Помоги проекту - поделись книгой:
ЗАРАЗИТЕЛЬНЫЙ ПРИМЕР
Запала мне в душу одна лекция. О правилах хорошего тона. Оказывается, в приличном обществе не принято распространяться о болезнях. Кое-кто прямо терроризирует окружающих рассказами о всевозможных неполадках в своем организме. У одного, скажем, случились почечные колики, и он, выйдя на работу, весь день описывал коллегам, как он лазил по стенкам, выл по-волчьи и грыз в беспамятстве спинку кровати. Другой предъявил искусственную челюсть и давай выкладывать леденящие душу подробности о двухмесячной вставной эпопее. Третий разложил по полочкам очередной курс лечения язвы желудка — что кололи, как и куда.
А по вечерам наши жены, как всегда, интересуются:
— Что новенького на работе?
И мы отвечаем:
— У Синицына от уколов ягодицы задубели. Пастухову подгоняли зубы под протез и оттяпали кусок языка. Носков целую неделю питался только спинкой кровати.
Жены, конечно, сразу делаются задумчивыми. Они вспоминают о своих болячках. И ночью у отдельных жен пошаливает сердце, балует давление, по-хулигански ведет себя двенадцатиперстная кишка.
На службе мужья спрашивают друг у друга:
— Что новенького дома?
И следуют ответы:
— За ночь жена выпила весь наличный кордиамин.
— Трижды вызывали «Скорую помощь».
— А моя супруга до утра проклинала Синицына с его задубевшими ягодицами. Синицынская язва взбудоражила ее двенадцатиперстную кишку.
И так изо дня в день люди толкуют о своих болезнях. Провоцируют себе новые кризы, приступы, обострения. И все оттого, что не знакомы с правилами хорошего тона, скептически относятся к лекциям.
Меня даже подняли на смех, узнав, что я ходил на лекцию. И кто, говорят, довел тебя до такой жизни!
А никто не довел, я сам дошел.
И, кстати, знания, полученные на лекции, недавно мне пригодились. Я сильно простудился и решил никому об этом не говорить. Явился на работу с температурой, платка от носа не отрываю, в горле словно после неудачного шпагоглотания.
И молчу.
Что, у людей без меня забот не хватает?
Другой бы на моем месте давно все расписал: и какая температура, и сколько платков уходит в час, и про ощущения в горле не умолчал бы, и на ломоту во всем теле не упустил бы случая пожаловаться.
А я как воды в рот набрал. Только чихаю направо и налево. Бумаги сотрудникам передаю. А если и беседую с кем, так исключительно по делам службы.
Смотрю, через несколько дней весь отдел хором чихает. У некоторых глаза красные, другие в столовую перестали ходить — глотать больно. И каждый с платочком сидит. А один даже кусок простыни принес, так его разобрало.
Ну, думаю, сейчас начнется обмен информацией. И действительно, этот, с простыней, прохрипел:
— У меня, — говорит, — когда чихаю, в груди больно.
А один из тех, кто глотать не мог, хотел поддержать разговор, да не тут-то было. Рот открывает, а голоса нет. Сел голос.
Другие тоже стали какие-то неразговорчивые. Наконец-то, думаю, правила приличия соблюдают. Заразил я все-таки людей своим примером. Хороший пример, он всегда заразителен.
БЕЛЛА
В гости я люблю ходить больше, чем принимать гостей у себя. Являешься с тортом или бутылкой «Шампанского», а выпиваешь и съедаешь недельную норму. Если по домашним меркам.
Выгодно. И посуду после гостей не надо мыть до одури.
Кроме того, гость, он когда выпьет, становится неуправляем. По себе знаю. В гостях у меня появляются легкость и раскованность. Хочется пригасить сигарету об импортную стенку, сесть на транзисторный приемник, разбить хрустальный бокал.
Вот почему я с удовольствием хожу в гости. Только к Желтухиным, друзьям жены, ходить не люблю. Когда Желтухины приглашают, я хватаюсь за печень и громко подвываю. А с больной печенью, это и Маша, моя жена, понимает, одни ненормальные ходят в гости. Торт приволокешь, а попить и поесть вволю не в состоянии. Никакого смысла — убыток лишь.
Но вчера Мария перехитрила меня.
— Корецкие, — говорит, — звонили, приглашают. Как у тебя с печенью?
Я и поймался на удочку:
— На редкость, — отвечаю, — с печенью. Как будто ее и нет вовсе.
Мы купили торт, поймали такси. Маша называет водителю улицу Желтухиных. Я по привычке хватаюсь за печень, но уже поздно: на торт потратились, а сами сладкого не употребляем. Отступать некуда.
В дверях нас встретила Белла — из-за нее-то я и сторонюсь Желтухиных. Белла — здоровенный боксер дамского пола. Как всегда, она при полном параде, на шее позвякивает ожерелье из медалей.
Пока мы раздевались, Белла крутилась возле нас, обнюхивала торт. Встав на задние лапы, она уперлась передними в мой пиджак, тыкалась влажной мордой в яркий галстук.
— Могла бы заранее сказать, куда идем, — раздраженно шепнул я жене. — Одел бы старый костюм.
Когда позвали за стол, я, незаметно от Беллы, нахватал в тарелку закусок и после первого тоста стал торопливо запихивать их в рот. Но запихнул самую малость. Белла, высунув из-под стола свою морду, на которой была явная издевка, устроила ее на моих коленях, прося подачки.
Гости заумилялись. Пришлось скормить собаке довольно лакомые кусочки.
За столом говорили только о Белле. Собачья тема была самой популярной в доме Желтухиных. Встречая гостей, они прежде всего интересовались:
— Ну, что Беллочка? Правда, похорошела?
— Собачья Венера! — дилетантски подтверждали одни.
Другие выказывали знание предмета:
— Ах, какая эффектная линия живота!
— Ах, какая отчетливая маска!
— Обратите внимание на классическую ширину и глубину морды.
— И верхняя губа хороша — изумительно толстая и мясистая!
— А что стоит ее характер — сплошное дружелюбие и общительность!
Это точно — в общительности Белле не откажешь. В навязчивости тоже. Меня она почему-то выделяет из всех гостей и ходит за мной по пятам. Я отправляюсь на лоджию покурить — Белла прилипает к окну и следит, чтобы я не швырнул с восьмого этажа хозяйские лыжи. Я в ванную: помыть руки после утки — она торчит за спиной, словно боится, что я начну закусывать английским мылом «Люкс».
А стоит мне приблизиться к трюмо, и Белла тревожно лает, как бы предупреждая всех: «Внимание, опасность!»
Помнит, как я однажды, набравшись до чертиков, перепутал дверь с зеркалом, висевшим в прихожей, и разворотил его головой.
И вообще Белле есть что вспомнить обо мне. Гуляю я всегда со вкусом, без куража выпивки не признаю — не для того напитки выпускают, чтобы хватануть и на бочок. Снотворное в аптеках продают, а не в магазинах. Хочешь спать — кушай димедрол, а добро зря не переводи.
Ну вот, гуляю я
Это я как-то набросил на Беллу плед, после чего она с перепугу забилась под кровать, и хозяева весь вечер не могли ее оттуда выманить.
Желтухины одно время смертельно обижались на меня, но потом смягчились. Во-первых, Маша — лучшая подруга Желтухиной, во-вторых, всем ясно, что парень я ничего, а дурным от водки делаюсь. Не ставь ее передо мной, и я, как все воспитанные гости, буду поддерживать светскую беседу и отпускать комплименты в адрес четвероногого друга.
А как не поставишь? Не отменять же застолье? Опрокинуть стопарик все не дураки, хотя лица при этом не теряют. А я на глазах перевоплощаюсь.
И вчера вошел в образ. После второй рюмки без особых церемоний спихнул морду Беллы со своих колен и под столом, незаметно от гостей, двинул ее ногой в бок. Как собака воспитанная, она сделала вид, что ничего не заметила. Хотя сообразила, шельма, что я уже в образе и на всякий случай улеглась около трюмо.
Желтухины расписывали гостям последнюю собачью выставку, на которой Белла отхватила малую золотую медаль. За экстерьер, а иными словами за красоту.
— С Беллочкой нам удивительно повезло, — пела Желтухина. — Все у нее на месте. И окрас рыжий, и оттенок самый модный — золотисто-красный, и пропорции соблюдены.
— А сколько трагедий наблюдали мы на выставке! — подхватил Желтухин. — Каких только изъянов не бывает у боксеров! И горбатая спина, и плоская грудь, и неправильный прикус.
— Все-таки родословная сказывается, — снова вылезла Желтухина. — У Беллочки в роду сплошные чемпионы.
Она перечислила всех дедушек и бабушек своей собаки вплоть до пятого колена, не забыв упомянуть и об их заслугах. Все они были чемпионами породы, а один предок по имени Жан-рыжий — чемпионом Франции.
Здесь я не выдержал:
— Зачем так грубо привирать! — ляпнул я. — Каким образом предки этого пса могли оказаться за границей?
Гости зашикали на меня и стали говорить, что собаки, как и люди, иногда пересекают границы, их вывозят щенками, среди которых попадаются и отпрыски чемпионов. Ничего, дескать, странного.
Тогда я подъехал с другой стороны:
— Мало нам своих собак, так еще иностранных ввозим! То-то, я смотрю, в последнее время куда ни плюнь, везде какая-нибудь шавка путается под ногами.
Мария больно наступила мне на ногу, а Желтухин нервно сказал:
— Когда привозят породистого щенка, это нам на руку. Улучшается отечественная порода.
— Глупости! — разозлился я. — Улучшать надо породы свиней. Чтобы они постнее были. А что вы в собаке улучшаете? Линию живота? Ширину морды? А не все ли равно, какая у нее морда — широкая или узкая? Собака охранять призвана. А с этим любая паршивая дворняжка справляется.
У Желтухиной глаза полезли на лоб.
— А эстетика… — выдавила она из себя. — А ощущение красоты…
— На вкус и цвет товарищей нет, — мудро заметил я. — Что вы тут все раскудахтались! Белла… Беллочка… Ах, раскрасавица… Ах, умница… Для вас раскрасавица и умница, а для меня рядовая сука. И к тому же довольно противная. Так и подмывает запустить в нее салат под майонезом!
И, схватив со стола тарелку с салатом, я припечатал ее к морде этой любимицы публики, этой медалистки, в жилах которой течет кровь заграничного чемпиона Жана-рыжего.
— Стоять, Белла. — скомандовал Желтухин, но его команда на какую-то долю секунды опоздала. Белла разомкнула челюсти и снова сомкнула их где-то в районе моей ягодицы. Не знаю почему, но ягодицу она мне не прокусила. Может, сказалось воспитание, а может, наследственность — уж чему-чему, а хорошим манерам Жана-рыжего во Франции смогли обучить.
А вцепилась Белла челюстями в мои брюки, прихватив, как выяснилось чуть позже, и трусы. Мощно рванув, она оголила меня ниже пояса и вытерла морду о мои довольно хилые ягодицы.
— Все-таки породы людей тоже необходимо улучшать! — непонятно на что намекая, сказал один из гостей.
КОВЕР
Моя жена всю жизнь мечтала о ковре. Как только родилась, так сразу и начала мечтать. Скорее всего, уже в роддоме она не вытерпела и поинтересовалась: «Как нынче ковры — не в дефиците?»
К моменту ее появления на свет ковры были в дефиците. Потому жена и мечтала о ковре всю жизнь. А продавались бы свободно, зачем мечтать? Пойди и купи.
Другое дело, может, и не захотелось бы покупать. Не дефицит-ное-то.
Но моя жена все равно захотела бы. У нее не только, как у всякой нормальной женщины, страсть к дефициту. Она еще и не любит голых стен. Они ее раздражают. Бесят даже. Что-то, говорит, в неприкрытой стене вызывающее есть. Бесстыдное даже. Противоречащее нашей морали.
Ну, это она идейную базу подводит. Для оправдания своих приобретенческих наклонностей.
Чтобы уберечь жену от моральных травм, я в меру сил прикрывал наши стены. Одну стену украсил портретами многочисленных родственников. Другую — превратил в домашнюю «Третьяковку».
И вот однажды жена приходит с работы взволнованная и какая-то похорошевшая.
— Свершилось, — кричит чуть ли не с порога. — Я выиграла ковер. Три на четыре.
— Наконец-то, — радуюсь я. — Но где же он в таком случае?
Жена смеется.
— Чудак! Пока я вытянула ковер по жребию. Теперь будем ждать открытку из магазина. И срочно собирать деньги.
— А где мы их будем собирать? — поинтересовался я. — На улицах деньги не валяются.
— У родственников, — ответила жена. — Вон, их сколько развелось! Месяца за три-четыре вернем долги.
Родственники, действительно, оказались на высоте и в обстановке большого подъема собрали необходимую сумму. И, о неблагодарность, когда я приволок на своем горбу ковер из магазина и свалился как подкошенный на диван, жена указала мне именно на ту стену, где висели наши благородные родственники. Раскидав их, я вколотил в стену гвозди и повесил ковер.
— Отныне спим под ковром, — сказала жена. — Я хочу, чтобы ты, наконец, почувствовал себя человеком.
— Я и без ковра не считал себя обездоленным, — признался я, придвигая диван-кровать к стенке с ковром.
Поделиться книгой: