Помоги проекту - поделись книгой:
E. BECEHHH
СПАСАЙСЯ, КТО МОЖЕТ!
Рисунки Б. САВКОВА
М., Издательство «Правда», 1972
Автор этого сборника — человек уже немолодой. Прошел сквозь горнило круглых юбилейных дат. При желании мог бы приложить к сборнику статистическую сводку: сколько им написано и сколько опубликовано фельетонов и рассказов. Какова их эффективность, сколько было объявлено выговоров нерадивым работникам и просто бюрократам и нарушителям правил социалистического общежития, сколько их вообще было снято с работы и даже отдано под суд.
Жаль только, что подобные статсводки не учитывают, сколько улыбок тот или иной рассказ и фельетон вызвал у читателя. Улыбки учету не поддаются…
Вот почему каждый писатель-сатирик должен помнить заветные слова народного писателя Украины Остапа Вишни: «…Если мне…посчастливилось хоть разочек, хоть на минутку, на миг разгладить морщины на челе народа моего, чтобы весело заискрились его глаза, никакого больше «гонорара» мне не надо».
Улыбайтесь, дорогой читатель! Возмущайтесь там, где автор возмущается, сердится и гневается. Но больше — улыбайтесь!
ЧАСТУШКА ЗАМЕДЛЕННОГО ДЕЙСТВИЯ
Младший научный сотрудник, или, короче говоря, «менесе», Алексей Грошиков тайфуном ворвался в кабинет шефа, крупного ученого, профессора, доктора наук.
Разъяренный бык, недобитый тореадором, выглядел по сравнению с Грошиковым безобидным теленком. Задыхаясь, точно после приступа астмы, он с трудом выдавил:
— Какая подлость! И вы, Николай Павлович, молчите!
Шеф не на шутку встревожился:
— Что случилось? Прошу, садитесь!..
— Мне сидеть некогда! — непочтительно отрезал Грошиков, и его левая бровь полезла вверх — верный показатель того, что волнение достигло предела.
Не зная, как успокоить своего «менесе», шеф предложил:
— Валидол не хотите ли?
Грошиков отрицательно помотал головой, но все же таблетку взял. Наступила пауза. «Менесе» стал дышать ровнее, левая бровь вернулась в исходное положение.
— Успокоились, голубчик? Садитесь и расскажите, что стряслось. «Голубчик» Грошиков снова отказался сесть и снова начал на высоких тонах, после чего левая бровь опять поползла вверх.
— Стряслось то, что нас с вами поносят на виду у всего города…
— А вы толком, конкретнее…
— Пожалуйста, могу конкретнее: наши добрые отношения кому-то — кость в горле…
— А точнее нельзя ли? — Профессор, привыкший считать время не на минуты, а на секунды, терял всякое терпение.
— Точнее? — повторил Грошиков. — Извольте, сообщаю голый факт: Булкин из молекулярной лаборатории вчера вечером в городском сквере распевал похабную частушку. Собственными ушами слышал…
— И что же вы собственным умом поняли? — Профессор откровенно поддел Грошикова, который и прежде уже не раз уличался в беспричинной панике, — Ну, пел?.. Ну, выпил по случаю праздника… Что же в этом страшного?
— Страшное — в самой частушке! Она полна грубых намеков…
— Намеки— еще не факт…
— А вы послушайте, не то скажете… Вот она, записанная дословно, по свежим следам. — Грошиков вынул блокнот и, явно подражая Булкину, пропел на мотив «саратовских страданий»:
— И это все? — спросил шеф, сохраняя невозмутимое спокойствие, достойное его высокого звания.
— Вам этого мало? — опешил Грошиков. — А шоколад вам ничего не говорит?
— Какой шоколад? — вытаращил глаза шеф, досадуя, что из-за пустяков его отрывают от важного дела.
— Да тут же явный намек на мой подарок к вашему юбилею: фигурный шоколадный торт…
— Вольно же вам принимать на свой счет…
— Определенно и про меня и про вас… Помяните мое слово, частушка эта, как мина замедленного действия, взорвется на весь институт. Но будет поздно, мы станем посмешищем всего города…
Чтобы отвязаться от настырного «менесе», шеф пообещал:
— Ладно, ладно, я вызову Булкина, сделаю ему внушение…
— И только? В таком случае, примите мое официальное заявление… Я требую действенных мер! Я этого так не оставлю…
Грошиков помчался в местком. Однако председатель месткома Пташкин и слушать не стал:
— Как чуть прижмет, сразу же в профсоюз! А задолженность по членским взносам кто погасит? Минин и Пожарский?
Грошиков гут же уплатил за четыре месяца и даже внес вперед за пятый.
— Теперь другая афиша, — повеселел Пташкин. — Так в чем дело?
Грошиков по просьбе Пташкмна несколько раз вслух повторил крамольную частушку: предместкома все глубже вникал в ее преступный смысл, а затем под диктовку Грошикова записал ее на отдельном листочке и, задумавшись, многообещающе изрек:
— Понимаю! Сочувствую! Налицо явное хулиганство! Тут бы на всю катушку показательный процесс. С общественным обвинителем… Это беру на себя… Как, говорите, фамилиё? Булкин? — спросил Пташкин и, сделав полоборота, стал рыться в картотеке. — Булкин? Булкин?.. Булкин в картотеке не значится… Должен огорчить, он на учете не у нас, а, должно быть, в другой профорганизации по месту прежней работы. Нам, так сказать, не подчиненный. Обидно… Но ничего, посоветуйтесь с юристом и — в народный суд.
В юридической консультации Грошикову пришлось снова — в который раз! — поведать о фигурном шоколадном торте, преподнесенном шефу в день юбилея. Но юрист — и попался же такой дотошный крючкотвор! — требовал более вещественных и конкретных доказательств:
— Взвесим факты аква ланцэ — беспристрастно. Ведь кто-то еще, кроме вас, мог подарить профессору такой же шоколадный торт. Предположим, мы де-юре докажем, что частушка посвящена вам, но кто еще, кроме вас, подтвердит, что именно ответчик Булкин ее исполнял? Свидетелей-то нет… Догадайся вы записать на магнитофон, тогда эо ипсо — тем самым мы легко, как говорится, антр ну, прижали бы ответчика к ногтю…
Грошиков рвал и метал. Рвал черновики заявлений, как недостаточно насыщенные ядом и желчью. Рвал и в новых заявлениях подробно комментировал возмутительную частушку, пригвождая к позорному столбу и пасквилянта Булкина и всех, кто его покрывал.
Грошиков рвал и метал. Рвал подметки, обивая пороги всевозможных инстанций, и метал испепеляющие молнии, которые, увы, ничуть не испепеляли Булкина.
Не находя поддержки нигде в инстанциях; Грошиков искал сочувствия у случайных прохожих, у совершенно незнакомых людей.
Он без конца повторял всем встречным злополучную частушку и тут же, на улице, в трамвае, в автобусе, приводил все новые аргументы своей незыблемой правоты.
Работа над диссертацией, сулившая Грошикову кандидатскую степень и блестящую карьеру ученого, была заброшена. С любимой девушкой он рассорился. Не желая ее огорчать, он скрыл от нее конфликт с Булкиным, но та интуитивно почувствовала, что с Грошиковым творится что-то неладное.
— Что с вами, Леша? — Она от всей души пожалела его. — Вы очень осунулись, опустились, не бреетесь, совсем захирели… Вы как заплесневелый шоколад…
Одного только слова «шоколад» оказалось достаточно, чтобы привести Грошикова в шоковое состояние.
— Ах, и ты, Брут! — горестно воскликнул Грошиков, его левая бровь взметнулась выше нормального. Не попрощавшись, он выбежал на улицу.
Любимая девушка, имевшая довольно смутное представление об истории Древнего Рима, никак не могла понять, почему Леша назвал ее, Берту, Брутом и почему так бурно реагировал на ее столь невинное замечание.
Вконец обескураженный, никого не замечая, Грошиков возвращался домой. И вдруг оцепенел: впереди него какие-то подростки распевали знакомую частушку, распевали лихо, задорно, хотя ее сокровенный смысл едва ли был им понятен.
Вот она, мина замедленного действия! Пакостные мальчишки! Грошиков остановил их и грозно прикрикнул:
— Чего распелись? Что за безобразие!
Мальчишки врассыпную. Грошиков погнался за ними. Ему не терпелось отодрать их за уши: не удалось наказать автора, так пускай хотя бы исполнителей коснется карающая десница. Но мальчишек и след простыл…
Грошиков возвращался домой, сжимая кулаки в бессильной злобе. Левая бровь взобралась высоко на лоб. Он шел, погруженный в тяжелые думы: кто это злонамеренно распространяет в народе частушку, кто расставляет на каждом шагу эту мину замедленного действия?
И ответа не находил…
ЗОЛОТЫЕ МОЛОДОЖЕНЫ
Заметили, какая нынче мода пошла? Молодожены, едва ихнему стажу сравняется пять лет, уже торопятся справить золотую свадьбу. Год семейной жизни засчитывают себе за десять. И, знаете, их можно понять. Если, не про вас будь сказано, муженек попадется особо вредный или женушка такая, прости господи, сварливая, с приветиком, вроде той, что из сказки про Золотую Рыбку. Тут и года не выдержишь, запросишь у Рыбки убежища на самом дне морском.
Матери-Героини у нас есть, Герои Труда — тоже, а вот женам и мужьям Героя не дают. За что, спросите, давать? Хотя бы за взаимное уважение или за выносливость и долготерпение. А почему, спросите? Ясно почему: на каких весах взвесишь этот самый героизм? К примеру, взять мою семью…
Мы с Марусей прожили полвека, всякое у нас бывало — и грех мне на нее жаловаться. По всем показателям — старуха отличного качества. Один у нее неисправимый дефект: до смерти любит во всем перечить. Ни за что не предугадаешь, какой фортель выкинет через минуту, чем тебя подкосит. Словом, крепкий мне попался орешек!
И вот однажды подошел срок нашей золотой свадьбы. Не скоростной, не пятилетний, а настоящий — полувековой. Мне бы с учетом Марусиного характера проголосовать против этого юбилейного события, она бы тогда встала на дыбки и назло мне потребовала бы свадьбу. Я же оплошал и сказал без хитростей:
— Справим, Марусенька, золотую…
Старуха как вскинется, закипит-зашипит, словно чайник на плите:
— Ты что, полагаешь, я у мамы дурочка? Мною, думаешь, можно вертеть, как угодно? Не выйдет номер! Ты, я знаю, нарочно, предлагаешь устроить золотую, а на уме имеешь другое: ждешь, что я заартачусь, откажусь. Нет, я тебе не доставлю такого удовольствия. Я бы сказала: «Да!» — но опять же — чему радоваться? Пятьдесят лет как один день тиранишь меня, изводишь. Для тебя, может, оно и праздник, а для меня?
— Да я, Марусенька, с чистой душой… Люди уже знают, неудобно…
— Неудобно штаны на голову надевать…
Вечером пришли дети, внуки. Семейство у нас, слава богу, большое, ветвистое. Спасибо детям, поддержали… Меня? Конечно, Марусю! Они-то знали к ней подход. Битый час убеждали ее, золотая свадьба, мол, сплошной пережиток прошлого и вообще в смысле финансов — одно излишество. Маруся, как я и ожидал, обрушила на них беглый пулеметный огонь:
— Раз в пятьдесят лет я могу себе позволить излишество… А пережитков у меня и без того много, одним больше, одним меньше…
Старший сын, дважды доктор — по медицинской линии и па научной, еле заглушил пулемет:
— Ладно, мать, пусть будет по-вашему!..
Пока дети составляли список гостей и обсуждали распорядок мероприятия золотой свадьбы, старуха повела атаку с другого фланга:
— Меня из списков приглашенных вычеркните! Без меня обойдется!
— Тогда и без меня! — заявил я. — Заочная свадьба — в отсутствии жениха и невесты! Ни у кого еще такого не было!..
— Свадьба без невесты — это все равно, что скрипка без смычка, — заметила внучка — студентка консерватории.
— Жених и невеста — это ассортиментный минимум любой свадьбы, — добавил сын — директор универмага.
— Не по закону! — вынесла приговор дочка-судья.
Старуха еще пуще разъярилась:
— Нашла чем пугать! Законом? Мы всю жизнь прожили в обход закона. Да знаете ли вы, что мы с отцом вашим как есть невенчанные! Уж коли на то пошло, и вы, получается, незаконные…
И верно, мы с Марусей не отмечались ни у попа, ни в сельсовете.
Сошлись, как говорится, под честное слово. И ничего, как видите, полвека отмахали…
— Да ты, мать, зазря волнуешься! Оформить в загсе? Только и делов? — распетушился я. — Завтра же, раз плюнуть, все обзаконю…
И верно, спозаранку отправился в загс. Заведующий — молодой, хотя при бороде, для виду, должно быть, и для солидности — принял меня сочувственно:
— Что у, вас, дедушка?.
— Беда, — говорю, — у меня…
— Направо по. коридору, в пятую комнату!
Я туда. А там тётенька, крупнокалиберная по части масштабов, первым делом потребовала справку от врача.
— Какая справка? Я еще ого-го, при полном здоровье, и жена…
— Справка на покойника…
— На какого покойника? — побелел я белее снега. — Я жениться…
Поделиться книгой: