в бесконечном поцелуе.
Потом мы шли в школу.
Я был почётным портфеленосцем при ней.
За квартал до школы мы расставались и снова встречались в этот же день вечером.
Святое время, божьи дни…
Мы убредали в Берёзовую рощу и что там вытворяли – не всякое перо осмелится описать. Мы боролись в снегу. Гарцевали, как полоумники, друг на дружке…
За все те лихости я расплатился отмороженным ухом.
И не жалею. Есть же про запас второе!
4
В редакции я вроде прижился и меня откомандировали на месяц в Тбилиси, в «Молодёжь Грузии». Эта газета раньше называлась «Молодой сталинец», где я опубликовал первые свои заметки.
Тогда было в моде крепить дружбу областных русских газет с газетами союзных республик. Обменивались опытом.
Пришла разнарядка отправить одного опытного журналиста в «Молодёжь Грузии». Редактор и ткни в меня худым пальчиком:
– Ты из тех краёв… Шпрехаешь по-грузински… Ты и вези им наш опыт.
С восторгом летел я в Тбилиси.
В воображении рисовались картины одна занимательней другой. Вот я приземляюсь в Тбилиси и сразу прямым намётом к главному редактору, к Кинкладзе, к тому самому Кинкладзе…
Поделиться книгой: