Помоги проекту - поделись книгой:
Глава 2
Поймите, почему они это сделали
Я больше тебя не виню
– Нет! Зачем она это сделала! Зачем?! – обливаясь слезами, кричала я в телефон, не замечая, что мои напуганные сыновья и шокированные покупатели спортивного магазина, в котором мы находились, с любопытством смотрели на меня, не понимая, что происходит.
Сжимая в руке телефон, я присела на корточки, сотрясаясь от слез. Мне хотелось исчезнуть, стать невидимой, настолько бесполезной я себя чувствовала.
Почему она снова это сделала?! Как она могла?!
Всего полтора месяца назад мама, которой было всего шестьдесят восемь, позвонила мне, напугала сообщением:
– Я выпила пригоршню таблеток.
– Пригоршню?! – в ужасе воскликнула я, вскочив из кресла (в тот момент я была у себя дома). – Какие таблетки? Сколько точно ты выпила?!
Я пыталась добиться от мамы подробностей, но и минуты не прошло, как ее речь в трубке превратилась в неразборчивое бормотание.
Слава богу, я отреагировала быстро: вызвала «Скорую», врачи приехали к маме в течение нескольких минут, и в больнице ее откачали. Она выжила. Но несмотря на это, я все равно чувствовала гнев из-за того, что она так напугала нас.
Когда я приехала ее навестить, я все еще не могла успокоиться и злилась на ее глупую выходку. Я думала, что наброшусь на маму со словами: «Ты с ума сошла?! Ты соображаешь, что делаешь?! Как можно быть такой… дурой!»
В тот момент в своем сердце я не находила оправдания ее поступку – я была всерьез разгневана. Но, войдя в палату и увидев маму – жалкую, заплаканную, трясущуюся от страха, словно побитая собачонка, я вмиг забыла о своем негодовании.
– Прости меня, – только и смогла прошептать мама.
Она была белее больничных стен, губы пересохли, изо рта торчали многочисленные трубки, через которые выводились токсичные вещества, очищая желудок.
Присев рядом с кроватью и бережно взяв маму за руку, едва сдерживая слезы, смотрела на ее бледное лицо и подыскивала правильные слова. Я испытывала целую бурю эмоций – страх, гнев, жалость, стыд, бессилие, ужас! Но слава богу, в тот момент я нашла единственно правильные слова, которые снизошли на меня, как благодать.
– Я люблю тебя, мама, – прошептала я, чувствуя, как дрожат мои губы. Я боялась расплакаться – я не хотела ее пугать. У меня было лишь одно желание, чтобы она уловила главную мысль, которую я хотела до нее донести: «Пожалуйста, не делай этого больше!»
Следующие несколько недель, пока мама восстанавливалась, я провела в бесконечных разговорах с разными врачами и с папой, обсуждая наши дальнейшие действия, чтобы как можно эффективнее помочь маме поправить здоровье, наладить душевное равновесие и предотвратить новые попытки суицида. Мы заперли на ключ все лекарства, убрали из дома огнестрельное оружие и все ножи. Папа пообещал, что не будет спускать с мамы глаз. И на какой-то момент нам даже показалось, что угроза отступила, – маме стало лучше, и мы даже поверили, что она начала избавляться от депрессивного состояния. Папа смог вернуться к работе.
Но, как видно, мы рано расслабились.
Новость о новой маминой попытке покончить с собой оглушила меня! Я с сыновьями в этот момент находилась в спортивном магазине, где мы покупали велосипедные шлемы, и папин звонок буквально выбил почву у меня из-под ног.
– Она сделала это снова, – сказал он. – Но в этот раз все гораздо хуже…
– Я сейчас же выезжаю! – сообщила я. – К полуночи буду у тебя.
– Лучше оставайся дома. Боюсь, ты все равно не успеешь, – ответил на это папа. – Я позвоню тебе.
Я не помню, как мы покинули магазин и как доехали до дома. Помню только, что всю ночь я не находила себе места. Я не спала ни минуты. Не выпуская из рук телефон, я ждала звонка. Часы тянулись мучительно. «Зачем, зачем она это сделала? – спрашивала я себя в бессильной ярости. – Как она могла так поступить со мной! Ведь она обещала! Она обещала, что не бросит меня!»
Всю ночь в моей голове всплывали воспоминания о том, сколько раз в моей жизни в трудную для меня минуту мама оказывалась рядом. Когда мне было двенадцать и я чуть не умерла от анорексии, она положила меня в больницу и тем самым спасла мне жизнь. В тридцать три я переживала очень тяжелый развод – и мама помогла мне выйти из затяжной депрессии, пригласив нас с моим маленьким сыном пожить у них дома. Они с папой мне очень помогли тогда. В тридцать девять, когда мой второй сын только-только начал ходить, а мне предстояла тяжелая операция на обеих руках из-за синдрома запястного канала[3], мама взяла на себя заботу о моих детях. Раз за разом она спасала меня. Она всегда оказывалась рядом в трудную минуту. И вот теперь, когда пришла моя очередь помочь ей, я потерпела оглушительное поражение. И тяжесть от вины камнем давила мне на сердце.
Уже под утро, когда я только-только начала засыпать, пронзительный звонок телефона вывел меня из недолгого забытья и погрузил в самый страшный кошмар.
– Она умерла, – сообщил папа, и с этими словами весь мой прежний мир рухнул.
В течение следующих нескольких дней я готовилась к маминым похоронам – подбирала для мамы одежду, гроб, цветы, музыку. Я ужасно злилась на нее из-за того, что она заставила меня окунуться во все это. Когда кто-то умирал от рака, в результате автомобильной катастрофы или сердечного приступа – их смерть по крайней мере не была добровольной! Мама же сознательно выбрала ее! Она долго планировала свой уход, обдумывала со всех сторон – она знала, что причинит нам боль, даже совершила неудачную попытку уйти из жизни, после этого делала вид, что раскаялась, но потом все равно довела задуманное до конца! Она сознательно заставила всех нас пережить это!
Внутри у меня все болело – сердце, голова, все мое естество. Я не могла спать. Я в беспокойстве ворочалась, не в состоянии унять кипевший во мне гнев: «Как ты могла так поступить? – мысленно спрашивала я маму. – За что такая жестокость?! Где твоя любовь? Разве любящая мать может сотворить такое с единственной дочерью?!»
Не в силах побороть внутреннее возбуждение, я вставала с кровати и как сомнамбула принималась бродить по дому, словно ища ответа в тихих спящих комнатах. Во мне бушевал гнев. Я срывала со стен мамины фотографии, убирала с глаз рамки с ее портретами, с которых, как мне казалось, она смотрела на меня насмешливо и с издевкой.
Мое негодование длилось еще несколько месяцев после похорон. Я постоянно была раздражена, срывалась на домашних, вступала в пререкания с продавцами в магазинах, переругивалась с мамашами, гуляющими с детьми в парке, пока мой младший сын играл с приятелями. Меня распирало от гнева – я никак не могла найти ему выход. Даже истязания в спорт-клубе не помогали. Я не могла выплеснуть этот гнев ни через слезы, ни через агрессивные наскоки на родных и близких, ни через физическую работу до седьмого пота.
Но как-то вечером я увидела в новостях сюжет, посвященный суициду, и это заставило меня по-другому взглянуть на мамин поступок. До последнего времени я была так погружена в печаль, что могла думать лишь о том, какое эмоциональное воздействие оказала на меня мамина смерть. Но я совсем не задумывалась о ее переживаниях – о том, что заставило маму совершить этот отчаянный поступок.
Примерно в это же время я начала посещать группу психологической поддержки, где меня окружали другие люди, которые потеряли своих близких из-за суицида. Там я тоже поняла кое-что важное и со временем пришла к осознанию, что мама переживала тяжелейшую личную драму, и на ее решение покончить с собой повлияло много независящих от мамы причин. Я хотела, чтобы она держалась за жизнь – и она, действительно, держалась, пока могла. Она держалась из последних сил, но потом все же прекратила борьбу.
Внутри меня будто что-то переключилось – внезапно я увидела все произошедшее с мамой и с нами, словно с другого ракурса. На смену гневу пришло сострадание. Вместо своей боли я наконец-то смогла почувствовать мамину боль. Химический дисбаланс мозга не был ее свободным выбором. Точно так же люди, страдающие от рака, не выбирают по доброй воле свою болезнь.
Со стороны все выглядело так, будто мама решила добровольно расправиться с жизнью. На самом деле ее убила клиническая депрессия – заболевание столь же опасное и распространенное, как инфаркт или рак.
Сила прощения помогла мне обрести ясность, и со временем я тоже сумела преодолеть боль и исцелиться.
Как-то раз, еще одной бессонной ночью, когда я горевала, оплакивая маму, и мысленно разговаривала с ней, слова прощения пришли сами собой:
– Я всегда буду винить себя за то, что не сумела тебя спасти. Но я точно больше не злюсь на тебя. Ты воевала за жизнь – я верю в это – я знаю, ты оставалась с нами столько, сколько могла. Ты очень устала – тебе нужен был отдых. И наконец-то ты можешь его получить. – Не обращая внимания на то, что слезы льются у меня из глаз, я продолжала вести разговор с мамой: – Прости меня. Теперь я знаю, как тебе было тяжело и как сильно ты боролась. Прости, что обвиняла тебя и злилась. Я знаю, ты любила меня и не хотела делать мне больно. Я надеюсь, ты простишь меня за мой гнев. И я тебя простила за твою смерть…
Эта ночь была поворотной в моей жизни. В результате произошедшей со мной трансформации я перестала испытывать боль и вместо этого почувствовала благодарность за те сорок шесть лет, что провела рядом с мамой.
Видит бог, я люблю ее всем сердцем!
Порой нам достаются в жизни испытания, которые мы не всегда способны выдержать с достоинством. Таким испытанием для меня стала моя родная дочь, с детства страдающая антисоциальным расстройством личности.
После всего, чему я ее учила, после всех нотаций, которые читала, после всех попыток оправдать ее разрушительное поведение она так и не изменилась.
Я жила в постоянном кошмаре и не знала, как от него избавиться. Я бесконечно прокручивала в голове свои действия, спрашивая себя: где мы с мужем ошиблись, что сделали не так, где просчитались, что недосмотрели? В конце концов у меня опустились руки. Я больше не находила в себе сил противостоять тому, что творила дочь, – ее агрессия по отношению к людям только усиливалась. Все шло словно по нарастающей: сначала бесконечное вранье и манипуляции, потом обесцвечивание волос, попытка проколоть губу, поцелуи и обжимания в общественных местах, многочисленные неприемлемые фотографии, видеоролики и реплики в чатах, драки в школе, отстранение от занятий, неудачный учебный год, украденные и спрятанные сотовые телефоны, проявление неуважения к полицейским, судебные заседания, штраф в размере 375 долларов, общественные работы, принудительное посещение семинаров по управлению гневом. Я не знала, как со всем этим справиться. И помощи ждать было неоткуда.
В конце концов дошло до того, что я просто перестала пытаться как-то влиять на происходящее. Когда с дочерью снова что-то случалось и в дом приходили полицейские или работники социальных служб с жалобами на ее поведение, я – если обстоятельства позволяли, – ответив на все стандартные вопросы, просто поднималась к себе наверх, в свою комнату, запирала дверь, забиралась в постель и от бессилия плакала, хотя слез уже не осталось. Я пролила их слишком много и от отчаяния порой просто хотела умереть.
Я перестала удивляться, что полицейские чуть ли ни каждую неделю проводят в нашем доме обыски и, словно пчелы в улье, жужжат в наших комнатах или во дворе дома, переворачивая все вверх дном. Я уже не обращала на это внимания и по мере возможности старалась отвлечься от происходящего.
Через все это я проходила не единожды. Каждый раз, отвечая на вопросы полицейских, учителей, соседей, друзей семьи, психиатров и психологов или родителей одноклассников о том, почему моя дочь такая и почему она перестала вписываться в нормальное общество, я все глубже и глубже погружалась в пучину отчаяния, потому что не знала ответов.
Помню, несколько лет назад я впервые пожаловалась сестре, рассказав, как дочь изводит меня своим выходками. Я призналась, что мы с мужем постоянно находимся в напряжении и боимся ее. Дошло до того, что мы стали запирать на замок дверь нашей спальни, когда ложились спать. А оставаясь дома одна, я не спускала с дочери глаз, всерьез опасаясь, что она воткнет мне нож в спину. Мы жили с ощущением, что делим дом с монстром и в любой момент можем пострадать.
Дочь полностью истощила нас с мужем. Она опустошила нас умственно, физически и эмоционально. Мы испробовали все методы мирного взаимодействия с ней. Но вынуждены были признать, что потерпели поражение.
Я провела бесчисленные часы за компьютером, исследуя все симптомы социопатии и внимательно изучая каждый диагноз. Я искала ответ: что мы можем сделать? Есть ли способ изменить ситуацию?
Несколько месяцев назад, после очередного инцидента, выбившего меня из колеи, я, забившись в угол дивана и укрывшись одеялом, искала в интернете хоть какую-то передачу или фильм, которые дали бы мне хоть немного энергии. Неожиданно я увидела в соцсетях короткий ролик из «Шоу доктора Фила». Информация из ролика меня заинтересовала, и я стала искать другие эпизоды, чтобы узнать больше.
Посмотрев несколько видео, я испытала настоящий шок, когда поняла, насколько мы не одиноки! Оказалось, что детей, которым было свойственно экстремальное поведение, не так уж и мало в мире. Мы с мужем были не единственными родителями, которые проходили через это трудное испытание.
В тот вечер я впервые узнала о диагнозе «Вызывающее оппозиционное расстройство». До этого я никогда о нем не слышала.
Вызывающее оппозиционное расстройство – это повторяющаяся или постоянная модель отрицательного, враждебного и антисоциального поведения детей по отношению к старшим. Диагноз ставят на основании истории болезни и условий жизни ребенка. Лечение возможно, но это процесс трудоемкий. И родители полностью должны быть включены в излечение, проходя индивидуальную терапию вместе с ребенком. Принято считать, что вызывающее оппозиционное расстройство наблюдается только у маленьких детей. После семнадцати лет к человеку с таким диагнозом общество уже относится по-другому – такого «больного» уже не считают ребенком и переводят в разряд антисоциальных личностей и называют социопатами.
Эта информация вселила в меня уныние. Я совсем перестала верить, что нам удастся как-то исправить нашу жизнь. Казалось, все работает против нас и мы обречены провести вечность с человеком, которого начинали ненавидеть. Поверьте, я говорю о ненависти не для красного словца! Я умею любить, я быстро прощаю, и в обычное время мир для меня полон ярких красок. Но если я начинала кого-то ненавидеть – это значило, что причины для ненависти действительно нашлись, и, видит бог, причины были серьезными!
Когда мне пришли в голову мысли о Боге, я подумала: как так получилось, что я забыла о Нем?! Я не религиозный человек и всегда считала, что Бог живет в душе, – для этого его не обязательно искать в церкви. Но Бог действительно мог бы ответить на мои вопросы!
Начала ли я ходить в церковь? Нет.
Начала ли читать и заучивать наизусть главы из Библии? Нет.
Начала ли вести себя идеально, боясь ненароком нагрешить? Нет.
Начала ли делиться своими озарениями с другими людьми и читать им нравоучения? Нет.
Все, что я сделала, – я глубоко вдохнула и выдохнула. Я отпустила свой гнев, обиду, разочарование, чувство вины, свою праведность и свою гордость. Я поняла, что больше не в состоянии нести это бремя в одиночку. Но у меня были муж, родственники, друзья, мои домашние питомцы, моя работа и – конечно же, Бог!
И они помогли мне пройти через это и помогают идти дальше.
Бог не «вылечил» мою дочь от ее диссоциального поведения, однако он наполнил меня внутренним спокойствием, терпением и верой в то, что в конечном итоге все будет хорошо. Положение дел не изменилось чудесным образом за одну ночь, но постепенно все стало улучшаться.
Я стараюсь слышать свою дочь. И делаю все для того, чтобы она услышала меня. Я не давлю на нее, не лезу ей в душу, не учу жить. Я просто каждый день стараюсь налаживать с ней контакт заново, сближаясь понемногу, по чуть-чуть завоевывая ее доверие, и радуюсь, когда она приходит ко мне со своими проблемами, если они возникают. В остальное же время мы ищем – и находим! – поводы для радости. Мы дурачимся друг с другом, устраиваем розыгрыши, и при любом удобном случае я стараюсь ее обнять, прижать к себе, сказать слова поощрения, подбодрить добрым словом или веселой шуткой.
Моя дочь – все еще антисоциальная личность. Она часто сердится или начинает защищаться. Она может солгать или сманипулировать. Она может поступить безответственно, не оправдав мое доверие. Она и дальше будет совершать ошибки и жить с последствиями своих действий. Она не такая, как я. Но она моя дочь. И, видит бог, я люблю ее всем сердцем! И только это имеет значение.
Эффект калейдоскопа
В тот день, когда я стояла перед алтарем со своим будущим мужем и клялась быть ему верной в горе и в радости, я еще не знала, что свое «да!» говорю также двум его бывшим женам и трем детям, родившимся в предыдущих браках. На тот момент мне было тридцать один, я никогда не была в браке, не знала, что значит быть женой и, тем более, мачехой. Но я любила Билла и без раздумий приняла его вместе со всеми обстоятельствами и прошлой жизнью. Я была абсолютно уверена, что разберусь с проблемами по ходу дела.
Прошло несколько дней от начала нашего медового месяца, когда Биллу позвонила его вторая жена и сообщила, что пятилетняя Брене (младшая дочь мужа) хочет провести с нами остаток лета.
– Конечно, мы заберем ее! – согласился Билл, даже не подумав о том, что его скорый ответ положит конец нашему медовому месяцу. – Ты же не против, милая? – переспросил он меня, хотя решение принял мгновение назад.
В тот момент моя уверенность, что со вступлением в брак я начину новую счастливую жизнь, резко пошатнулась. Я ощутила смутное беспокойство, что все будет не так безоблачно, раз бывшие жены Билла тоже намерены присутствовать в нашей жизни.
– Пусть приезжает, – бодро ответила я, хотя внутри ощутила гнев и разочарование. – Ты же знаешь, я хочу, чтобы у тебя с дочкой все было хорошо, – добавила я и, задвинув подальше свое возмущение в адрес бывшей жены Билла, пошла готовить для девочки одну из свободных спален, поскольку и сама хотела выстроить с дочкой мужа добрые отношения.
На следующий день мы заехали за Брене. Когда эта живая, худенькая малышка с двумя светлыми хвостиками вложила в мою ладонь свою теплую ладошку, мое сердце растаяло от нежности. Я очень любила детей, но, к сожалению, не могла их иметь. Пока Брене жила у нас, я проводила с ней практически все время – мы много гуляли, выезжали на пикники, кормили уток в парке, пекли кексы для ее дорогого папули, смотрели мультфильмы, дурачились и беспрестанно смеялись. Нам было весело! Сердце мое было преисполнено любви. Рядом с дочерью мужа я наслаждалась своими нереализованными материнскими чувствами. Но постоянно напоминала себе, что мне не стоит слишком привязываться к Брене и я не должна стремиться заменить ей мать. Я могла лишь надеяться, что мы будем ладить с малышкой, пока она гостит у нас.
В следующие свои приезды Брене была мила и нежна, и мы жили очень дружно. Но под Рождество ее поведение изменилось. Она все чаще стала капризничать и раздражаться.
– Не указывай мне, что делать! – крикнула она как-то. – Я не пойду на Рождество!
Я остолбенела.
– Брене, – сказала я мягко, постаравшись взять себя в руки. – Но мы же вместе это решили. Ты сама хотела пойти праздновать Рождество.
– А теперь не хочу! – упрямо ответила Брене, отвернувшись от меня. – И не смей меня заставлять! – добавила она и, громко хлопнув дверью, заперлась в ванной комнате.
– Я поговорю с ней. Может, она просто устала, – сказал Билл.
Вскоре муж вышел из ванной, держа дочку на руках. Глаза у нее были на мокром месте, и смотрела она на меня исподлобья.
– Мы решили, что не пойдем праздновать Рождество, – сообщил Билл.
Когда мы остались с ним наедине и снова вернулись к обсуждению этого происшествия, он сказал:
– Боюсь, Шеннон задурила Брене голову. Наговорила всякой ерунды. Сказала, что ты злая мачеха, как в «Золушке». Теперь она тебя боится.
– Что?! – возмутилась я. – Зачем Шеннон это сделала?
– Если честно, не знаю. Но я поговорю с ней, – ответил Билл. Выходка бывшей жены его тоже разозлила.
На следующий день мы отправились к Шеннон.
– Зачем ты настраиваешь Брене против Лилли? – спросил муж. – Зачем внушаешь, что Лилли злая мачеха?!
– Твоя Лилли сама виновата, – вспылила Шеннон. – Пусть не приманивает к себе мою дочь! Знаю я ее – хочет украсть у меня Брене.
– С чего ты взяла, что Лилли хочет украсть Брене?! – возмутился Билл.
– С того и взяла! – зло крикнула Шеннон, покраснев от гнева. – Ты просто не видишь, какая мерзавка твоя Лилли!
– Как ты можешь такое говорить?! – воскликнул Билл, нахмурившись.
– Потому что могу! – в гневе выпалила Шеннон. – Каждый раз, когда Брене возвращается от тебя, я только и слышу: «Мы с Лилли делали то, мы с Лилли делали это»! Если у твоей Лилли нет детей, то она, вероятно, думает, что запросто сможет заполучить себе моего ребенка?! Не выйдет! Брене – только моя. И пусть твоя Лилли прекратит строить из себя заботливую мамочку!
– Шеннон! Ты свихнулась? – возмутился муж.
Я присутствовала при этой неприятной сцене. Выглядело все ужасно.
– В чем-то ты права, Шеннон, – произнесла я как можно мягче. – Вероятно, я и в самом деле немного переусердствовала. Но у меня и в мыслях не было забирать у тебя Брене. Я всего лишь хотела, чтобы ей было хорошо в нашем доме. Прости, пожалуйста.
– Ой, да ладно! – зло скривилась Шеннон. – Строишь из себя добренькую. Я не верю тебе. – Она окинула меня презрительным взглядом. – Сколько бы ты ни старалась, никогда Брене не будет любить тебя больше, чем меня. Я ее родная мать! А ты никто! И вообще, выметайтесь оба из моего дома!
Когда мы уже почти выходили, Брене выглянула из своей комнаты.
– Папа, когда я смогу снова увидеть тебя и Лилли?
Поделиться книгой: