Помоги проекту - поделись книгой:
ЕВГЕНИЙ МАТВЕЕВ
НАБИТАЯ РУКА
Рассказы и фельетоны
Рисунки Г. ОГОРОДНИКОВА
М., Издательство «Правда», 1974
Родился в Электростали в 1936 году. Там же после окончания Московского энергетического института работал инженером. Там же и печататься начал в городской газете «Ленинское знамя».
С 1962 года — специальный корреспондент Крокодила.
ВРЕМЯ ДОРОГО
Николай Зеленов такой человек, что за словом в карман не полезет. Тем более — в чужой. И тем более — за непечатным словом.
Он был странноват. Он любил на транспорте час «пик». Да еще имел в придачу подругу Веру, пять судимостей, кепку-блин и неинтересный образ мыслей.
А вот прописки у него не было, потому что и паспорта у него не было — последнее место отсидки он покинул, не спросясь и недотрудовоспитавшись.
Поселился непоседа в большом городе и стал, значит, любить на транспорте час «пик». На автотранспорте. Ему понравилось, что в автобусе люди впопыхах наносят друг другу ущерб — кому моральный, а кому и вовсе материальный. Не деликатничают. И пока они так себя ведут, можно полюбопытствовать, что у них в карманах.
Слюбопытничал разок — семьдесят рублей. Удовлетворительно. «А Верка при мне вроде инкассатора будет!» — весело решил Зеленев и следующий раздобытый кошелек сунул прямо в карман покладистой подруге.
Легкомысленный человек! Отбывая то и дело свои сроки в местах, где не водятся троллейбусы и автобусы, Зеленое несколько оторвался от жизни. И теперь он не учел, что в час «пик» пассажир расположен ко всяким решительным крайностям.
Вот и получилось, что когда пассажирка Казакова хватилась своего кошелька, она не только учинила обыск, не только отняла свой кошелек, не только задержала Зеленова с подругою, а и сама привела их потом в милицию. Это, конечно, удивительно, но нельзя же забывать, что в час «пик» удивительное — рядом. А Зеленое забыл, да так, что по дороге в милицию заупотреблял от удивления ошеломляюще приличные слова.
Дело ясное — суд.
Суд. Казакову как потерпевшую вызвали на заседание повесткой, Веру как подругу-свидетельницу — тоже повесткой, обвиняемого так привезли. Встал он и говорит:
— У меня, — говорит, — адвоката нет. Хочу, чтоб был.
Решили: ладно- Торопиться некуда. Заседание перенести на потом, тем более что и подруга-свидетельница все равно не явилась.
Собрались во второй раз, а адвокат возьми да укати на другой процесс. Решили: ладно. Торопиться вообще-то некуда. Заседание перенести на потом, тем более что и подруга-свидетельница все равно не явилась.
В следующий раз не досчитались уже и обвиняемого — у него в то время аккурат изо всех сил болел палец. Он у него нарывал. Решили: ладно. Торопиться еще, кажется, рановато. Заседание перенести на потом, тем более что подруга-свидетельница все равно не явилась.
Но и четвертым разом пришлось не ограничиться. Потерпевшая Казакова отсутствовала, потому что не получила повестку, свидетельница Вера — потому, что решила вообще пропасть без вести.
Решили: ладно-то ладно, а пора и поторопиться, чтоб этот суд в конце концов произошел…
Послали потерпевшей Казаковой новую повестку, а за поиски свидетельницы Веры взялась милиция.
И вот суд получает обратно «корешок» повестки, по которому ясно видно, что повестка адресату, возможно, вручена, а возможно, и нет еще, так уж этот «корешок» здорово оформили. А насчет свидетельницы Веры — вообще сообщение: нет ее нигде-пренигде.
Представьте теперь себя на месте судьи Смолеева, который вел дело. Сядьте и подумайте, как ускорить события. Время, чтобы сесть и подумать, еще оставалось. Правда, оно уже иссякало.
Судья Смолеев так и поступил: он сел и подумал. Правда, на скорую руку. А сделав так, он написал в райотдел милиции записку с просьбой обеспечить явку на суд гражданки Казаковой хотя бы.
Курьер взял записку и сбегал в милицию, которая хорошо была под боком.
А Казакова между тем никакой повестки не получала и ни о каких новых сроках суда была, конечно, не в курсе дела, а просто лежала себе в постели да болела.
А в милиции между тем и своих дел ох как хватает, чтоб возиться еще с доставками разных потерпевших гражданок. Тем более там и не знали, что она потерпевшая. Гражданка Казакова, да и все тут.
Накануне суда сначала было утро. Потом — день. И вечер тоже был. Три неподходящих времени суток для выполнения просьбы судьи Смолеева, потому что в это время милиция совсем занята своими текущими делами.
К ночи они с ними поуправились, глядят — записка: проследить, чтоб назавтра явилась в суд некто Казакова. А куда уж тут следить, когда и не завтра теперь, а самое настоящее сегодня: час, можно сказать, ночи. И он получается вроде как час «пик» в этом деле. Хорошо еще адрес указанной гражданки вполне подходящ: три минуть! пешком, а на машине так и совсем — сорок три секунды.
Ну, сели на машину, поехали. Доехали благополучно и два нештатных сотрудника милиции подубасили в дверь Казаковой кулаками. Для, можно сказать, скорости.
— Кто там? — сказали, конечно, за дверью.
— Гражданка Казакова, это вы? — уточнили сотрудники.
— Я ее муж, — ответил голос.
— Тогда вы нам не нужны. Нам нужна ваша жена.
— Да вы кто? — затревожился муж.
— Милиция! — дуэтом крикнули сотрудники. — И пусть ваша Казакова одевается!
— Зачем же? — все больше пугался муж.
— Что же, она вся босиком в КПЗ поедет?
— Куда? Куда?
— На кудыкину гору! В камеру предварительного заключения!
За дверью возник своевременный переполох. Супруги кинулись к телефону звонить в отделение милиции, что к ним в квартиру ломятся какие то бандиты.
— Не, — успокоил их дежурный по отделению. — Это не они. Не бандиты. Это мы. Мы вашу явку обеспечиваем.
К счастью Казаковых, дежурный оказался человеком смекалистым и с быстрой реакцией. К тому же наша милиция, и это уже к счастью всех граждан, очень технически оснащена.
Дежурный связался по радио с шофером посланной машины, дал приказ «отставить», шофер поднялся к сотрудникам, без лишних слов передал им это самое «отставить», так что дверь Казаковых успела выдержать напор дисциплинированных нештатных сотрудников.
Ну, а будучи дисциплинированными, они, конечно, мигом «отставили» и даже пожелали напоследок спокойной ночи.
Какое там спокойной ночи! Пока Казаковы сосали валидол да сочиняли письменную жалобу, уже и утро суда наступило.
И на суде потерпевшая возмущенно рассказывала, как с нею обошлись, а подсудимый Зеленов долго и искренне смеялся. А потом его в очередной раз увезли в места, где не водятся троллейбусы.
А на письменную жалобу Казаковой заместитель начальника райотдела милиции письменно же и ответил, что «прибывший наряд действовал правомерно».
Мне же признался устно:
— Нехорошо, конечно, получилось. Ночь, понимаете ли… Но мы ведь не знали, что эта Казакова целый день дома лежит…
НАДВОЕ
Одно хозяйство было. Совхоз. «Грачево — Горки» назывался. Через тире. Один паром в том хозяйстве имелся. Через реку. И через всю эту географию развраждовались два хозяйственника. Недавно. Вдруг. Вдрызг.
Оба они в этом хозяйстве работали. Один, имея фамилию Букаев, состоял в должности главного зоотехника, а другой с фамилией Мельников в должности директора над ним состоял. И что еще интересно: оба, извиняемся за мужицкое выражение, хозяйственными мужиками слыли.
И вот однажды случилось решение о разукрупнении совхоза «Грачево — Горки» для дальнейшего, само собой, развития животноводства. Раздробить совхоз решили, разделить, размежевать… Надвое, одним словом. Два совхоза сделать, и чтоб одним верховодил Мельников, а другим — Букаев.
Но жизнь, она уж сроду такова, что по-настоящему безболезненно в ней размежевываются одни только амебы. Да и то неизвестно, так ли это.
В общем, так. Уж как, казалось бы, легко можно было поделить название «Грачево — Горки». «Грачево» одному отпочкованному хозяйству отдать, «Горки» — другому, а гире выбросить… Но нет, даже и тут трудности возникли, разнотолки, кривотолки… И в результате одному совхозу целиком досталось прежнее «Грачеве — Горки», а другому — всего лишь «Лужайки», «Грачеве — Горки» — хозяйству Букаева, всего лишь «Лужайки» — хозяйству Мельникова.
И такой результат по-человечески ущемил самолюбие директора Мельникова, притаившего на нового коллегу естественную обиду.
Таить обиду пришлось недолго. Как человеку более опытному директору Мельникову поручили подготовить проект раздела угодий, вот он взял да и не дал директору Букаеву заливных лугов.
А директор Букаев взял да и доказал, что и он не без характера. Взял да и подал куда надо жалобу, и луга эти заливные для своей скотины выконфликтовал.
Вот и возникла у них на этой почве взаимная нелюбовь, которая окончательно размежевала их точки зрения на раздел хозяйства. Теперь они судили-рядили каждый строго со своей колокольни.
Пополам делилось очень не все.
Особенно паром.
Имелось, правда, мнение провести вдоль него пограничную черту, протянуть через реку два каната, и пусть каждая противная сторона, стоя на своей, тянет канат каждая к себе.
Однако этого мнения не придержались. Сложноватый был способ, да еще на слишком грубой физической силе базировавшийся. Того и гляди, кто-нибудь выйдет за рамки чего-нибудь… А это глупо, особенно на воде.
Имелось и другое мнение. Честно распилить паром пополам, канат пополам перерезать — и баста.
Но и этого мнения не придержались. Хоть и прост был способ, но нерентабелен опять же до глупости. Бесхозяйственный просто.
Сошлись на том, что ответственность поделили. Директор Мельников отныне за паром отвечал, директор Букаев — за причалы к парому. А паромщики посменно на реке дежурят: то ставленник Мельникова, то Букаева.
Попробовали — ничего: безобидно паром поперек реки курсирует…
А потом вдруг врывается однажды букаевский паромщик в свою контору и каламбурит там не своим голосом.
— От реки я отрекуся! — кричит попусту. Оттого попусту, что в конторе ввиду только что состоявшегося рассвета никого еще толком и нету, одна уборщица налицо.
Уборщица так уборщица. Он —
— Ну и ну! — удивляется уборщица.
Конечно. Такую чертовщину услышала: как директор Мельников приказал отныне перевозить на пароме исключительно свои грузовики. А там букаевские за сеном приехали. И букаевский паромщик решительно стал в тупик: пускать грузовики на паром или не пускать? С одной стороны, грузовики своего совхоза, с другой стороны, приказ хозяина парома, которому лично он обязан подчиниться… Стал он это в тупик, и сначала — ничего, а потом раздвоение личности вышло…
Когда же к берегу примчался директор Букаев, паромщик там был уже совсем другой, а картина еще более та же: теперь еще и доярки недопустимо сидели на берегу, а паромщик вместо того, чтобы перевозить их к стаду, не дул на середине речки в ус. Пел:
Плохо пел. На чуждом берегу дурно ревела недоеная скотина.
— Хорошо ж! — многообещающе откликнулся на это директор Букаев и уехал давать ответное распоряжение. И в ответ букаевцы злорадно не отремонтировали паромные причалы.
После этого интересные события поразворачивались немного и в личном плане, где директор Мельников сумел очень удачно насолить неприятелю. После раздела совхоза дом Букаева оказался на мельниковской территории, и директор Мельников великолепно этим воспользовался. Во-первых, он выдворил вон и навсегда букаевский «газик», который тот имел привычку оставлять возле дома, а во-вторых, запретил продавать семейству Букаева его, мельниковское молоко.
Конечно же, директор Букаев опять в долгу не остался. Но он не унизился до перехода на личности, а достойно показал фигу мельниковским машинам, вздумавшим отремонтироваться в мастерских на его, букаевской территории.
Опять подошла очередь директора Мельникова. Думал он, думал, в какой бы теперь форме подкузьмить со своей стороны, и так затугодумничался, что противнику наскучило ждать, и он сделал внеочередной шаг. Он вообще открыто пошел на «вы». Наверняка проинструктированный Букаевым люд под прикрытием очень крупного рогатого скота вторгся на вражескую территорию, принеся убытки и посеяв там сначала панику, а потом и гроздья ответного гнева.
— Я тебе покажу, где Кузькина мать зимует! — «тыкнул» в последний раз директор Мельников, переходя отныне на иронически-дипломатически-категорическое «вы».
«Примите меры, — кольнул он ультиматумом, — исключающие потраву и расхищение овощей вашим скотом и некоторыми несознательными рабочими».
Ультиматум он через парламентера вручил. После чего неприятели принялись уничтожающе не замечать друг друга, ведя, если что, переговоры через своих парторгов.
Вот-вот взвоюют по-настоящему.
Но тут вовремя райком всполошился. Прислал своего представителя с наказом воцарить. мир любой ценой.
— Плюньте вы на это дело, товарищи, — не постоял за ценой представитель, — и давайте сядем, Разольем на троих, что надо, и забудем про все.
Но и на троих дележа не получилось. Директор Букаев мириться соглашался только просто так, без распития чего бы то ни было вместе с директором Мельниковым. Директора Мельникова не отыскали вовсе, а заместитель на такой ответственный шаг не решился.
— Тьфу! — посуровел представитель. — Если опять что не поделите, вся ответственность на вас обоих падет. Одна, но двойная будет!
Это подействовало. Это принапугало. От этого обе стороны единодушно прекратили активные боевые действия и замкнулись восвоясях. Даже на переправе — никакой напряженности. Букаевские грузовики, едучи за сеном в отвоеванные когда-то заливные луга, едут теперь от греха подальше — в двадцати километрах еще паром есть и, к счастью, совсем беспризорный: перевозит кого попало направо и налево.
Конечно, эти восемьдесят километров в общем-то для совхозных машин ни к селу, ни к городу, но вполне одолимы. Однако не гонять же таким манером рогатый и пока еще крупный скот.
Поделиться книгой: