ВОЛОСЫ
Руно волнистое, нависшие покровы! О кудри! Аромат и томный, и густой! Восторг! Чтоб населить сегодня мрак алькова Заснувшим в волосах дыханием былого, Я ими, как платком, повею пред собой. Ленивой Азии и Африки бессонной Далекий мир и зов почти забытых вод Живут в твоей тени, лес странно благовонный. Как у других плывет по звукам ум плененный, Так мой, любовь моя, по запахам плывет. Уйду я в те края, где люди под горящей Лазурью соками и негою полны. О косы, будьте мне вы зыбью, в даль стремящей! Ты, море темное, содержишь сон слепящий Ветрил, гребцов, и мачт, и пламенной волны: Там гавань шумная, где дух мой пьет глотками Большими запахи, и звуки, и цвета, Где корабли скользят багряными струями, Объятия раскрыв пред жгучими лучами Небес, где синева от века разлита. Я погружусь лицом в дурманящий и черный Тот океан, в себя вмещающий другой, Мой изощренный ум под ласкою повторной Зыбей вас вновь найдет, дни лени плодотворной, Качанье вечное и сладостный покой! Ночь синяя волос, раскинутые тени, Вы возвратили мне лазурный небосклон. Прильнувши к локонам в безмолвном упоеньи, Я слышу мускуса и дегтя дуновенье И слитым запахом их сладко опьянен. Склоняясь без конца над гривою густою, Я жемчуг и рубин рассыплю щедро в ней, Чтоб никогда к мольбам ты не была глухою! Ведь ты оазис снов и чаша, что порою Поит меня вином моих прошедших дней! «Как небо я тебя ночное обожаю…»
Как небо я тебя ночное обожаю, Сосуд печальных грез, красавица немая. Ты от меня бежишь, но я тем горячей Люблю тебя, мой друг, краса моих ночей, Чем ты насмешливей скрываешься за дали, Которые рукам обнять лазурь не дали. Иду на приступ я и лезу смело в бой, Как жадный хор червей на труп идет войной, И даже полюбил, зверь сумрачно-жестокий, Холодность я твою, как дар прекрасный Рока! «Всё человечество зовешь под сень алькова…»
Всё человечество зовешь под сень алькова, Жена нечистая! И каждый вечер снова Ты сердце новое должна зубами рвать, Чтоб вероломную игру не забывать. Глаза, горящие, как факелы гуляний Народных иль витрин зазывное сиянье, Себе присвоили чужие им права, Не знавши никогда, в чем смысл их торжества. Слепое существо, глухое к состраданью, Кровь мира пьющее, жестокое созданье, Ужель пред зеркалом не ведаешь стыда И в нем твои красы не меркнут никогда? Ужели всё то зло, которому все годы Ты служишь, не страшит тебя, когда Природа Для тайных замыслов своих тебя берет, Греховная жена, и власть тебе дает, — Тебе, презренная, — чтоб мог родиться гений? Величье подлое! Державное паденье! SЕD NОN SАTIАTА
Богиня странная, как ночи — ты темна И дышишь мускусом и пряною геранью; Тропических лесов, должно быть, ты созданье, Колдунья черная, и в полночь рождена. Mне слаще опия, алоя и вина Твоих горячих уст пьянящие лобзанья; Когда к тебе летит толпа моих желаний, В колодце глаз твоих тоска утолена. Из этих черных глаз, сверкающих и жадных, Лей меньше пламени, мой демон беспощадный; Не Стикс я, чтоб тебя раз девять обнимать, Увы, и не могу, распутная Мегера, Несть Прозерпины дар, чтоб пыл твой обуздать, На ложе адское, взамен даров Венеры! «Одежды светлые ее текут волной…»
Одежды светлые ее текут волной, И шаг размеренный похож на танец сонный, Как пляска длинных змей, которых пред толпой Факиры на жезлах качают монотонно. Как грустные пески и даль степей нагих, Людскому чуждые страданию и стону, Как сеть широкая безбрежных волн морских, Она живет без грез душой непробужденной. Шлифованной рудой блестит прелестный глаз, И в этом существе таинственно-ленивом, Где ангел девственный слит с сфинксом молчаливым, Где всё лишь золото, блеск стали и алмаз, Сияет навсегда, как звездный свет холодный, Ненужною красой лик женщины бесплодной. ПЛЯШУЩАЯ ЗМЕЯ
Как я люблю, о друг мой томный, Наблюдать, когда Упругий стан твой кожей темной Блещет, как звезда. По волосам твоим смолистым, Черным и густым, По знойным их морям душистым, По волнам живым, Как ветром утра пробужденный Призрак корабля, Я ухожу душою сонной В дальние края. Твои глаза, где мысли скрытой Не дано гореть, Два зеркала, в которых слиты Золото и медь. Когда мелькаешь обнаженной Мерною ступней, Ты кажешься мне прирученной Пляшущей змеей. И голова младая, ленью Отягощена, Напоминает мне движенья Юного слона. А тело плавно подражает Качке кораблей, Когда они в волнах ныряют Краем тонких рей. Когда ты влагой уст влюбленных Смочишь край зубов, Как водами рек, напоенных Снегом ледников, Тогда душа моя вкушает Терпкое вино, И небо звездное стекает К сердцу мне на дно. ПАДАЛЬ
Ты помнишь ли, мой друг, что видел я с тобою В один из теплых летних дней: Ту падаль гнусную, у горки под сосною Лежавшую, среди камней? Задравши ноги вверх блудницею позорной, Ядами жгучими полна, Валялась без стыда она, дыша тлетворно, И будто ласкам отдана. И солнца луч сиял над падалью гниющей, Чтоб, растопясь, она могла Вернуть сторицею Природе всемогущей Всё, что в одно она слила. Глядели небеса на труп, их сердцу милый, Цветком готовый расцвести. Зловонием таким несло, что поспешила Ты, вся бледнея, отойти. Над вздутым животом летали мухи тучей, И выходили чередой Полки червей, слюной стекающих тягучей По этой ветоши живой. То восходило всё, то падало, как волны, И труп сухим огнем трещал. Казалось нам, что он, дыханьем слабым полный, Всё разрастался и вспухал. И мир тот издавал невнятный шум упорный, Как дождь и ветер средь ветвей Иль рожь сыпучая, когда крестьянин зерна Бросает веялкой своей. Всё становилось сном, стирались очертанья, Как будто образы картин Заброшенных, чей смысл в своем воспоминаньи Творец воссоздает один. За скалы убежав, скрывался пес голодный И ждал, поджавши хвост меж ног, Ухода нашего, чтоб оторвать свободно Им недоеденный кусок. — И всё же будешь ты такой, как мерзость эта, В которой всё — чума и гной, Звезда моих очей, луч солнечного света, Ты, моя страсть и ангел мой! Да, будешь ты такой, царица вожделений, Когда, заслыша Смерти зов, Уйдешь ты, под травой и зеленью растений, Тлеть одиноко средь гробов. Тогда, моя краса, скажи толпе проворной Тебя съедающих червей, Что образ я храню и лик нерукотворный Уж разложившихся страстей! DЕ РRОFUNDIS СLАМАVI
Молю о жалости, единая Отрада, Со дна угрюмых бездн, где сердце пленено. То мрачный мир, кругом всё сыро и темно, И в сумраке плывут неведомые гады. Шесть месяцев царит там солнце без тепла, Других шесть месяцев земля покрыта тенью: В полярной той стране одно лишь оскуденье; — Ни зелени, ни струй, ни птичьего крыла! На свете ничего ужасней быть не может Той ночи, с Хаосом первоначальным схожей, И злой холодности тех ледяных лучей; Завидую судьбе последних я зверей, Могущих в сне тупом забыть земное бремя, Так медленно клубок разматывает время! ВАМПИР
О ты, которая ножом Мне сердце скорбное пронзила И, словно стадо бесов, в нем Всё размела и истребила. Ты, для кого душа моя Постелью стала и владеньем, К тебе навек прикован я, Как каторжник к своим мученьям, Как игрока упрямый взор К столу, как пьяница к стакану, Как падаль к червю, и не стану Скрывать проклятый мой позор! Я попросил кинжал проворный Вернуть мне волю прежних дней; Я захотел, чтоб яд тлетворный Помог трусливости моей. Увы! от яда и кинжала Мне был презрительный ответ: «Судьбе ничтожный раб не жалок, И для тебя свободы нет. Безумец! — Если мы, оковы Разбив, тебя освободим, Ведь поцелуем ты своим Труп воскресишь вампира снова!» ЛЕТА
На сердце мне приляг, душа глухая, Любимый тигр, ленивый, томный зверь. Я погрузить ладонь хочу теперь Во тьму волос, их трепетно лаская. В душистые одежды я твои Вновь погрузить главу хочу больную, Вдыхая вновь, как розу неживую, Дух сладостный былой моей любви. Я спать хочу! Мне жизнь уж надоела! В пленительном, как Смерть глубоком сне, Свой поцелуй прижму я в тишине К холодному, сверкающему телу. Чтоб заглушить мой утомленный стон, Я падаю к тебе в изнеможеньи, В твоих устах река течет забвенья, И Летой ласк твоих я упоен. Моей судьбе, отныне мне желанной, Я предался, принявший свой удел Покорный раб, который захотел Разжечь огонь, ему на пытку данный. Я буду пить, чтоб горе без следа Залить, яды снотворные, подруга, Припав к концам груди твоей упругой, Сердечных мук не знавшей никогда! «С Еврейкой гнусною на ложе засыпая…»
С Еврейкой гнусною на ложе засыпая, Как рядом с трупом спит другой застывший труп, Я стал мечтать вблизи продажных этих губ О женщине родной, желанием сгорая. Предстала предо мной краса ее святая, Взор, весь исполненный огня и нежных грез, Благоуханный шлем ее густых голос, — И память их я звал, для страсти оживая. О, как бы целовал я стан упругий твой, От свежих ног твоих до кос смолисто-черных Запасы истощив ласк жгучих и повторных, Когда бы, ввечеру, невольною слезой Ты раз один могла, жестокая царица, Затмить блестящие, холодные зеницы. ПОСМЕРТНОЕ РАСКАЯНЬЕ
Когда ты будешь спать, красавица родная, Под черным мрамором и грудою венков, И заменять тебе и замок и альков Дождливый будет склеп и яма ледяная; И камень, грудь твою пугливую сжимая И бедра томные под тяжестью оков, Не даст тебе дышать и жаждать новых снов, И в даль не убежит нога твоя младая, Могила, друг моей мучительной мечты (Могила ведь всегда поймет мечту поэта), Шепнет среди глухой и вечной темноты: «Какая польза в том, что вы ушли со света, Не испытавши нег и сердце погубя?» — И жадный червь войдет раскаяньем в тебя. КОШКА
Прекрасный зверь, иди ко мне на грудь. Не выпускай когтей пока ты, И дай ты мне глазами потонуть В зрачках из стали и агата. Когда рукой ласкаю долго я И голову твою, и спину, С отрадою всё новою скользя По искрометной шерсти длинной, В уме жену я вижу. Взор ее, Как у тебя, мой зверь любимый, Пронзителен, как жала острие. И с ног до головы родимой Пьянящий дух, опасный аромат Вкруг тела смуглого дрожат. DUЕLLUM
Схватились два врага; оружье засверкало И в душном воздухе уж заблестела кровь. — Те игры, тех мечей звон яростный — начало Борьбы, когда царит над юностью любовь. Мечи, как молодость, разбиты! Мы устали, Подруга! Но зубов нам хватит и ногтей, Чтоб заменить клинки, с предательской их сталью. — О бешенство сердец и язвы злых страстей! В овраг, где средь кустов скользят ночные звери, Уж падают враги. Мириться им нельзя, И кровь их обагрит сухие иглы терний. — Та пропасть темный ад, где наши все друзья! Покатимся туда, мой враг бесчеловечный, Чтоб ненависти яд томил нас мукой вечной! БАЛКОН
Владычица моя, о мать воспоминаний, О ты, все радости и долг единый мой! Ты вспомнишь красоту медлительных лобзаний, И негу очага, и вечера покой. Владычица моя, о мать воспоминаний! Вечерние часы в сиянии огня: Часы, когда балкон весь в розовом тумане. Как грудь твоя цвела и сердце жгло меня! Мы молвили не раз бессмертные признанья, В вечерние часы, в сиянии огня! Как солнца хороши в час теплого заката! Как небо глубоко! Как властен сердца бой! Царица и кумир, я крови ароматы, Казалось мне, вдыхал, склонившись над тобой. Как солнца хороши в час теплого заката! Сгущалась ночь кругом, как черная стена. Я в ней твои зрачки угадывал глазами. Я уст пил сладкий яд и чашу пил до дна, И ноги обнимал я братскими руками. Сгущалась ночь кругом, как черная стена. Умею воскрешать счастливые мгновенья И вновь хочу в мечтах колена целовать. Ведь красоту твою и страстное томленье Вне тела милого и сердца не сыскать. Умею воскрешать счастливые мгновенья. Те клятвы, аромат и ласки без конца Восстанут ли из бездн, неизмеримых оком, Как солнца юные плывут на небеса, Омывшись перед тем на дне морей глубоком? — О клятвы, аромат и ласки без конца! ОДЕРЖИМЫЙ
Покрылось солнце мглой ненастья. Как оно, Луна моей души, закутайся ты в тени. Безмолвствуй иль грусти, предайся снам иль лени, Жестокой Скукою томимая давно; В печали глаз твоих мне счастие дано. Но если, как звезда, чье кончилось затменье, Сиять захочешь там, где страсти и томленье, То выйди из ножон, кинжал! Мне всё равно. Зажги огонь в зрачках от люстр алмазно-ярких; Зажги в глазах мужчин огонь желаний жарких; В тебе всё дивный дар, то сонный, то живой. Будь всем, чем хочешь ты, тьмой ночи иль денницей. Всё тело, задрожав от страсти роковой, Кричит: «Хвала тебе, мой Демон и Царица!» ТЕНЬ
IМрак В тюрьме моей, в стране тоски бездонной, Куда мой Рок давно меня изгнал, Куда рассвет златой не проникал, Где я один остался с Ночью сонной И предо мной на черном полотне Проходит ряд бесформенных видений, Где осудил я сердце на мученья И жгу его на медленном огне, Тень царственно-младая временами Блестит, скользит и реет предо мной Во весь свой рост, а я, следя глазами За гостьею и томной, и немой, Вновь узнаю тот призрак сладострастный. Она! Мой друг, хоть темный, но прекрасный. IIАромат Читатель мой, скажи, вдыхал ли ты В медлительном и сладком упоеньи Вздох ладана среди церковных теней Иль хрупкие, засохшие цветы? Глубоких чар немое опьяненье! Мы видим в нем прошедшего черты. Так прежние, забытые мечты Рождает в нас родной груди томленье. Из вьющихся, густых ее волос — Из ладанки и сонного кадила — Во тьме волна душистая всходила, И пряный дух всё ширился и рос Вокруг одежд, с их шелком и парчою, Пропитанных невинностью младою. IIIРама Как рама вкруг картины, хоть рукою Хваленою написана она, Холст оградив от мира, как стена, Ей придает вид странного покоя, Так роскошью, казавшейся родною, Ее краса была окружена. Не выдала теней ее весна, И всё кругом служило ей каймою. И мнилось ей, я помню, раз иной, Что всё ее любило; предо мной Она белью и шелку отдавала Нагую грудь, под ласкою немой То вдруг дрожа, то млея, и красой Звериною и детскою дышала. IVПортрет Болезнь и смерть испепеляют пламя Светло для нас пылавшего огня. От этих глаз, с их блеском и слезами, От этих уст, восхитивших меня, От этих ласк, властительно целебных, От этих нег, с их яростным лучом, Остался лишь, по воле сил враждебных, Повыцветший портрет карандашом. Он, как и я, забытый умирает Вдали людей, и Время, злой старик, Его — что день — крылом седым стирает. И жизнь и сны ты косишь каждый миг, Но не убьешь в душе, палач лукавый, Той, кто была мне радостью и славой! «Даю мои стихи тебе, и если звон…»
Даю мои стихи тебе, и если звон Их счастливо дойдет до предков отдаленных И вновь зажжет мечты в мозгах их утомленных — Корабль, которому попутен аквилон, — То память о тебе, преданье муз плененных, Вновь утомит сердца, как гуслей мерный стон, И цепью братскою и тайной сопряжен Твой образ будет вновь с напевом рифм влюбленных. Отверженное всем на свете существо, Признавшее родным меня лишь одного, О ты, которая, летая легкой тенью, Привыкла попирать в презрении немом Род смертных, для кого ты горькое мученье, Богиня властная с бестрепетным челом! SЕMРЕR ЕАDЕM
«Откуда странные, сказали вы, печали, Разлившиеся в вас, как черный вал морской?» — Когда мы все плоды сердечных нег сорвали, Жизнь наша зло, и дух насыщен наш тоской. Тут тайны нет, и боль легко понятна эта. Для всех она ясна, как ваш счастливый вид. Мой любопытный друг, не ждите вы ответа, И голос нежный ваш пусть лучше промолчит. Не надо слов, дитя! Душа, всегда младая! Веселые уста! Жизнь в сердце побеждая, Смерть может тайными нас узами связать. О, дайте, дайте мне забыться ложью властной, На дно прекрасных глаз как в сон уйти прекрасный И в сумраке ресниц надолго задремать. ВСЯ
Дух зла мой кров уединенный Сегодня утром посетил И, чтоб смутить мой ум влюбленный, С улыбкой хитрою спросил: «Средь всех волшебных проявлений Ее пленительных красот, Средь бликов розовых и теней Младого тела, что влечет Сильнее?» — С верою живою Душа ответила Врагу: «В ней всё бальзам, и ничего я Любить особо не могу. Когда пленяет всё, не знаю, Чем очарован больше я. Она как ночь покоит Мая И ослепляет, как заря. Такой гармонией священной В ее красотах дышит всё, Что недоступно мысли бренной Отметить каждый звук ее. О тайна дивных превращений И чувств властительный обман! Ее дыханье — словно пенье, А голос — сладостный дурман!» «Что скажешь ты, душа, скорбевшая напрасно…»
Что скажешь ты, душа, скорбевшая напрасно, Что скажешь, сердце, вновь восставшее от сна, Подруге благостной, желанной и прекрасной, Чей взор вас оживил, как дивная весна? Мы громко воспевать хвалы ее желаем; Власть кроткую ее ни с чем мы не сравним; Ее святая плоть благоухает Раем, И глаз нас осенил сиянием своим. Будь это в час ночной, в глухом уединеньи, Будь то на улице, средь шумного движенья, Как факел, в воздухе плывут ее черты. И слышно: «Возлюбив меня, мои законы Прими и будь рабом одной лишь Красоты; Я Страж небесный твой, я Муза, я Мадонна». ЖИВОЙ ФАКЕЛ
Они мои вожди, глаза те молодые, Которым Ангел дал блеск сильный, как магнит, Святые близнецы и братья мне родные. Алмазный их огонь в глазах моих горит. Спасая от сетей и тяжких прегрешений, Они меня ведут путями Красоты! Они мои рабы, у них я в услуженьи; Живому факелу покорны все мечты. Прелестные глаза, вы светите лучами Свечей церковных днем — их яркий солнца свет Томит, но всё горит их сказочное пламя; Они возносят Смерть, вы славите Рассвет; Вы славите мою воскреснувшую душу, Светила, чьих лучей и солнце не затушит. ТОЙ, ЧТО СЛИШКОМ ВЕСЕЛА
Твоя краса с ее огнем, Как вид прекрасный, взор ласкает; Смех на лице твоем играет, Как свежий ветер ясным днем. Тебя увидевши, прохожий Вдруг соблазнен, в миг ярких встреч, Здоровьем рук твоих и плеч, С их ослепительною кожей. Сияют радугой цвета Нарядов, на тебе надетых; В ответ рождается в поэтах Светло цветущая мечта. Убор безумных одеяний — Твоей эмблема пестроты. Безумная, внушаешь ты И ненависть и обожанье. Бывали дни — среди садов, Где я влачил свое бессилье, По мне насмешливо скользили Лучи с небесных берегов; И блеск земли в начале года Был так обиден, что в сердцах Я мстить пытался на цветах Bысокомерию природы. Так, в час ночной, хотел бы я, Покорный страсти сердцем пленным, К твоим красотам вожделенным Скользнуть бесшумно, как змея, И тело наказать младое, Грудь синяками всю покрыть, А в лоно острый нож вонзить, Чтоб кровь из раны шла рекою И в упоеньи до утра Я мог сквозь губы те немые Нежней и ярче, чем другие, В тебя свой яд вливать, сестра! ПРЕВРАТНОСТЬ
Веселый Ангел мой, знакомы ль вы с томленьем, Раскаяньем, стыдом, и стоном, и тоской, И смутным ужасом в глубокой тьме ночной, Стесняющим нам грудь под тягостным давленьем? Веселый Ангел мой, знакомы ль вы с томленьем? Незлобный Ангел мой, знакомы ль вы с враждою, Сжимали ль кулаки вы с желчною слезой, Когда нас Месть зовет на гибель за собой И властвует, как вождь, над нашею душою? Незлобный Ангел мой, знакомы ль вы с враждою? Цветущий Ангел мой, знакомы ль вам недуги, Которые вдоль стен немых госпиталей Толпой слепцов идут, ища скупых лучей И с шепотом держась неясным друг за друга? Цветущий Ангел мой, знакомы ль вам недуги? Прекрасный Ангел мой, знакомы ль вам морщины, И страх пред старостью, и тот ужасный час, Когда лишь преданность видна нам в блеске глаз, Сиявших перед тем любовию единой? Прекрасный Ангел мой, знакомы ль вам морщины? Мой Ангел, полный грез, и радости, и света, Давид пред смертию здоровия и сил У тела твоего младого бы просил, Но жажду от тебя, мой Ангел, лишь привета, Мой Ангел, полный грез, и радости, и света! ПРИЗНАНИЕ
Гуляли только раз мы с вами, друг желанный, И ваша гладкая рука Лежала на моей (в снах памяти туманной Та ласка всё еще ярка). Был поздний час; как лик сверкающей медали, Светила полная луна; И, как река, часы ночные заливали Париж, забывшийся средь сна. В тени домов, скользя в ворота их немые, Шли кошки, слух насторожа, Иль шагом бархатным, как призраки родные, Нас провожали, не спеша. И средь той близости, расцветшей под луною, Среди свободы той ночной, У вас, живой орган, звучащий лишь одною Лучистой радостью младой, У вас, сияющей и счастливой, как зори И как трубы веселый зов, Вдруг нота странная, исполненная горя, Тут вырвалась, как из оков. Угрюмое дитя, тупое и больное, Позор в глазах семьи своей, Как пленник жившее за темною стеною И далеко от всех очей. Мой ангел, пел тот звук, напитанный тоскою: «Нет постоянства на земле, И черствый ум сквозит, под маскою любою, На человеческом челе. Неблагодарный труд считаться записною Красавицей и быть простой Плясуньей площадной, застывшей пред толпою В улыбке скучно неживой. Построить на сердцах — напрасное стремленье. Всё вянет, юность и любовь, Пока не заберет их хладное забвенье, Чтоб Вечности вернуть их вновь!» Я часто вспоминал луны златой сиянье, В тот час и томный, и немой, И шепот горестный ужасного признанья, Вдруг прозвучавший предо мной. ДУХОВНАЯ ЗАРЯ
Когда к развратникам войдет заря златая И синий Идеал нарушит их покой, То под таинственной и мстительной рукой В скотине дремлющей проснется Ангел Рая. Небес Духовных даль и девственный эфир, Пред жертвами страстей во мраке жизни тесной, Всё углубляются и дух влекут, как бездна. Богиня светлая, сияющий Кумир. Так реет без конца пред сонными глазами, В угаре и дыму, к исходу злых ночей, Твой лик, еще светлей, и чище, и нежней. Луч солнца погасил свечей дымящих пламя; Так призрак твой, Душа, сильнее суеты, И на бессмертное походишь Солнце ты. ГАРМОНИЯ ВЕЧЕРА
Приходит час, когда волной святых курений Дыхание цветов уносится в эфир, И звуки вечера витают, как зефир; Вальс грустно-медленный и нежное томленье! Дыхание цветов уносится в эфир, И скрипка вся дрожит, как сердце от мучений; Вальс грустно-медленный и нежное томленье; Прекрасны небеса, как вечный синий пир. А скрипка всё дрожит, как сердце от мучений, Как сердце нежное, взлюбившее весь мир! Прекрасны небеса, как вечный синий пир; Луч солнца потонул в густой кровавой тени. На сердце нежное, взлюбившее весь мир, Прошедших светлых дней ложится отраженье! Луч солнца потонул в густой кровавой тени… Но память о тебе сияет, как потир! ФЛАКОН
Есть крепкие духи; они проходят всюду, И не преграда им стеклянные сосуды. Открыв привезенный с Востока сундучок, В котором жалобно скрипит тугой замок, Иль в доме нежилом раскрывши шкаф старинный, Дышащий затхлостью и полный паутиной, Находят иногда заброшенный флакон, Где всё еще жива душа былых времен. Дремали думы там, как бабочек рой сонный, Легко дрожа во тьме, уныньем насыщённой. Расправив крылья вновь, летят они толпой Лазурной, розовой и ярко-золотой. Воспоминание порхает легкой тенью В смущенном воздухе; взор меркнет, и томленье, Наш полонивши ум, его изо всех сил Толкает к пропасти, где ряд родных могил. Душа повалена у бездны, век зиявшей, Где, Лазарь тлеющий, свой саван разорвавший, Проснувшись, движется, как призрачный мертвец, Любовь увядшая давно немых сердец. Так я, когда мое забудут люди имя И в шкаф я сумрачный заброшен буду ими, Надтреснутый флакон, ненужный и пустой, Покрытый пылью весь и плесенью густой, Став гробом для тебя, желанная проказа, Свидетель буду чар твоих и злой заразы! Отрава Райская! Пьянящее вино, В котором жизнь и смерть найти мне суждено! ЯД
Вино скрывает грязь в любезных нам притонах, Под шелком и под парчой, И светят портики волшебные порой Сквозь злато паров червленых Его, как солнца круг во мгле вечеровой. Дым опия раскрыл неведомые дали, Безбрежность мечтам дает, Вневременный кумир для страсти создает И негу, острей печали, В измученную грудь нам свыше меры льет. Не стоит это всё ядов, сокрытых в зельи Зеленых твоих очей, Озер тех, где душа дрожит в сетях лучей… K ним грезы толпой слетели, Чтоб жажду утолить, в часы глухих ночей. Не стоит это всё мучительного чуда Соленой твоей слюны, Дарующей душе забвение и сны И властно ее отсюда Влекущей к берегам безрадостной страны. ПАСМУРНОЕ НЕБО
Твой взор как будто бы туманами одет; Твой глаз загадочный, меняющий свой цвет, То вдруг мечтателен, то грустен, то влюблен, Ленивый отразив и бледный небосклон. Ты как слепые дни с их теплой пеленой, Когда сердца полны невольною слезой, И, чувствуя в себе неведомый недуг, Взволнованная кровь тревожит спящий дух. Походишь ты порой на светлый край небес, Когда горит закат сквозь пасмурных завес… Заплаканный простор, как ярко светишь ты Под пламенем лучей, сверкнувших с высоты. Жена опасная, желанные края! Твой снег и ваш мороз любить сумею ль я; Смогу ли из зимы безжалостной извлечь Я наслаждения острей, чем лед и меч? КОШКА
I Ночная кошка, словно дома, Гуляет у меня в мозгу, Мяуча тихо. Чуть могу Расслышать голос я знакомый, Так нежен он и заглушен. Но, равнодушный иль сердитый, В нем власть и ласка вечно слиты, И зовом я заворожен. Как струи, звуки те запели На дне угрюмых дум моих, Наполнив грудь, как плавный стих, И веселя меня, как зелье. Тот голос лечит боль и страх И все содержит наслажденья. Для самых длинных он речений Нужды не чувствует в словах. Нет, никакой смычок не может Так струны сердца задевать, Заставив их затрепетать Столь упоительною дрожью, Как чудный голос кошки той, В котором, силою могучей, Всё слито в тайное созвучье, Как в песне ангелов святой! II Так сладко пахнет мех звериный, Что надушил всего меня, Когда под вечер как-то я Его погладил раз единый. Моя душа — ее чертог И нераздельное владенье. Подвластно всё ее веленью. Она, быть может, дух иль бог. Когда покорно обращаю Глаза я к кошке той, чей вид Мысль привлекает, как магнит, И взгляд в себя я погружаю, Мой удивленный видит взор Огонь зениц ее зеленых, Как фонари во тьме зажженных, Глядящих на меня в упор. ПРЕКРАСНЫЙ КОРАБЛЬ
Я рассказать хочу, волшебница младая, О прелестях твоих, их чары воспевая, И всех оттенках красоты, Где слиты детские и зрелые черты. Когда одеждами ты воздух заметаешь, То мне медлительный корабль напоминаешь, Скользящий прочь от берегов Прозрачною стезей, по воле парусов. Плечами поводя, качая шеей гибкой, Ты клонишь голову со странною улыбкой; Покоем царственным блестя, Плывешь передо мной, державное дитя. Я рассказать хочу, волшебница младая, О прелестях твоих, их чары воспевая, И всех оттенках красоты, Где слиты детские и зрелые черты. Твоя крутая грудь, в тюрьме ее атласной, Грудь смуглая — ларец таинственно прекрасный, Чьи створы гладкие блестят И словно два щита сверкающих горят. Щиты прелестные, с живыми остриями, Ларец для сладких тайн, уставленный плодами, Душистым медом и вином, Всесильными, как бред, над сердцем и умом. Когда одеждами ты воздух заметаешь, То мне медлительный корабль напоминаешь, Скользящий прочь от берегов Прозрачною стезей, по воле парусов; А ноги стройные, сквозь легкие воланы, Мечтанья жгучие влекут красой желанной, Как две колдуньи, что, во мгле Скрываясь, месят яд губительный в котле. Рукам твоим легко бороться с силачами, И жмешь любовника их светлыми тисками, Как будто хочешь ты, средь нег, В груди запечатлеть его черты навек. Плечами поводя, качая шеей гибкой, Ты клонишь голову со странною улыбкой; Покоем царственным блестя, Плывешь передо мной, державное дитя. ПРИГЛАШЕНИЕ В ПУТЬ
Дочь моя, сестра, Нам бежать пора В дальний край, покуда можем, И средь долгих нег Наш окончить век В царстве, на тебя похожем. Солнца влажный луч, Средь унылых туч, Мне навеет те же грезы, Что твои глаза, Словно бирюза, Светло-синие сквозь слезы. Там всё мир и красота, Роскошь, нега и мечта. В комнате твоей Мебель прежних дней Отражала б свет лучистый. Розы дальних стран, Сладкий их дурман И курений дым душистый, Лепка пышных зал, Глубина зеркал И востока блеск и дрема, Всё бы нам тайком Нежным языком Говорило, что мы дома. Там всё мир и красота, Роскошь, нега и мечта. На воде, вдали, Дремлют корабли, Вечные друзья скитаний. Им назначил Рок Целью их дорог Утолять твои желанья. Солнечный заход Слоем ровным льет На столицу и каналы Злато и сирень, И волшебный день Засыпает в славе алой. Там всё мир и красота, Роскошь, нега и мечта. НЕПОПРАВИМОЕ
I Раскаянье, увы, с годами всё живей! Оно ворчит и скалит зубы, И кормим мы его, как мертвецы червей, Как гусениц лист горький дуба. Раскаянье, увы, с годами всё живей! В каком вине, в струях каких смертельных зелий Потопим древнего врага, Кому пиры и кровь еще не надоели, Чья месть упорная долга? В каком вине, в струях каких смертельных зелий? Колдунья мудрая, скажи, коль можешь ты, Душе, богами позабытой, Как раненый солдат, кого средь темноты Задели тяжкие копыта, Колдунья мудрая, скажи, коль можешь ты, Тому несчастному, кого и волк и ворон Уж сторожат, застыв окрест, — Солдату бедному, — ужель он не достоин Могилу получить и крест, Тот умирающий, над кем уж реет ворон? Возможно ль осветить тьму мутную небес И разорвать густые тени, Чернее копоти, в которых день исчез И меркнут звездные селенья? Возможно ль осветить тьму мутную небес? Надежда, свечкою горевшая, задута В таверне; темен уж порог; Луна не светит нам, и не найдем приюта, Устав от тягостных дорог. Горевшая свеча уж Дьяволом задута. Колдунья, знаешь ли тоску души слепой, Грехам которой нет прощенья, И ведома ли боль, пронзившая стрелой Грудь, бывшую ее мишенью? Колдунья, знаешь ли тоску души слепой? Непоправимое прогрызть зубами хочет Нам душу, терем уж пустой, И целый день оно фундамент зданья точит, Как рой термитов за стеной. Непоправимое прогрызть нам душу хочет. II Я видел иногда в театрах городских, Где громко музыка играла, Как фея тьму кулис грозящих и глухих Зарей чудесной зажигала. Я видел иногда в театрах городских Златого Ангела с прозрачными крылами, Кто был сильнее Сатаны, Но сердце, уж давно покинутое снами, Театр, в котором все должны Вотще ждать Ангела с прозрачными крылами. БЕСЕДА
Ты, осени лазурь, и ясные светила! Но грусть во мне опять вскипела, как волна, Оставив на губах угрюмых горечь ила, В час бури всплывшего с таинственного дна. — Напрасно грудь мою ласкаешь ты руками; Всё то, что ищешь там, мой друг, истреблено Давно уж женскими когтями и зубами, И сердце бедное уж съедено давно. Душа моя дворец, запятнанный толпою, С ее бесчинствами, и пьянством, и борьбой. — Дух сладостный плывет над грудью молодою!.. Бич смертных, Красота, не спорить мне с тобой! Глазами яркими, в которых заблестели Огни, сожги всё то, что звери не доели. ОСЕННЯЯ ПЕСНЬ
I Погрузимся опять в холодные мы тени. Прощай ты, яркий свет коротких летних дней! Уж слышу во дворах унылое паденье Дров, ударяющих о плиты их камней. Зима вновь вся войдет в меня: и страх, и злоба, И ненависть, и дрожь, и труд тяжелый мой! Как солнце полюса в аду слепого гроба, Так сердце глыбою застынет ледяной. Я слушаю, дрожа, стук каждого полена. Так остов новых плах под молотком гремит. Мой дух уж обречен, как башенные стены, Которые таран без устали громит. И снится мне под звук, исполненный печали, Что кто-то второпях по крышке гроба бьет… Кто в нем? — Уж лета нет, дни осени настали, И шум таинственный звучит нам, как отход. II Люблю я глаз твоих зеленое мерцанье, Голубка, но теперь всё опостыло мне. Ни ласкам, ни огню не заменить сиянья Полуденных лучей на ветреной волне. Но всё ж меня любить родимым сердцем надо! Неблагодарного лишить нельзя забот. Подруга иль сестра, будь краткою усладой, Как осень пышная иль солнечный заход. Недолго! Смерть нас ждет, свои расставив сети. К коленам дай твоим склониться головой И с грустью вспоминать о белом жгучем лете, Впивая осени луч нежный и златой. ОДНОЙ МАДОННЕ
Дарообещание в испанском вкусе Воздвигну для тебя, подруга и Мадонна, Подземный я алтарь в груди моей бездомной, И выстрою тебе, во тьме, на самом дне, Вдали от суеты, в безлюдной тишине, Придел, весь золотом сияющий и синью, Где будешь ты стоять, застывшая богиня. Скую из золота шлифованных стихов, В котором вкраплены созвучья звонких слов, Для головы твоей огромную корону. Из ревности моей, о смертная Мадонна, Сумею царский плащ, тяжелый и прямой, Я для тебя скроить; как будто за стеной Он прелесть утаит твою от жадных взоров, И бисер слез моих блеснет на нем узором. Одену я тебя в волну моей любви, Которая, обняв красоты все твои, Дрожит на остриях и спит в долинах тела, Целуя без конца стан розовый и белый. Из преклонения тебе я башмачки Атласные сошью, божественной ноги Едва достойные, и, сжав в объятьях крепко Ее, они хранить прелестный будут слепок. И если не смогу серебряный достать Я месяц и его подножьем тебе дать, Повергну я Змею, грызущую мне лоно, Чтоб попирать могла пятою оскорбленной, Царица властная, кем люди спасены, Ты зверя, полного отравленной слюны. Сиянье дум моих, как свечи, загорится Пред светлым алтарем и девственной Царицей, Лучами озарив лазурный потолок, И будет век сиять их огненный зрачок. И как во мне живет и дышит всё тобою, Так миррой станет всё, и нардом, и смолою, И восходить к твоей вершине снеговой Туманом будет дух, насыщенный грозой. Чтоб ты была во всем сходна с Марией Девой И чтоб любовь мою слить с темным ядом гнева, Я смертных семь грехов, палач твоих ночей, Возьму, и, сделав семь отточенных ножей Из них тебе на казнь, я, целясь безучастно В глубь сердца, полного огнем любви всевластной, Сумею все их в грудь дрожащую воткнуть, В твою кровавую, рыдающую грудь! ПОПОЛУДЕННАЯ ПЕСНЯ
Хоть изгибы злых бровей Вид дают тебе опасный И не рая отблеск красный В глубине твоих очей, Я люблю тебя доныне, Страсть жестокая моя, И тебе подвластен я, Как покорный жрец богине. И пустыни и лесов В косах слышен запах пряный. Голову ты клонишь странно, Как на чей-то тайный зов. Аромат по коже темной Бродит, как вокруг кадил; Словно вечер, сердцу мил Образ нимфы смугло-томной. Нет! Все зелья не сравнить С красотой твоей ленивой. Страстные твои порывы Могут мертвых оживить. В груди нежные и лоно Стан и бедра влюблены, И подушки пленены Негою твоею сонной. Иногда, горя в огне Тайном бешеных желаний, Ты кусаешься, в молчаньи Расточая ласки мне. Смуглый друг, смеясь небрежно, Грудь ты мне зубами рвешь, А потом на сердце льешь Взор, как лунный отблеск нежный. Под прелестною ногой И под туфелькой твоею В дар кладу я, не жалея, Душу, жизнь и гений мой. Исцелила ты все раны Силой красок и лучей! Взрыв живительных огней В каторге моей туманной! СИЗИНА
Представьте вы себе Диану средь дубравы, В погоне за зверьми со сворой резвых псов, Ее нагую грудь, и шумные забавы, И гордый, быстрый бег в тиши густых лесов. Вы деву помните ль, во дни борьбы кровавой На приступ ведшую парижских босяков И с пламенем в очах, в надежде новой славы, Всходившую с мечом по лестницам дворцов? Сизина такова! — Но яростная дева Доступна жалости не менее, чем гневу; Дух, обезумевший от буйного труда, Слаб пред просителем, как безоружный воин, И в сердце, выжженном страстями, есть всегда Источник светлых слез для тех, кто их достоин. FRАNСISСАЕ MЕАЕ LАUDЕS
