— Не могу взять в толк, — удивлялся Вялов. — Привезли как человека, а он за пистолет…
Действительно, Кабана из кабака увезли от греха подальше. Но тот вытащил пистолет и начал стрелять, словно он в тире.
— Говорят, у него коттедж в частном секторе, — подумал я вслух.
— Коттедж? — Вялов уставился на меня.
— Разве же вы не знали?
— Впрочем, да, действительно…. в районе Майской горы.
— Поэтому я не хочу, чтобы обо мне знали раньше времени, — выдавил я из себя.
— В смысле?
Никотин и бессонная ночь лишили Вялова логики. Он не хотел понимать очевидных вещей.
— Где коттеджи — там братки, — рассуждал я.
— Ну… И что?
— При таком раскладе дожить бы до приговора…
Следователь елозил глазами по столу. Потом снова закурил, поднялся из-за стола и стал ходить по кабинету.
Я никогда не курил и был вынужден дышать канцерогеном. Хотя, если разобраться, это было абсолютной мелочью по сравнению с ночным происшествием.
— Выходит, что ты боишься, — подвел черту Вялов, насыщаясь дымом.
Я не спорил. Пусть думает что угодно, зато я исполню свой долг.
— Ты у нас кто? — рассуждал Вялов. — Ты у нас обычный гражданин. А показания гражданина в суде многого стоят. Твои показания для дела имеют принципиальное значение. Эти показания решающие.
Следователь вернулся в кресло.
— И все же мне хочется, чтобы обо мне не узнали раньше времени, — стоял я на своем.
— Тогда идем к прокурору…
Вялов раздавил сигарету в пепельнице и поднялся.
Пеньков Владимир Петрович, прокурор района, оказался не лучше следователя — ему хотелось показаний прямо здесь и немедленно. Мало того, он почему-то стал утверждать, что ночной стрелок Паша Коньков, будучи спортсменом-биатлонистом, за все время мухи не обидел. Прокурор произнес это так, словно Паша был в прошлом герой, и теперь этот герой оказался на осадном положении.
Было довольно странно слышать эту ересь от прокурора. Тем более что с утра я забежал к оперативнику Блоцкому, и тот рассказал мне, как полгода назад против Паши возбуждали уголовное дело, потом дело с помощью прокурора развалили, хотя светила Конькову целая пятилетка. Короче, о Паше тюрьма давно плакала горючими слезами.
— Что же нам делать с тобой? — мямлил картавый прокурор.
Я молчал.
— Бояться в общем-то нечего, — рассуждал прокурор. — Коньков за руками теперь.
— Я сказал о своих условиях, — стоял я на своем. — Абсолютная анонимность.
Слова попали в цель. Прокурор побежал глазами по книжным полкам.
— Где-то был у меня закон, — бормотал он. — Их же пекут как блины в Госдуме, а денег не выделяют…
Прокурор поднялся и пошел вдоль мебельной стенки. Словно бы наугад он выудил меж толстых томов тонкую кипу листов.
— Распечатка, — сказал он. — Один экземпляр. Но защита будет против нашего решения. Дело в том, что, по большому счету, это ведь нарушение прав обвиняемого — он же не будет знать, кто против него дает показания. Согласитесь, это не совпадает с конвенцией…
Перед глазами у меня вдруг мелькнул и пропал Миша Козюлин. Опер Блоцкий рассказывал, что Мишка умер сразу. Пуля пробила бумажник с денежными купюрами, потом сердце и ушла навылет. Зато прокурор пел теперь про защиту обвиняемого.
— Перебьётся, — произнес я, обрубая прокурору пути для маневра.
— Это я так, — неожиданно смягчился тот. — Может, мы сами чего-то еще не знаем. Пусть так и будет… Пишите заявление на мое имя, и мы присвоим вам псевдоним. И будем допрашивать вас в суде с помощью зеркальной комнаты, которой пока что нет.
У меня глаза полезли на лоб. Сообщение удивляло своей обыденностью.
— Зеркальную комнату пока что нам не построили, — продолжал прокурор. — Но псевдоним мы вам обеспечим, об этом не беспокойтесь… Почитайте закон. И возвращайтесь с заявлением.
Вместе со следователем мы двинулись к выходу из просторного кабинета.
— Как бы то ни было, — произнес мне вдогонку прокурор, — вы должны дать показания сегодня же. Как нам вас называть в таком случае?
Он действовал мне на нервы, но я промолчал.
— В таком случае прямо так и запишем…
Я напрягся, не понимая хода его мыслей.
— Сидоров Петр Иванович! — картаво орал он мне вдогонку. — Устроит вас псевдоним?!
Если б меня назвали горшком, даже и это меня устроило бы, потому что торчать у бандитов на виду не входило в мои планы. Мой мозг, неискушённый в хитросплетениях практической юриспруденции, пока ничего другого придумать не мог. Однако природная интуиция подсказывала, что именно так и следует поступить.
Мы вернулись к Вялову в кабинет и стали писать показания. В графе фамилия стояли теперь не мои данные, а Сидорова Петра Ивановича, 1982 года рождения. В псевдониме, придуманном прокурором на скорую руку, чувствовалась насмешка.
— Вообще-то ты прав, — говорил теперь следователь. — Возможно, я и сам поступил бы так же, окажись на твоем месте. Короче говоря, не стесняйся и действуй на полную катушку, потому что, кроме тебя, действительно больше некому…
Следователь теперь не казался мне ни сонным, ни вялым. Мы записали в протокол все обстоятельства дела — вплоть до того, как я вернулся домой. Отметили даже факт, что убийца назойливо спрашивал, куда его везут.
— Прикинь. — Следователь перешел вдруг на «ты». — Он теперь утверждает, что менты возили его в лес…
— Куда? — удивился я.
— Зинин Саня, — сморщился Вялов, — адвокатишка хромоногий… Короче, научил говорить про лес. Больше придумать ничего не смог… Мол, что в лес возили — мозг освежать… А по времени не совпадает. Мы уже проверяли, армянина трактирного допросили, — а не выходит. Короче, твои показания подтверждают нашу версию, так что обвинение по триста семнадцатой будет верным — посягательство на жизнь работника правоохранительного органа.
— Нескольких, — добавил я.
— В этом ты прав, старина, прости…
Следователь опять потянулся к пачке с сигаретами, но та оказалась пустой. Вялов откинулся на спинку кресла, затем поднялся, подошел к окну и прикрыл форточку.
— Одного не пойму, чего ему не хватало? — рассуждал Вялов. — Неужели решил с пьяных глаз, что не в милицию его привезли, а в лес?
— Ничего не могу сказать, — ответил я, поднимаясь.
Вялов подошел к столу, сгреб тонкие листки ксерокопии закона «О защите потерпевших, свидетелей и других лиц» и протянул мне.
— Почитай…
Взяв бумаги, я развернулся и шагнул к двери.
На столе у следователя лежал протокол допроса, подписанный вымышленной фамилией, а также мое заявление о предоставлении государственной защиты и постановление о сохранении в тайне данных о моей личности.
Постановление было помещено в коверт, на котором синели оттиски прокурорской печати. Статья, по которой собирались обвинять Пашу Конькова, сулила этому паразиту лишение свободы на срок до двадцати лет либо пожизненное лишение свободы. С учетом количества потерпевших и моратория на смертную казнь, оставалось надеяться, что пожизненное лишение свободы этому поросенку обеспечено.
Глава 3
Я вышел в коридор, опустился на первый этаж и тут столкнул с Мишкиным тестем.
— Вот ты где, а мы тебя ищем повсюду, — заговорил он угрюмо. — Дело в том, что Люда пока что ничего не знает — она же в больнице…
— Я в курсе… На сохранении…
Дяде Вова мялся на месте. Это был невысокий круглый мужик, похожий на прокурора Пенькова, но только совершенно не картавил.
— Аккуратнее надо, — рассуждал дядя Вова. — Как-нибудь так, чтобы не сильно ее травмировать — ей же скоро рожать.
Он заранее ставил меня в тупик, надеясь на «как-нибудь».
— Человек в морге, а жена до сих пор не знает… — недовольно шипел я. — Удивительно мне, дядя Вова…
Но тот ухватил меня под руку и повел наружу к своему «Жигуленку». А уже через полчаса мы входили в вестибюль центральной больницы. Навстречу нам еле двигалась жена дяди Вовы. Тетку Елену трясло, из глаз постоянно сочилась влага. Орлова прикладывала к ним сырой платок, избегая смотреть в сторону мужа.
— Коленька, — всхлипнула тётка, — как-нибудь, потому что мы не в силах, боимся… Семь месяцев сроку всего…
Дядя Вова стоял возле меня и снова мотал головой, словно лошадь.
Мы поднялись на третий этаж, узким и длинным коридором прошли до конца и остановились перед закрытой просторной дверью.
— Как-нибудь так, — напутствовала Орлова.
Я потянул на себя ручку двери, без стука, словно каждый день здесь хожу.
Помещение оказалось ординаторской. Втроем, толпясь, мы вошли внутрь и остановились. Следом за нами медсестра привела под руку Людмилу. Халат на ее животе возвышался горой.
— Люсенька, — всхлипнула мать, подходя к дочери с перекошенным от горя лицом.
Двое мужиков в белых халатах, что сидели по углам за столами, напряглись. Потом встали и подошли к нам.
— Что случилось? — спросила Людмила. — Бабушка? Дедушка?
Людмилу усадили в просторное кресло.
— С ними все хорошо, — продолжала тетка Елена. — И с дедушкой… И с бабушкой…
— Неправда, — перебила дочь. — Миша мне после смены звонит с утра, а сейчас почему-то нет. Что с ним? Где он? Что с бабушкой? Говорите, не бойтесь, я выдержу…
Я присел на край кресла и взял Люську за руку, как делал это когда-то очень давно, еще до службы. И вновь ощутил тепло, идущее от нее.
— Тут такое дело, — начал я и понял, что тяну кота за хвост. — С вашими стариками всё в порядке. Дело в том, что Мишку убили…
Лучше б я не говорил этого никогда — пусть другой кто-то сказал бы, но не я, потому что видеть, как плачет беременная, выше всяческих сил.
Заплакали в голос и старшие Орловы. Дядя Вова широкой ладонью размазывал слезы по лицу.
— Где он?! — кричала Людмила. — Я хочу его видеть!
— В морге, — отвечал я.
— Отвезите меня! Я хочу быть с ним!
— Вам нельзя, — бормотали медики. — Вы в положении и это чревато…
— Знаю! Но я жена, и мне надо!
— Ты не одна, Люсенька, — напомнил я. — У тебя ребенок.
— Я понимаю… Но здесь оставаться я не могу. Заберите меня отсюда.
Не было в мире сил, способных оставить Людмилу в стенах больницы, и медики согласились. Один из них накручивал телефонный диск. Другой, торопясь, что-то писал на клочке бумаги.
— С вами будут дежурить медики, — сказал тот, что писал. — Об этом просил ваш начальник управления. Хотя мы, естественно, не советуем. Будьте все же в квартире. Не покидайте жилище…
Людмила, утирая слезы платком, молча соглашалась. Она сильная и все понимает.
— Вас отвезут на нашей машине, — обещал другой медик. — Можете собираться.
А уже через полчаса мы возвращались домой на больничной машине. «Жигуль» дяди Вовы тащился позади нас, колотясь на каждом ухабе.
Минувшая ночь казалась кошмаром. Еще и еще раз я рассказывал Людмиле о происшедшем, а та вновь плакала, вспоминая какие-нибудь детали.
— Почему так случилось? — вновь спрашивала она. И почему-то странно улыбалась, слыша имя убийцы. Казалось, у нее уже зрел план расправы.
— Сам не пойму, что его заставило, — говорил я. — Причины, поверь, не было никакой…
Мы прибыли на улицу Оренбургскую, поднялись на пятый этаж и вошли в квартиру Орловых. Здесь мы были с Мишкой не так давно. Просто шли мимо и решили зайти к его тестю. Купили бутылку водки, закуски и ввалились без приглашения.