Помоги проекту - поделись книгой:
Эротический потенциал Стефани расходуется на игры с детьми, ласки и веселье, причем в ущерб интимной близости и сексуальным отношениям с мужем. Вот что я имею в виду, говоря, что Эрос смотрит в другую сторону. Энергия Стефани направлена на детей, которые теперь полностью обеспечивают ей эмоциональное удовлетворение.
Культ детей
Чувственное удовольствие, связанное с заботой о малышах, естественно и понятно всему миру. Это мудро и с точки зрения эволюции: связь матери с ребенком обеспечивает младенцу возможность выжить. Но я хотела бы подчеркнуть важное различие: есть любовь родителя к ребенку, а есть достигшая в последнее время невиданных размеров суета вокруг детей. Детство — и правда важнейший этап, когда закладывается фундамент на всю жизнь. Но в последние десятилетия в обществе сложилась тенденция действовать так, чтобы ребенок был счастлив каждую минуту; наши бабушки и дедушки пришли бы от этого в ужас. Детство священно, и уже не кажется смешным, что взрослый приносит себя целиком в жертву, чтобы обеспечить безупречное развитие своего отпрыска: этакая круглосуточно действующая фабрика по уходу и воспитанию детей в лице одного человека. Да, прошли времена, когда дети считались чем-то вроде экономического актива коллективного использования и женщины стремились рожать как можно больше, чтобы хоть кто-то выжил. В Америке, к примеру, такая ситуация имела место еще сравнительно недавно, а в других странах сохраняется и до сих пор. Но в западном обществе мы больше не используем детский труд — сегодня мы ищем в детях смысл жизни.
Однако индивидуализм с акцентом на автономность и личную ответственность оставил нас между молотом и наковальней в области отношения к семейной жизни. С одной стороны, мы склонны идеализировать наших детей и испытываем по отношению к ним множество сентиментальных чувств; в нашей культуре принято инвестировать в воспитание детей серьезные эмоциональные и материальные ресурсы. С другой стороны, в нашем обществе не хватает общественной поддержки, необходимой для реализации такого масштабного проекта. Базовые услуги для детей — медицина, детские сады, образование — не всегда доступны даже многим семьям среднего класса. В нашей индивидуалистической культуре мы, как правило, «приватизируем» недостатки государственной политики, считая их собственным неуспехом. И получаем изолированные семьи: родители перегружены работой, бабушки, дедушки и прочие родственники далеко, помощи от организаций мало. Когда дедушка с бабушкой живут за тысячи километров, а качественный детский сад стоит очень дорого, родителям остается лишь судорожно сглатывать и изо всех сил обеспечивать семье пространство, средства и время.
От масштаба сложностей, связанных с воспитанием детей, да еще в сочетании с нехваткой необходимых ресурсов, особенно страдают матери, берущие на себя основное бремя подобных забот в гетеросексуальных парах. И ведь на этом проблема не заканчивается: невероятная нагрузка ложится на плечи пар, переживающих острый недостаток романтического в отношениях. Мы теперь хотим быть не только идеальными родителями и дать нашим детям все; мы желаем сохранить счастье, сексуальное возбуждение и эмоциональную зрелость в браке. И правда, в нашей культуре выживание семьи зависит от того, насколько пара счастлива в отношениях. А для создания идеальных отношений необходима забота и внимание, что напрямую конкурирует с полноценной родительской нагрузкой, которую многие из нас испытывают. Утопические мечты о романтике разбиваются о реалии семейной жизни. Стефани чувствует себя страшно перегруженной — и не зря.
Уоррен хочет вернуть жену
Стефани и Уоррен олицетворяют собой типичную ситуацию в современном браке: она занята детьми, замучена, и секс ей совершенно не интересен; он растерян и одинок. Она возмущается, что все, связанное с детьми и домом, достается ей, и говорит, что, если бы он помогал больше, к ней бы скорее вернулся интерес к сексу. Ей хочется, чтобы их физический контакт не обязательно сразу вел к сексу, и жалуется, что требования Уоррена — доказательства его бесчувственности. Стефани колеблется между негодованием и виной.
Уоррен чувствует себя не на своем месте и говорит, что уже годами не получает ничего, кроме отговорок: «Вначале ее тошнило, потом она слишком уставала, затем живот вырос. Когда родился Джейк, появились другие уважительные причины: эпизиотомия[39], кормление. “Не сейчас, мне надо покормить Джейка”. “Не сейчас, я только что покормила Джейка”. “Не сейчас, я скоро буду кормить Джейка”. Она чувствовала себя слишком толстой и не в форме. Потом все более-менее пришло в норму, но ненадолго: мы пытались зачать Софию. А теперь все вернулось обратно».
Стефани и Уоррен пришли ко мне не сразу, и к тому моменту у них уже сложился определенный шаблон поведения. Он начинает, она отказывается, он чувствует себя отвергнутым и сдается, она ощущает себя эмоционально обделенной, и его сексуальные мотивы становятся ей еще более противны. «У нас нет больше нормальных отношений, поэтому я не мотивирована даже попытаться», — жалуется она. Оба обвиняют друг друга в том, что несчастливы в сексе, и каждый считает, что партнер должен все исправить.
Я за них беспокоюсь и откровенно говорю им об этом. Дело не в том, что я думаю, будто пара не может иметь жизнеспособных отношений в отсутствие секса: если сексуального желания нет ни у одного партнера, то из этого не обязательно следует неудовлетворенность отношениями. Имеется масса способов поддерживать долгосрочные отношения, и не все они предполагают секс. Но если одному из партнеров секса остро не хватает, а другой никак не возбуждается, то отношения входят в негативную разрушительную спираль. Для таких хронически неудовлетворенных и недовольных партнеров отсутствие сексуальной близости приводит к эмоциональной пустыне. Рано или поздно история достигает критической точки. Партнеры начинают искать сексуальных отношений на стороне: онлайн, в краткосрочных увлечениях и долгих романах. Или вообще уходят, даже если для этого приходится ждать, пока дети вырастут. Или остаются, но всем видом выражают такую горечь, что кажется, уж лучше бы расстаться. Уоррен и Стефани движутся именно в таком направлении.
