И нет конца паломничеству

— Можем отвести до Колчестера и сдать на галеры или в сервы, — подал голос Фаско; говорил он на своей испорченной латыни, но сразу сделалось ясно, что английскую речь понимал. — Кто там, милорд, держит судебное право над этой землей — не ваш ли знакомый?..

— На галерах он сам помрет через год, — пожал плечами Риз. — Или раньше. В сервах сбежать может. А с ней вы что собираетесь делать?

Грач поднял взгляд — впервые за время их знакомства неуверенный. Поглядел на избитого мужа у их ног. На женщину на крыльце.

— Предыдущую жену… — спросил он тихо, обращаясь к женщине. — Он свел в могилу?

— Мне так говорили, сэр, — отвечала женщина, не поднимая взгляда от своих босых ног — но без паузы. — Да только я не верила.

— Есть у тебя еще дети?

— Это первый, — она положила руку на живот.

— А у него?

— После той зимы один мальчик остался, Джон…

— И дом с наделом отойдут ему?

— Община налог уплатит, да…

Грач поджал губы, будто думая о чем-то.

— У тебя нет тут родственников?

— Нет, сэр. Я из… из другой деревни.

— А там?

— Тетка была, но Бог ее прибрал после Рождества.

— Тогда собирайся, — велел Грач. — Бери все ценные вещи, которые сможешь унести на себе. Довезу тебя до Колчестера и отдам в услужение. Будешь сыта, бить тебя не будут.

— Спасибо, сэр, — пробормотала женщина, но благодарности или облегчения в ее словах не чувствовалось. Она отняла руку от косяка, потом положила обратно и спросила дрожащим голосом: — А… а с Томом что?

Грач перевел взгляд с виллана на Риза.

Риз только плечами пожал.

— Как поросенка зарезать. Если мы его тут бросим, деревенские похоронят. И делу конец.

Грач поджал губы, сжал челюсти. «Сейчас упрекнет меня за нехристианскую кровожадность и велит мужика связать, — подумал Риз устало. — Ну и Бог с тобой, Грач, не хочешь решать — не надо…»

— Мне не хотелось бы приказывать вам пачкать об него руки, — произнес сэр Гарольд. — Но если это вам…

Риз, не дожидаясь лишних слов, оттянул за волосы голову еще бессознательного виллана, повернул его так, чтобы на Грача не попало, а потом вытащил из-за пояса нож и перерезал негодяю горло.

Интерлюдия 3. О природе видений

Первые несколько месяцев (а то и лет) после бегства из монастыря слились для Гарольда: дни — в бездумное карнавальное шествие с взрывами хохота, с буффонадой и жестокими проделками, ночи — в жуткую мешанину тел и лиц, призрачных или настоящих. Пестрые разноязыкие полуденные страны приняли сбежавшего мальчишку в свои жестковатые, душные, пахнущие чесноком объятия. Гарольд сменил старую рясу на вагантские лохмотья и очертя голову кинулся головой в стихи, вино и безумства — забыть, забыть, лишь бы забыть!

Он не хотел больше видеть по ночам синие распухшие рожи, вываленные языки, вспоротые животы; мужчин, насилующих женщин; женщин, душащих или закапывающих живьем собственных детей. А для этого требовалось засыпать, опьянев, и лучше не одному.

Однажды он попросил напиться у какого-то деревенского дома. Возможно, Гарольд был даже трезв в тот момент; он помнил, что в голове крутились отрывки мутных образов: люди с песьими головами и ртами на животе, кошки с козлиными ногами и козлы с человеческими лицами — то есть обычные картины из тех, что рисуют на полях дорогих книг. Таких фолиантов он навидался в монастыре: его ведь готовили в переписчики.

Гарольд помнил, как лег животом на колодец без бадьи и смотрел вглубь, на колыхающуюся воду и на кружок солнца внизу. Ему виделись там пылающие буквы и нотные знаки невообразимого, адского мотива. Гарольд размышлял, не проще ли разом взять и покончить со всем этим.

Та женщина вынесла ему ковшик, напиться. Взяла за его обожженное, обветренное лицо тонкими шершавыми пальцами, подняла глаза к свету.

«Ты на счастье прошел мимо, подкидыш, — прошептала она, и Гарольд как-то понял ее, хотя местное вульгарное наречье разбирал еще слабо. — Дорога перед тобой лежит долгая, непростая. И любовь, и дружба… ты, дружок, спасешь нашу герцогиню и королеву![12] Только тогда она будет королевой в другой, полуночной земле.[13] Поздно спасешь, не скоро еще…»

«Сгинь, пропади, — залепетал Гарольд на латыни, шарахнувшись от нее. — От дьявола ты, женщина! Дьяволово искушение!»

Но от бреда и пьянства он так ослабел, что справиться с дюжей крестьянкой не смог. Она держала его за подбородок крепко и продолжала говорить, быстро и спокойно.

«Не торопись отвергать, пожалеешь. Кто тебе еще совет даст, обережет?.. Нет никого, и тебе не надо — умный, а все равно дурак! С возрастом будешь видеть далеко, дальше меня. Тебе будет служить рыцарь, вернее кого нет на свете. Три девы с сияющими мечами пойдут по твоему пути, оборонять Священный Город… Спаси, спаси славную леди Алиенору! Несчастья, беды по всей земле…»

Гарольд собрался с последними силами и рванулся прочь, хоть женщина кричала ему вслед: «Постой, я дам тебе хлеба!» Опомнился он только в яблоневой роще в нескольких лигах от той деревни. Гарольд на всю жизнь запомнил вкус одичавших яблонь: резкий и вяжущий, он словно отрезвлял.

После этой встречи Гарольд бросил пить, как отрезало. Предсказанное будущее не манило его: наоборот, теперь ему окончательно сделалось ясно, что видения — это бесовские обольщения. Не зря же женщина сулила ему встречу с сильными мира сего, верных слуг, богатство и власть! Именно этим дьявол привораживает своих адептов.

Смущения прекратились, сомнения улеглись. С видениями можно и нужно бороться. Может быть, наваждения других монахов, которые писали о том, как им мерещились бесы, были того же толка, что и у Гарольда? Раз у безвестной крестьянской женщины видения были тоже, значит, Гарольд не один такой. А другие как-то же спасались от этих кошмаров. Он не избранный, это все шепот обольщения; он укрепится.

Гарольд решил жить отшельником в горах, очищая дух. Неизвестно, смог бы он там продержаться во время холодов, но только еще до наступления осени он повстречал некоего молодого господина, богато одетого, но изрядно потрепанного. Знатный юнец по имени Нейтан Ингрэм, эрл Уинчестера[14], прибыл сюда из Англии ради какого-то турнира, отправился на охоту, отбился от сопровождения и заплутал в Пеннинах. Вместе с Гарольдом они три дня выходили к людям.

Ни одно видение не пощекотало тогда разум Гарольда, ничто не намекнуло ему, что бок о бок с этим человеком он проведет следующие двадцать с лишним лет.

Глава 3. Дом на Ломбард-стрит

Риз быстро вспомнил, отчего ему не нравился Лондон. Конечно, никак нельзя было проехать мимо этого города: всякого наемника, солдата удачи, безземельного рыцаря и просто искателя лучшей доли рано или поздно притягивало сюда со всей Англии. Да что там — со всего мира! Как и массу другого сброда.

Риз бывал в аквитанских и провансальских столицах, рядом с которыми Лондон выглядел большой деревней; путешествовал вдоль итальянских берегов, смотрел с холма на священный Иерусалим. Но нигде он не видел такого скопления людей всяческой породы, что в Лондоне; нигде, кроме как на подступах к Олсгейту, не приходилось ему стоять в толчее телег столько, что хватило бы времени свече прогореть. По сравнению с другими городами Англии Лондон казался разукрашенной шлюхой рядом с деревенскими девочками: слишком большой, слишком шумный…

Грач молчал и казался угрюмым, пока они толкались среди всякой голытьбы, ожидая своей очереди проехать в бесплатные Восточные ворота. Но когда тяжелая каменная громада Олсгейта проплыла у них над головами, и когда остался за спиной возведенный сразу за стеной монастырь Святой Троицы, Грач оживился. Глаза его заблестели, он стал прямее держать спину и словно бы помолодел.

— Вот он, лучший город Англии, — пробормотал Джонов наниматель с улыбкой. — Здесь даже дышится по-другому.

Тут Джон был согласен: нигде не случалось ему прямо в уличной толпе дышать пылью и пряностями восходных земель вместе с запахом датских копченостей. Это не говоря уже о неповторимом аромате сточных вод, который перебивал все и вся. «Что плохо в городах, — сетовал когда-то мэтр Франко, — что даже у самого завзятого охотника здесь быстро отбивает нюх!». Грач, очевидно, завзятым охотником не был.

Ведя запасных лошадей в поводу, они чинным шагом проехали по улицам Ист-Энда. Дорога заняла довольно много времени; уже слышались крики чаек от реки, когда они свернули к небольшому дому в безымянном тупике. Дом ничуть не походил на обиталище богатейшего аристократа: низкие потолки, обычные окна со ставнями… Но Фаско расплылся в широкой улыбке, и даже у Грача дернулся уголок рта:

— Ну, вот мы и дома, сэр Джон. Разумеется, — добавил он, — если вы не предпочтете поселиться где-нибудь еще.

Риз только плечами пожал.

Он мог бы, конечно, остановиться на постой у какой-нибудь вдовы посимпатичнее — Риз не сомневался, что отказа не получит. Но зачем? Жилище Руквуда, хоть и неказистое, было ничем не хуже любого другого.

— Я так и думал, — кивнул Грач. — Слуг у меня немного, и те заняты только хозяйством. Но если вам нужно, скажите Фаско, он наймет какого-нибудь малого.

— Нет, — качнул головой Риз, — я привык обходиться без слуг.

Конечно, когда он шел в конном строю, его, по необходимости, сопровождал оруженосец и грум — в одном лице. Но те времена давно прошли, а того мальчишку убили. Как и многих, многих других.

Дом говорит о человеке куда больше, чем его слова; порой даже больше, чем его оружие.

Внутри неказистое здание оказалось спланировано разумно и просто: все комнаты на обоих этажах выходят в коридор, никаких анфилад. Узкие окна давали не слишком много света, но из-за беленых стен потолок не давил на плечи. Что поражало больше всего — несчетное количество книг. Какая там одна комната под домашнюю библиотеку, как стало модно последнее время у владетельных баронов! Полки, уставленные переплетенными в кожу томами, свитками пергамента и даже стопками новомодной бумаги, начинались уже с коридора. Баснословное богатство!

Но никакого другого дорогого убранства в доме не было: ни резной мебели, ни драгоценных тканей, ни фарфоровой посуды в открытых шкафах. И неудивительно — не похоже было, что Грач держал открытый стол или приглашал кого-то к себе, чтобы пустить пыль в глаза. Удивило Риза другое: отсутствие каминов. Вместо них в углах комнат пристроились приземистые диковинные железные печки, соединенные трубами.

В первый же вечер за ужином (а ужинал Риз за хозяйским столом, вместе с Фаско), он спросил об этих печках.

— Привычка саксов топить очагами — попросту варварство, — ответил Грач. — Да и за Проливом дела обстоят не лучше, разве что зимы там помягче. А уж для книг открытое пламя смерти подобно… Так что я заказал эти устройства по собственным чертежам.

Ночью, лежа на непривычно мягкой кровати, Джон убедился в преимуществе отопительной системы Руквуда: он не мерз ни капли, и ниоткуда не тянуло сыростью. Риз лежал под одним тонким шерстяным одеялом, по крыше колотил дождь, а ему даже не нужно было кутаться.

Да что там — Фаско сказал, что в доме есть купальня, и Риз собирался на следующий же день ей воспользоваться. Неслыханная роскошь! Он не мылся как следует уже много месяцев, только ополаскивался в реке или из ведра.

Контраст с недавней жизнью был разителен. Прежний, юный и наивный Риз подумал бы даже, что не след вкушать столько телесного удобства, когда впереди возложенная Господом миссия. Нынешний Риз уже давно крепко сомневался, так ли заботит Всевышнего то, что люди проделывают со своими телами, когда с душами они проделывают куда худшие вещи.

Но от непривычной крыши над головой, от всего этого небывалого удобства Риз даже не мог заснуть, вымотанный и донельзя раздраженный. Подумав, он стянул с кровати одеяло и, завернувшись в него, улегся прямо на пол. По дубовым доскам тянуло сквозняком, пальцы ног привычно поджались. Убаюканный стуком дождя, Риз задремал…

— Эй, сэр Джон, вставайте! — грубоватая латынь Фаско, в которой обращение «сэр» звучало особенно чужеродно, выдернула Джона из почти приятного сна: там Джессика тянула к нему руки. — Милорд вас зовет!

Джон кое-как разлепил глаза. В комнате никого: Фаско кричал из-за двери.

— Я проснулся, — прохрипел он.

Оделся он быстро; кабинет, в котором ожидал его Грач, удалось найти еще быстрее. Здесь книг и бумаг было особенно много: они занимали высокие библиотечные стеллажи по стенам. Сейчас, среди ночи, комнату слабо освещала всего одна восковая свеча, которая выхватывала из темноты край тканого гобелена на стене с изображением тетерева.

Грач сидел за столом, в пестром восточном халате и ночном колпаке, землисто-бледный.

— Сэр Джон, — сказал он. — Мне было еще одно видение. Сегодня на рассвете убьют женщину…

* * *

Едва Риз шагнул за порог, ночь нахлынула на него и обступила черной водой. Недавний уют сразу поблек в памяти. Ни один порядочный человек не будет вести дел по ночам — так учила Риза мать. Ни один честный рыцарь в ночной бой не вступит. Что ж, ему очень повезло, что он не честный рыцарь.

Иногда в Святой Земле только так и можно было достать пропитание: грабить по темноте. Ладно бы сарацинов или феллахов; но до них не добраться, свои богатые рыцари с их обозами куда ближе.

Дождь еще не закончился, но, к счастью, кожаному плащу такая морось была не страшна.

Привычно держа равновесие в темноте на скользкой мостовой, Риз раздумывал, не придется ли вновь заняться грабежом…

«Богатый дом, — сказал Грач. — Судя по архитектуре — Ломбард-стрит или ее окрестности. Дом угловой. Больше я ничего не разглядел».

Всего этого явно не хватало для розысков: квартал Лондона, где жили богатые купцы и банкиры, занимал несколько улиц, не только Ломбард-стрит, а Джон к тому же нетвердо помнил карту. Наведываясь в Лондон между наймами, он никогда не совался в «чистую» часть города.

Хотя грязи — в обоих смыслах — хватало везде.

Дождь прекратился; город пах влагой, тиной и помоями. Джон шагал по самой середине мостовой. Ночная стража его сторонилась, как всякого высокого и хорошо одетого (а значит, наверняка вооруженного) человека. Было уже поздно, ни одно окно не светилось, но половинчатый месяц помогал не спотыкаться на неровной мостовой и обходить лужи — насколько Риз помнил Лондон, тут никогда не знаешь, где провалишься по колено, а то и по пояс. В этом районе часть улиц могла даже похвастаться мостовой, но часто эта мостовая была положена криво, кое-как, или вовсе островками перед отдельными домами.

Месяц месяцем, но все же скоро Риз пожалел, что не взял фонарь: он явно свернул не туда. Тиной запахло сильнее, дома потеряли в высоте, из каменных стали деревянным и разошлись чуть дальше друг от друга.

Риз заозирался, пытаясь понять, куда теперь. Из-за угла вывернули, хохоча и опираясь друг на друга, подвыпившие гуляки. Какой-то нищий, не обращая внимания на поздний час, заголосил, прося подать калеке-пилигриму — видно, не боялся стражи. Риз прошел мимо него, не глядя, а пьянчужки остановились, начав расспросы. Визгливый голос нищего, расписывающей ужасы морского путешествия («Видел дракона у нас под килем — так и ходят кольца, так и ходят…») еще звучали у Риза в ушах, когда он заглянул в распахнутые настежь двери заведения с винной лозой на вывеске.

Там ему не составило труда поймать мальчишку-прислужника и сказать:

— Возьми-ка фонарь и проводи меня на Ломбард-стрит — я тебе заплачу.

Мальчишка то ли побоялся отказаться, то ли хотел подзаработать, но вскоре он в самом деле с фонарем в руках показывал Джону путь. «Нужно будет изучить город получше, — решил Джон, — если придется работать здесь. Займусь этим завтра же».

Он хорошо помнил, как осваивался в Неаполе под мудрым руководством маэстро Франко. Тот учил его с закрытыми глазами находить дорогу и видеть в голове города словно бы с высоты птичьего полета. Тогда Риз целыми днями обходил Неаполь на своих двоих, иногда в собственной одежде, иногда обряжаясь нищим или даже монахом — чтобы попасть туда, куда иначе не попадешь. Помнил, как сперва претило ему заимствовать чужие личины, и как маэстро Франко обзывал его дураком, наивным мальчишкой…

Он проклинал собственную самоуверенность: стоило согласиться, когда Грач попытался навязать ему в сопровождение Фаско. Но будь Джон проклят, если бы принял помощь от самоуверенного тосканца!

Но что делать, если дом все-таки не на Ломбард-стрит, как сказал Грач? Где Джону искать тогда?

К счастью, его наниматель не ошибся — едва мальчишка пискнул «Вот и Ломбард-стрит, сэр!», Риз тут же понял, что попал куда надо.

Безумные, страдающие крики, полные невыносимой боли, слышно было издалека. Вот вопль сменился мычанием — страдающей женщине (ибо то была женщина) сунули в рот жгут.

Проклиная свою медлительность, Риз рванул на голос. Там ведь роды, Грач же так говорил!

«Я видел роженицу, — неверным голосом рассказывал его наниматель, утирая со лба пот. — Она вся залита кровью, особенно нижняя половина тела. Она мертва. Ребенка не видно. Кровать растрепана, у постели таз с кровавой водой… похоже, роды идут уже долго. Врача в комнате нет, только служанка, она плачет. Окно открыто настежь. Мужчина, должно быть, муж роженицы, одетый так, будто не ложился, допрашивает служанку. Она стонет и говорит, что ставни сломали и забрались в комнату воры, что они убили хозяйку и вытащили из-под кровати сумку с долговыми расписками и унесли ее так же, через окно, и что ребенка забрали с собой тоже».

Женщина пока еще кричала — значит, еще не родила, и можно было спасти ее и ребенка. Но сколько оставалось времени, Бог знает.

И почему опять женщина? И к тому же — младенец! Кто осмелился поднять руку?..

Риз много страшного делал в своей жизни, но через два предела он не переступал никогда: не брал женщину силой и не убивал ребенка моложе пятнадцати лет. Во всяком случае, он надеялся, что тому мальчику уже было пятнадцать…

А вот убивать женщин Ризу приходилось. Теперь он, надо думать, платил по счетам. Церковь может давать индульгенции, но дает ли их Всевышний?

«Как часто вам видятся женщины, сэр Грач?» — спросил Риз перед тем, как уйти.

«Чаще, чем мужчины», — ответил тот, поджав губы.

— Пожалуйста, пожалуйста, не надо… — надрывалась роженица, умоляя небо пронести мимо вечное проклятие Евы. — Что я тебе сделала?! О, о!

Нужное ему окно, ярко освещенное, с распахнутыми настежь ставнями, Риз увидел сразу же. Крики раздавались именно оттуда. Он еще успел удивиться — почему окно распахнуто? Не то чтобы Риз разбирался в родовспоможении, но нельзя вырасти в деревне и не слышать, как женщины шепчутся, что при родах главное — как бы нечистый не залетел…

Но он не успел даже толком подумать об этом, как умелое тело уже само вело его: подпрыгнуть, зацепиться за балку, поддерживающую навес над лавкой, закинуть себя на узкий карниз вдоль первого этажа… Нужное Джону окно, к счастью, не выпирало в виде эркера или выступа, как это принято в городах, а было устроено заподлицо со стеной, поэтому Джон добрался до него без особого труда и перекинул руку через подоконник.

В этот самый момент женщина перестала вопить.

Джон ожидал крика младенца или звона оружия. Но он увидел только двух женщин: одну в окровавленной камизе в кровати без движения, видимо, потерявшую сознание от боли, другую — в наряде служанки, склонившуюся над первой. Служанка держала в руках какой-то сверток, который она при этом заматывала спокойными деловитыми движениями.

Джон замер, не зная, нужно ли ему вмешиваться. Осенила беспокойная мысль: да, видения Грача были настоящими, но не мог ли Риз сам оказаться частью этих видений? Может быть, женщина причитала, что убийцы явились через окно, потому что Джон как раз через окно залез…