Режим гроссадмирала Дёница. Капитуляция Германии, 1945

Декларация президента Трумэна по этому случаю звучит так, будто она была специально сделана для того, чтобы ответить на надежды Гитлера и уничтожить их: «Союз наших армий в сердце Германии означает, во-первых, что последняя слабая отчаянная надежда Гитлера и его бандитского правительства погашена. Единый фронт и единое дело держав, объединившихся в этой войне против тирании и бесчеловечности, были продемонстрированы на деле, как они это уже давно демонстрируют в своем устремлении к победе».

И теперь Гитлер предпринял свою последнюю попытку спасти Берлин и себя самого. Он приказал Дёницу прекратить все морские операции и перебросить все части кригсмарине в Берлин по воздуху для укрепления фронта.

Гитлер не скупился в выражениях благодарности воинам, кригсмарине Дёница. Это — самые храбрые из тех, что есть у адмирала, говорил фюрер.

26 апреля генерал Гельмут Вейдлинг, командовавший 56-м танковым корпусом, которого Гитлер назначил комендантом берлинского района обороны, все еще говорил о «дне надежды». Телеграмма Дёницу в тот же день от Фосса, представителя кригсмарине в ставке Гитлера, тоже рисовала полную надежд картину ситуации. Фосс сообщил об успехах (весьма скромных и преувеличенных. — Ред.) 12-й армии Венка на юго-западе и 9-й армии Буссе на юго-востоке, а также армейской группы Штайнера на севере. В окруженном городе, однако, ситуация ухудшилась — правительственный квартал под непрерывным сильным артиллерийским обстрелом и градом бомб. По мнению Фосса, необходимо оказать всю возможную помощь извне, поскольку следующие 48 часов станут решающими.

После яростной артиллерийской подготовки и при мощнейшей воздушной поддержке русские снова перешли в наступление в 5 часов утра 27 апреля. Аэродромы Гатов и Темпельхоф перешли в руки противника, отчего дальнейшее снабжение по воздуху стало невозможным. Во время второго совещания в этот день в бункере фюрера генерал Кребс доложил, что сказал Йодлю, что у них в распоряжении остается не более 24–26 часов, чтобы добиться соединения с армиями Венка и Буссе. В противном случае необходимо считаться с возможностью быстрого прорыва обороны немцев со всех направлений.

Пока начальник штаба излагал эти мрачные новости, доктор Вернер Науманн, постоянный секретарь министерства пропаганды, прибыл с информацией о том, что, согласно сообщениям радио Стокгольма, рейхсфюрер СС начал переговоры с западными союзниками. Эта новость, должно быть, поразила Гитлера еще сильнее, чем «предательство Геринга». Отношения с «верным Генрихом» действительно в последнее время охладились. Борман и Кальтенбруннер, самые крупные из соперников Гиммлера, не упустили возможности разжечь тлевшие в Гитлере подозрения. Неудача Гиммлера в ранге командующего войсками (некоторое время на Западном, затем на Восточном фронте. — Ред.) также снизила его влияние на Гитлера. Тем не менее Гитлер, видимо, хотел прояснить ситуацию с этими слухами перед тем, как принимать меры. Последним верным слугой фюрера, который у него оставался, был адмирал Дёниц, а поэтому его спросили, известно ли что-нибудь в его районе об этом сообщении. 28 апреля разговор с Берлином был невозможен между 5:00 и 16:30, поэтому ответ на этот вопрос был отложен до 16:50. Дёниц сообщил: «Здесь ничего не известно. Выясню и, если необходимо, дам опровержение».

Тем временем в Берлине трагедия близилась к своему апогею и к концу. В течение дня было прорвано внутреннее кольцо обороны города. Радиосообщение, посланное в «Фюрерброй», Мюнхен, Борманом в 22:00, свидетельствует о сгущающейся мрачной атмосфере в окружении Гитлера и их растущих подозрениях в отношении военных руководителей: «Вместо того чтобы обрушиться на войска-освободители приказами и призывами, руководящие штабы хранят молчание. Кажется, верность уступает место предательству. Мы остаемся здесь. Рейхсканцелярия уже в руинах».

Для вечернего совещания у Гитлера генерал Вейдлинг собрал все мыслимые доказательства — включая письмо от профессора Зауэрбруха, описывающего ужасную судьбу раненых, — чтобы доказать фюреру безнадежность продолжения борьбы. Он приказал своим командирам секторов подтянуться к рейхсканцелярии в 22:30, поскольку рассчитывал на новые важные указания. Вейдлинг наглядно описал безнадежность ситуации — прорыв за прорывом русских войск, потеря складов боеприпасов, продовольствия и медикаментов, прекращение снабжения по воздуху. В качестве последней меры он предлагал прорыв из «берлинского мешка». Предложение было поддержано генералом Кребсом, но подверглось яростной критике со стороны Геббельса. После продолжительных раздумий Гитлер признал, что ситуация безнадежна. Даже если прорыв удастся, сказал он, они просто попадут из одного кольца окружения в другое. И может случиться так, что ему придется ожидать конца либо в открытом поле, либо на какой-нибудь ферме. Поэтому Гитлер решил, что останется в рейхсканцелярии.

То, что это решение Гитлера было продиктовано эгоизмом, показывает замечание, которое он сделал во время совещания 25 апреля: «Если судьба решит иначе, тогда я исчезну со сцены мировой истории, как бесславный беглец» — и он дважды повторил слова «бесславный беглец». Еще одной причиной он назвал необходимость дать пример «всем тем, кого я осуждаю за их бегство». Если бы фюрер смог выиграть эту битву, он смог бы «уничтожить ряд генералов и других командующих, которые подвели в решающий момент».

Итак, Гитлер остался в Берлине, чтобы «разбить мощь великого азиатского хана».

В пять минут после полуночи 28 апреля адмирал Фосс телеграфировал из ставки фюрера: «Мы будем держаться до конца». Примерно в это же время Гитлер посетил фельдмаршала Грайма, лежавшего раненым в своей комнате и бывшего все еще не в состоянии улететь из-за нехватки самолетов, и дал ему свои последние наставления. Русские готовятся штурмовать рейхсканцелярию, сказал Гитлер, люфтваффе должны поддержать прорыв Венка к Берлину и атаковать русские позиции. Грайму было поручено также арестовать Гиммлера. В 4:05 утра Борман отправил подробные инструкции Дёницу: «Зарубежная печать сообщает о новых актах предательства. Фюрер рассчитывает, что вы будете обращаться со всеми предателями в Северной зоне с исключительной быстротой и суровостью. Исключений быть не должно. Шернер, Венк и другие должны сейчас доказать свою верность фюреру, сняв осаду как можно скорее».

В 13:35 состоялся последний разговор с военным комендантом Берлина. Затем привязной аэростат, через который радиотелефонные переговоры транслировались на радиостанцию, был сбит русской артиллерией. После полудня ОКВ переместилось в Доббин в Мекленбурге, на старый командный пост Гиммлера. В 23:00 там получили отрывистое радиосообщение из бункера фюрера, которое звучало как SOS: «Немедленно доложите: 1. Где передовые части Венка? 2. Когда они снова перейдут в наступление? 3. Где 9-я армия? 4. В каком направлении прорывается 9-я армия? 5. Где передовые части Хольсте?» Два часа спустя Кейтель ответил, что передовые части Венка остановлены у озера Швиловзе и что 12-я армия поэтому не может начать наступление в направлении Берлина; 9-я армия окружена, а корпус Хольсте вынужден перейти к обороне. Теперь конец вполне предсказуем; уже не может идти и речи об освобождении Берлина. Но из-за патологической подозрительности Гитлера здесь все еще пахло изменой. Борману было дано указание отправить Дёницу следующую телеграмму:

«Дёниц.

В нас ежедневно укрепляется впечатление, что дивизии на Берлинском театре военных действий уже несколько дней простаивают без дела. Все доклады, которые мы получаем, контролируются, задерживаются или искажаются Кейтелем. В целом мы можем сообщаться только через Кейтеля. Фюрер приказывает вам немедленно и беспощадно разобраться со всеми предателями. (Далее следует приписка:) Фюрер жив и ведет оборону Берлина».

Предыдущей ночью, с 28 на 29 апреля, Гитлер сделал все важные приготовления к своей смерти. Он вступил в законный брак со своей многолетней сожительницей Евой Браун и продиктовал свое личное и политическое завещание. Карл Дёниц назначался президентом рейха, Верховным главнокомандующим вермахтом, министром обороны и главнокомандующим ВМС (кригсмарине); Геббельс был назначен рейхсканцлером, Борман — министром партии, Зейсс-Инкварт[4] — министром иностранных дел, гаулейтер Гислер — министром внутренних дел, фельдмаршал Шернер — главнокомандующим сухопутными войсками, Риттер фон Грейм — главнокомандующим люфтваффе, гаулейтер Ханке, защитник Бреслау, — рейхсфюрером СС и начальником германской полиции. Другие назначения таковы: министр юстиции — Тирак, культуры — Шеель, пропаганды — доктор Науманн, финансов — Шверин фон Крозиг, экономики — Функ, сельского хозяйства — Бакке, труда — доктор Хупфауэр, вооружений — доктор Заур. Лей, как лидер германского Рабочего фронта, также был включен в состав кабинета. Геринг и Гиммлер были исключены из партии и лишены всех прав и постов. Не последовало никакого упоминания о Шпеере, Риббентропе и Зельдте, а также о давних военных советниках Гитлера — Кейтеле и Йодле.

В назначении Дёница на пост главы государства сыграли роль различные факторы. Шпеер предположил это, когда покидал Гитлера 23 апреля; видимо, на это решение оказали некоторое влияние Геббельс и Борман. Доверие Гитлера к гроссадмиралу также имело важное значение, и в последние несколько дней это доверие только повысилось благодаря готовности Дёница прислать подчиненные ему формирования. В конце концов, однако, этот вопрос, скорее всего, был решен силой обстоятельств. После бегства Гиммлера вряд ли кто-нибудь еще был под рукой. Главнокомандующий люфтваффе был только что назначен и не был достаточно крупным государственным деятелем; Шернера, которого Гитлер сделал главнокомандующим сухопутными войсками, в вермахте весьма недолюбливали, а Кейтеля рассматривали просто как марионетку Гитлера или «технического генерала». Поэтому Дёниц оставался единственным приемлемым главнокомандующим родом войск на эту роль. Кроме того, его назначение подкрепляло призыв Гитлера продолжать войну.

В своем завещании Гитлер объявил, что предпочитает смерть «трусливому отречению или действительной капитуляции». Последнее он рассматривал как огромный позор. Его взгляды на самоубийство изменились, ибо первоначально он называл это актом трусости. Тем не менее, когда фельдмаршал Паулюс сдался в Сталинграде, Гитлер сказал, что лучше бы он застрелился или похоронил себя заживо. Командир должен пасть на свой меч, заявил фюрер, когда понял, что сражение проиграно.

Теперь, когда его собственная битва была проиграна, он пожелал умереть «почетной смертью» в Берлине — Геббельс убедил фюрера, что максимум через пять лет он станет легендарной личностью, а национал-социализм — мифологией. Поэтому Гитлер оставил Дёницу сомнительную славу продолжать сражение на руинах рейха.

Политическое завещание было составлено в трех экземплярах. Штандартенфюрер СС Вильгельм Зандлер, личный помощник Бормана, должен был доставить один экземпляр Дёницу вместе со свидетельством о браке Гитлера, а помощник Гитлера по делам сухопутных войск майор Йоханмайер другой экземпляр фельдмаршалу Шернеру. Третий экземпляр был предназначен для архивов и был вручен Хайнцу Лоренцу из министерства пропаганды. Кейтель и Дёниц были информированы по радио, что к ним направлены курьеры с важными документами. Кстати, завещание так до них и не дошло.

Гитлер покончил с собой примерно в 15 часов 30 минут 30 апреля.

В 18:07 Борман разослал следующее радиосообщение:

«Гроссадмиралу Дёницу: вместо бывшего рейхсмаршала Геринга фюрер назначает Вас, господин гроссадмирал, своим преемником. Письменные полномочия Вам направлены. Вы должны немедленно принять все меры, каких потребует ситуация».

Почему в этот момент последовало несколько запутанное объявление о назначении Дёница преемником, но при этом никакой информации о смерти Гитлера? Борман и Геббельс явно пытались совершить последний маневр, чтобы сохранить свои шкуры и свою власть. Бегство из Берлина уже более не подлежало обсуждению. Если им было суждено принять должности, выделенные Гитлером, то борьба вокруг Берлина должна была прекратиться, а контакты с Дёницем восстановиться. Гиммлера, находившегося ближе к Дёницу, необходимо было исключить. Если бы удалось заставить Дёница поверить, что он стал единственным преемником Гитлера, то вряд ли он пожелал бы делить власть с рейхсфюрером СС. Поэтому Геббельс и Борман отправили парламентера в русский штаб. Он должен был проинформировать русских о смерти Гитлера и официальных позициях Геббельса и Бормана и в то же время запросить перемирия. Они доверили эту задачу генералу Кребсу, начальнику Генерального штаба сухопутных войск, который говорил по-русски (в 1930-х гг. работал в посольстве в Москве, хорошо знал многих советских военачальников, в т. ч. Жукова. — Ред.). В сопровождении полковника Дуфвинга, начальника штаба коменданта Берлина, Кребс пересек линию фронта в 3:30 1 мая и был препровожден к командующему 8-й гвардейской армией генерал-полковнику Чуйкову. Кребс предъявил три документа: полномочия на ведение переговоров, список членов нового правительства и письмо от Геббельса и Бормана с предложением временного прекращения военных действий в Берлине для того, «чтобы создать основу для мирных переговоров между Германией и Советским Союзом». После бесконечной дискуссии между Чуйковым и Кребсом, в которой позднее принял участие заместитель командующего 1-м Белорусским фронтом генерал армии Соколовский, Советы дали свой ответ. Он состоял из четырех пунктов.

1. Требование безоговорочной сдачи Берлина.

2. Гарантия сохранения жизни германским военнослужащим в Берлине вместе с сохранением их наград и личного имущества; при офицерах остается их холодное оружие; раненые получат медицинский уход.

3. Обещание, что, если советские предложения будут приняты, члены нового правительства и их персонал не будут рассматриваться как военнопленные.

4. Возможность для членов нового правительства войти в контакт с Дёницем для того, чтобы они могли выдвинуть мирные предложения трем другим союзным державам.

Не было дано никаких гарантий, что три других союзных правительства вступят в переговоры с германским правительством.

Генерал Кребс вскоре после 13:00 покинул расположение советских войск и вернулся в бункер. Тем временем Борман послал вторую телеграмму Дёницу, сообщая ему, что завещание Гитлера остается в силе и что он (Борман) должен как можно быстрее присоединиться к Дёницу. А до тех пор пока этого не произойдет, никаких публичных объявлений, по его мнению, делать не следует. Возможно, промежуточный доклад полковника Дуфвинга, который вернулся в бункер перед этим, убедил Бормана в бесполезности их усилий.

Когда возвратился Кребс, новость, которую он принес с собой, уничтожила последние надежды на сепаратное соглашение с русскими. Геббельс отверг требование безоговорочной сдачи Берлина и письменно проинформировал генерала Чуйкова об этом через парламентера СС, который пересек линию фронта под белым флагом в 18:00.

Вскоре после этого русскому полковнику Антонову было приказано взять рейхсканцелярию. Сражение возобновилось с новой силой и длилось до 17:00 (по советским данным, до 15:00. — Ред.) 2 мая, пока генерал Вейдлинг, последний комендант Берлина, не приказал всем германским войскам, продолжавшим сопротивление, сложить оружие (Вейдлинг сдался в плен в 6 часов утра 2 мая. По предложению советского командования он подписал приказ берлинскому гарнизону прекратить сопротивление и сложить оружие. Затем приказ был зачитан по радио. — Ред.). Тем временем Геббельс со своей семьей покончил с жизнью, то же самое сделали генералы Кребс и Бургдорф. Оставшиеся обитатели бункера, включая Бормана, попытались спастись бегством. Судьба Бормана до сих пор остается неизвестной (как позже установлено, Борман погиб в ходе прорыва в Берлине. — Ред.).

После возвращения Кребса Геббельс и Борман, наконец, сообщили Дёницу о смерти Гитлера и о более важных деталях перехода власти:

«Фюрер умер вчера в 15:30. Завещание от 29 апреля назначает Вас президентом рейха, рейхсминистра Геббельса — рейхсканцлером, рейхслейтера Бормана — министром партии, рейхсминистра Зейсс-Инкварта — министром иностранных дел. Приказом фюрера это завещание было отправлено из Берлина Вам, а также фельдмаршалу Шернеру, и, кроме того, для хранения и опубликования. Рейхслейтер Борман собирается к Вам сегодня и проинформирует Вас о ситуации. Время и форма объявления в печати и войскам предоставляется Вашему выбору. Подтвердите получение».

Часть первая

Персоналии

Гитлеровское завещание положило конец всем толкам о наследовании власти. Сам тиран предусмотрел некоторую форму продолжения режима. Должно быть, он понял, что не все назначенные им лица выживут, но он и не рассчитывал, что его последнее завещание будет рассылаться по частям.

Гитлер наверняка не сомневался в готовности Дёница взять на себя поручаемую ему задачу. Его непоколебимая верность и преданность в качестве главнокомандующего ВМС, его готовность подчиняться Верховному главнокомандующему вермахтом и фюреру Третьего рейха, а также отчаянное положение Германии делали любой отказ немыслимым. Гитлер, очевидно, думал, что Дёниц, подобно известному коменданту крепости Грауденц[5] в 1806 г., никогда не склонится под вражеским игом, будет сражаться до конца и геройски погибнет вместе с остатками рейха.

Как мы знаем, Карл Дёниц (умер в 1980 г. — Ред.) и еще несколько человек выразили готовность возглавить Германию в мае 1945 г. Некоторые из них были еще Гитлером назначены на посты, которые заняли при новом главе государства; другие впали в немилость, но большинство было назначено самим Дёницем. Ввиду явного приближения катастрофы было бы законным задаться вопросом, какие мотивы подвигли этих людей на то, чтобы взяться за задачу с такой ничтожной перспективой на успех или признательность.

Переходный период от войны к миру неизменно предъявляет исключительные требования ко всем официальным военным и гражданским властям; он порождает многочисленные проблемы, связанные с переориентацией. Для того чтобы руководить такой фундаментальной перестройкой, нужны профессиональные эксперты и опытные политики, способные подготовить «завтрашний день». В случае Германии, однако, этот переход совпал не только с крушением государства, экономики и финансов, но и с требованием победителей демонтировать предыдущий политический режим, а это породило трудности невообразимых размеров. Где найти таких экспертов, на которых нет печати вчерашних событий, — и это в стране, где все средства сообщения замерли? Приходилось делать все возможное, приходилось работать с теми, кто был под рукой, даже если их политическое прошлое не было таким безупречным, как хотелось бы. Где найти незапятнанных политиков в государстве, которое систематически изгоняло в эмиграцию, изолировало или ликвидировало всех несогласных? В конце тотальной войны и тоталитарного государства люди у власти в переходный период, очевидно, должны были быть сторонниками или, по крайней мере, симпатизирующими предшествующему политическому режиму.

С другой стороны, у этих людей могла быть и другая мотивация — более высокий стандарт чувства долга и настоящая любовь к своей стране. По каким же другим причинам они в этот момент взялись бы за столь неблагодарную задачу, предлагающую столь ничтожные перспективы?

Эти размышления подчеркнуты последующими более или менее детальными портретами ведущих германских политических и военных деятелей мая 1945 г. Никто из членов нового правительства или новых военных руководителей не был в оппозиции Германии Гитлера — в лучшем случае они были «попутчиками». Почти все, однако, были людьми с сильным чувством долга и преданными патриотами — качества, которые в большинстве случаев заставили их терпеть методы преступного национал-социалистического государства. Во многих случаях личные амбиции и карьеризм явились дополнительными факторами. Гитлер показал мастерскую способность использования их сильных и слабых сторон самыми различными способами. Все они пытались ускользнуть от последствий политики, в которой, по словам Йоахима Феста, они «сотрудничали с закрытыми глазами».

Глава 1

Карл Дёниц

История дает много примеров военных руководителей или специалистов, кому в моменты величайшей опасности была вручена судьба их страны либо кто взял на себя эту ответственность по своей инициативе. Немногим, однако, довелось столкнуться со столь трудной ситуацией или оказаться совершенно не готовым для политического поста, как Карлу Дёницу.

Когда Гитлер совершил самоубийство, Дёницу было пятьдесят четыре года и он достиг предела амбиций в своей профессии: уже в течение двух лет он являлся главнокомандующим своим родом войск — ВМС (кригсмарине). Кроме того, недавно на него было возложено руководство органами гражданской и военной администрации в той мере, в какой они отвечали за оборонительные приготовления в Северной Германии. Однако настоящие инструменты власти, то есть сухопутные силы, люфтваффе, СС и политическая машина, были за пределами его полномочий.

Ничто в его прошлом не говорило о том, что у него были какие-либо иные амбиции, кроме военной карьеры. Напротив, внимание Дёница было, пожалуй, чересчур сконцентрировано на его профессии.

Карл Дёниц был сыном инженера, работавшего на заводе фирмы «Карл Цейс Йена», родился в Берлине в районе Грюнау 16 сентября 1891 г. Может показаться удивительным, что он избрал для себя ремесло военного моряка и целиком посвятил свою жизнь требованиям и нуждам военно-морских сил. Однако знание его прошлого и воспитавшая его среда позволяют понять этот выбор.

Веками предки Дёница были помещиками и должностными лицами в краях на Эльбе возле устья реки Зале (то есть на исконных славянских землях, захваченных немцами. — Ред.). Постоянные конфликты со славянами (которые восставали. — Ред.) были их хлебом насущным, и они всегда были готовы схватиться за оружие при любом знаке опасности с Востока. (Опасность в основном исходила от немцев, постепенно захватывавших славянские земли к востоку от Эльбы, а затем и Одера — «Дранг нах Остен» («Натиск на Восток»). — Ред.) Более поздние поколения его рода были в равной степени готовы защитить и себя; их сыновья становились офицерами или протестантскими пасторами, причем последние часто были столь же дерзкими в своем поведении, как и солдаты. Соответствующее образование привило им чувство долга и сурового аскетизма. Главнейшим принципом представителей этой семьи был строгий общественный порядок, власть и руководство сверху в сочетании с уважением и безусловным повиновением снизу. Карл Дёниц, как и остальные, был воспитан на этих древних прусских и фридриховских принципах. Его отец был готов отдать «разрубить себя на мелкие кусочки» ради «своего» кайзера Вильгельма I. Характер Дёница постоянно выковывался этими впечатлениями домашней среды и переходившей из поколения в поколение традицией готовности защищаться от любой опасности, исходящей с Востока (который, естественно, сопротивлялся вышеупомянутому «натиску на восток». А в планах кайзера Вильгельма II захват «жизненного» пространства на Востоке предполагался по линии Онежское озеро — Валдай — Волга, что в основном совпадало с последующими планами Гитлера. — Ред.).

По окончании учебы в Веймаре в 1910 г. Дёниц уже настроил себя на поступление на службу на императорский военный флот. Его жажда приключений раззадоривалась чтением книг Нансена и Свена Гедина (Свен Гедин, 1865–1952, шведский путешественник. Исследовал Тибет, Синьцзян, Монголию, Восточный Туркестан (1803–1935). В годы Второй мировой войны сотрудничал с гитлеровскими властями. — Ред.)\ ежегодные каникулы на Балтике пробудили в нем любовь к морю; рассказы некоторых его родичей о поездках в Китай и Египет разожгли в нем страсть к путешествиям. Став морским офицером, юный Дёниц надеялся увидеть мир и дать «своему» кайзеру Вильгельму II доказательство своей верности. Более того, его выбор карьеры был модным для того времени. Поскольку служба становилась все более связанной с техникой, все больше и больше молодых людей из образованных слоев общества выбирали морскую карьеру, хотя они вовсе не обязательно должны были быть родом с «побережья».

Свое первоначальное морское обучение Карл Дёниц проходил на «Герте», а затем последовал специальный курс в морской школе во Фленсбург-Мюрвике. Младшим лейтенантом он служил на «Бреслау» в Средиземноморье. И здесь его застало начало войны. Вскоре после этого два крейсера — «Гебен» и «Бреслау» — были переданы туркам, а их команды были наняты для обучения турецких моряков.

Боевые действия «Гебена» в Босфорском проливе в 1915 г. скоро привели к вступлению Турции в войну. (Линейный крейсер «Гебен» вместе с легким крейсером «Бреслау» был в 1914 г. включен в состав военного флота еще нейтральной Турции. 29 октября 1914 г. «Гебен» без объявления войны обстрелял Севастополь (в ответ получив 254-мм снаряд в корму), а затем потопил минный заградитель «Прут» и эсминец «Лейтенант Ильин». После этого пиратского рейда Россия объявила Турции войну. 18 ноября 1914 г. «Гебен» и «Бреслау» снова пошли к Крыму и у мыса Сарыч нарвались на линкоры русского Черноморского флота. Линкор «Евстафий» (додредноутный, 4305-мм и 4203-мм орудия против 10 280-мм орудий у «Гебена») добился нескольких точных попаданий (получив, в свою очередь, 4 попадания), что вызвало пожар на «Гебене», после чего последний ушел к Босфору, используя преимущество в скорости. 10 декабря «Гебен» прикрывал транспорты с турецкими войсками и обстрелял Батум. 26 декабря 1914 г. «Гебен» наскочил на минное поле, установленное русскими у входа в пролив Босфор, получил две пробоины (одна из них 60 квадратных метров), но сумел доползти до базы, где встал на ремонт. В дальнейшем после ремонта еще не раз схватывался с кораблями Черноморского флота, преимущество которого в ходе войны становилось подавляющим вплоть до Октябрьской революции 1917 г. — Ред.) Оба корабля, «Гебен» и «Бреслау», плавали под турецким флагом, и орудийным огнем с «Бреслау», на котором все еще служил Дёниц, было подожжено четырнадцать русских судов (видимо, мелких торговых и шаланд. — Ред.) возле Новороссийска. Когда крейсер пришлось поставить на капитальный ремонт, Дёница отправили в отряд морской авиации на Галлиполийский полуостров, где он оставался до 1916 г. В Германию он вернулся лишь после повышения в звании до лейтенанта и был направлен в род войск, развитию и укреплению которого было суждено стать главной задачей его жизни на многие годы, — подводный флот.

Здесь он обнаружил то, что было его сердцу дороже всего, — «уникальный дух товарищества, порожденный судьбой и трудностями, которые разделяет вместе команда подводной лодки, где благополучие каждого моряка находится в руках всех и где каждый человек являлся неотъемлемой частью всего целого».

Между 1916 и 1918 гг. Дёниц обучался военной профессии вначале как вахтенный офицер, а потом как командир подводной лодки. В ранние часы 4 октября 1918 г. он лично испытал на себе недостатки тогдашней наступательной тактики. К юго-востоку от Сицилии он атаковал тяжело груженный караван судов; после подрыва торпедой грузового судна Дёниц был вынужден уйти на глубину, поскольку прямо на него направился вражеский эсминец; вместе с командой Дёниц ожидал атаки глубинными минами в любую минуту, но этого не произошло. У-68 осторожно всплыла и последовала за конвоем. Однако внезапное наступление рассвета вынудило к еще одному погружению, и оно чуть не привело к катастрофе. Из-за неисправности продольного стабилизатора лодка встала на голову и устремилась в глубину. Скоро она достигла отметки 60 метров, при которой давление воды было тем максимумом, который лодка могла выдержать. Дёниц приказал немедленно продуть цистерны сжатым воздухом. После нескольких жутких минут подлодка, уже ставшая слишком легкой, всплыла на поверхность и очутилась посреди вражеского конвоя. Завыли сирены, загрохотали пушки, и вражеские миноносцы устремились в атаку. У-68 уже не могла совершить погружение, поскольку кончились запасы сжатого воздуха для последующего всплытия, и ее продырявили в нескольких местах. Не оставалось выбора, кроме как отдать приказ команде «Покинуть корабль!». Дёница спас один из эсминцев конвоя. Он оказался пленником британцев. Тем не менее Дёниц извлек существенный урок: одинокая подлодка не может успешно атаковать — слишком велики здесь материальные и психологические проблемы. Чтобы справиться с большим конвоем, необходимо использовать несколько подводных лодок. Позднее этот опыт привел к выработке тактики групп — «волчьих стай», столь успешно применявшейся во Второй мировой войне.

Для милитаристского мышления Дёница ничего не могло быть отвратительнее плена. Он непрерывно размышлял над тем, как выйти из этого постыдного положения. Наконец он с двумя товарищами загорелись, как им казалось, оригинальной идеей: они решили выдать себя за сумасшедших и стали имитировать маневры подводной лодки, бегая по кругу с опущенной головой и жужжа «бзз, бзз, бзз». Естественно, британские психиатры не попались на эту детскую приманку. «Сумасшедших» поместили в одиночные камеры, и они скоро выздоровели. Однако глотание слюны после жевания табака оказалось более эффективным, породив симптомы, схожие с теми, что наблюдаются при малярийной лихорадке, и это привело к досрочному освобождению.

Вернувшись из плена в июле 1919 г., Дёниц явился в штаб новых ВМС Германии. Офицер из отдела кадров спросил, не желает ли он продолжать службу. Дёница привлекала только профессия моряка, ибо здесь была надежда снова выйти в море на подлодке. Когда офицер-кадровик выразил мнение, что Германия в обозримом будущем вновь будет иметь свой подводный флот, Дёниц решил остаться на службе. Ему, однако, пришлось несколько лет сдерживать свою любовь к субмаринам, потому что Германии по Версальскому договору запрещалось иметь подводные лодки. В течение нескольких лет Дёниц занимался усовершенствованием тактики надводных кораблей и торпедных катеров. После получения звания лейтенанта-коммандера он был назначен командовать 4-й флотилией торпедных катеров, и тут у него наконец появилась возможность разработать основы «своей» тактики «волчьей стаи».

Во время стажировки в морском штабе в Берлине с 1924 по 1927 г. Дёниц впервые получил опыт морского управления, отвечая за вопросы поддержания дисциплины и применения военно-уголовного права. Также ему пришлось иметь дело с вопросами внутренней политики, оказывавшими влияние на ВМС страны. Отсюда возникли его контакты с рейхстагом, климат и атмосфера которого были крайне противны его упорядоченному складу военного мышления. На него эта «парламентская фауна» (как выразился Мориак) и тактические маневры партий производили отталкивающее впечатление. Его, в частности, привыкшего к кратким докладам по существу дела, ужасали эти скучные дебаты, нацеленные на приобретение электората. Эти впечатления вместе с опытом службы старшим офицером штаба базы на Балтике в 1930–1934 гг. все более и более укрепляли в нем антиреспубликанские настроения и растущую симпатию к национал-социализму. Вначале, следуя традициям имперской эпохи, Дёниц держался как можно дальше от политики. Тем не менее, являясь офицером штаба базы, он должен был быть настороже на случай внутренних беспорядков, а поэтому политика, так или иначе, оказалась в поле его кругозора. Несомненно, монархия все еще оставалась для Дёница идеалом; падение империи в 1918 г. стало для него настоящим потрясением. Теперь, казалось, национал-социалистическая программа предлагала, наконец, какие-то гарантии национальной цели; партия (НСДАП) вроде бы выступала за решительные организованные действия. Обещания Гитлера построить истинно народное сообщество, избавление от классовой борьбы и безработицы, а также перспектива возникновения сильной Германии — все это представлялось Дёницу желанным; строгий режим, управляемый сверху, вполне отвечал его идеалам, основанным на главенстве Пруссии и монархии. Это традиционное страстное желание иметь верховное руководство было типичным для широких слоев населения и, конечно, отвечало иерархическим тенденциям милитаристских и чиновничьих кругов. Дополнительным фактором была подготовка Дёница как морского офицера, которая вселила в него идеал тесно связанного сообщества товарищей на борту корабля; поэтому создание схожего компактного народного сообщества, упраздняющего классовую борьбу, представлялось ему стоящей целью. Эта благоприятная картина новой партии подкреплялась ее милитаристским характером и авторитарной иерархией, но выше всего Дёницем ценились перспективы, которые раскрывались после реабилитации его военной профессии. Еще до 1933 г. Гитлер дал понять, что стоит за восстановление ВМС. Вскоре после прихода к власти он подтвердил свои намерения начальнику штаба ВМС адмиралу Редеру.

Короче говоря, отвращение Дёница к Веймарской республике и тяга к национал-социализму должны рассматриваться как одна из многочисленных иллюстраций неспособности Веймарского государства создать «единство интересов между офицерским корпусом и государством в целом». В конце 1920-х и начале 1930-х гг. общее тяготение к национал-социализму было заметно среди личного состава ВМС, особенно молодых офицеров.

Быстрое ухудшение внутриполитической обстановки после захвата нацистами власти прошло для Дёница почти незамеченным; несомненно, он не был в курсе истинной подоплеки того, что происходило в Германии. Первые шесть месяцев 1933 г. он провел в «образовательном путешествии» в Голландскую Вест-Индию (острова Суматра, Ява и Бали), Цейлон и Южную Индию — ежегодный подарок президента рейха одному офицеру рейхсвера.

По возвращении в Германию Дёниц оказался вовлеченным в проблемы и конфликты по поводу влияния в СА; похоже, даже замышлялся путч, во время которого адмирал Отто Шульце, командир военно-морской базы, и Дёниц, как его старший офицер штаба, должны были «быть обезврежены». В свете этого события 30 июня 1934 г., получившие позднее юридическое прикрытие в форме софизма «чрезвычайное положение», представились Дёницу не только оправданными, но и необходимыми. Рём был отвратительным извращенцем (гомосексуалистом); СА собрала в себе всех авантюристов и беспринципных хулиганов — фактически самые худшие элементы в национал-социализме. Поэтому для многих действия партии с целью их уничтожения показались чем-то вроде уборки в доме и стали явным поворотом в сторону рейхсвера. Только до немногих дошло, что урегулирование конфликта бандитскими методами — это показатель истинной сути нового государства; кроме того, размах зверств широкой публике был известен и к тому же сглажен обилием пропагандистских фраз, выданных Геббельсом.

В ноябре 1934 г. Дёниц отправился еще в один зарубежный круиз, на этот раз в качестве капитана крейсера «Эмден»; в ходе плавания он обогнул Африку, вошел в Индийский океан и вернулся лишь в июле 1935 г. За этот период, как он считал, за рубежом стал заметен рост германского престижа, что особенно отражалось в более дружественном отношении со стороны Королевских ВМС (Великобритании).

Когда капитан Дёниц возвратился в Вильгельмсхафен, он узнал, что тем временем — в марте 1935 г. — была введена всеобщая воинская повинность, а 18 июня 1935 г. было подписано англо-германское морское соглашение. Поскольку он был профессиональным офицером, обе эти меры неизбежно побудили его на еще более энергичную поддержку правящего режима.

На борту «Эмдена» Дёница посетил гроссадмирал Редер, главнокомандующий ВМС. После доклада о своем плавании Дёниц рассказал адмиралу о своих планах на дальнейшие плавания. К его совершенному удивлению, Редер ответил, что должен поговорить с ним о восстановлении германского подводного флота. Но Дёниц, вместо того чтобы радоваться тому, что сейчас-то он сможет опробовать свои планы новой тактики подлодок, был разочарован. Он чувствовал, что его запихивают в тупик, поскольку были все свидетельства того, что подводный флот может составить лишь очень малую толику воссоздаваемого флота.

И действительно, перспективы были весьма неблагоприятными. Было предложено строить по возможности однородный флот. Версальский договор оставил Германию ни с чем, кроме совершенно устаревших кораблей, а новое строительство подчинялось чрезвычайным ограничениям. В 1935 г. германский флот включал в себя не более чем два линкора, шесть легких крейсеров и двенадцать торпедных катеров вместе с несколькими устаревшими кораблями береговой охраны, торпедными катерами, тральщиками и вспомогательными судами, оставшимися от Первой мировой войны. Потолок численности личного состава равнялся 15 ООО человек, включая 1500 офицеров и береговую охрану.

В соответствии с англо-германским морским договором 1935 года, Германии разрешалось иметь тоннаж своего военного флота не более 35 % тоннажа британского военного флота, а для субмарин было дано разрешение на 45 %. Однако в Королевских ВМС Великобритании подводные лодки играли незначительную роль, так что чисто с точки зрения тоннажа 45 % или даже равенство, которое два правительства обсудили в дружественной атмосфере, не представляли значительного количества в сравнении с другими категориями кораблей. Кроме этого, технические достижения (позволявшие более эффективно бороться с подводными лодками) и соглашения по международному праву серьезно снизили эффективность субмарин.

В сентябре была сформирована первая флотилия подводных лодок «Веддинген» в составе 9 малых субмарин, усиленная еще 9 подлодками в следующем месяце. Ею командовал капитан Дёниц, который, несмотря на первоначальные колебания, скоро «вновь стал подводником душой и телом» и, уже не испытывая препон в виде инструкций и директив, отдался преподаванию основного курса боевой подготовки, делая главный упор на «боевую готовность». То, что разработка тактики «волчьей стаи» получила должное внимание, и обсуждать не стоит.

Обучение «боевой готовности» никоим образом не свидетельствовало о систематической подготовке к войне; оно даже не преследовало никакого агрессивного намерения; это была просто стандартная профессиональная боевая учеба. Даже в Нюрнберге Дёниц в рамках обвинения в подготовке агрессивной войны был оправдан. И действительно, подавляющая часть германского офицерского корпуса, который «в 1933 г. перестал быть важным фактором в политической жизни Германии», виновна скорее в излишней самоуспокоенности и своего рода «тупости перед лицом диктаторского правительства», чем в агрессивных намерениях. Гипертрофированный национализм и восприимчивость к тоталитаризму стали причиной того, что почти «весь верхний слой общества пал жертвой Гитлера тем или иным образом». И Дёниц не составил исключения.

Впервые Дёниц встретил Гитлера осенью 1934 г. перед отплытием «Эмдена», в ранге капитана этого боевого корабля. С тех пор вплоть до начала войны они виделись в общей сложности пять раз, а с 1939 по январь 1943 г. — даты назначения Дёница главнокомандующим кригсмарине — четыре раза. Их встречи происходили под разными предлогами, но они никогда не обсуждали чего-либо иного, кроме военных тем.

В Нюрнберге Дёниц объяснял, что привлекало его в национал-социализме. Эта система взглядов совпадала с его собственными идеями о национализме и социализме — «идеи, которые находили выражение в чести и достоинстве нации, ее свободе, ее равенстве среди других наций и ее безопасности; и социальные принципы, лежавшие в их основе: никакой классовой борьбы, но человеческое и общественное уважение к каждой личности, независимо от ее классовой принадлежности, профессии или экономического положения, и, с другой стороны, подчинение всех и каждого интересам общего блага. Естественно, я рассматривал высокий авторитет Адольфа Гитлера с восхищением и с радостью признавал это, когда во времена мира ему удавалось так быстро и без кровопролития решать национальные и социальные задачи».

Это не совсем гладко сформулированное заявление приводится здесь потому, что оно особенно типично для Дёница и выражает его истинные чувства. В те времена многие другие немцы точно с таким же доверием относились к декларациям нацистской партии по национальным и социальным вопросам. Более того, для Дёница, человека военного, понятия «честь и достоинство» не были пустым звуком; они действительно являлись ключом к пониманию его характера; они повторяются вновь и вновь во множестве его приказов и воззваний. Социальное достоинство и социальное равенство статусов были принципами, которые в ВМС соблюдались куда строже, чем в сухопутных войсках. В ограниченном пространстве корабля или в долгом плавании классовые привилегии не так-то легко было удерживать. Во все возрастающем количестве морские офицеры призывались из рядов буржуазии, верхнего и среднего классов. Решающим фактором был скорее профессионализм, нежели социальный статус.

Признавая свое восхищение властью Гитлера, обеспечившего «бескровные достижения национальных и социальных целей», Дёниц демонстрирует, каким близоруким он был по отношению к этому преступному по характеру режиму, но также свидетельствует и об определенной моральной самоуспокоенности, что можно обобщить словами: «Это не мое дело!» В качестве других причин можно добавить факт, что кригсмарине в некотором отношении держались в стороне от политики. Кроме того, тактика Гитлера была мастерски замаскирована, а Дёниц полностью поглощен делом своей жизни. Однако жестокость антисемитских мер режима, о чем свидетельствовали события «хрустальной ночи», заставила Дёница отреагировать. Он выразил протест своему непосредственному начальнику адмиралу Бему. Когда такие же протесты поступили и от других старших морских офицеров, гроссадмирал Редер, главнокомандующий ВМС (кригсмарине), сделал заявление Гитлеру. Не стоит, однако, слишком высоко оценивать моральную значимость этого шага, поскольку Редер в своих действиях основывался в основном на ущербе, причиненном такими действиями германскому престижу за рубежом, хотя, конечно, это мог быть просто тактический маневр.

Относительно мало известно об отношении Дёница к антисемитизму, но и то малое типично для позиции, которую в то время занимали многие немцы. Если их это задевало лично — в случае Дёница были затронуты кригсмарине, — они возражали против любых эксцессов и принимали меры, чтобы сохранить посты за офицерами-евреями или теми, у кого были жены-еврейки. В то же время все то, что происходило вне их собственной сферы общения, немцы игнорировали или не придавали этому значения. Поэтому они пассивно приняли принципы национал-социализма, нарушая их только в особых для каждого случаях. Практически у каждого немца был свой «приличный еврей», за которого он хлопотал. В нескольких случаях Дёниц сам успешно добивался благосклонности Гитлера в отношении морских офицеров-евреев. Сам же Дёниц никогда не использовал официальную партийную фразеологию, утверждавшую о «распространяющемся яде еврейства». Как и большинство немецкого народа, он не задумывался о последствиях такого поведения.

Однако в мае 1945 г. реакция Дёница, когда во Фленсбург прибыли корабли, перевозившие узников концентрационных лагерей, а также на фильмы о концентрационных лагерях, показанные в Нюрнберге, почти не оставляет «сомнений, что он был искренне шокирован раскрытыми фактами жестокости, которую применял Гитлер». Конечно, Дёниц знал о существовании концентрационных лагерей; он сам дал согласие на использование заключенных концентрационных лагерей в качестве рабочей силы на судоверфях. Однако он явно считал концлагеря просто более суровой формой заключения, при которой строгость должна быть обыденным делом, но не жестокость или массовые убийства.

Говорят, был случай, когда Дёниц спросил Гиммлера о его мнении по поводу распространенных слухов, и последний как будто бы ответил, что в некоторых лагерях были «недостойные» условия; он, однако, заставил провести расследование, и виновные были расстреляны. И Дёницу пришлось довольствоваться этим ответом; он не мог подозревать, что смертные приговоры были вынесены за такие преступления, как воровство, мошенничество, убийство из садистских или эгоистичных побуждений и другие нарушения кодекса чести СС, а не за систематические убийства.

Слухи о жестоком обращении в концентрационных лагерях так же очевидно и даже слишком охотно принимались за вражескую военную пропаганду. Иногда желанное подтверждение этому предоставляли ошибочные сообщения в зарубежных передачах, как, например, о том, что два командира подводных лодок, Прин и Шульц, находятся в заключении в концентрационном лагере.

Можно ли верить тому, что ведущие личности германского общества находились в «невинном неведении»?

В ответе на этот вопрос надо учитывать следующие факторы:

1. Широко распространенная привычка ограниченного мышления. Каждый замыкался, насколько это было возможно, в себе, в своей собственной области деятельности.

2. Фундаментальный приказ Гитлера (Grundzatzlicher Befehl) от 11 января 1940 г., предположительно подготовленный Шелленбергом и переделанный Гиммлером, согласно которому каждый должен держать в секрете свои служебные обязанности и знать только то, что важно для его работы.

3. Тенденция рассматривать явно сомнительные слухи и сообщения как не заслуживающие доверия — реакция самосохранения, понятная только тому, кто жил в атмосфере тоталитарного государства, и становившаяся все более доминирующей под нараставшей тяжестью войны.

В ответе на статью, нападавшую на него, Дёниц ответил, что те, кто сегодня критикуют национал-социализм, в основном думают о его преступлениях. «Эти злодеяния были мне неизвестны. Мне бесполезно сегодня пытаться заявлять, как бы я поступил, если бы был информирован об этих преступлениях. Лично я убежден, что никогда бы их не одобрил».

Поэтому помимо некоторых «поверхностных дефектов» диктатура национал-социализма представлялась Дёницу в позитивном свете. «Изнасилование» Чехословакии, похоже, не потревожило его совесть. Разрыв англо-германского морского договора он расценил как «исключительно сильную политическую меру», указывая, что «политика, состоящая в стремлении достичь соглашения с Британией, отброшена. Не только временно, но и на долгосрочную перспективу нет никакой видимости какого-либо улучшения англо-германских отношений». Заключение, к которому пришел Дёниц, доказывает, сколь тверд он был — и остается — в своем убеждении, что война есть естественное продолжение политики, и она неизбежна, а также его неспособность понять или отказ признать, что этот конфликт был вызван гитлеровской манией величия. В 1963 г. Дёниц пишет: «Разрыв англо-германского морского договора был конкретным свидетельством высокой напряженности, существовавшей в отношениях между Германией и Британией, и ни один политический лидер не мог тогда с уверенностью гарантировать, что сможет не позволить этой напряженности взорваться в любой момент и перейти в военные действия. Программа немедленного и ускоренного перевооружения, основанная на строительстве большого количества подводных лодок, сейчас была главной задачей, которая стояла перед германским морским флотом».

Единственное, что вызывало озабоченность Дёница, — это наличие весьма скромного количества субмарин, и он понимал, что в случае войны необходимый успех не будет достигнут. Дёниц проинформировал об этом своего главнокомандующего, обращаясь с просьбой уведомить об этом Гитлера. Ответ последнего, объявленный Редером офицерскому корпусу, собранному в Свинемюнде 22 июля 1939 г., гласит: «Он заверяет, что ни при каких обстоятельствах войны с Британией не будет. Ибо это означало бы „Конец Германии“ (Finis Germaniae)». В тот же день Дёниц ушел в отпуск, из которого был отозван 15 августа. В конце месяца он снова акцентировал внимание главнокомандующего на этой проблеме, тревожась по поводу неадекватного количества подводных лодок, и вручил Редеру проект меморандума, который официально подал 28 августа под заглавием «Соображения по поводу расширения подводного флота».

Главная задача, как там было изложено, состояла в том, чтобы «нанести военное поражение Великобритании», поскольку Дёниц считал, что в случае войны Англия окажется в числе врагов Германии. Учитывая, однако, недостаточное количество сил и средств вермахта, он считал войну в 1939 г. нежелательной, хотя в долгосрочной перспективе полагал ее неизбежной. Дёниц не думал, что это произойдет по вине Германии: «Если до 1914 г. противоположная сторона находила существование даже небольшого немецкого национального государства Бисмарка нетерпимым, вряд ли можно ожидать сейчас, что она станет терпеть существование Великой Германской империи. Поэтому, если мы вынуждены рассматривать вооруженное соперничество между Германией и Британией неизбежным, важно вести целеустремленную и надлежаще логичную политику в области наших морских вооружений. Но наши лидеры не смогли оценить реальное положение дел». И даже еще яснее: «Британия вступила в войну в 1939 г., потому что Великая Германия, растущая в силе и объединившаяся с Австрией, становится угрозой британским имперским и экономическим интересам… Уничтожение этой политической и экономической мощи Германии было военной целью Британии, целью, в достижении которой ее поддержали Соединенные Штаты с ревностью даже большей, чем сама Британия». И тут Дёниц показывает себя сторонником старой истории о столкновении экономических интересов; одержимый теорией отношений «друг — враг» и философией власти — оба элемента являлись базовыми принципами национал-социализма, — он совершенно игнорирует огромное стремление западных демократий к миру в межвоенный период. (После Великой депрессии 1929–1932 гг., выходом из которой стали государственные заказы, особенно в военной области, возникшая в результате гонка вооружений делала новую войну неизбежной. А «западные демократии» ее успешно приблизили своей политикой по отношению к Испании, по поводу аншлюса Австрии, наконец, в ходе мюнхенского сговора. — Ред.)

Был ли Дёниц действительно национал-социалистом? Вопрос о том, был ли он членом партии, неуместен: 30 января 1944 г. он получил золотой значок члена партии как почетный член НСДАП. Его нельзя назвать «закоренелым нацистом, который совершенно отождествлял себя с идеологией, целями и поведением нацистского руководства», поскольку он ничего не знал о преступных методах этих людей и, как он заявляет, не согласился бы с ними. Он больше принадлежит к «верующим с оговорками», которые были «скорее националистами, чем нацистами». Действительно, он был заблуждавшимся патриотом, который воспринимал внешне идеалистические теории и справедливые слова за чистую монету, не понимая, что это был фасад, за которым пряталась личная жажда власти. Тут уместно замечание, высказанное теоретиком нацизма Альфредом Розенбергом: «Трагедией было то, что он в самом деле верил в национал-социализм». Топорно сколоченная программа национал-социалистов во многих отношениях отвечала его собственным довольно расплывчатым политическим идеям. Кроме того, Гитлер обладал огромной притягательной силой — он был «великим искусителем», говоря словами Перси Эрнста Шрамма (официального немецкого историка). Чтобы сформировать свое собственное суждение, Дёницу часто приходилось отрываться от гипнотического влияния Гитлера — и даже в этих случаях его собственные выводы нередко приводили его на сторону Гитлера.

Назначение Дёница главнокомандующим флотом произошло не благодаря его «политической надежности» (как утверждают многие), а по причине его профессиональной подготовленности, его интеллекта и того факта, что первоначальный акцент на большие корабли сменился у Гитлера на антипатию к ним из-за отсутствия успехов в морских сражениях (успехи были, но они «компенсировались» тяжелыми потерями — например, в мае 1941 г. линкор «Бисмарк» потопил английский линейный крейсер «Худ», но затем сам был потоплен несколькими английскими линкорами и другими кораблями. — Ред.)\ и тут он возложил все свои надежды на субмарины. Когда Гитлер решил больше не делать ставку на тяжелые корабли (разговор даже шел о том, чтобы отправить их на переплавку), Редер, чьи отношения с Верховным главнокомандующим давно были натянутыми, воспользовался возможностью и ушел в отставку. Своим преемником он предложил либо гроссадмирала Карлса, либо Дёница, хотя отношения Редера с последним были прохладными, а «его несколько самоуверенная и не всегда тактичная натура не нравилась». Гитлер выбрал Дёница, и 30 января 1943 г. — ровно через десять лет после прихода национал-социалистов к власти — в должность вступил новый главнокомандующий кригсмарине.

Дёниц подошел к своей новой задаче с типичной для него преданностью долгу. Он давно ждал возможности оказать влияние в более широкой области, ибо как морской офицер он считал германскую стратегию слишком континентальной. Наилучшим ему представлялось получить рычаг влияния на Верховного главнокомандующего вермахтом — меморандумы оказались неэффективными. Очень важно было завоевать доверие Гитлера — единственная возможность повлиять на своенравного диктатора, который любой совет воспринимал с подозрением. Дёниц сделал традицией надолго оставаться в ставке Гитлера, чтобы добиваться важных решений и противодействовать влиянию со стороны. После холодного начала близкой совместной работы эти двое установили хорошие отношения. Как главнокомандующий ВМС, Дёниц скоро пришел к убеждению, что приказ сдать тяжелые корабли на металлолом неразумен, и, к удивлению Гитлера, попросил отменить его. Гитлер занял позицию спокойного, лишенного предвзятости, мыслящего начальника, принимая нового главу кригсмарине с величайшей любезностью, и в основном предоставлял ему свободу действий. Гитлер, главным образом, был занят событиями на континенте и вначале вообще рассматривал флот как средство для блокирования континента; море всегда было для него некой загадкой, и он слабо разбирался в проблемах морской войны. Фюрера лично интересовали прежде всего тяжелые корабли и технические новинки, и в этих вопросах он поражал своих слушателей своей необычайной памятью и знаниями. Дёниц пользовался некоторой степенью независимости, несравнимой с той, что имел любой другой военачальник вермахта. Гитлер продолжал доверять Дёницу даже после того, как с апреля 1943 г. подводная война практически прекратилась из-за новых средств обнаружения, применяемых союзниками, а также из-за превосходства союзников в воздухе. (Автор неточен. Подводная война велась с нарастающим ожесточением, но немецкие подлодки добивались значительно меньших, чем раньше, успехов при катастрофическом росте потерь. — Ред.) Позиция Дёница была достаточно прочной, чтобы он мог сдерживать влияние нацизма в рядах ВМС. Однако он делал это не только из моральных соображений; Дёниц был против любого внешнего вмешательства во внутренние дела вермахта в целом и ВМС в особенности. Его предшественники также всегда были яростными противниками какого бы то ни было влияния извне, откуда бы оно ни исходило.

Например, летом 1943 г. Борман попытался через рейхсминистра юстиции доктора Тирака отобрать у вермахта юрисдикцию над политическими преступлениями и передать ее в народные суды (Народной судебной палате. — Ред.). Дёниц немедленно вмешался лично — и успешно — при поддержке Гитлера. После заговора 20 июля 1944 г. Борман вновь перешел в атаку. Ни начальник ОКВ, ни главнокомандующий люфтваффе не предприняли каких-либо действий, хотя оба считали предложение Тирака сомнительным. И хотя Дёниц протестовал и устно, и письменно, в этом случае он потерпел неудачу. 20 сентября 1944 г. Гитлер подписал указ, разрешающий народным судам и особым судам вмешиваться в дела, относящиеся к юрисдикции вермахта. Немедленно от Дёница по телетайпу пришло письмо, в котором он выдвигал серьезные возражения и требовал задержки введения закона в силу. Его абсолютно не запугали махинации Клемма, государственного секретаря министерства юстиции, который заявил ОКВ, что «перечислил ряд примеров, в которых морские суды либо расследовали дела о политической подрывной деятельности с недостаточной энергией, либо решали их слишком снисходительно; он предлагал показать ВМС, что его министерская позиция в глазах Гитлера, по крайней мере, столь же прочна, как и самого гроссадмирала». Ни этот указ, даже подписанный Гитлером, ни его исполнительные директивы в ВМС не выполнялись; их просто клали под сукно. Этот факт нельзя назвать проявлением протеста Дёница против действий народных судов в целом. Он всего лишь стремился держать своих моряков под своей собственной военной юрисдикцией. Дёницу также удалось ограничить влияние аппарата офицеров «национал-социалистического руководства» в вермахте. (Что-то вроде политруков Красной армии. Приказ о создании института «нацистских политруков» Гитлер подписал в декабре 1943 г. — Ред.) Их подчинили соответствующим морским командирам и не давали слова в операционных вопросах.

На совещаниях у Гитлера Дёниц замыкался, насколько это было возможно, на своих собственных вопросах, хотя, конечно, возникали случаи, когда ему приходилось вмешиваться в вопросы общей стратегии, касающиеся ВМС.

Начиная с января 1945 г. Гитлер все больше и больше полагался на советы Дёница, поскольку, помимо должности главнокомандующего ВМС, он тогда был назначен так называемым «угольным диктатором», отвечающим за распределение угля для всех военных нужд. В начале апреля все торговое судоходство, до сих пор находившееся под началом рейхскомиссара по морскому транспорту, было отдано Дёницу. Кроме этого, в нескольких случаях он передал в распоряжение Гитлера формирования кригсмарине для ведения войны на суше.

В Нюрнберге обвинение признало, что за период в течение более двух лет Дёниц посещал Гитлера в течение 119 дней. Дёниц утверждал, что до конца января 1945 г. у него было только 57 встреч, все остальное отнесено на счет ежедневного присутствия на совещаниях в последние месяцы войны.

«В финальный период войны, когда Гитлер находился в Берлине, Дёниц посещал совещания в рейхсканцелярии почти каждый день. Это происходило, главным образом, из-за темпов изменений ситуации на фронтах и тесной связи между морскими и сухопутными операциями. Курляндия и Восточная Пруссия (небольшие плацдармы. — Ред.) были отрезаны, как впоследствии и Данциг (Гданьск). Проблемы снабжения были при обсуждении всех морских дел на первом месте. В этом положении Дёниц являлся человеком, никогда не терявшим головы и часто выступавшим со здравым советом или решением».

Один из присутствовавших на совещаниях так описывал поведение Дёница: «На совещаниях последних недель он был неизменно полон собственного достоинства, внимателен и целеустремлен. Даже если его мнение отличалось от высказанного Гитлером, он тактично, но твердо и мужественно его отстаивал, устраивая за него драку. Гитлер настолько ему доверял, что временами Дёниц мог открыто критиковать предложения фюрера и его действия…»

Дёниц, скорее всего, считался трезвомыслящим человеком с твердым и благородным характером, обладающим врожденным авторитетом. Благодаря этим качествам он имел влияние на фюрера, тем более примечательное при том, «что это никак не сочеталось со склонностью Гитлера обходиться без советников такого рода», — когда дело доходило до принятия решения, фюрер не принимал ничьих советов.

Перечень наград Дёница также свидетельствует о признании Гитлером его заслуг: 16 сентября 1939 г. он был награжден планкой к Железному кресту 1-го класса за победы его субмарин на Балтике во время Польской кампании, 21 апреля 1940 г. — Рыцарским крестом, 7 апреля 1943 г. — дубовыми листьями к Рыцарскому кресту, и 30 января 1944 г. — золотым партийным значком.

Несомненно, Дёниц всегда защищал свою точку зрения с упорством, авторитетом и компетентностью. Тогда тем более непостижимо то, что он никогда не ставил перед Гитлером для обсуждения вопрос об окончании войны. Наоборот, до самого конца апреля 1945 г. Дёниц рассылал фанатические призывы к войскам и предоставлял свои последние людские резервы.

После тщательного анализа ситуации в ее оценке штабом ВМС от 20 августа 1943 г. дается такое заключение: «В свете наличных сил и потенциалов представляется сомнительным, чтобы Германия в одиночку могла выиграть войну военными методами… С прошлого года с точки зрения общей стратегии Германия стала наковальней вместо того, чтобы быть молотом». Это равносильно тому, чтобы заявить, что военным путем никакое решение не может быть достигнуто. Эта оценка тем не менее далее сглажена ссылкой на оборонительные возможности: «Задача вермахта состоит в том, чтобы защищать Европейский театр военных действий как можно дольше, чтобы руководство смогло навязать врагу нашу политическую волю».

Хотя Дёниц и переправил эту оценку Гитлеру, он, очевидно, так и не обращался к мысли о необходимости покончить с войной. Каковы были мотивы для такого поведения? В Нюрнберге Дёниц защищался аргументом, что это была политическая проблема, а его единственной обязанностью как человека военного было подчиняться приказам. Но это заявление не выдерживает критики, потому что он всегда откровенно и прямо высказывался по любой проблеме, которая представлялась ему важной, и ссылки на безнадежность ситуации вряд ли могли подпадать под категорию «неповиновения». Однако в других случаях Дёниц утверждал, что его поведение было обусловлено вражеским требованием безоговорочной капитуляции. Вот эта мотивировка значительно более убедительная. Перспектива увидеть Германию превращенной в «пастбище для коз», несомненно, как и судьба, ожидающая нацистскую и милитаристскую элиту, не была привлекательной. Тут могли быть и личные причины. Оба сына Дёница погибли на действительной службе; его единственный брат, бизнесмен и морской офицер запаса, погиб во время воздушного налета на Берлин в 1943 г. Разве все эти жертвы были принесены впустую, во имя такого мрачного будущего?