Стефани не замечает за бесконечными занудливыми просьбами Уоррена его острой потребности в эмоциональной близости. Для него секс — прелюдия к такой близости, путь к эмоциональной открытости и уязвимости. Стефани же реагирует, как будто Уоррен — еще один ребенок, которому все время что-то нужно. Она не осознает, что все это требуется не только ему, но и ей. Подобно многим женщинам, однажды войдя в режим заботы о детях, она никак не может из него выйти. Стефани так четко сфокусировала всю свою деятельность на том, чтобы видеть и удовлетворять чужие потребности, что уже и не замечает, что и ей предлагается нечто ценное и приятное.
Для Уоррена невыносимо наблюдать, как его действия имеют обратный эффект по сравнению с ожидаемым. Он в отчаянии ждет хотя бы намека на желание со стороны Стефани и хочет, чтобы оно просто вернулось, как раньше. Я объясняю: думать, что у партнера вдруг возникнет необходимое настроение, вот просто так, само собой, — несерьезно. Мы воспринимаем отсутствие желания как отсутствие интереса к нам и забываем, что один из сильнейших эликсиров страсти — предвкушение. Нельзя силой вызвать желание, но реально создать атмосферу, в которой желание способно возникнуть. Можно слушать, дразнить, целовать. Можно соблазнять, делать комплименты, создавать романтическое настроение. Все это помогает сформировать некую эротическую среду, где вашему партнеру окажется легче почувствовать влечение.
Еще до рождения детей сексуальность Стефани была скорее реактивной, чем проактивной, и она редко испытывала желание спонтанно. Тогда Уоррен мастерски ей подыгрывал: она ценила уют, а он привносил в отношения решительность. Он не просто давал ей почувствовать, что она желанна, но и помогал ей самой ощутить желание. Уоррен вовлекал ее не спеша, медленно пробуждал ее чувства, и Стефани с готовностью откликалась. И эта отзывчивость, активно проявлявшаяся в начале их отношений, скрывала ее недостаточную сексуальную активность (свойственную многим женщинам).
Я говорю Уоррену, что Стефани могла бы стать активнее, если бы он уделял больше внимания формированию ее желания, а не просто наблюдению за его появлением. Для Стефани любовь и желание неотделимы. Ей нужно вначале почувствовать эмоциональную близость, и тогда она способна решиться на уязвимость и риск, связанные с сексом; иначе ей кажется, что ее вынуждают. «Иногда я думаю, что ему просто нужно выпустить пар. И ко мне это не имеет никакого отношения, — объясняет она. — Но для меня это просто отвратительно».
«Стефани нужно, чтобы вы играли активную роль, но вы не можете просто купить ей билет: надо, чтобы она захотела отправиться с вами в это путешествие, — объясняю я Уоррену. — У вас важнейшая роль: вы — хранитель огня. Сейчас Стефани чувствует только давление. Для нее ваше возбуждение кажется грубым вмешательством. Она думает, что вам нужен лишь секс. Докажите, что это не так».
В поисках Стефани
Достучаться до Стефани оказалось сложнее, потому что нам с ней было трудно абстрагироваться от идеологического давления, проскальзывающего в разговорах. Если я начинала оправдывать право ее супруга на его потребности, ей начинало казаться, что я отрицаю ее нужды. Как же помочь женщине восстановить связь с собственным телом и сексуальностью, отделить себя от своих детей, особенно когда она ничего этого и не хочет, или когда чувствует, что ничего не заслуживает, или полностью выжата? Как избежать ловушки, расставленной для нее где-то между нуждами ее детей и интересами мужа, когда ее личные потребности вообще, кажется, никого не интересуют? Говорить о сексе я не хотела, чтобы не усложнять ситуацию.
Я начала беседу со Стефани так: «Я никогда не скажу вам, что нужно себя заставлять. Ничто так не разрушает эротическую составляющую отношений, как секс по принуждению. Но я считаю, что секс важен: для вас, для вашего брака, для детей. И мне странно, что вы так легко отказываетесь от этой значимой части самой себя. Как так получилось, что в списке важного для ваших детей нет пункта “родители, занимающиеся сексом”?»
Многим женщинам непросто объединить материнство и сексуальность. Во многих культурах принято сравнивать материнскую любовь с самоотверженностью: самопожертвование, отказ от собственных нужд, самоотречение. Стефани уже не один год ставит детей выше себя и забывает о себе вообще. О собственной свободе и независимости она вовсе не помнит, а ведь и то и другое — необходимые элементы для формирования желания. Стефани больше не воспринимает себя как человека, обладающего какими-то правами. Восстановить связь с собственной эротической стороной и отделить ее от материнской составляющей личности крайне важно. Вместе мы начинаем исследовать ускользающую сексуальность Стефани. Мы обсуждаем историю ее сексуальных отношений: как было принято выражать сексуальность в ее семье, какими оказались ее собственные первые впечатления от секса. Она рассказывает, что ее мать стеснялась всего, связанного с сексом, что она никогда не говорила об этом открыто и то и дело напоминала о морали и грехе. Стефани никогда и не думала о своей матери как о человеке, обладающем сексуальностью, и я допускаю, что в ее жизни может повторяться тот же шаблон поведения.
Мы говорим о том, как менялась сексуальная идентичность Стефани во время беременности, рождения детей, кормления. Мы обсуждаем ее личный опыт в более широком культурном контексте и беседуем о том, как материнство, мифы о целомудрии, медицинская сторона беременности и родов негативно влияют на сексуальность женщины, ставшей матерью. Я рекомендую ей отличную книгу, Sexy Mamas[40], написанную Кэти Винкс и Энн Семанс, в которой понятными и позитивными словами рассказывается о сексуальности и материнстве. Стефани стоит положить эту книгу где-то на виду, у кровати, к примеру.
Подобными разговорами я пыталась вернуть секс в жизнь Стефани и помочь ей вспомнить о себе как о сексуальном человеке. Последние годы она привыкла доверять свое желание Уоррену и считать его ответственным за их сексуальные отношения (а также за смену резины на машинах, стрижку газона и вынос мусора). И я понимаю, что мы нащупали нечто важное, когда Стефани вдруг взорвалась: «Я всю жизнь не была особенно хороша в сексе, и я возмущена, что Уоррен теперь ведет себя так, как будто имеет право на что-то, чего я себе не позволяю!»
Сообща мы смещаем фокус с самоотрицания к самосознанию. Мы разбираемся, как Стефани вернуть себе право на удовольствия, включая присущий этому праву эгоизм — но так, чтобы не чувствовать себя плохой матерью. Один из положительных результатов беседы таков: Стефани решается на радикальный (для нее) шаг и уезжает с сестрой на выходные, оставив Уоррена с детьми. Для этого нам потребовалось много поработать, но мне кажется, что, прежде чем Стефани позволит себе секс, ей нужно разрешить себе хоть какие-то удовольствия. Проявив щедрость к самой себе, она (я надеюсь) станет более чуткой и к мужу.
Я не большой любитель давать домашние задания своим пациентам, особенно когда у них и так работы невпроворот. Поэтому в конце каждой сессии я прошу и Стефани, и Уоррена постараться в течение следующих недель просто делать что-то по-новому. Им не нужно об этом говорить, потому что нам важен не какой-то конкретный результат, а само усилие. «Я хочу, чтобы вы выполнили что-то необычное для себя, хоть что-нибудь, что окажется для вас шагом вперед». Уоррену я объясняю: «Нередко мы делаем для других то, что сами хотели бы получить от них, но они-то не обязательно хотят от нас именно этого. Важно приложить усилие, понять, что вы отличаетесь от других, и принять эти различия. Было время, когда вы пытались наладить отношения со Стефани и проявляли чудеса креативности, но это прошло. Считается, что мы стараемся получить только то, чего у нас пока нет. Поэтому, чтобы партнер оставался эротически активным, мы должны быть все более, а не менее изобретательными в попытках соблазнить».
До сих пор под словом «секс» понималось только то, чего хочет Уоррен и чего ему не хватает. Стефани перестала быть открытой и восприимчивой и стала только реагировать. В такой пассивной фазе она привыкла отказывать Уоррену. Я советую ей: «Помните, что, постоянно отвечая “нет”, вы сами себя ограничиваете. Именно категорический отказ и ранит Уоррена сильнее всего. Вы почувствуете себя гораздо свободнее, если смените “нет” на “может быть”, “давай поцелуемся” или “уговори меня”. Уоррен, как никто другой, способен помочь вам восстановить связь с вашим женским началом, скрытым под образом матери. Вы можете попробовать сделать его союзником и не отталкивать? Предложите ему помочь вам, и посмотрим, что получится».
Стефани настолько поглощена делами, связанными с детьми, что не видит никакой ценности в настойчивости Уоррена. На мой взгляд, Уоррен постоянно напоминает ей, что эротическая близость важна. Рядом с ним она имеет шанс ослабить связь между собой и детьми и часть своей энергии направить обратно на себя и на отношения с мужем. Когда отец обнимает мать и мать принимает его объятия и переводит внимание на него, это меняет баланс сил в семье. Формируются границы, образуются новые области отношений, некоторые из них теперь касаются только взрослых. Время, ресурсы, игра и удовольствия распределяются иначе, и либидо спасено от принудительного выхода на пенсию.
Работая с гомосексуальными парами, я пришла к выводу, что подобная динамика отношений воспроизводится всякий раз, когда только один из родителей, независимо от пола, берет на себя всю нагрузку, связанную с детьми. Так как в однополых парах нет традиционного разделения труда: женщины дома, мужчины на работе, — то их интересно сравнивать с традиционными парами. И я постоянно вижу, как тот, кто занимается детьми, переживает перемены, похожие на те, что случились со Стефани: человек начинает полностью жить в ритме детей, теряет себя, ему сложно выпутаться из бесконечной груды дел (а такие попытки одновременно и раздражают, и отнимают силы).
Роль партнера, сохраняющего б
Когда Уоррен спрашивает: «Хочешь?» — и Стефани наконец отвечает: «Уговори меня», их отношения начинают меняться. Жесткий антагонизм прекращается, на его место приходит взаимность. Она просит его помочь ей, и это уже является проявлением сексуальной ассертивности. Уоррен счастлив, что больше не находится в положении просящего, и намерен вернуть себе жену. Теперь у его роли хранителя огня есть новый смысл.
Снимаем эмбарго на эротику
Уоррен и Стефани движутся в правильном направлении, но пока их эротические настроения не вполне гармонируют. Все затейливые ритуалы соблазнения, которые придумывает Уоррен, раз за разом рушатся под грузом домашних дел. Вообще, вся жизнь этой пары вращается вокруг детей, что выглядит почти абсурдно: в выходные — детский баскетбол и дни рождения; дети ложатся спать поздно, минут за тридцать до родителей, и могут спокойно входить в спальню родителей в любой момент. За шесть лет Уоррен и Стефани не провели ни одного выходного вдвоем без детей. Родители давно уже не включают в семейный бюджет никаких расходов лично для себя, а няня, приходящая посидеть с детьми пару часов, воспринимается как роскошь, а не необходимость. Проще говоря, они и не пытаются найти время и пространство, чтобы отдохнуть и восстановиться, хоть поодиночке, хоть вдвоем. Ни один из партнеров больше не сфокусирован на другом, и каждый пытается за счет детей компенсировать то, чего ему недостает.
Я замечаю, что абсолютный фокус на детях — не просто вопрос стиля жизни; иногда это еще и структура эмоциональной стороны отношений. Выходит, что взрослые получают ощущение заботы и внимания от детей. Безусловная любовь и преданность детей наполняют нашу жизнь новым смыслом. Проблемы начинаются, когда мы пытаемся получить от детей то, чего не получаем друг от друга: чувство, что мы особенные, что мы имеем значение, что мы не одиноки. Перенос наших эмоциональных нужд на детей оказывается для них слишком серьезной нагрузкой. Чтобы чувствовать себя в безопасности, детям необходимо осознавать границу собственных возможностей и понимать, чего от них ждут. Для них требуется, чтобы у родителей имелись собственные взрослые любовные отношения, неважно в какой форме. Если мы эмоционально и сексуально удовлетворены (по крайней мере, до известного предела: давайте тут не мечтать о невозможном), мы и детям позволяем проявлять собственную независимость более свободно.
Если Уоррен и Стефани хотят вновь обрести легкость и драйв в отношениях, они должны освободить себя — и эмоционально, и с бытовой точки зрения — от непропорционального внимания к детям. Пары, не имеющие детей, могут заняться сексом в любой момент, а родителям приходится быть более изобретательными. Стоит пробовать регулярные свидания, выходные вдвоем несколько раз в год или хоть полчаса в машине, — важнее всего, что пара находит способ отгородить собственное эротическое пространство. Уоррен и Стефани сопротивляются идее заранее запланированного секса, но я отвечаю: «Планирование — это проза, конечно, но так мы показываем твердость намерений, а стало быть, и ценность ожидаемого события для обоих. Когда вы планируете время для секса, вы прежде всего работаете на восстановление вашей эротической связи. Ведь именно этим вы занимались, когда только встречались. Пусть это будет такая долгая прелюдия: не двадцать минут, а пара дней».
Планирование очень помогло Стефани. Она делится впечатлениями: «Уоррен представляет себе свидание так: он подходит ко мне и предлагает заняться сексом во вторник часов в одиннадцать и, когда я отказываюсь, говорит: “Давай устроим свидание завтра вечером?” Мне пришлось объяснить, что для меня секс по расписанию — это еще не свидание. Мне нужно куда-то сходить. Я хочу съесть то, что готовила не я, и на тарелке, которую не я буду мыть. Когда мы куда-нибудь идем, мы говорим, целуемся, шутим. Можно вести взрослый разговор, и никто не перебивает. Он уделяет мне внимание, и я чувствую себя сексуальной».
Такие свидания не только поддерживают важную для Стефани эмоциональную связь, но и содействуют ее переходу из состояния мамы в роль любовницы. «Очень долго я думала о сексе только в том смысле, чтобы найти способы его избежать. Теперь, когда я знаю, что у нас с Уорреном свидание, мне легче ждать и предвкушать. Я прихорашиваюсь, принимаю душ, делаю эпиляцию, даже макияж наношу. Я стараюсь блокировать все негативное и разрешаю себе просто быть сексуальной».
История Стефани и Уоррена является типичным результатом влияния родительского долга на эротические отношения, и таких примеров очень много. Это история о том, как эгалитарные идеи и романтические порывы традиционной пары людей, состоящих в законном браке и относящихся к среднему классу, были жестоко разрушены, когда к паре прибавился еще один человек.
Я еще не закончила работу с Уорреном и Стефани. Их отношения определенно улучшились, но пока для них, а особенно для Стефани, забота о детях плохо сочетается с эротическим. Подозреваю, что, когда в их жизни начнется следующий этап: дети пойдут в школу и Стефани сможет вернуться на работу, как она и планирует, — возникнет новая энергия. А пока им помогает мысль о том, что нынешнее состояние — лишь один из периодов в долгих отношениях.
Сексуальные мамы существуют
Наши современники становятся родителями, когда их сексуальность уже сформировалась и полностью проявилась. Все мы выиграли от того, что сексуальное отделилось от репродуктивной функции. Научившись регулярно использовать контрацептивы, мы получили возможность завязывать отношения и заводить партнеров сколь угодно активно и долго, причем не подвергая ни себя, ни партнера никакому риску. Мы наслаждаемся чистым желанием без последствий, по крайней мере, какое-то время, и от долгосрочных отношений ждем сексуального удовлетворения. Для поколения наших бабушек и дедушек, да и родителей, секс до рождения детей мало чем отличался от секса после появления в семье наследников: вероятность наступления беременности и всех связанных с ней новых обязанностей была вовсе не нулевой. Но для поколения беби-бумеров и всех последующих рождение детей означает радикальное изменение привычного нам свободного стиля жизни, главной целью которого является удовлетворение собственных потребностей и получение удовольствий. С появлением ребенка возникает конфликт между привычным и новым, тем более что нам теперь есть с чем сравнивать: «А вот когда-то тебе нравился секс», «Мы же могли часами заниматься любовью», «Раньше я знал, как тебя возбудить» — такие жалобы партнеров в адрес друг друга я слышу очень часто. Мы потрясены тем, что, становясь родителями, мы теряем многие привычные удовольствия и пытаемся этому сопротивляться.
И мужчины, и женщины переживают из-за подобных радикальных перемен, но не всегда одинаково и определенно не в равной степени. Освобождение женщин, означающее также и сексуальную свободу, еще не проявляется в полной мере в жизни матери: материнство пока хранит ауру высокой морали и даже некоторой святости. Традиционно в патриархальной культуре было принято не видеть в женщине-матери сексуального начала, поэтому утрата женщиной сексуальности с рождением детей воспринимается так болезненно в современном обществе. Возможно, это все пуританское наследие, но мы действительно лишаем материнство сексуального компонента. Вероятно, нам кажется, что вожделение никак не сочетается с материнскими обязанностями.
Разумеется, в Америке встречается много разнообразных жизненных укладов. Моя подруга Джун напоминает мне, что не все американцы приплыли в страну на «Мэйфлауэре»[41]. «Темнокожее население сталкивается с теми же проблемами в отношении секса, но нам определенно живется легче, чем вам, белым, — говорит она. — Секс — естественная часть жизни, а не какой-то страшный грязный секрет. Мои дети знают, что я занимаюсь сексом. И я знала, что мои родители это делают. Они включали музыку Марвина Гэя, закрывали дверь в ванную, и нам лучше было их не беспокоить». Одна моя аргентинская подруга рассказывает, что муж зовет ее в постели «мамочка»: отличный способ преодолеть табу. Моя коллега из Испании Сюзанна рассказывает, что, когда она в Мадриде, ее самая сексуальная часть — ее трехлетний сын. «В Нью-Йорке меня делают сексуальной мой испанский акцент, волосы, ноги, но уж точно не сын». Моя пациентка Стейси, белая американка, живущая с дочерью в Бруклине, хорошо понимает сложившуюся вокруг демографическую ситуацию: «Единственные флиртующие со мной мужчины — это педиатр из Индии, русский дантист, итальянец-пекарь и владелец продуктового магазинчика из Пуэрто-Рико. Здешние белые мужчины? Даже не думай. Если я с ребенком, они на меня и не смотрят». А вот на мужчину с младенцем реагируют совсем иначе: малыш становится мощным афродизиаком. Мужчина, идущий по улице с ребенком на шее, воспринимается как символ стабильности, верности, заботы. И для большинства женщин (и многих геев) это кажется сексуальным.
В книге Paris to the Moon («Париж на Луну») эссеист Адам Гопник сравнивает американскую антисексуальную модель репродукции с французским подходом, предполагающим гораздо больше чувственности: «Все американские книги о том, что такое беременность и чего ожидать в связи с ней, начинаются с теста на беременность, а не с сексуального акта. В Париже беременность — нечто, что случается в результате секса, и после благополучного окончания данного состояния женщина сможет вновь заниматься сексом. В Нью-Йорке беременность связана с дородовым отделением в больницах. А в Париже беременность воспринимается как новая глава, необходимая в процессе изучения чувственной стороны жизни, такой странный эффект от телесных удовольствий».
Несмотря на то что американский взгляд на жизнь все глубже проникает в культуры других стран, на свете есть еще немало женщин, которые ежедневно ведут борьбу против отрицания Эроса. Для них материнство означает вновь обретенную сексуальную уверенность, женственность, даже восстановление израненного тела. Однажды у меня были две сессии подряд, вначале со Стефани, потом с Амбер. Их жизни во многом схожи, но они совершенно по-разному воспринимают события. Амбер рассказывает: «Раньше я категорически отказывалась от секса. Сама не знаю почему. Запрет на любые желания, даже на чувство голода, мне привила мама, весившая меньше пятидесяти килограммов. До рождения детей, когда мой муж спрашивал, хочу ли я есть, я всегда отвечала «нет». Это вошло в привычку: я отказывалась раньше, чем вообще понимала вопрос.
Теперь у меня есть гораздо более серьезные причины отказываться от секса: я страшно устаю ото всех хлопот, связанных с детьми. Я выхожу из себя, когда мой старший сын двух с половиной лет будит младенца-брата; мне горько от того, что у меня нет никакой помощи и я тащу на себе и детей, и дом. Но я хочу секса, и я его требую или начинаю ныть, если не получаю. Весь день я полностью выкладываюсь: кормлю, готовлю, собираю игрушки, ношу детей на руках, меняю памперсы. И через несколько дней, когда я полностью растворяюсь в детских делах, детской еде и детских песенках и забываю о себе, мне нужен мой стакан шерри, моя музыка и мой мужчина. Мне необходимо вырваться из этого образа: непричесанные волосы, грязная футболка от срыгиваний младенца, джинсы с пятнами от сыра и пасты. А еще я стараюсь как можно чаще ложиться спать вместе с детьми».
Другая моя пациентка, Шарлин, учится у своих отпрысков: «Мои дети научили меня жадничать. Мой полуторагодовалый малыш может присосаться ко мне на полчаса, потом поиграть и вернуться за добавкой. Он недовольно качает головой, когда я предлагаю ему молоко в бутылочке, сам поднимает мне футболку и требовательно кричит, пока я не расстегну бюстгальтер. И тут он видит сосок, улыбается, начинает ворковать и устраивается поудобнее. А другой малыш, трехлетний, хочет сидеть у меня на руках; ему нужно мое время, мое внимание, он старается урвать свое и начинает командовать: как мне лечь, как именно катать машинку. И его не мучают ни стыд, ни чувство вины, когда он сообщает нам, кто из родителей будет его мыть и укладывать. Разумеется, они не получают желаемого абсолютно всегда, но меня потрясает, как уверенно и спокойно их желания передаются от разума к телу. Я и забыла, что можно чувствовать и вести себя вот так — или даже и разучилась так себя вести. И теперь я смотрю на детей и лучше понимаю свое тело и вспоминаю о собственных желаниях».
Во время беременности моя пациентка Рене научилась принимать себя как никогда раньше: «Для меня беременность оказалась прямо-таки целительной. В детстве я пережила сексуальное насилие и всю жизнь ненавидела признаки женственности в себе. Двадцать пять лет я воевала со своими бедрами. За год до беременности я попала в больницу с расстройством пищевого поведения. Я была такой тощей, что и не думала, что смогу забеременеть. Долгие годы у меня отсутствовали регулярные месячные. Но в тот момент, когда я увидела плюс на тесте на беременность, все изменилось. Впервые в моей жизни еда перестала казаться мне ядом. Мне нравилось видеть, как полнеет мое тело. Впервые в жизни моя грудь стала округлой, и я этим даже гордилась. Большинство подруг жаловались, что во время беременности набирают вес. Но я вдруг почувствовала, что быть женщиной не так уж плохо. Роды прошли естественно, и я получила очень мощное впечатление. Оказалось, что я способна на гораздо большее, чем думала сама. С тех пор, занимаясь сексом, я ищу подобного яркого ощущения».
У Джули трое детей, и с рождением первого ребенка она обрела новый образ. «В двадцать с небольшим я одевалась как мальчишка: объемные свитера, джинсы, кеды. Такой имидж полностью отрицал все женственное. Я не верила, что могу быть интересна мужчине как-то иначе, кроме как сексуальный объект. А теперь я ношу стильные узкие брюки, блузки с глубоким вырезом. Я стала похожей на женщину, которая понравилась бы моему отцу-итальянцу и при виде которой моя мать краснеет: сексуальная, уверенная, жадная. Почему? Сейчас я чувствую себя очень уверенно. Мне не нужно ничье одобрение. У меня есть целая команда, чьи желания и потребности для меня очень важны (дома ее окружают четверо мужчин). И в семье я нахожу необходимую мне свободу. Я не должна больше объяснять себя и свое поведение кому-то чужому — рядом со мной только те, кого я сама выбрала. Я мать и не боюсь быть сексуальной, чувственной и проявлять свои желания».
Послеродовая депрессия у отца
Встречаются мужчины, похожие на Уоррена: с появлением детей они оказываются брошенными и не получают сексуального удовлетворения. Но есть мужчины вроде Лео, чье либидо улетучивается, как только в доме появляется ребенок. Ослабление желания у женщины, ставшей матерью, — не новость. Это не то чтобы очень радостное явление, но по крайней мере объяснимое. Но как понять отца, который перестает видеть в матери своих детей сексуальный объект? Такая история не менее типична, хотя о ней и говорят гораздо реже.
Когда Клара и Лео пришли ко мне впервые, она была в полном отчаянии. Партнеры вместе уже семнадцать лет, из которых первые шесть являлись настоящим пиршеством плоти, затем было четыре года хаоса, связанного с рождением детей, а последние семь лет секс из отношений исчез вовсе. Она и пыталась обсуждать это, и умоляла, и кричала, и искала замену мужу на стороне. За прошедшие годы у Клары было несколько увлечений и один серьезный роман. Лео узнал, она потребовала развода, он предложил пойти к психотерапевту — и вот они у меня.
Клара говорит: «Мне страшно надоели отговорки. Работа, стресс, умирающий отец, надо рано вставать, давно не был в спортзале, сил нет, спина болит. Или я дышу не так, у меня лишний вес, у него лишний вес. Я долго искренне принимала это все на свой счет, но больше так не могу. Я люблю его, я готова сохранить отношения, но так жить невозможно!»
Лео рассказывает: «Я всегда считал себя мастером в сексе. Мы шутим, что в самом начале отношений под нами даже мебель иногда ломалась. Я никогда не думал, что появление детей так повлияет на мою сексуальность, но определенно где-то в глубине что-то переключилось».
Я выяснила, что Лео начал избегать физического контакта, когда Клара была беременна их первым сыном. В последнем триместре секса вообще не было. Лео приходил домой с работы все позже; Клара чувствовала: что-то происходит, но открыто они это никогда не обсуждали.
— Что изменилось для вас, когда она стала матерью?
— Ее значение. Она превратилась из любовницы, партнера, моей жены в мать моего сына. А потом в мать двоих сыновей. Было время, когда она должна была полностью отдавать себя им, и я не возражал. Я думал, что в мире нет ничего лучше, чем спящие рядом малыши и жена. Я ничуть не ревновал. Я и сам очень любящий и заботливый отец.
— Каково это: взять в рот грудь женщины, которая кормит? — спросила я.
— Очень странно. Вообще физическая близость стала казаться странной. Я видел ее роды, оба раза, и должен сказать, что на наши сексуальные отношения это повлияло не лучшим образом.
— Я знаю: считается, что роды — волшебный момент, величайшее чудо жизни и все такое. И никто не готов признаться, насколько это еще и отвратительное зрелище, — поддержала я Лео. — Неполиткорректно мужчине признаваться, что зрелище рожающей жены может быть совершенно неприятным. У Элис Уокер, писательницы-феминистки, в одной из книг есть персонаж, кажется, господин Хол, который наблюдает, как рожает его жена, и после этого не может прикоснуться ни к ней, ни к другой женщине до конца жизни. Он говорит, что не хочет, чтобы кто-то еще раз прошел через такое.
— Ну, это преувеличение, но в целом верное. Я стал вести себя с Кларой осторожнее, не так свободно, как раньше. Видимо, я перестал быть агрессивным или страстным и прекратил хотеть ее как прежде: по-настоящему отдаваться ей и брать ее. Определенно, изменились отношения.
— Не можете делать ничего такого с матерью ваших детей?
— Выходит, да.
— Давайте поговорим об этой дихотомии «Мадонна/проститутка» подробнее, — продолжаю я. — У вашей проблемы глубокие психологические корни. Многим мужчинам бывает сложно воспринимать мать их детей как эротический объект. Им видится в этом что-то реакционное, похожее на кровосмешение, отдает историей Эдипа. Но вы все-таки не забывайте, что она — их мать, а не ваша. Сейчас вам не помешает некоторая доля здоровой объективации: что угодно, что поможет отделить вашу жену от матери ваших детей.
Карла в ходе первой сессии много молчала, но на следующей неделе проявила больше активности. Смеясь, она рассказала мне такую историю.
— Я очень желала настоящего хорошего секса с Лео. Я хотела сделать ему выразительный, долгий минет. Не просто потому, что так нужно, и не из вежливости. Но я понимала, что у него есть проблема с тем, что я теперь мать. И я не знала, позволит ли он мне. Поэтому я предложила такую игру: “Знаешь, мы можем с тобой заняться сексом какими-нибудь двумя интересными способами, и ты сам выбери, которым. Но за минет тебе придется заплатить. Сотню долларов”. Я думала, что это будет забавно, и очень хотела посмотреть, сможет ли Лео забыть о “матери”. Ну, знаете, вы же не платите матери ваших детей за минет, да? И жене за минет не платят. И все получилось очень здорово, должна вам сказать».
— Может, тебе нужно принимать кредитные карты, — пошутил Лео. — Поставь у кровати мобильный терминал.
Я вспоминаю об этой идее Клары уже много лет. Одним ходом она очень грамотно ухватила суть проблемы: как разделить образы любовницы и матери. Лео боялся показать вожделение к матери своих детей, которую нужно уважать и беречь. И Карла решила рискнуть, разорвать шаблон и пригласила его в игру. Она забыла свою сдержанность и превратилась в провоцирующую сексуальную женщину, требующую оплаты. Оказавшись окруженным такой откровенной сексуальностью, Лео смог наконец-то выпустить на волю свое вожделение.
Бегство из плена семейной жизни
Рождение ребенка — одно из самых важных стремлений большинства из нас. Обзаводимся ли мы потомством биологическим способом или создаем семью иначе, но делая это, мы пытаемся достичь бессмертия. Мы занимаем нишу в жизненном цикле и вписываем свое имя в историю. Мы приближаемся к бессмертию, оставляя после себя что-то, кого-то — плод нашего семейного союза. С этой точки зрения дети — воплощение желания. Это чистый жизнеутверждающий акт. И страшно наблюдать, как результат этого акта отрицает причину его появления.
Понятно, что с появлением детей сохранить эротическую связь сложнее. В семье формируется особая рутина, без которой просто не обойтись. И она практически исключает возможность сексуальной спонтанности. Теперь паре приходится сложнее на всех фронтах: меньше денег, времени и сил друг на друга. Принято считать женщину-мать несексуальной, и это так глубоко укоренилось в мировоззрении и мужчин, и женщин, что все мы теперь по сути отрицаем сексуальность матери. Существует масса способов полностью подавить свою сексуальность в рамках семейных отношений, и в основе всех их лежит убеждение, что дети не должны ничего знать о сексе — ради их же блага.
Для многих родителей идея «секретного сада» дает целую гамму ощущений: от острого чувства вины и беспокойства до более умеренных градаций ощущения неловкости. Мы боимся, что наша сексуальность каким-то образом повредит детям, что все это неприлично и опасно. Но кого же мы пытаемся защитить? Дети, видящие, как их родители открыто выражают теплые чувства друг к другу (разумеется, сдержанно, в рамках разумного), повзрослев, с большей вероятностью будут воспринимать сексуальность со всем необходимым уважением, ответственностью и любопытством. Цензурируя нашу сексуальность, подавляя желание или отказываясь от всего этого, мы, наоборот, передаем ограничения следующему поколению.
Есть много причин отказаться от секса, но те, кто этого все же не делает, — просто молодцы. Отважные и решительные родители, умудряющиеся сохранить эротическую связь, — это те пары, которые действительно ценят сексуальный элемент своих отношений. Чувствуя, что желание слабеет, они проявляют изобретательность и прикладывают усилия к тому, чтобы его восстановить. Они понимают, что вожделение угасает не из-за детей: это взрослым не удается сохранить огонь.
Глава 9. О плоти и фантазии
Вся фауна, населяющая человеческие фантазии, все растения со дна морского, плывут и колеблются в полуосвещенных закоулках человеческой деятельности, как будто бы плетя сети темноты. Тут появляются и маяки разума, очертаниями напоминающие менее чистые символы. Ворота в загадочное открываются, соприкоснувшись с человеческой слабостью, и мы входим в царство темноты. Одно неверное движение, один произнесенный слог обнаруживают тайные мысли человека.
* * *
Когда Кэтрин достигла пубертатного возраста, она набрала двадцать килограммов лишнего веса. Сексуально непривлекательная, всеми отверженная, она была гадким утенком и оставалась посторожить дверь в комнату, где ее подруги целовались с мальчиками. Сегодня она красавица и замужем почти пятнадцать лет. Они с супругом любят игру, когда Кэтрин изображает дорогую проститутку. Мужчины платят серьезные деньги за возможность побыть в ее компании: она их так притягивает, что они готовы отдать небольшое состояние и рискнуть работой и семейным благополучием, чтобы провести с ней немного времени. Чем более странные преступления они придумывают, тем выше их ценность. Унижения, пережитые Кэтрин, компенсируются восхищенными взглядами проходящих мимо мужчин. В ее выдуманном театре она с триумфом берет реванш за боль и травмы юности.
Жена Дэрила жалуется: «Он не может даже определиться, в какой ресторан идти. А теперь он хочет меня связать? Это что вообще такое?» Дэрилу бывает сложно принимать решения в повседневной жизни, и он компенсирует это фантазиями. Агрессия Дэрила находит безопасный выход в рамках тщательно продуманных и организованных сценариев, в которых присутствуют доминирование и подчинение. Наконец-то его желания удовлетворяются, ему не страшно зайти слишком далеко, его мужская сила приносит партнеру удовольствие, а не боль.
Лукас не скрывает своей нетрадиционной ориентации. Он вырос в маленьком городке на юге штата Иллинойс, долгие годы выдавал себя за гетеросексуала и страшно боялся, что кто-то узнает о его истинных предпочтениях. В школе он играл в футбольной команде и даже занимался сексом с чирлидершей: она сама подошла к нему, и Лукас знал, что, если он откажет, сразу возникнут подозрения в отношении его сексуальной ориентации. Сейчас ему за тридцать, и он рассказывает: «Наконец-то я убрался из этого города и теперь могу открыто вести себя как гей, не рискуя жизнью. Я гуляю по нудистскому пляжу, притворяюсь, что я гетеросексуал, и жду, чтобы кто-то из мужчин меня возбудил. Я готов изобразить традиционную ориентацию, но на моих условиях и если это поможет найти партнера для секса. Как ни странно, многим мужчинам-геям нравится соблазнять гетеросексуальных мужчин, так что я регулярно получаю хороший секс!»
Эмир всю жизнь был однолюбом. «У меня были подружки: настоящие, с серьезными отношениями, женщины, верность которым я хранил долгие годы. Вот такой я. С Алтеей мы вместе уже пять лет. Раньше у нас была очень активная сексуальная жизнь, но полгода назад родился ребенок, и она больше не хочет секса так часто, как раньше. Мне приходится использовать весь свой арсенал соблазнения, чтобы ее уговорить, а иногда и это не помогает. Так что приходится справляться своими силами». Эмир любит фантазировать о сексе сразу с двумя женщинами: «Мне нравится идея такого вот полного внимания только ко мне».
Многие мужчины традиционной ориентации фантазируют о сверхсексуальной женщине. Ее не нужно уговаривать заняться сексом. Ей не нужно никакого особого настроения — она всегда в настроении. Она не спрашивает: «Как ты можешь думать о сексе, когда у нас столько дел?» Вместо этого она повторяет: «Еще, еще, еще». Рядом с ней мужчина не чувствует себя виноватым за то, что все время ее хочет, потому что и она хочет его не меньше. Когда две барышни-француженки приглашают вас в постель, можете быть уверены, ни одна из них не скажет: «Не сегодня, дорогой, я устала».
Хлеб бедняка
До недавнего времени сексуальные фантазии считались чем-то недостойным. Христианство традиционно рассматривало их как страшный грех, а позже, в современной психологии, их стали считать извращением, свойственным неудовлетворенным или незрелым индивидуумам. Да и сегодня многие полагают, что сексуальные фантазии — не что иное, как компенсация неудовлетворенного либидо и недостатка сексуальной активности, являющихся следствием нервного срыва или задержки развития. Такие люди думают, что, когда мы фантазируем на темы секса, мы воображаем себе то, что хотели бы получить в реальности. «Если бы мой муж был по-настоящему привязан ко мне, он не рассматривал бы фотографии женщин с большой грудью», — жалуется клиентка. «Когда я фантазирую о том, как другие мужчины занимаются со мной жестким сексом, мне кажется, что я обманываю своего партнера, — говорит другая. — Что же это за женщина, которая хочет, чтобы ее насиловали?»
Я раньше тоже смотрела на сексуальные фантазии довольно узко, рассуждая, что они нужны только тем, кому чего-то не хватает в реальной жизни. Меня учили, что к фантазиям нужно относиться как к признаку невроза, незрелости; они могут быть свойственны людям, склонным к романтической идеализации, неспособным разглядеть собственного партнера, и они разрушают отношения. Я застряла на стыке воображаемого и реального и никак не могла погрузиться в исследование эротического во всем его многообразии. К счастью, я была достаточно любопытной и начала спрашивать пациентов о том, фантазируют ли они и как. Они рассказывали, но я по-прежнему не знала, что делать с этой информацией. Как будто я смотрела отличный русский фильм, но без субтитров: я не имела ни малейшего понятия, о чем он, хотя вполне могла оценить красоту кадра.
Со временем отношение к теме сексуальных фантазий менялось, и сейчас мы смотрим на них как на естественный элемент сексуальности здорового взрослого человека. Теперь никто не считает фантазии просто проявлением тайных влечений (или извращенных желаний редко встречающихся чудаков). Исследования врачей и философов, в частности Мишеля Фуко, Жоржа Батайя, Этель Спектор Персон, Роберта Столлера, Джека Морина, Майкла Бадера и десятков других, произвели переворот в понимании глубины и разнообразия эротического воображения: что это и что с этим делать.
В собственной практике я пришла к пониманию фантазий как ценного ресурса, используемого либо парой, либо одним из партнеров. В своем воображении мы можем унестись куда угодно — вот чистое выражение индивидуальной свободы. Это творческая сила, помогающая нам преодолеть реальность. Благодаря фантазиям мы время от времени можем вырваться из рамок отношений, что способствует сохранению либидо. Проще говоря, фантазии обогащают любовь и нежность яркими элементами нашего воображения.
Фантазии (и сексуальные, и любые другие) почти волшебным образом помогают залечивать раны и вообще обновляться. В фантазиях как будто и не было мастэктомии[43], в результате которой женщина лишилась груди; как будто не случилось аварии и человек умеет ходить, как и прежде. Фантазии поворачивают вспять время, возвращают нам молодость, позволяют ненадолго стать такими, какими мы уже не будем, а может, и не были никогда: сильными, красивыми, без недостатков. В фантазиях мы способны прикоснуться к умершему возлюбленному, или вернуться в прошлое, где мы страстно занимались любовью с партнером, в котором теперь с трудом видим хоть что-то сексуальное. Благодаря фантазиям мы восстанавливаемся, преображаемся, компенсируем удары и утраты. На несколько мгновений мы поднимаемся над реальностью жизни, а потому и над реальностью смерти.
Чем больше я слушаю и задаю вопросов, тем больше понимаю, что фантазии — непростая штука. У них есть энергия, способная исцелять, и психологическая сила. Фантазии объединяют уникальность нашей личной истории с общечеловеческим воображением. В каждой культуре есть запреты и стимулы, с помощью которых передается идея сексуального (телешоу American Idol[44] и Моника Левински, к примеру) и запрещенного (алтарные мальчики-служки и Моника Левински!). Наши фантазии — мост между тем, что возможно, и тем, что разрешено. Фантазия — это настоящая алхимия, она превращает мешанину физиологических ингредиентов в чистое золото эротического возбуждения.
Я работаю с парами, и сексуальные фантазии дают мне массу информации о внутренней жизни каждого из партнеров, а также о динамике их отношений. Фантазии — изобретенный нашим разумом остроумный способ преодолевать всевозможные конфликты, связанные с желанием и эмоциональной близостью. Психоаналитик Майкл Бадер, изучающий глубинные процессы, связанные с фантазиями, объясняет, что святилище эротического воображения оказывается для нас психологически безопасным местом, где можно на время забыть о запретах и страхах. Фантазии позволяют нам уничтожить и разбить границы, навязываемые нашим сознанием, культурой и восприятием самих себя.
Если мы чувствуем себя непривлекательными или неуверенными в себе, то в фантазиях мы становимся неотразимыми. Если мы боимся слишком холодных женщин, в фантазиях нас окружают лишь ненасытные. Если нас пугает собственная агрессия, в фантазиях мы в безопасности и не опасаемся ранить партнера. Если мы никак не решимся о чем-то попросить, мы фантазируем о том, что партнер вдруг узнает все наши желания. Когда в реальности нам кажется, что лучше избегать секса, в нашем личном театре воображения мы позволяем себе поддаться на чьи-то соблазны, не думая об ответственности: мы же сделали то, что хотел другой, это все не наша вина. Фантазии позволяют выплеснуть проблемы и найти решение. В фантазиях подавляющий нас страх превращается в бесстыдство. И какое же облегчение обнаружить вдруг, что стыд стал любопытством, застенчивость — решительностью, беспомощность — уверенностью.
Надо сказать, что фантазии не всегда принимают форму детального и складного сценария. Многие думают, что если в их воображении отсутствуют внятная история и рельефные персонажи, то это и не фантазии. Такое заблуждение особенно свойственно женщинам, которым сложно брать на себя ответственность за собственные сексуальные мысли. Моя пациентка Клаудия однажды очень детально описала, чего именно бы ей хотелось, чтобы сделал ее муж. Она представляла медленный, постепенно разворачивающийся танец соблазнения, тянущийся целый день, с провоцирующими разговорами, легкими поцелуями в живот, нежными прикосновениями, теплыми улыбками, долгими взглядами. «Я хочу, чтобы он коснулся моей руки, но не трогал грудь. Я хочу, чтобы он дразнил меня, сделал одно сексуальное движение и остановился. Чтобы заставил меня захотеть его. Я хочу, чтобы я просила его коснуться моей груди», — объясняет она.
— И если он это все сделает? — уточняю я.
— У нас будут совершенно другие сексуальные отношения, — отвечает Клаудия.
Не прошло и двадцати минут, и, когда я спрашиваю ее о фантазиях, она отвечает:
— Я вообще не фантазирую. Джим да, а я нет. Он очень хочет попробовать секс втроем.
Я ошарашена и говорю:
— Вы шутите? Вы же так детально описали мне идеальную прелюдию — а это и есть фантазия. Это же не реальность, да?
Как мне кажется, сексуальной фантазией является любая ментальная активность, формирующая желание и усиливающая влечение. Эти образы не должны быть очень детальными или вообще конкретными. Часто они неясные, больше ощущения, чем образы, скорее чувственные, чем сексуальные. Практически что угодно может оказаться объектом нашего эротического воображения. Воспоминания, запахи, звуки, слова, время дня, тактильные ощущения — все способно стать фантазией, если вызывает желание.
В книге Men in Love («Влюбленные мужчины») Нэнси Фрайдей пишет:
В фантазиях, как на карте, нетрудно прочесть наши желания, разглядеть отношения доминирования и подчинения, увидеть попытку бегства и даже теневую сторону наших мыслей. Мы прокладываем путь, чтобы пройти между рифами и отмелями беспокойства, чувства вины и запретов. Фантазия — ответ нашего сознания на бессознательное давление. И как прекрасно, что фантазии одновременно и причудливы, и совершенно понятны. Каждая дает нам логичную и ясную картину личности — бессознательной ее части — автора этой фантазии, хотя мысли человека могут оставаться довольно хаотичными.
Тишину, пожалуйста!
Символические парадоксы и нерациональная составляющая эротического мышления дают неожиданный и совершенно невероятный взгляд вглубь нашей личности. Фантазии рассказывают правду о нас самих, которую иначе не разглядеть. В фантазиях мы раскрываемся наиболее полно и откровенно, и каким-то загадочным образом они выражают наши самые сокровенные желания.
Поделиться книгой: