В скрипучем ключе

ЛЕОНИД ЛЕНЧ

В СКРИПУЧЕМ КЛЮЧЕ

Юмористические рассказы

*

Дружеский шарж и рисунки

В. МОЧАЛОВА

© Издательство «Правда».

Библиотека Крокодила. 1983 г

Леонид ЛЕНЧ

Я родился в 1905 году на Смоленщине, детство провел в г. Санкт-Петербурге (потом Петроград, потом — и навсегда! — Ленинград), учился в 3-ей Петроградской гимназии и окончил волею судеб среднюю школу II ступени в г. Кропоткине на Кубани. Высшее образование пытался получить в Ростове-на-Дону в университете, но ушел с последнего курса экономического факультете в журналистику.

Членом Союза писателей стал в 1939 году.

С «Крокодилом» подружился в 1932-м.

Наша дружба не ржавеет, доказательством чего служит эта книжка.

ГЕНИАЛЬНЫЙ ЛЕНТЯЙ

У кого-то из старых писателей (у кого именно, я вспомнить не могу) я вычитал такой афоризм:

«Человек рожден быть гениальным лентяем».

Афоризм этот мне очень понравился. В самом деле, разве это не заманчиво — стать гениальным лентяем?! Всю жизнь ничего не делать, не ходить по редакциям и издательствам, не звонить самому по телефону и не отвечать на деловые звонки, не заседать в разных там комиссиях, а жить себе позевывая и поплевывая да изредка ронять гениальные афоризмы — для потомства.

Обронил гениальный афоризм — глядишь, благодарные современники уже спешат к тебе со знаменитым блюдечком с золотой каемочкой — тащат соответствующее твоему гению вознаграждение. Какая прелесть!

В один прекрасный, но будний день я решил попробовать стать гениальным лентяем. Отбросил все свои дела, пошел с утра на бульвар, сел на скамейку. Сижу, слушаю вкрадчиво-непристойное воркование аморальных столичных голубей, настраиваюсь на волну ленивой истомы. Кто-то, думаю, обязательно сядет рядом со мной на скамейку, я затею с ним (или с ней) разговор. О чем? О том, о сем — о жизни. И незаметно для себя оброню в процессе разговора гениальный афоризм.

Важно ведь лишь начать ронять, остальное уже, как говорится, дело техники. Сижу. Мимо меня бегут и бегут прохожие. Все они очень разные, но тем не менее чем-то похожи один на другого. Чем у них у всех (или почти у всех) лица выражают крайнюю деловую озабоченность. И потом — этот бешеный ритм движения. Они все не идут и не бегут, а мчатся. Бабушки и мамы с детскими колясками, и те катят свои агрегаты вприпрыжку, вскачь. Мне даже показалось, что младенцы понукают бабушек и мам ревом и криками, чтобы их колясочки катились еще быстрее!

Но вот на дорожке появляется медленно, вразвалку идущий молодой человек в клетчатой рубашке и голубых джинсах. Идет и на ходу читает книжку.

Сел ко мне на скамейку, продолжает читать.

Я говорю:

— Извините, у меня к вам есть одно предложение.

Он опускает книжку на колени, удивленно смотрит на меня.

— Такое дивное утро! — бойко продолжаю я. — Бросьте читать, успеете начитаться. Давайте лучше поболтаем. Это так приятно — поболтать с незнакомым человеком на бульваре.

Он настораживается.

— О чем… поболтаем?

— Ни о чем! И обо всем. Помните, у Маяковского: «Будто бы вода — давайте мчать болтая…»

Теперь он смотрит на меня с опаской, в лучшем случае как на сумасшедшего. Потом говорит сухо:

— Мне некогда болтать, у меня завтра экзамен. Извините!

Сказал, поднялся, пройдя немного по дорожке, сел на свободную скамейку и демонстративно снова уткнулся в книгу.

На мою скамейку вдруг плюхается пробегавшая мимо молодая хорошенькая брюнеточка в брючном костюме. Тонкие бровки сдвинуты, сумка через плечо — вся комок целеустремленной энергии. Законченный тип современной деловой женщины. Сидит и поглядывает на ручные часики.

На дорожке появляется другая молодая женщина — блондинка, тоже хорошенькая, тоже в брючном костюме, тоже целеустремленная и тоже с сумкой через плечо.

Следует каскад восклицательных междометий и взрывов милого смеха. Не обращая на меня ни малейшего внимания, деловые женщины начинают щебетать о деле, ради которого они здесь встретились. В переводе с их странного полуптичьего языка на человеческий выясняется следующее. Брюнетка работает в одном учреждении, которое связано с институтом, в котором работает блондинка. Они — конспиративно, разумеется. — договорились встретиться здесь, на бульваре. Для этого брюнетка с разрешения своего начальства отправилась в институт к блондинке для «уточнения» каких-то «цифровых данных». А блондинка, в свою очередь, с разрешения своего начальства поехала в учреждение к брюнетке снять копию с какой-то важной циркулярной директивы. Ну и разъехались — бывает! Теперь в их распоряжении легально оказалось два, а то и три часа рабочего времени. А где-то — где, я не разобрал, — «дают» французский трикотаж.

— Поехали?

— Поехали!

Гениальные бездельницы мигом вскочили, лица их приняли стереотипное выражение крайней деловой озабоченности, и они умчались, потряхивая своими гривками — черной и белокурой, как молодые кобылицы — «честь кавказского тавра».

…На скамейку садится симпатичный дед — явно из породы мудрых стариканов». Бородатый, с лицом одного из диснеевских гномов. Вот с ним-то я и начну стартовый разговор о жизни! Но дед сам его начинает:

— Вы не знаете, что лучше: шкипидар или штукатиф?

Он произносит эти слова шепелявя, так, как они тут написаны.

Я теряюсь: «шкипидар» — похоже на «скипидар», но что такое «штукатиф»? Мне приходит в голову, что дед имеет в виду марки слуховых аппаратов, тем более, что он говорит очень громко, как все глуховатые люди.

— Не знаю, право, вам надо посоветоваться со своим врачом.

Он оттопыривает рукой большое малиновое пушистое ухо, кричит:

— Чего такое?

— С врачом, — кричу я в ответ. — Вам! Надо! Посоветоваться! Он скажет, какой аппарат лучше!

— Я не про аппараты, я про препараты!

— Извините, а я подумал, что вам нужен слуховой аппарат!

Дед взрывается и орет на весь бульвар:

— Сам глухой! (Бросил взгляд на мои очки.) Да еще и слепой!

Отвернулся, обиженно сопит… На нашу скамейку садится еще один прохожий, деловито достает газету из кармана плаща. Дед обращается к нему:

— Вы не знаете, что лучше — шкипидар или штукатиф?

— А вы что, дедушка, квартирку ремонтируете?

— Нет, наш жилищный кооператив строит детскую спортплощадку, разные там качели, столбы для гимнастики, грибочки. Мне общественность поручила присмотреть за малярами. Они меня спрашивают, чем краску подсушить — шкипидаром или штукатифом, а я ни в жуб ногой!..

Я поднимаюсь и ухожу домой — писать этот рассказ. Гениального лентяя из меня не получилось и никогда не получится!

ХРУСТАЛЬНАЯ ВАЗА

Калерия Павловна, супруга одного научного деятеля, однажды была вынуждена поехать в город из дачной местности, где она с мужем проживала на своей даче круглый год, не на автомашине «Жигули», а, увы, самой обыкновенной электричкой: ее мужа неожиданно вызвали срочно в его институт, и он сел в машину и укатил, даже не попрощавшись со своей «Карьерочкой» — так ласкательно он называл Калерию Павловну.

…До вокзала Калерия Павловна дошла пешочком, любуясь снежными, сияющими на солнце полями, села в передний вагон электрички, где народу было поменьше, и, когда поезд тронулся и высокие сосны приветливо качнули ему вслед своими уютными вершинками, пришла к выводу, что демократическая электричка — довольно удобный способ сообщения!

На одной из станций в вагон вошел мужчина в меховой шапке из меха лжеондатры (не то крашеный подстриженный кролик, не то доведенная до ума кошка), в банальном синтетическом пальтишке, — в общем, мрачная личность, но без особых примет и отличий. В руках он держал какой-то большой предмет, завернутый в газетную бумагу и перевязанный бечевкой.

Мужчина огляделся и плюхнулся на скамью на свободное место, как раз напротив Калерии Павловны. Сел и уставился на нее белесыми бесстыжими глазами.

«Он пьян, — подумала Калерия Павловна, — и будет приставать ко мне. Надо отвернуться и глядеть в окно до самого города».

Вот наконец и спасительный перрон городского вокзала. Калерия Павловна быстро вышла из вагона и с такой же быстротой пошла по перронному асфальту, норовя скорее нырнуть в отверстое чрево метрополитена. И тут ее настиг человек со свертком — пассажир электрички.

— Дамочка, не торопитесь так, я за вами не поспеваю.

Калерия Павловна остановилась, сказала надменно и спокойно:

— Что вам нужно от меня?

— На минуточку… можно вас… на рандьевну… вот сюда за киоск! Не пожалеете!

Калерия Павловна покосилась на его таинственный сверток и… согласилась! Тут надо заметить, что ею давно уже владела, как сказал поэт, «одна, но пламенная страсть» — она обожала покупать разные вещи, ценные, и не очень ценные, и даже совсем неценные, в комиссионных магазинах, через посредников и даже вот так, по случаю, у незнакомых людей — на улице. Они зашли под сень киоска, и незнакомец, оглядевшись, сказал громким, но невнятным шепотом:

— Продаю вазю!

— Что, что?

— Вазю. Продаю. Хрустальную. Купите, дамочка!

Калерия Павловна увидела по страстному выражению его проспиртованной физиономии, что у незнакомца каждая жилочка в организме мечтает опохмелиться, и притом немедленно, и поняла, что дорожиться он не станет.

— Покажите ее!

Незнакомец показал. Ваза была первоклассной.

«Ого! — подумала опытная Калерня Павловна. — Чистый хрус-сталь! В комиссионке за такую надо тысячу рублен отдать!»

Она покрутила вазу в руках и сказала небрежно:

— Сколько же вы за нее хотите?

— Давайте три сотняжки!

Калерия Павловна порылась в сумочке и так же небрежно сказала:

— У меня при себе только сто… виновата… сто пять рублей. За сто пять отдадите?

Незнакомец колебался недолго:

— Берите!

Калерия Павловна, внутренне трепеща от счастья, отдала деньги, взяла в свои руки тяжелую вазу, и они расстались. Дома она сказала супругу, что вазу купила в комиссионном, что она, конечно, под хрусталь, потому и стоит недорого. И тогда Геннадий Осипович, супруг, вдруг сказал:

— Знаешь, Карьерочка, это ты хорошо сделала, что укупила эту штукенцию. Мы же сегодня приглашены к Марайским, у него послезавтра 60-летие, а дома он справляет свой юбилей сегодня. Подарим старику Марайскому вазу — царский подарок! А уж он в долгу не останется!

Калерии Павловне, естественно, не очень-то хотелось расстаться с «вазей» из чистого хрусталя, купленной по случаю за сто рублей на улице, но супруг проявил настойчивость, да и Марайские были действительно людьми не просто нужными, а весьма нужными, — и она сдалась.

Когда они приехали к Марайским, там уже начиналось пышное застолье. В прихожей их встретили осанистый лысый Марайский и его дородная Раечка — верная супруга и добродетельная мать. И даже бабушка. Был совершен поздравительно поцелуйный обряд, и потом Калерия Павловна извлекла из авоськи свой царский подарок и подала его хозяйке дома.

— Возьмите, Раечка! Не сомневайтесь, это чистый хрусталь!

И вдруг обрюзгшее лицо дородной Раечки выразило странную хищную радость и вместе с тем безмерное удивление.

— Боже мой, это же наша ваза!.. Толик, смотри!

Лысый Толнк осмотрел вазу и мрачно сострил:

— Точно, наша. Я вижу на ней отпечатки пальцев — твоих и моих.

— У нас же кража была на даче! — между тем лепетала Раечка. — Много ценных вещей пропало, в том числе и эта ваза. Воров ищут, но пока не нашли. Как она к вам попала, Калерочка?

Тут бедной Калерочке пришлось признаться, что ваза была куплена не в комиссионном магазине, а в электричке у незнакомой пьяной личности. Весь вечер она в разных вариантах рассказывала про свою встречу с ним. В общем, Калерия Павловна, а не Толик Марайский стала героиней юбилейного вечера.

Все было бы хорошо, но когда надо было уехать, хозяйка дома, обменявшись в прихожей с Калерией Павловной прощальными поцелуйчиками, вдруг сказала ядовито и так, чтобы все слышали.

— Калерочка, милая, если вы еще раз встретите вашего прия… знакомого в электричке, купите у него нашу нагую Нефертити — бронзовая такая статуэтка, совершенно бесценная. Я вам даже могу денежек дать на эту покупку… на всякий случай.

Калерия Павловна вспыхнула и денежки взять отказалась.