Царь нигилистов — 3

— Конечно, — кивнул Саша. — А что касается Тургенева. Он мне подарил «Записки охотника» с подписью. Они у меня полежали некоторое время на столе, потом, когда меня окончательно заела совесть, я их перечитал. Написано, конечно, замечательно. Проходить в школе его, конечно, будут. Но эти описания погоды на три страницы! На три страницы, господа! Для меня это слишком медленно. Не пройдет и полвека, как читатели с трудом смогут выносить описания не то, что на три страницы, а на один абзац. И школьники будущего будут так же проклинать Тургенева, как они сейчас Вергилия проклинают.

— Вы там больше ничего не увидели, кроме длинных описаний, Ваше Высочество? — поинтересовалась Софья Андреевна.

— Увидел, — улыбнулся Саша. — Алексей Константинович, вы с Иваном Сергеевичем, говорят, лично знакомы. Его «Записки охотника» — это сознательный оммаж Радищеву?

Граф слегка побледнел.

— А ведь действительно, — проговорил Никса. — Я не замечал раньше.

— Вы имеете в виду «Путешествие из Петербурга в Москву»? — спросил Толстой.

— Конечно, — кивнул Саша. — Вам нечего бояться, граф. И там, и там герой путешествует: у Радищева из Петербурга в Москву, у Тургенева как охотник по лесам, полям и поместьям. И там, и там одна из главных тем: крепостное право. Но Радищев больше отвлекается на прочую социальную критику и политологию, а Иван Сергеевич на человеческие взаимоотношения и описания природы.

— Вряд ли, — сказал граф. — Тургенев целое лето охотился, а потом журнал «Современник» попросил его заполнить раздел «Смесь», где и были напечатаны рассказы из «Записок охотника».

— Ну, возможно, совпадение, — сказал Саша. — А текст «Путешествия» ему был известен?

— Мне бы не хотелось отвечать на этот вопрос, — признался граф.

— Конечно, конечно, — кивнул Саша. — Я понимаю. Думаю, к книге Тургенева начнут терять интерес, как только отменят крепостное право, потому что большая часть описанных ситуаций станет невозможна. А ваш «Князь Серебряный» еще долго проживет, Алексей Константинович, потому что тираны у власти никуда не денутся. И его будут читать и через сотню лет по своей воле, а не потому что учитель заставил. Так что пишите, и не тратьте время на придворную службу. Литература и есть ваша служба.

— Спасибо, — улыбнулся Толстой.

— Алексей Константинович, извините, а среди ваших родственников Перовских нет дамы по имени Софья? — спросил Саша.

Глава 3

— Есть Софья, — сказал Толстой. — Тетя Софи, сестра моей матушки.

— Княгиня Львова? — уточнил Саша.

— Да. Между прочим, вдова того самого князя Львова, который, будучи цензором, разрешил публикацию «Записок охотника» и был уволен.

— Боже мой! — поразился Саша. — Их хотели запретить?

— Да, — кивнул граф. — Вы же сами прекрасно находите параллели, Ваше Высочество.

— Тургенев сильнее Радищева как писатель, но много умереннее. И более полувека спустя. Было бы что запрещать!

Граф пожал плечами.

— При всем моем уважении к дедушке, он иногда бывал не прав, — заметил Саша. — И при всем моем уважении к княгине Львовой — это не та Софья. Есть еще? Помоложе.

— Зачем вам? — спросила госпожа Миллер.

— Я где-то слышал это имя, — объяснил Саша. — Хочу понять, правильно ли запомнил.

Толстой задумался.

— У меня был дядя Николай, он умер в прошлом году. А у него сын Лев, мой двоюродный брат. И у него есть маленькая дочка Соня. Моя двоюродная племянница. Но ей только пять лет.

— Софья Львовна Перовская, — проговорил Саша.

— Вы ее искали? — спросила Софи.

— Возможно, — кивнул Саша. — Алексей Константинович, можете мне о вашем кузене поподробнее рассказать?

— Лёва окончил Институт инженеров путей сообщения, служил в инспекции городских дорог, потом в лейб-гвардии адъютантом, вышел в отставку штабс-капитаном. Потом где только не служил: и по Почтовому ведомству, и по Таможенному. Сейчас вице-губернатор Пскова.

— То есть он сейчас в Пскове с семьей? — спросил Саша.

— Да, — кивнул Толстой.

— А где вы слышали про Софью Перовскую? — спросила Миллер.

Саша пожал плечами.

— Мне казалось, что это какая-то писательница или актриса. Но, наверное, я перепутал. Кстати, о писателях. Думаю, и Радищев, и Тургенев впали в одно и то же заблуждение. Тургенев решил, что его весьма умеренную книгу пропустит цензура, потому что в правительстве один за другим формируются тайные комитеты по крестьянскому делу, а у нас ничего не тайна. Но хоть не арестовали.

— Задержали, — заметил Толстой, — Месяц на съезжей, два года ссылки в своем имении. Но формально не за книгу. Я говорил тогда с вашим батюшкой, и понял, что к Ивану Сергеевичу есть и другие претензии.

— Папа́ помог? — спросил Саша.

— Да, — сказал граф. — Я сразу смог передать Тургеневу книги. Посещение на гауптвахте было запрещено.

— И потом его вытащил, — заметила Софья Андреевна.

— Со съезжей?

— Из ссылки тоже, — сказала госпожа Миллер.

— Как? — спросил Саша.

— Ходатайствовал перед Дубельтом, управляющим Третьего отделения, и графом Орловым, начальником того же ведомства, — объяснила Софи.

— Больше всего помогла доброта вашего отца, — сказал Толстой.

— Значит есть смысл его просить, — решил Саша. — Если кого-то надо будет вытаскивать, пишите сразу мне. К сожалению короткие периоды истории, когда в России не было полит… политических заключенных, можно по пальцам пересчитать. А формально за что?

— Слишком восторженный некролог Гоголю, слишком частые поездки заграницу, слишком много сочувствия к крепостным и лестный отзыв о нем Герцена, — объяснил Толстой.

— Саш, как бы тебя не пришлось вытаскивать, — заметил Никса.

— Да, ладно! — сказал Саша. — Перестройка же!

— Будем надеяться, — улыбнулся Никса. — А то пиши сразу мне.

— Так о Радищеве, — продолжил Саша. — Когда он напечатал в своей частной типографии не столь изысканное, зато довольно радикальное «Путешествие», думаю, он помнил о том, что Екатерина Алексеевна переписывалась с Вольтером и надеялся, что своего доморощенного Вольтера она не тронет. Но прабабке нашей при всем моем к ней уважении было важнее казаться, а не быть. Французский Вольтер был почитаем и обласкан, а русский уехал в Сибирскую ссылку. Я все надеюсь дожить до того момента, когда государь наш скажет: «Мы Вольтеров в тюрьму не сажаем».

— Доживешь, — сказал Никса.

Рихтер выразительно посмотрел на каминные часы.

— Еще минуту! — попросил Саша. — Софья Андреевна, мне про вас рассказывали, что вы знаете 14 языков.

— Да, — улыбнулась Софи. — Хотя не все одинаково.

— Итальянский?

— Да, — кивнула она. — Граф его тоже отлично знает.

— Мне нужен переводчик для «Декамерона», — сказал Саша. — Возможно, несколько переводчиков, поскольку труд огромный. И мне не хотелось бы отвлекать Алексея Константиновича от «Князя Серебряного», хотя, конечно, я бы был счастлив. Может быть, публиковать отдельные новеллы в «Современнике»? В разделе «Смесь». Как вы думаете, это может заинтересовать Некрасова?

— Возможно, — сказал Толстой.

— Скорее, это заинтересует цензуру, — заметила госпожа Миллер.

— Ну, там же не все такое, — возразил Саша. — Гениальную новеллу про то, как загонять дьявола в ад, можно на потом оставить.

Софи усмехнулась.

— Подумаем, — сказал граф. — А «Божественную комедию» вы не планируете переводить?

— Конечно, планирую. Но это очевидный героизм. Я, правда, грешным делом прочитал только «Ад», но, может, тогда дочитаю. Все-таки у Данте слишком много современных ему реалий. Перевод придется снабжать примечаниями по объему равными переводу: какой там у него забытый папа и король, на каком круге ада. Тогда это была публицистика. А мы читаем как шедевр на все времена. Но если найдется герой, который за это возьмется, буду рад.

— Есть перевод Дурова, — заметил Толстой. — Только очень неполный.

— Петрашевца? — уточнил Саша.

— Да, — кивнул граф. — Сергея Федоровича.

— Это где «в лесе том» и «пантер полосатый»? — спросил Саша.

— Вы его читали? — удивился граф.

— Ну, как можно такое не читать? — улыбнулся Саша.

И процитировал:

— На пол-пути моей земной дорогиЗабрел я в лес и заблудился в нем.Лес был глубок; звериные берлоги

Окрест меня зияли. В лесе томТо тигр мелькал, то пантер полосатый,То змей у ног, шипя, вился кольцом.

— Тигров иногда относят к пантерам, — вступился Толстой, — а «в лесе» — допустимая, хотя и несколько устаревшая форма. И к «пантеру» это не сводится!

— Ни в коей мере, — сказал Саша. — На самом деле, этот перевод мне нравится гораздо больше, чем… другие переводы.

Саша вовремя вспомнил, что Лозинский еще не родился.

— Очень мелодично, — продолжил он, — звучит, поет. Жаль, что автор перевел только отрывки из разных глав «Ада». Хотя, конечно, «Божественной комедии» сокращения только на пользу.

— Арест помешал переводу, — сказал Толстой.

— Он сейчас на свободе? — поинтересовался Саша.

— Да, но ему до сих пор запрещено жить в столицах.

— А что так круто? Достоевскому можно вроде бы?

— Нет, он в Семипалатинске.

— О, Боже! — вздохнул Саша. — В этой стране не знаешь, за что хвататься! Разве не было полной амнистии?

— Дворянство вернули в прошлом году, — сказал Толстой. — Но это еще не право жить, где угодно.

— Как вы, однако, умеете ловить на слове, граф, — заметил Саша. — Феерично просто!

— Я вас на слове не ловил, Ваше Высочество! — сказал Толстой.

— Ок, я сам себя поймал, — согласился Саша. — Сделаю все, что смогу.

— Но Дуров вряд ли сможет закончить перевод, — признался Алексей Константинович. — Каторга полностью разрушила его здоровье.

— Это совершенно неважно! — сказал Саша. — Не сможет переводить — пусть в себя приходит. Но пришлите мне текст, а то я его помню только до появления Вергилия.

Велики хранились у входа в конюшню, что было довольно логично. Саша несколько забеспокоился за чистоту колес, но обошлось, поскольку в стойло их не поставили.

Толстой сдал железных коней гостям в целости и сохранности, и Саша с Никсой чинно и осторожно, под покровом сумерек осеннего вечера, вывели их из Китайской деревни, и оседлали только в Екатерининском парке.

— А что за новелла про дьявола и ад? — спросил по дороге Никса.

— Мастрид, — сказал Саша. — После Рабле прочитаешь. На французском наверняка есть.

Вернувшись к себе, Саша принялся за дневник и описал там встречу с Алексеем Толстым, правда, опустив некоторые детали, и записал, все, что узнал про род Перовских.

— В дневнике этому не место, Александр Александрович, — заметил Гогель.

— Зато не потеряется, — сказал Саша. — Бывают же лирические отступления! Зато запись длинная.

— Хорошо, — смирился Григорий Федорович. — Пусть так.

— Что вы еще можете о них рассказать?

— Старший из Перовских Николай был Таврическим губернатором, — сказал Гогель.