Помоги проекту - поделись книгой:
Вооружившись строительным мастерком, ведром воды, лопаточками и ведерками, мы воспроизвели в уменьшенном размере оборону Эвксины от сил Альянса во время Эвксинской войны, и уже собирались копать котлован под бухту, но были прерваны появлением сначала Кости, а потом — и Ивана с Анастасией Порфирьевной.
— Сергей Бозкуртович, а я такого видал… Ого-го, что вы тут сделали! Без меня-а-а! А что это? — тут же начал тараторить парнишка.
— Эвксинская крепость образца середины прошлого столетия, — гордо сказал я, отряхиваясь от песка и вставая с колен. — Теперь можете тащить сюда своих солдатиков и разыгрывать штурм. Если всё уничтожите — не беда, это будет даже исторично. И город, и бастионы Альянс практически стер с лица земли, вместе с гарнизоном. Правда, войну они тогда выиграть так и не смогли, пошли на перемирие, но Эвксине от этого не легче… В общем — развлекайтесь.
— А я хотел сказать, что видал… — снова начал что-то рассказывать Костя, но тут же отвлекся на младших братьев: — Куда-а-а? Павлуша, ну не ломай сразу, давай солдатиков принесём!
Иван, нагруженный сумками и пакетами, пытался не выронить поклажу и галантно открыть дверь перед хозяйкой дома:
— Анастасия, прошу…
Вот так вот, значит? Уже — Анастасия? Это что за чертовщина между ними происходит? Но — влезать посчитал бестактным. В конце концов — он затем тут и находится, Иван наш Васильевич, чтобы опыта набираться. Пусть набирается. Если он решит, что в Шемахань нам больше ехать не нужно — так тому и быть. Он у нас Иван-Царевич, а я — Серый Волк. Это его история.
Госпожа Эсмонтович остановилась, глядя на проведенные строительные работы и счастливые, перемазанные песком рожицы мальчишек, уже бежавших из дома с коробкой солдатиков и еще какими-то штучками в руках.
— Большое вам спасибо, господин Волков, — сказала она. — Я так не умею, а им это нужно… Они у меня армией бредят просто.
— Кадетский корпус, — сказал я. — Детей ветеранов принимают бесплатно, с десяти лет. Указ Тайного совета, подтвержденный манифестом Императора.
— Ой, да? А я и не узнавала… — в ее взгляде на самом деле промелькнул интерес, но она тут же обратила внимание на Царёва: — Ванечка, поставьте всё на столе, на кухне, я сама разберу!
Ванечка?
Сон не шёл. Я ворочался на диване что-то около часа, уже после того, как мальчики улеглись, и Царёв тоже ушел наверх, в мезонин. Жужжали комары, пытаясь проникнуть в комнату сквозь марлевые занавеси на открытых окнах, ночь в Яшме была по-летнему ароматной, полной шелеста листвы, странных шорохов и шепотов.
А, к черту! Усевшись на постели, я сунул ноги в сапоги. Спать в штанах в незнакомом месте — старая армейская привычка. Не дом родной, чтобы в кальсонах рассекать! Застанут в неглиже злые люди, что делать буду? И револьвер в бельишке не спрячешь…
Я вышел на улицу, вдыхая теплый воздух, и взялся обходить сад по периметру, вдоль забора. Дурное предчувствие — не та штука, которую стоит игнорировать, особенно — находясь на нелегальном положении.
Вышагивая под кронами плодовых деревьев и стараясь не шуметь, я время от времени поглядывал в сторону дома и на окна мезонина. Там всё-таки находился мой подопечный! Не то, чтобы я должен был спать у него на пороге, как верный пёс, но всё-таки, всё-таки…
Яркий месяц выглянул из-за облаков, и я остановился в изумлении. Изумление — лучшего слова и подобрать было невозможно!
— Изумительно, — сказал я. — Невероятно.
В окне мезонина я увидел два силуэта — мужской и женский. И никаких сомнений в том, что там происходит, у меня не возникло.
— Отменно, Иван чтоб тебя Васильевич. Просто отменно.
Я не знал, как к этому относиться. И нужно ли здесь моё отношение? Сделав машинально еще несколько шагов, остановился у забора, сунул руку в карман, нащупав рукоять револьвера. Оружие всегда придавало мне уверенности — даже если применения его не требовалось от слова совсем… Или — требовалось? Там, за оградой, я расслышал щелчок кремния, потом — потянуло табаком — кто-то раскурил папиросу!
— Чопик, ты что, малахольный? А ну потуши! — раздался громкий шепот.
— Да чё ты душный такой? Под забором сидим, кто увидит?
— Если это они — то звери лютые! Парни с Саркела трепались — там месиво в номере было. В упор целый квартет вассеровских мокрушников уложили… Так что сигаретку потуши, как бы беды не было!
— А если не они?
— А если не они — то и ладно. Но Фурман сказал — пляма на лице и глаза голубые, точно как у Величества, всё как в маляве от Вассера.
— А второй?
— А второго не видали. Тот под ручку с Эсмонтович шел, полные руки всяких лахадриков, а этот вроде как во дворе вошкался…
— Пока второго не увидим — брать не будем. Не, Курдюк, я на такое не подписываюсь. Там дети, я на мокрое дело согласный, но детей…
— Про своего Савку подумай. Того, что Вассер обещал, ему хватит и на квартиру, и на свадьбу!
— Эх… — вздохнул Чопик. — Не смогу я — детей.
— Я смогу, — отрезал Курдюк. — Если надо будет для дела. Но в доме их брать не след, да… Разве что завтра ночью.
— А не уедут?
— А куда они уедут? Там молодой с вдовушкой милуется, от такой разве уедешь?
— Эсмонтович да-а-а-а, баба справная…
Я слушал с замиранием сердца. Мы вляпались! Какие-то лиходеи засекли Царёва на рынке и проследили за ним до самого дома! Господи Боже, его действительно никуда нельзя отпускать одного? С другой стороны, смог бы я обнаружить слежку? Феликс — точно смог бы.
— Вон, они уже намиловались. Щас спать лягут, — сказал, видимо, Чопик, потому что раздался звук затяжки и снова запахло табаком. — Никуда они до утра не денутся. Пошли отседова, а на зорьке из лабаза за ними присмотрим. А там и Фурман с Потешным и Божком подтянутся — тогда и сделаем дело.
Лабаза? Я представил себе Хлебный рынок — лабазов там было много, но на наш проулок, насколько я помнил, смотрел только один.
— Ладно, — согласился Курдюк. — Э-э-э, окурки-то забери, совсем за фраеров их держать не след. Откуда тут окуркам взяться, м? А ну как заметят?
— Добре, добре… — проворчал Чопик, а потом послышались шаги по переулку в сторону рынка.
Я сунул револьвер в карман, уцепился за край забора, подтянулся и перемахнул на ту сторону, тут же откатившись в тень.
— Слышишь? — обернулся плотный тип в картузе, судя по голосу — Курдюк. — Шарится кто-то!
— Ой, да Бога ради, пусть шарится… Ты кого-то боишься тут? Мы рынок держим, все нас знают!
Я шел за ними до улицы Угольщиков — это три квартала от рынка. Свернув в грязную подворотню, два бандита остановились у пошарпанной двери, обитой брезентом.
— Фурман, — Чопик ударил носком ботинка по двери. — Открывай, свинина!
— Это хто? — раздался голос.
— Хто-хто? Свои!
— А чего вы не там? — лязгнул замок, из открытой двери вырвался сноп электрического света, и показалась опухшая белобрысая физиономия непонятного возраста.
Курдюк бесцеремонно оттолкнул его внутрь и спросил:
— Потешный явился?
— К обеду обещались… Они ж не знают, что за дело…
— Ну, и пусть пока не знают….
Дверь за ними захлопнулась.
Я встал из-за мусорного бака и зашагал обратно. Если подельники этих упырей и вправду не знали о том, что Царёва срисовали — всё было не так страшно.
Но спать ни мне, ни Ванечке сегодня ночью уже точно не придется.
X ПОСЛЕДНЯЯ ИНСТАНЦИЯ
Царёв одевался быстро и ловко, и портупею застегивал сноровисто — но глаза прятал. Анастасия ушла до того, как я вломился в мезонин и нарушил его мирный сон, но он совершенно точно знал о том, что я знал о них.
— Тебя срисовали на рынке. Или мы берем их сейчас, или к ним приходит подкрепление, и они берут нас завтра. И милая Анастасия Порфирьевна, и мальчишки — все они в страшной опасности, — я набивал барабан револьвера патронами.
— Командуй, шеф. Меня уговаривать не нужно, — из него бы получился неплохой военный.
Несмотря на неожиданный подъем среди ночи, душевные терзания и явную неловкость, Иван был собранным, деловым, напряженным, как взведенная пружина, готовая к удару.
Уже через какие-то четверть часа мы стояли в переулке Угольщиков у двери, обитой жестью, и я занес руку для того, чтобы постучать. Думать было некогда:
— Тук-тук… — и через пару секунд снова. — Тук-тук!
— Кто? — голос был знакомый, прокуренный.
Чопик!
— Я от Потешного! — просипел я. — У нас проблемы…
— Какие, к черту…
В голове запоздало мелькнуло: провернуть дело надо бы тихо, иначе — перебудим весь квартал и упустим их подельников! Лязгнул засов, появилось заспанное лицо Чопика.
— А ты кто? — удивился он.
Не мудрствуя лукаво, сунул ему в нос дуло револьвера, дернул дверь на себя и пнул бандита в рыхлый живот.
— Давай! — рявкнул я, отступая в сторону.
Царёв влетел внутрь и как смерч пронесся по небольшой квартирке, сшибая с ног, едва-едва пытающихся прийти в себя душегубов. Да уж, в ближнем бою мне с ним не тягаться… Кроме Курдюка с Чопиком и Фурмана на топчане у холодной печки-буржуйки обнаружился еще один тип — весь в синюшных наколках, неопределенного возраста.
— Так, вяжем их и потрошим, быстро… — мне пришлось пнуть Курдюка, который тянулся к столу, где я заметил неубранные столовые приборы, в том числе — нож. — Лежать, кур-р-р-ва!
— Потрошим? — удивился Царёв.
Он, наверное, вправду подумал, что я буду выпускать им кишки, или что-то вроде того, а потому отступил на шаг в сторону.
— Не надо нас потрошить, — шмыгнул разбитым носом Чопик. И тут же завел привычную шарманку: — Вы вообще кто такие? Вы, может, чё попутали? Вы знаете, куда пришли?
И тут Ивана как будто подменили. И куда только делся тот милый мальчик, который краснел под взглядами очаровательной госпожи Эсмонтович? Он распрямился во весь свой немалый рост, его тень как будто заполнила всю комнату, а голос приобрел сверхъестественное звучание:
— Кто МЫ такие? — он вперился горящим взором в съежившихся от внезапно настигшего их ужаса лиходеев. — Кто ты такой, пёс? От Свальбарда до Эвксины и от Искоростеня до Рыркапия, я иду, куда МНЕ угодно, ибо Я — хозяин Империи.
Пробрало даже меня. Это, наверное, у всей Династии наследственное — умение пробирать до печенок…
— Аы-ы-ык! — издал невнятный звук горлом Чопик.
— Анператор, ироды! — заверещал синюшный. — На колени, на колени немедля! Анператор!
Курдюк и Чопик, бледные как мел, не могли вымолвить и слова. Стремительное осознание того, что это
— Ваш Превосходительство! — холодно обратился ко мне Император. — Властью, данной мне Богом и людьми, я приговариваю этих мужчин к смерти за покушение на убийство моих подданных — женщины и детей, а также — государственного служащего при исполнении должностных обязанностей — вас, господин полковник. Приказываю привести приговор в исполнение немедленно.
Я обвел глазами помещение — ничего подходящего тут не было. С сомнением глянув на револьвер, я вынужден был констатировать — или нашумим, или всё кругом будет в крови. А, к чёрту! Схватил подушку с топчана и быстро, не думая, выстрелил через нее. Получилось всё равно громко.
Чопик рухнул с дырой во лбу. Перья полетели по комнате. Я перевел ствол с подушкой на Курдюка и снова нажал на спусковой крючок — грохнуло, и второй душегуб, хрипя, засучил ногами, обливаясь кровью и прижимая руки к разорванному пулей горлу. Проклятье!
Подушка была измочалена и непригодна, а потому я потянулся за второй, но был прерван всхлипом-стоном синюшного:
— Всем святым клянусь, Ваше Величество, никогда против вас злого не умышлял, и иродов ентих бы к себе на порог не пустил, если б знал, чего святотатцы удумали! Я честный щипач! Я тяну из карманов у буржуев и торгашей не последние деньги, простой народ не трогаю, против власти не замышляю! Политическое — это не-не-не-не, я и при батюшке вашем из карманов тянул, и при ансамблейщиках, и при Регенте, и щас тоже — только кошельки да монеты… Это моя малина, как есть моя — за то можете меня в тюрьму упечь, но никаких душегубств за мной нет, никаких мокрых дел!
Царёв нахмурился. Это было довольно странно — «честный щипач». Но за карманные кражи у нас и вправду не казнили. Увидев сомнение в глазах монарха, вор затараторил еще быстрее:
— Вассеровы это люди! Потешный и Божок своих бычков у него в гостинице и придержали, пока эти тут всё вынюхивали…
— И как гостиница называется? — не стал упускать шанс я.
— Так и называется — «Вассер». У него их, почитай, в каждом городе по Итилю натыкано, и в столице, и в Яшме, и в Мангазее. Они завтра утром сюды заявятся.
Я накрыл подушкой голову Фурмана и спросил его:
— Ну что, врет карманник?
— Не врет, не врет! Не убивайте, дяденька!
— Никак не получится. Убиваю тебя не я, тебя правосудие Императора карает, — прозвучало пафосно и фальшиво, но это было правдой.
Приговор вынесен судом последней инстанции в этой части обитаемого мира. Апелляции не будет, обжалованию не подлежит. Грохнул выстрел, белобрысый лиходей засучил ногами и затих.
Карманник стоял на коленях, крепко сжав зубы.
— А и казните меня, — вдруг сказал он. — Мерзкая моя жизнь. Только вот просьбишка — под топчаном моим есть половица скрипучая. Там коробка из-под апеннинского печенья. Заныкал я деньги кое-какие, ассигнациями… Ваше Величество, дочь у меня — в Искоростене, Петрова Алевтина, на швейной фабрике мастером цеха работает. Передайте ей отцово наследство, что вам стоит? И казните меня к че-о-ортовой матери. Зажился я на свете.
Иван удивленно посмотрел сначала на него, потом на меня. Тот, грозный Император, спрятался куда-то внутрь, выпуская снова растерянного юношу со взором светлым. Он наклонился к самому уху вора и сказал:
— Сам отдашь. Вот сейчас прямо в дорогу отправишься. Иди, и не греши больше.
Поделиться книгой: