Помоги проекту - поделись книгой:
Человеческие пути неисповедимы. Наслаждение слишком быстротечно для восприятия его всерьёз. Куда больше меня интересуют последующие страдания.
Мне семнадцать лет, и спустя два года я куда пуще поверил в сказку о своей печальной судьбе. В собственном уме — я всё ещё поэт с распланированной трагичной судьбой. А раз так, то помочь себе достичь цели — милое дело.
Через пару часов меня ждёт подавленность и тревога. На следующий день тело покроется испариной. Гусиная кожа станет конденсатом и плевать, что за окном стоит ужасная жара. Родители не должны видеть своего любимого сыночка в таком состоянии, поэтому придётся не выходить из комнаты. А если нужда заставит, то можно списать на обычный грипп. Что уж тут поделать?
И вот когда будет совсем плохо, тогда можно будет взяться за ручку и начать писать много интересного. Период подростковой одухотворённости строится на важности собственной трагедии. Зрелые люди, разумеется, не являются исключением, но их страдания можно причислить к более бытовым или, если кому будет проще для восприятия, — прикладным.
Говорят: в здоровом теле — здоровый дух. Мой же вариант базируется на противопоставлении: из сломленного тела и духа рождаются самые честные слова. Всё ли я знаю о себе? Конечно, нет.
В дверь туалета недовольно стучат. Сколько я здесь? Самое время начать тратить наслаждение впустую, как бы игнорируя его и презирая. Отодвигаю засов, протискиваюсь в узкий коридор через маленькую щёлочку между стеной и шарообразным животом дядьки.
В парке ложусь под самое старое дерево с худыми листьями. Сейчас моя кожа обжигающе чувствительна. Муравьи начинают колонизировать ноги, получая удовольствие от лазания по кудрявым волосам. Терпеть не могу насекомых и именно поэтому не прогоняю их. Омерзение отвлекает от наслаждения, но эрекция никуда не исчезает.
Я не верю в сказки, которые способны преподносить вещества с положительного оазиса. Знаете, есть даже такой закон, запрещающий пропаганду. Но как именно она выглядит?
В глазах взрослых существуют некие мифические персонажи, в основном это заинтересованные люди, которые подкатывают к неокрепшим умам, предлагая бесплатно испробовать кайф. Я сам видел подобные инсценировки в околодокументальных фильмах, их нам показывали в школе. И всё бы ничего, вот только в реальной жизни дела обстоит совсем иначе.
Давайте представим, что есть действительно негодяи, трущиеся возле грязных и тёмных углов, выискивающие детей, которых можно подсадить на эту страшную грязь.
Взрослый парень подходит к ребёнку, завязывая непонятную беседу. Сомнительно-дружеский разговор перетекает в «Хочешь кое-что попробовать?»; и вот на этом месте, как бы диалог ни строился, возникает переломный момент открытой мерзости и страха, которые человек чувствует чуть ли не инстинктивно. Понимаете, о чём я?
Ни один адекватный прямоходящий не станет пить воду с чужой бутылки, если только на то нет резкой необходимости. На горлышке бактерии и слюни, от чего возникает элементарная брезгливость. А ко всему прочему, каждый ребёнок слышит стандартные правила социального выживания.
Теперь возникает закономерный вопрос: как же тогда у странных личностей получается подбивать молодёжь? Ответ: никак.
Будем честны. Сомнительные вещества стали новым фольклором, который передаётся из уст в уста. От ближнего к ближнему. Никто не рекламирует дурь, потому как про неё давно и так всем известно, и вопрос: употреблять или нет — остаётся сугубо личным.
Давайте будем считать это небольшое разжевывание неким манифестом, где я выступаю против нелогичных законов. Литература и так потеряла много выдающихся авторов на почве запретов подобных тем. Поэтому, если среди вас найдётся тот, кто решит мой материал оскорбительным, то знайте, проблема скверных тенденций среди населения не в упоминании «всякого» в музыке, литературе или изобразительном искусстве, а от недалёкости ума людей, которые вот так с полпинка могут выбрать кривую дорожку, и их непутёвых родителей, неспособных провести параллель между употреблением химикатов и прямой дорожкой в ад.
Никто не виноват, что вы в своё время пошли на поводу у своих друзей и возможно теперь умираете от последствий. У человека всегда есть выбор, особенно когда он стоит между жизнью и жалким существованием.
Повторюсь, в тот период становления личности я выбрал кривую дорожку не из-за веяния моды среди знакомых. Я начал «нарушать» не из желания стать в чьих-то глазах более крутым. И уж тем более, я не встал на кривую дорожку по причине глубокой недалёкости. Тогда я посчитал страдание тела необходимым злом. Поверьте, раздобыть «пакетик шелухи» не так просто, как кажется.
Не приписывайте запрещёнке позитивных или отрицательных качеств. Не пытайтесь уличить меня в пропаганде, и уж тем более не ждите резкой критики. Настоящая личность должна быть выше подобных рассуждений, аргументируя такую позицию элементарной логикой: не оружие стреляет и убивает человека, а человек убивает себе подобных. Не шелуха убивает организм, но собственный выбор.
Любая табу-тема не должна быть таковой, извлекаясь на поверхность для работы над ней. Давайте перестанем молчать о сексе. Давайте перестанем краснеть от собственной природы. Бросим эти глупости и откажемся, наконец, от необходимости перед кем-то оправдываться. Ведь любой запрет — это, прежде всего, общественный комплекс, неспособный разрешиться цивильным путём. Проще ребёнка наказать и поставить в угол, нежели спокойно обсудить проступок.
Иногда, завидев идущую навстречу особу, я начинаю фантазировать. Вроде как проживать целую жизнь с этим человеком. Для начала придумывается подходящее имя ласкающее слух, затем воспроизводится предыстория знакомства.
Для бо́льшей реалистичности выдуманные знакомства как раз и начинаются с места, где встречаются жертвы моей бурной фантазии. Сегодня это парк. Жертва: хорошенькая светленькая девчушка-одногодка.
В реальности она прошла мимо, только лишь на секунду бросив неопределённый взгляд в мою сторону, скорее не как на парня или человека, а вещь или, в лучшем случае, как на дерево. Да и мой измученный взгляд, если честно, навряд ли выражал хоть что-то, но с фактической разлукой началась моя личная интерпретация событий.
Вот я пока не вижу этот хорошенький задранный носик и стройные ноги. Отвлёкся, с кем не бывает. Неожиданный удар приходится в плечо. Он достаточно ощутим за счёт эффекта неожиданности, тело просто не было готово к такому сопротивлению.
Встреча случилась. Я ловлю вскрикнувшее тельце в свои объятия, не позволив пыльному асфальту загваздать фрагменты белоснежной оголённой кожи. Её зовут, к примеру, Ю., и она красива.
Основная доля красоты, как ни странно, приходится не на черты лица или тело, а на взгляд, походящий на собственный. Неприкаянный призрак, жаждущий грубой ласки.
Это механическое тело живёт своей жизнью и потребностями. Душа же тайно желает обманчивых стереотипов в виде денег, семьи и долгой жизни. Истинное же человеческое «я» всегда жаждет деконструктива по причине патологической скуки и невозможности получить окончательного удовлетворения.
Между нами завязывается разговор. Она вроде как сразу влюбляется, что не так-то и правдоподобно, но чем жизнь не шутит? Я прям чувствую, как Ю. попадается в банальные сети амура. Далее в игру вступает такое умение мозга, как перемотка. В ней я как бы вижу весь аперитив событий, но если бы понадобилось детально описать их, то ничего внятного сказать не смоглось.
Мозг ревностно вылавливает момент, когда иллюзорная любовь, относящаяся к разделу выдуманной души, перетекает в физическую фазу.
В мечтах эта девочка превращается в орудие. Развращённый сосуд, желающий механики, да не просто где-то, а где угодно, лишь бы в неположенном на то месте. Да. Телу не прикажешь. Такое соитие кажется чем-то интригующим, но только до тех пор, пока идёт процесс. Как мы знаем, в конце всегда ждёт химическое разочарование. Смешно. Даже в собственной голове я не способен обойти этот унизительный момент.
Физическое возбуждение моментально настигает сознание, желая в реальном сне испить чашу. Боль после эйфории слегка отпускает, пропуская на первое место — желание. Наступает последняя фаза, куда подключается третья составляющая «философского камня» — это истинное «я», пытающееся в очередной раз сделать из тела и души посмешище, оборвав нить повествования, опошлив и осквернив своего носителя. И хоть я буду жалеть о содеянном, как жалею каждый раз, но делать глупости никогда не перестану, потому как имя мне человек, который, лишившись маски, ужасается собственному отражению.
Я забегаю в ближайшие кусты и со стыдом, не снимая штанов, начинаю заниматься самоудовлетворением. Хватает нескольких секунд. Всё кончено. Опустошенный, я вяло выхожу из занавеса кустов, направляясь домой.
Страдание потихоньку возвращается, как и чувство стыда за собственное поведение, но стыд этот подобен глотку воздуха. Он естественен и необходим. И бог знает, что со мной могло статься, если бы я сдерживал собственное безумие.
В комнате начинает лихорадить чуть больше. Вечно закрытые окна. Спёртый воздух пьянит своими пара́ми. Здесь никого нет, а значит можно побыть собой. Хотя опять же, даже стены, навевающие воспоминания прошлого, склоняют принять правильный оттенок, думая о себе как о ком-то конкретном; имеющем статус. Эта мысль и чувство тошноты со страхом зарождают во мне набор букв:
Бреду в ванную комнату. Зеркало смотрится в зеркало. Нельзя. Лучше не пытаться быть собой. Есть, знаете, такая особенность у людей — ловить скуку. В основном этим страдают дети. Взрослые разбаловали их вниманием, поэтому, когда те остаются наедине — их начинает одолевать гнетущее чувство.
Кризис самоидентификации, помноженный на самовнушенную пустоту, создаёт приблизительно похожее чувство, как и у избалованных детей. Кажется невыносимым находиться наедине с собой, особенно когда так плохо. Но и чьё-то общество неспособно решить проблему.
Возникают мысли о более радикальных решениях из сложившейся ситуации, но врождённое чувство воспевать жизнь куда выше, поэтому остаётся одно: изучать собственное страдание, наблюдая за ссохшимся телом и таким же разумом.
Очень хорошо мо́ю ванну с порошком. Затыкаю слив резиновой пробкой. Открываю горячий напор воды. Из-под дивана достаю бутылку крепкого.
Прошу читателя понять простую вещь. Тогда всякий ви́ски пился действительно по причине не вкусовых особенностей, а из желания придать себе картинного веса. Скрывать такую смехотворность глупо, ещё бы. Каждый глоток отдаётся в горле болью и тошнотой. Содержимое желудка хочет обратиться рвотой, обжигающей слизью, но глотательный рефлекс срабатывает уверенно и надёжно.
Капкан делает «щёлк!»
Вообще смотреть на себя со стороны — это ведь не столько художественный приём, сколько синдром, который обозвали «деперсонализация». Я не знаю такого слова и понятия, но сейчас, будучи «паршивой овцой», действительно наблюдаю за своими поступками со стороны, не чувствуя единства.
Осуществляемые манипуляции заставляющие делать себе плохо — выглядят смешно. Даже тогда из-за «угла» я лицезрел смехотворность собственного поведения, продолжая врать, потому как другой я хотел этого!
Личность, отдававшая отчёт своим поступкам оказалась не у руля. Как раз она находилась в состоянии озвученной «деперсонализации». Честное слово. Обиженный же на весь Мир подросток (который ещё и выбрал себе самый романтический штампованный образ) встал во главе тела, почувствовав свободу к безнаказанным действиям.
Когда же станет слишком поздно что-либо исправлять, ребёнок бросит осквернённое тело, оставив жить с последствиями свою постаревшую копию, до этого с ужасом наблюдающую за апокалипсисом. Виноваты в такой ситуации оба.
В полном раздрае забираюсь в наполненную ванну. Горячая вода ужасно обжигает ягодицы и гениталии. Спина покрывается мурашками, которые начинают чесаться. Дыхание становится тяжелым. Взгляд заворожено смотрит в одну обусловленную точку.
По ту сторону реальности (дверь в данном случае стала границей) слышится возня. Это вернулась мама. Теперь слышится голос сестры. Чья-то рука стучится.
«Простите, я не могу впустить вас помыть руки, сейчас тут происходит чёрти что!»
Жду, когда вода немного остынет, чтобы можно было нырнуть с головой. Самое время познать тишину другого толка.
Незабываемое чувство быть с закрытыми глазами под водой. Тело… да что оно значит сейчас? Это момент, где для разума перестала существовать действительность. Но в то же время, я не смог бы с уверенностью сказать, что нахожусь в собственной голове. Некая среда временного пребывания стала третьей платформой с отсутствием внешних и внутренних проблем.
Даже при желании не получилось бы задуматься о чём-то плохом или хорошем. Лёгкие медленно выпускают оставшийся кислород из своих пылесборных тонких стенок. Попытка представить собственное лицо ничем не заканчивается, оно никак не хочет отпечатываться, скрываясь в теле; Оно поджидает на поверхности. Долго ли я смогу прятаться? Разумеется, нет. Воздух на исходе. Ещё немного, и случится лёгкий приступ паники. Нужно всплывать, но только… чтобы вновь погрузиться в потерянное пространство.
Знаете ли вы, почему среди творческих людей, да и среди тех, кто позволяет себе такую роскошь как «думать», очень много злоупотребляющих? И наименование употребляемого не играет здесь роли.
Главный тезис в этих историях — причиняемый вред. На мой взгляд, основная причина кроется в парадоксальной невозможности сознания ужиться с математически расчётливым мозгом. Две стороны одной медали.
Сознание старается отогнать мысли о смерти. Из-за чего, собственно, родилось много легенд, культов, внеземной жизни и так далее. Но мозг, являясь процессором, подчиняется выведенным, бог знает кем, формулам, от чего его конструктивность (и наше мнимое открытие математики) является неоспоримой и непоколебимой. То есть, внутреннее устройство «физического» процесса мышления невозможно улучшить, по крайней мере, самому примату.
Всё бы ничего, только вот сознание позволяет себе много фривольностей, из-за которых впоследствии мы и страдаем. Оно задаёт много вопросов, параллельно озвучивая много правды мозгу, который до капризности нуждается в конкретике. И когда «программа» сталкивается с такой пошлостью, как мысль о смерти, мозг как бы подвисает.
Не в состоянии решить задачу, «желейный» начинает сбоить, причём делает это с присущей математической точностью, только на этот раз применяя абсурдные решения, зачастую расположенные, как бы в отражении.
Проще говоря: страх смерти и невозможность познать такое явление, заставляют человека заниматься саморазрушением, ища ответ в косвенно схожих вещах. Такие они на уровне ассоциаций и являются ложными, но мозгу не прикажешь. Я легко могу ошибаться, это ведь просто догадка подростка, но я свято верю в собственную выдумку, потому как она — моя.
Как бы хорошо ни было под водой, а стоит возвращаться к реальности. Пока ополаскиваюсь, думаю о том, что самое время брать свою жизнь в руки. Да. Точно. Самое время взяться за себя. Мы ненароком выяснили, что я просто боюсь жизни. И теперь, когда есть это знание — есть и приблизительный путь, способный вывести, если и не к полному решению проблемы, то хотя бы к подсказке, которая станет отправной точкой к чему-то бо́льшему, чем дешевое самолюбование наигранной жертвенностью.
Сестра надолго не задержалась, ретировавшись с ночёвкой к подруге. Комната в распоряжении диковатого брата. Я ни на что не намекаю, но оставаться одному мне очень нравится.
В 21:00 желаю родителям добрых снов. Закрываюсь в пустой спальне. Выключаю свет. Спать, разумеется, никто не собирается.
Из тайника достаётся бутылка, только уже не крепкого, а красного. Вино мне действительно нравится. По крайней мере, из всех алкогольных напитков, вино умудрилось удержать свои характеристики в усреднённых значениях, благодаря чему им можно напиться со вкусом, без рвотных позывов.
Я точно знаю, никто не посмеет войти в комнату, поэтому смело раздеваюсь. Тело устаёт от одежды. Тело человека всегда устаёт.
Первый этап принятия состоит из «быстрого старта». На одном дыхании осушаю треть объёма, как бы сразу набирая нужный градус для дальнейшего предполагаемого транса. Сегодняшняя ночь будет посвящена просвещению.
За кадром, в неупомянутое на бумаге время, я успел подготовиться. Вот перечень инструментария: набор дешевых акриловых красок, плоская дощечка для смешения сложных цветов, одна кисть, стакан воды и холст.
Складывается впечатление, словно путь к озарению лежит именно через страдания и аморальное чувство собственной ничтожности. Мне не хватает символа, вроде собственной иконы, которая стала бы проводником между мной и внутренним богом «я».
Упоминалась ли личная приверженность к идее о расщеплённой божественной сути, где великий и единственный разум, объединяющий всё существующее и выдуманное, решил забыться, разбившись на осколки, лишившись тем самым целостности самопонимания. И только после смерти мы, люди, воссоединяемся с подлинной сутью, возвращаясь домой; с облегчением вздыхая, воспринимая пройденную земную жизнь, как страшный сон, либо как собственную шутку.
От чего же тогда имея понимание о физической тяжбе, люди с такой жадностью держатся за собственные тела? Неужели дело в отсутствии гарантий? Маленькое жадное сознание так хорошо устроилось! Нет никакого желания расставаться с нажитым добром. Паразит завладел телом, научился вечно стимулировать его, получая короткие отрезки удовольствия.
Вот оно: «я». Одно из многочисленных сознаний, решившее взбунтоваться против племени сородичей, только молча, под покровом ночи.
Из коробки достаются основные цвета. Сейчас они представляются сплошным серым пятном. И если ещё был шанс попытаться использовать цветовую раскладку по памяти, то теперь, когда я старательно перемешал тюбики — такой возможности нет.
Вертикально ставлю на ощупь холст 40×50. Подушечки пальцев изучают зернистую фактуру. Я как бы пытаюсь прочувствовать плоскость, хоть и ощущаю притворство. Кондиция пока не достигнута. Нужно продолжать пить и вслушиваться.
Юношеская ломка совсем пропала, когда к кончикам ног подступает онемение. На чём же я остановился?
Религия.
В целом я давно понял о невозможности чему-либо дать определение, и уж тем более о тщетности классифицировать потребность во всех этих человеческих пристрастиях. Одно дело, когда сознание требует наслаждения через тело, но совсем другое, когда несуществующая душа (порождённая сознанием под знаком собственной неполноценности) требует наслаждения личного.
Встаёт серьёзная дилемма: выбрать протоптанный путь в виде всевозможных религиозных учений, либо создать свою, став единственным последователем, а значит и обладателем куда более целостного служения за счёт понятных правил послушничества.
Сейчас идея создать собственный прототип для поклонения (тем самым замкнув цепочку посвящённых) кажется логичным действом. Вполне благоразумно начать путь именно с самобытной иконы, где чувства оставят свой неподдельный след. Алкоголь же, этот герой, служит громоотводом для поражающего сознания.
Напился я прилично. Можно начинать. Рука открывает первую попавшуюся краску. Точнее не так. Рука открывает нужную краску, избранную самим случаем, тем самым приобретя сакральное значение. Делать осознанные мазки нельзя, поэтому после выдавливания краски на палитру, стараюсь сосредоточить нутро на вещах, приносящих неподдельную радость. А ещё на вещах пугающих;
Я сосредотачиваюсь на образах любимых людей, и тех, кого ненавижу. Я стараюсь собрать имеющиеся чувства, как бы объединив целый мир в один маленький шарик, передав силу бытия в рисующую руку.
Мама. Отец. Сестра. Редкие друзья. Продавщица в соседнем магазине. Бездомный за углом у больницы. Батюшка в церкви. Сантехник. Школьницы. Одноклассницы. Парни. Машины. Часы. Шины. Стеллажи. Страх. Обязанности. Социум. Отношения. Границы тела. Физика. Цифры. Клонирование. Вид крови. Презервативы. Смазка. Запах пота. Сад живых кукол. Близорукость. Болезни. Гениталии. Слюни. Животные. Собаки. Кошки. Секс за деньги. Слова без поступков. Рождение. Боль. Страх этой боли. Парадоксы вселенной. Бесконечность. Внутренняя замкнутость. Выдуманные миры. Трагедия. Быстротечность. Седые волосы. Сколиоз. Травмы. Большие предметы. Цвета. Золотые зубы. Выпадающие волосы. Пульс. Давление. Океан. Реки. Млекопитающие. Поэзия. Кинематограф. Носки. Драгоценности. Убийство. Нож. Овощи. Салат. Улыбка. Последняя улыбка. Детские травмы. Вечные ошибки. Стыд. Сожаление. Вещества. Алкоголизм. Нищета. Запах уличного туалета. Запреты. Правила. Бред. Развитие. Авторитаризм. Серость. Безумие. Небытие. Смерть. Освобождение. Патриотизм. Терроризм. Катастрофы. Расы. Территории. Математика. Мат. Крик. Смирение. Хобби. Продажность. Презрение. Атавизмы. Искусство. Одиночество. Память.
Сильно кружится голова. Создаётся чувство невозможности объять видимый свет, но я отчаянно размазываю рукой краски с зажмуренными глазами. Страх дисциплинирует. Дыхание спирает. Появляются зачатки духовного транса. Воображение рисует африканские барабаны. Перепонки начинают ныть. Дёргаюсь. Поддаюсь собственной выдумке. Да. Я её пугаюсь.
Несмотря на казавшуюся погруженность, головной подкорке хватает сил держать в обозрении и реальность, где я ушел спать. Нельзя сильно шуметь, иначе с проверкой могут нагрянуть родители, и что они тогда там увидят?
Пьяный и голый сынок, весь в краске, безумно дёргается, словно в него вселился дьявол. А на дорогом холсте — непонятная мазня.
Для православной семьи эта сцена вполне может стать весомым ударом, либо разочарованием. В документальных сюжетах по телевизору иногда показывали таких персонажей, после чего приезжала скорая, забирая их в дома для душевнобольных. Иногда взбредает в моменты отчаяния, что лучшего места для жизни не найти. Но я держусь изо всех сил. Нельзя расстраивать родных и любимых.
Под нестрижеными ногтями чувствую краску, начавшую медленно застывать. Она формирует неприятные ощущения, которым я становлюсь благодарен. В моём сознании дом пропадает, и вся грязь на руках окрашивается в грязь уличную. Отец. Да. Я согрешил. Я отрёкся от тебя, всевышний. Мои мысли путанные и глупые, но это я настоящий, отец. Понимаешь?
Ты больше не отвечаешь. Ты больше не слышишь меня, а если и да, то пытаешься сделать вид, словно я обращаюсь не к тебе, а кому-то другому. Вот я и взбесился и прямо сейчас чудачу. Слышишь? Отче…
Знал ли ты, что жив ты и царствуешь только благодаря своим тварям? Мы тебя породили, а ты решил уничтожить нас, лишив всех надежд. И теперь такая тварь как я решил свергнуть тебя в своей душе, породив новое божество. Личное. Самое близкое к… себе?
Но кто я? Что я? Что это такое вокруг? Боже, как я напился. Теперь в мою шальную голову приходит картина жертв придуманной жизни. Падшие тела на войне. Истерзанные тела от болезней. Бескостное мясо самоубийц. Запах гнили. Смерть оголтело стучится в двери!
Я больше не бессмертный. Я вижу это. Когда-нибудь и я буду отдавать гнилью. А моя икона… Что она? Будет ли она жить? Найдёт ли последователей? Или умрёт вместе со мною? Моя вера. Моя выдумка.
Я вдыхаю в тебя жизнь. Я даю тебе идею. Но тем самым и обрекаю на смерть, как мои родители обрекли на смерть меня. Они истинные божества. Для них жизнь должна идти вперёд. И жестоки они не по самому желанию быть таковыми. Это заложенная в них программа. И отец наш духовный жесток, потому как является нашим созданием. А что ещё ждать от человека?
Перед глазами смерти ужасно хочется пойти наперекор. Я думаю о несуществующей непорочной женщине и возбуждаюсь. Сейчас мне ужасно хочется слиться с нею. Да. В голове завязывается сцена соития. Её тело покорно. Я мастурбирую и пла́чу. Мне хорошо и больно. Всё заканчивается на картину, которую я не видел, только лишь чувствовал.
Образ вдыхает краску жизни с любопытством, не выказывая явного недовольства. Для него соприкосновение с человеком является новым, ещё неизведанным опытом.
Стыд и облегчение обволакивают грешное тело и мысли. Сеанс окончен. Работа дописана. Самое время убрать следы преступления в шкаф, постараться худо-бедно одеться и лечь спать, а то вдруг сестра вернётся с утра пораньше.
Полдень. Дома никого нет. Похмельный холод. Ночное приключение видится в свете неопределённости. Когда же достаю написанную работу, становится понятным: мой шаманский эксперимент был очередной постыдной ошибкой.
Собственная подростковая действительность разделяет окружающие процессы и собственные явления на два абсолютно разных лагеря.
Когда мои глаза соприкасаются с близкими; когда я нахожусь среди всех этих людей, то начинаю чувствовать потребность в схожести с ними. По этой причине за завтраком мои безумные приключения выветриваются, словно это и не я был вовсе, а лишь странная копия. Или лучше: это был просто сон. Песочные часы перевернулись — время контроля. Будет странно танцевать классическое танго под электронную музыку.
Иногда мне приходит в голову идея о попытке соприкосновения своих внутренних особенностей души путём их интеграции в повседневность. Но примут ли меня таким окружающие?
Жить в постоянной тени означает ощущать застрявшие слова во рту. Привкус недосказанности утомляет. Читатель, скорее всего, поймёт меня, ведь говоря о себе — я говорю о многих из вас.
Моя исповедь неумолимо шествует к подобию относительно настоящего времени, когда пишутся эти строки, а значит: вы имеете полное право сорвать и маску собственную. Просто приподнимите краешек, втяните свежий воздух за границами индивидуального стыда и поймите, вы не одни такие.
Поделиться книгой: