Помоги проекту - поделись книгой:
Александр ВИХРЕВ
ДЕЛИКАТНЕЕ НЕЛЬЗЯ!
Рисунки И. СЫЧЕВА
М., Издательство «Правда», 1970
Первые литературные опыты автора этой книжицы появились на страницах «Крокодила» в апреле 1950 года. Так что серебряная свадьба гр-на Автора с гр-кой Сатирой не за горами.
От этого брака произошло семеро отпрысков — сборников фельетонов, памфлетов, рассказов юморесок, миниатюр и пр. Данное дитя — как раз седьмое. Хотя родители. понятно, старались, чтобы их чада явились на свет вполне доношенными, крепенькими, здоровенькими и задорненькими, судить обо всех этих качествах приходится не им, а читателю. Впрочем, для предварительного знакомства с будущим младенцем устраивались смотрины: сочинения, составившие эту книжку, были опубликованы в последние годы на страницах «Крокодила», «Труда». «Москвы», «Литературной России», в других газетах и журналах.
Путь в высшее общество
Вот мы с вами живем себе, уважаемый товарищ, и живем, а тем временем двигаемся к коммунизму. Причем не просто двигаемся, а скачками. Со скоростью двух скачков в месяц. Ведь вы получку тоже дважды в месяц получаете, не так ли?
Логика тут у меня такая, что если вы человек умеренный, домовитый и деньгам цену знаете, то с каждой получки наверняка приобретаете что-нибудь полезное для бытового обеспечения жизни. И тем самым, стало быть, мало-помалу превращаете свой дом в уютное гнездышко довольства и изобилия, то есть именно в то самое, о чем издавна говорят: «дом — полная чаша».
Правда, еще недавно я думал, что коммунизм будет новой формой общества, при которой воплотятся самые смелые научные идеи и внедрятся самые гуманные принципы… И так далее… В общем, мне казалось, что строительство коммунизма и постройка сарайчика для мотороллера — вовсе не одно и то же.
Однако скромный пенсионер Присыпкин сумел меня переубедить. Он доказал мне, как дважды два четыре, что коммунизм-то, в сущности, есть не что иное, как сумма уютных гнездышек довольства и изобилия, и что, следовательно, чем расторопнее каждый из нас тащит в свое гнездышко всякую полезную всячину, тем активнее приближает этим окончательное торжество коммунизма. Ну, по крайней мере, если и не всего коммунизма в большом масштабе, то хотя бы своего собственного, так сказать, домашнего.
И в конце концов, представьте, мне эта теория очень понравилась. С ней проще. Из чего-то грандиозного, исторического и общечеловеческого коммунизм превратился в нечто уютненькое, повседневно обыденное и, главное, удобное для арифметического подсчета.
К примеру, я подсчитал, что лично мне и моему семейству до полного коммунизма осталось ждать всего года три, не больше. За это время я поднакоплю деньжат на «Запорожец», а также обзаведусь кухонным гарнитуром и рижской спальней. Величественный план на ближайшие полгода у меня такой: электрополотер, ковровая дорожка и устройство душевой на даче.
Завидую, признаться, соседям Демидовым. Им до коммунизма осталось потерпеть всего месяца два: собираются купить холодильник «ЗИЛ» взамен «Саратова». Больше им ничего не надо, они сами так и говорят.
Не повезло буфетчице Сонечке из нашего треста. Только было она свой коммунизм построила, даже в Сочи на радостях собралась, а тут вдруг ревизия. Хвать — недостача на две тысячи. В результате Сонечка отброшена назад на целую историческую эпоху: недостачу-то погашать надо.
Зато директор базы Пронькин — тот самый, который на днях сыну-десятикласснику «Москвич» подарил, — он, надо полагать, весь коммунизм насквозь прошел и уже в какой-то следующей формации окопался. У него, говорят, одних костюмов чуть не два десятка.
А вот студенту Ивашкину, который у Марии Сергеевны угол снимает, — тому до коммунизма еще вкалывать и вкалывать. Да и неизвестно, какой оклад будет и благоустройство в смысле квартиры: геолог он.
Ну, а если говорить о пенсионере Присыпкине, то он к сияющим вершинам вплотную подобрался. Сам он об этом так рассказывает… Впрочем, у меня вот и газета есть «Голос труда», где его заметка отпечатана. Называется «Слово к молодому другу». Вот, пожалуйста:
«Мы с женой честно трудились, и постепенно улучшалось наше личное материальное благополучие. Сначала мы купили радиоприемник, потом два велосипеда, платяной зеркальный шкаф. Затем купили мы швейную машину с ножным приводом, потом мотоцикл и еще второй для сына. Сначала был у нас телевизор «Рекорд», а потом купили и «Горизонт». Для души есть у нас небольшой садик. В нем несколько вишен и яблонь, розы и ульи. Вот так мы живем сейчас. Говорю как-то жене: «Посмотри, ведь мы, пожалуй, подходим к коммунизму. Все у нас есть».
Вот так, уважаемый товарищ, мы с Присыпкиным и двигаемся к нашему светлому завтра.
А если вы нашу точку зрения на коммунизм разделяете, то, значит, и к вашему светлому… Кстати, вы торшеров, по двадцать семь которые, нигде не видели? Импортных! Чудненькие, говорят, торшерчики. Озаряют, хе-хе, дальнейший путь…
Неистовые реформаторы
Надо, непременно надо воздать хвалу наблюдательным карикатуристам! Они давно уже заприметили и внесли в свой «черный список» этакого сверхнерешительного, преосторожного, деревянно-неподвижного чиновника, для которого принять оперативное и ответственное решение — все равно что нырнуть в Черное море с башни Ласточкина гнезда.
— Не мешало бы еще подождать, малость поразмыслить, снова поприкинуть, — канючит такой деятель, боязливо ерзая в кресле, которое вдруг сразу делается до крайности жестким и неудобным. — Не зря ведь говорится: семь раз отмерь..
Причем вопрос-то может быть до смешного пустяковым. Скажем, ввинтить лишнюю лампочку для озарения места общего пользования.
А ему не до лампочки. Ему уже мерещатся трагедийные потрясения бытия: строгач за самоуправство, снятие за бесхозяйственность…
Есть, конечно, такие особи. Встречаются. С ними кашу прогресса не сваришь. Страшатся они брать на себя любую ответственность, хоть плачь.
И, стало быть, молодцы карикатуристы.
Однако, мне кажется, в пылу обличения товарищей Неподписывающих (Осторожненских, Перестраховочниковых и т. п.) востроглазые карикатуристы пока еще не успели как следует разглядеть их антипода.
Административная энергия бурлит в нем крутым кипятком. Проекты реорганизаций, планы переделок, наметки преобразований вихрями проносятся в его буйной голове. Едва завидев на пороге кабинета своего сотрудника, он жизнерадостно кричит:
— Давай, давай, милый! Чего менять будем? Чего ломать? Чего вперед двигать? Бросай идею, кидай предложение, сочиняй рационализацию! В момент подпишу! Грешен, люблю прогресс и… как это… обожаю всяческую жизнь… Смелее в бой!
Содрогаясь от собственного энтузиазма, наш реформатор лихорадочно подмахивает кипу «рационализаций», вовсе не давая себе труда представить в подробностях, что же именно из его искрометных «переворотов» может в конечном счете воспоследовать.
Когда-то неизвестный нам тихий и мудрый человек придумал продавать простоквашу в фаянсовых кружках. Вы приносили из молочной такую кружечку, срывали с нее бумажную наклейку и, пожалуйте, тут же потребляли простоквашу посредством чайной ложки.
Но явился (опять-таки неизвестный нам) кипучий реформатор, отринул фаянс и утвердил склянки с узкими горлышками. Не знаю, как вы, а я установил, что вытаскивать простоквашу из такой мини-бутылочки удобнее всего вилкой. Масса острых ощущений, а главное — отменная тренировка выдержки и терпения!
Кстати о бутылках. Сегодня среди уймы бытовых проблем далеко не на последнем месте стоит проблема сдачи стеклотары. Улучив свободную субботу, вы загружаете банками и бутылями все имеющиеся в доме рюкзаки, переметные сумы, чувалы, торбы, сумки для противогазов времен Брусиловского прорыва, не говоря уж об авоськах и наволочках. И, увешанный этими клацающими, гремящими, дзенькающими емкостями, пускаетесь вы в противоположный конец города, с вульгарным звяканьем задевая каждого встречного.
Но вот наконец вы у цели: у заветной фанерной хибарки, к которой вьется поблескивающая стеклотарой очередь. Всего часика два-три неторопливых разговоров с соседями по очереди о коварстве погоды и видах на команду «Урожай» — и вы у желанного окошечка. Но тут как раз начинается перерыв на обед, и вся очередь одной большой дружной семьей живописно располагается вокруг хибарки на привал, словно паломники с приношениями возле святого источника… Наконец банки-склянки, за исключением десятка-другого «нестандартной посуды», реализованы, и вы налегке возвращаетесь домой, мечтая о грядущих временах, когда всякая тара будет изготавливаться из бумаги.
Так вот, в те же времена фаянсовых кружек для простокваши — лет тридцать пять — сорок назад — разъезжали по городским дворам скрипучие подводы с веселыми коробейниками, у которых полным-полна была тележенька таких остродефицитных для юного населения товаров, как «уйди-уйди», «тещин язык», надувные шарики, мячи и прочая роскошь. И мы, мальчишки, с превеликим рвением под метелку изымали из кухонных шкафов всю наличную стеклотару и вперегонки спешили к веселым коробейникам — обменять пустопорожнюю посуду на соблазнительные забавы. И всем было хорошо — и нам, и родителям, и коробейникам…
Но опять-таки явился лихой реформатор, упразднил «уйди-уйди», разогнал веселых коробейников и возвел фанерные хибары «по приему стеклотары» — превосходные заведения для унылого и бессмысленного убивания времени, которого, как известно, и без того не хватает.
Конечно, патриархальный скрип телеги не вяжется с сегодняшними урбанистическими ритмами. Но ведь есть и автофургончики и грузовые мотороллеры… Однако реформатор хорошо сделал свое дело: добрая традиция за многие годы, кажется, вовсе выветрилась из памяти тех, кому городским сервисом ведать надлежит.
Впрочем, отдадим и должное: многое из несправедливо в свое время «реформированного» — от лотерей до мюзик-холлов — успешно восстановлено. Тем не менее административный зуд и сегодня не дает кое-кому спокойно спать.
На симпатичной улице Солнечной в городе Песчанске чуть ли не год строили павильон для продажи овощей. Ажурные конструкции, пластик и прочий полезный модерн… И выстроили наконец и уже наметили завезти к торжественному открытию павильона пышные охапки петрушки-сельдерюшки, как вдруг — бац! — происходит реорганизация местной торговой сети. Из системы Курортторга, коему принадлежал павильон, изымается именно торговля овощами. И передается Плодоовощторгу.
В дирекции Курортторга воцаряется волнение, переходящее в панику. Строили, понимаешь, старались, а тут — отдавать чужому плодоовощному дяде? Не бывать этому! И директор Курортторга тов. Верба спускает директиву: павильон ободрать как липку, а за металлический каркас с нового хозяина слупить пять тысяч рублей.
Ободрали павильон, оставили жалкий скелет. Предъявили счет Плодоовощу. Тот платить отказался. Колеса торгового прогресса забуксовали в мелкой лужице межведомственного конфликта.
Не будем с ученым видом знатоков выносить поспешные суждения о степени полезности данной реформы. Очень может быть, что мы еще не доросли до понимания ее сокровенного смысла. Возможно, ее авторы руководствовались высшей, недоступной нам мудростью. Не исключено, что переброска петрушки-сельдерюшки из одного торга в другой приведет в конечном счете к неслыханному процветанию местного овощеводства… А пока отметим только голый наличный факт: в результате этой акции местные жители вынуждены тащиться за овощами в другой конец города.
Ну, а карикатуристы, как уже было сказано, все-таки молодцы. Хлестко изображают они трусоватого чиновника, который боится взять на себя ответственность за собственное решение того или другого вопроса. Так их и надо, Осторожненских! Поделом им, Неподписывающим!
Однако в горячке борьбы с перестраховщиками негоже забывать и об их, так сказать, противоположных собратьях. О тех, которые с легкостью необыкновенной внедрят любое новшество, введут какое угодно преобразование, дадут «добро» всякому, даже самому нелепому переустройству. И не стоит забывать, что их игривые фантазии подчас слишком дорого обходятся народной казне.
Конечно, «твори, выдумывай, пробуй». Но пробуй осмотрительно, выдумывай с оглядкой на здравый смысл, одним словом — твори, но не вытворяй!
Чтобы все, как на ладони!
Прозрачные модерные здания все глубже врастают в нашу повседневность, и этот факт я горячо приветствую.
В самом деле, долой молчаливые кирпичные стены, долой стыдливые занавесочки на окнах! Что нам скрывать? Все мы люди, все человеки, не будь я Эдуард Подноготный! Это пускай те конфузятся, которые придумали личную гигиену и прочие правила хорошего тона. А мы, сегодняшние, стоим за полное естество и твердую ясность во всех деталях.
Так я размышляю, стоя поздно вечером в толпе моих собратьев по мужскому полу на Фиолетовом бульваре, напротив которого кристаллом светится двухэтажный, весь из стекла и алюминия с примесью бетона, «Салон красоты».
В этом кристалле сидят женщины. Они там наводят упомянутую красоту. Их там намыливают, взбивают им волосы, делают им маникюры, педикюры и вообще их прихорашивают. Чтобы они, значит, нам лучше нравились.
И мы всю эту технику от начала до конца видим, как на ладони. А они смущаются: никак не привыкнут к современности.
А нам оптимистично.
И не только потому нам весело, что всю косметическую кухню, от завивки локонов до мытья ногтей, мы доподлинно видим. Весело нам от перспектив дальнейшего прогресса. Поскольку ходят слухи, что в скором времени откроются такие же прозрачные ателье мод, где вся процедура раздевания и одевания тоже будет насквозь просматриваться. А потом, говорят, перейдут к новому этапу: прозрачную баню построят. Чтобы, значит, лицезреть с улицы кого угодно в доскональном виде.
Не знаю, как вы, а я все эти новые веяния чрезвычайно приветствую. Чтобы не было никакой застенчивости, скромничества и других несовременных пережитков. Поэтому давайте, кореши архитекторы, разворачивайтесь поживее. А мы вас, будьте уверены, железно поддержим.
Закорючка с хвостиком
Я, конечно, в курсе дела — знаю, какое у нас отношение к анонимкам. Но вы лучше послушайте, какая на днях интересная история произошла.
Вдруг вызывают меня прямиком к директору завода. Лично. Срочно. Прихожу. Директор меня ждет, а в руках вертит почтовую открытку с цветочками и золотой надписью; «Поздравляем!» Такая, знаете, на все случаи жизни. Довольно нервно он этой симпатичной открыточкой поигрывает и смотрит на меня хмуровато.
— Садись, — говорит, — Федор Павлович, и вот, изволь-ка, почитай, какую писанину из вашего цеха в главк настрочили.
Беру я открытку и читаю:
«Уважаемые товарищи из главка! Разрешите поздравить вас по поводу хорошо поставленной работы с руководящими кадрами, а также передать наилучшие пожелания здоровья и успехов. Хотим поблагодарить вас за то, что направили к нам нового начальника цеха Галькина Геннадия Степановича, хорошего организатора, при котором работа пошла «без промашек и осечек» — это он сам так выражается. Не мешало бы и другим начальникам цехов нашего завода позаимствовать у него ценный опыт. С приветом! За рабочих метизного цеха…»
И вместо подписи абсолютно неразборчивая закорючка с хвостиком.
— Я тебя пригласил, — говорит директор, — как старейшего в цеху, ты у себя всех знаешь. Кто мог накатать эту мерзкую кляузу?
— А почему, — спрашиваю, — мерзкую? По-моему, человек пишет откровенно, без подвоха и без задних мыслей.
— Ну, — говорит директор и досадливо морщится, — такой наивности я от тебя не ожидал. Тут же явная издевка! «Разрешите поздравить», «хороший организатор», «ценный опыт»… Тут, ясное дело, надо понимать все наоборот. А уж насчет того, что «без промашек и осечек», так это вообще прямой намек на какие-то злоупотребления. Придется проверить расход сырья и выход готовой продукции…
— Да нет же, Иван Самойлович, — поясняю я, — это у него, у Галькина, такое присловье есть, он ведь поохотиться большой любитель. А работа при нем действительно пошла веселее. Квартальное задание уже выполнили, сами знаете. И дисциплинка укрепилась…
— Э, что там дисциплинка! — машет рукой директор. — Тут надо по всем линиям разбираться В главке считают, что это тревожный сигнал об имеющихся недостатках. Придется собирать собрание. Вот я и хотел у тебя, Федор Павлович, узнать: как у вас относятся к Галькину?
— Очень неплохо относятся. Как говорится, работа протекает без трений и конфликтов.
— Вот до чего дело дошло… То есть, я хотел сказать, свежо предание, да верится с трудом. А как с трудовой дисциплиной?
— Так я уже говорил — укрепилась. Прогулов последний месяц ни одного не было.
— Этого нам еще не хвата… То есть я хотел спросить, как же это получается? Да ваш цех по прогулам, так сказать, заводское первенство держал!
— А теперь не то. Прогульщикам раза три такую коллективную промывку учинили, что сейчас они по струнке ходят. Про выпивку даже разговоров нет.
— Так я и знал… Тьфу, что я говорю… Я хотел сказать: так я и думал, что мне будут очки втирать. Но что это будешь делать именно ты — не ожидал!
Я говорю;
— Давайте, Иван Самойлович, всерьез на эту открытку посмотрим. Что Галькин толковый организатор — это точно. Что опыт работы с людьми у него большой — опять верно. Может быть, вам кажется странным, что кто-то из рабочих в самом деле решил поблагодарить главк за присылку хорошего специалиста и руководителя? Но разве такого случая в принципе не может быть?
— Не может! — говорит директор с раздражением. — Анонимку пишут не для того, чтобы похвалить человека, Не бывает так! Не было, как говорится, прецедентов. Хотя, должен признать, сейчас цех работает неплохо и даже… хм… удивительно неплохо. Невольно заподозришь что-то неладное. Скажем, бывает, что начальник с подчиненными специально норовит быть запанибрата, чтобы те его в случае чего выгородили…
— Ничем таким и не пахнет, — реагирую я. — Строгости Геннадию Степановичу тоже не занимать. Если что не по делу сделано — так распечет виновника, что хоть сквозь землю со стыда проваливайся. Нет, насчет панибратства это вы совсем напрасно. Обидно даже.
Вижу — директор поостыл и призадумался. Потом говорит:
— Так или иначе, надо будет давать ответ главку: дескать, анонимное письмо расследовано и факты — что? Подтвердились? А за объективную информацию автору анонимного письма объявить благодарность? Это же просто смешно!
— Точно, — говорю, — это смешно, потому что фактов в анонимке нет. Факты есть в плановом отделе. Я считаю, надо подбить все наши показатели и ответить так: то, что товарищ Галькин — хороший организатор производства, в письме отмечено правильно. Дополнительным расследованием установлено, что цех под его руководством добился таких-то и таких-то результатов. И точка. Я, — говорю, — Иван Самойлович, двенадцать лет тут работаю, семь начальников цеха при мне сменилось, но из них Геннадий Степанович первый действительно достоин похвалы. Хотите верьте, хотите нет.
Смотрю — директор опять берет открытку и так и сяк ее вертит, но уже без прежнего ожесточения.
— Ну, хорошо, — задумчиво говорит он, — допустим, что здесь все сказано от чистого сердца. Но тогда тем более непонятно, почему автор использовал форму анонимного письма. Ведь если б он подписался разборчиво, это бы ему ничем не грозило!
— Как сказать, — возражаю я. — Дело в том, что Геннадий Степанович ужас как не любит похвал в свой адрес. Не терпит! Так что автор этой открытки рисковал бы навлечь на себя обвинение в подхалимаже.
— Ну, ладно, — говорит директор. — Но тогда возникает еще один вопрос: почему этому неизвестному поклоннику Галькина взбрело в голову расписывать его достоинства не в заводском масштабе, а перед самим руководством главка? Как будто они там сами не знают, кого к нам направляют!
— Это тоже понятно, — опять возражаю я. — В открытке написано, что не грех бы и другим начальникам цехов перенять у Галькина стиль работы, поднабраться опыта. Разве, — говорю, — и в этом предложении вы находите какой-нибудь коварный намек?
— Да нет, предложение, в общем, правильное, — отступил директор. — Действительно, надо будет организовать что-нибудь вроде семинара руководящих кадров по организационной работе. И пусть Галькин там поделится своими соображениями. Но ведь этот вопрос я и сам мог решить— зачем же было писать в главк?!
Поделиться книгой: