Proxy bellum

Высочайшее напряжение силы и духа, которое нам пришлось испытать, привлекало не только людей праведных. Отнюдь. Большое количество проходимцев и авантюристов, уголовного элемента, сектантов и прочей нечисти прикинувшись «пламенными революционерами», влились в ряды наиболее прогрессивных сил. И начали обстряпывать свои делишки.

Кто-то просто грабил и убивал на потеху своей черной душе.

Кто-то упивался властью.

А кто-то и обслуживал интересы своих зарубежных нанимателей. Ведь благородным душевным порывом трудового народа постарались воспользоваться и враги нашего Отечества. Чтобы под видом революции и обновления общества уничтожить как можно больше предприятий, перебить как можно квалифицированных кадров и ограбить как можно больше тех, у кого есть что взять.

Мы делали революцию для того, чтобы стало как можно меньше бедных. Именно борьба с бедностью и тем более нищетой — вот та цель, ради которой мы — настоящие революционеры — старались. Не грабить богатство, но обогащать бедность.

Но не мне вам рассказывать, что творили отдельные деятели.

Реки крови пролились на многострадальном теле России.

Загорелись тысячи и тысячи пожаров.

И все ради того, чтобы отбросить наше Отечество как можно дальше назад. Как можно сильнее ослабить. Как можно больше лишить ресурсов. А в идеале и вообще — сжечь словно охапку хвороста, принеся ее в жертву Мировой революции. Которую эти мерзавцы видели, как инструмент фактического разрушения всего цивилизованного мира. Дабы финансовый интернационал, интересы которого они представляли, сумел получить на этом чудовищном горе великие барыши.

…

Но мы победили.

Несмотря ни на что — победили.

Мы сумели предотвратить контрреволюционные перевороты.

Мы сумели устранить те кошмарные ловушки, которые постарались расставить эти злодеи на нашем пути в светлое будущее. И оздоровив устройство нашей державы стали пытаться жить мирно. В труде и покое.

Но враг не унимается.

Финансовый интернационал оказался разбит и отброшен. Кто-то погиб, кто-то ослаб. Однако покоя это не принесло. Ведь проснулся наш старый, вековой враг, отравивший нам весь XIX век. Он поднял под свои знамена остатки финансового интернационала. Он провозгласил лживый марионеточный Коминтерн, полностью подчиненный его воле. Он нашел слабых и нестойких в наших рядах. И ударил…

Менее месяца назад враг пытался уничтожить обновленный Балтийский флот. Самый сильный флот в мире! Не получилось. Сегодня ночью пытались уже взорвать меня, полагая, что Союз рассыплется без единого руководства. Но опять воля Провидения пришла нам на выручку. А потому я призываю вас, товарищи, будьте бдительны.

Враг не дремлет!

И только от нас с вами зависит — сумеем ли мы пробиться через эту завесу адских козней и построить доброе и светлое будущее для себя и своих детей. Или сгинем, раздираемые гнойными противоречиями, которые эти мерзавцы пытаются между нами посеять…»

Глава 3

1931, май, 24. Москва, Кремль

Покушение…

Снова покушение…

Михаил Васильевич был крайне недоволен тем, что его противник верен своим гнилым традициям. И что намек, данный в Вестминстерском дворце, не был понят. Более того — вызвал бурную ответную реакцию, выходящую за рамки адекватности и требующую безусловного наказания. И англичанам было плевать на то, что это им прилетело за их дела, за их проказы. Нет. У них в голове было крепка формула: «А нас за что?» которую в той, прошлой жизни генсек слышал неоднократно, но почти всегда в крайне гнилом контексте.

Ставки поднимались. Доходя едва ли не до абсурда.

И вот теперь он в кремле.

Не хотел ведь… не хотел…

Но оставаться на старой квартире оказалось слишком рискованно. Тут и повреждение дома тем взрывом, и заключение комиссии, которая предоставила Фрунзе несколько десятков способов его устранения на старом месте жительства. А старая крепость в центре столицы — это все-таки старая крепость. В ней довольно трудно генерального секретаря достать при мал-мало налаженной службе охраны. Все-таки периметр, стены и все-такое. Разве что на реке можно было что-то взорвать монументальное, но этот вариант купировали жестким контролем судоходства на этом участке.

Фрунзе бы отказался.

Он хотел с улицы Грановского сразу переехать в специально построенный правительственный квартал. Но с ним были трудности. Переезжать пока было некуда.

На Воробьевых горах его возводить не стали из-за нарастающих проблем с грунтами. И уже на стадии строительства массивных фундаментов стало ясно — его лучше перенести. Действительно монументальный комплекс тут не возвести без чрезвычайных проблем. Причем долгоиграющих. Поэтому воспользовавшись одним из параллельных проектов, стали строить правительственный квартал по правую руку от Тверской улицы за Садовым бульваром. До Самотечной. Что формировало чуть выгнутый прямоугольный массив длинной полтора километра и шириной около семисот метров. Это место с одной стороны было достаточно удалено от Москвы-реки. И сценарий с баржей англичане провернуть не могли. С другой стороны, оно хоть и подходило довольно близко к Белорусскому вокзалу, но только одним углом. И не так, чтобы в упор.

Ближе к Самотечной должна была расположиться главная державная высотка, спроектированная под впечатлением от Бурдж-Халифа. Окруженная красивым парком. Здесь генсек планировал разместить правительство, верховный совет, свою резиденцию и прочие центральные органы власти.

Ближе к Тверской должны были встать башни пониже. Существенно пониже. Для офисов ведущих компаний Союза и разных иных важных объектов хозяйственного комплекса.

Между ними красивый парк.

Под ними единый многоярусный подземный атриум, переходящий в бомбоубежище. Натуральный Vault в духе игры Fallout, только без комплексов для заморозки обитателей. Там же должна была разместиться и станция метро. Куда уж без нее?

Метро, кстати, уже начали строить, несколько раньше, чем в оригинальной истории. Глубокого залегания. И сразу так, чтобы станции и тоннели можно было использовать в качестве бомбоубежищ. А то мало ли большая война? Их сразу делали с защитой от затопления, системой принудительной вентиляции, автономными электрогенераторами и запасами топлива, складами продуктов длительного хранения, своими источниками воды, отдельной канализацией и различными вспомогательными сервисными объектами.

Вот к этой системе подземных коммуникаций будущий правительственный квартал и планировали подключить. Но это дело будущего. Ту же правительственную высотку только начали строить. Энергично. Со всем рвением. Но на нее требовалось время. А пока Михаил Васильевич размещался в кремле. В здании Сената, где традиционно с 1918 года выделялись квартиры правительственным чиновникам…

Зазвонил телефон.

Генсек нехотя отошел от окна и снял трубку.

— Слушаю. Фрунзе.

— Горит Фраучи. У нас ЧП.

— Что случилось?

— На латвийской границе стрельба.

— Стычка?

— В том-то и дело, что нет. С заставы доложили, что на той стороне идет бой. Подняли автожир. Сказали, что кто-то в советской форме атакует латвийскую заставу. Я ни о каких подобных вылазках не знаю.

Фрунзе замолчал на несколько секунд, обдумывая ситуацию. С той стороны собеседник не спешил прерывать эти размышления, прекрасно понимая, насколько странной выглядит подобная ситуацию. Наконец, после затянувшегося молчания, генсек произнес:

— Заставе атаковать неизвестных. Цель — помощь заставе Латвии и захватить языка. Лучше языков.

— Михаил Васильевич, вы уверены?

— Да. Уверен. Если будет возможность — подчистите свое участие. В идеале тихо подойти. Взять несколько ряженых. И так же тихо отойти.

— Ряженых?

— Ты полагаешься, что это кто-то иной? Очевидная же провокация. И нам нужно взять за яйца тех, кто ее затеял. В общем — действуй.

С чем и положил трубку.

Несколько секунд ожидания.

И он снова ее снял. Вызвал секретаря. И произнес:

— Соедини меня с Игнатьевым. Да. Хорошо. Жду.

Генеральный секретарь нервно прошелся по комнате. Остановился, потирая переносицу. Потом потер лицо. Подошел к столу. Отпил теплый, свежий, ароматный чай. Терпкий. Черный. Без сахара.

Поглядел на трубку.

И взял ее в руки.

Это был любимая трубка Иосифа Виссарионовича. И он ее хранил.

— Не сработались… — тихо, почти шепотом произнес Фрунзе. — Он не был врагом Сталина. Он не считал его врагом Союза. В чем-то ошибающимся, скудно образованным и излишне увлекающимся — да. Но не более. И вполне искренне хотел войти с ним в тандем. Но… увы… Иосиф не мог работать в таком режиме. Любой человек, дышащий ему в затылок, занимая вторую позицию для него был врагом. И пропасть между ним, и подчиненными в его представлении, являлась залогом надежности и стабильности власти. Фрунзе же получался слишком ярким. А таких не любят…

Вот и не сработались.

Хотя определенное чувство вины вынудило Михаила Васильевича усыновить младших детей Сталина и опекать старшего. Да вот эту трубку держал. На память.

Не так он себе представлял «друга всех физкультурников». Не так.

Хотя вполне отдавал себе отчет, что в той кровавой каше, каковой была плеяда вооруженных переворотов 1917 года разной степени успешности, и последующая Гражданская война, иных людей бы и не выкристаллизовалось. Сталин, как и многие иные был продуктом своей эпохи. И попытка его идеализировать чуть было не стоило Фрунзе жизни. Причем неоднократно…

Зазвонил телефон.

— Фрунзе. Слушаю.

— Игнатьев. Вы меня искали Михаил Васильевич?

— Да. Сейчас на латвийской границе ряженные в советскую форму атаковали латвийский пограничный пост. Потрудитесь вызвать посла Латвии и вручить ему ноту протеста. И потребуйте объяснений, дабы он прояснил, чем был вызван этот маскарад.

— Кхм…

— Удивлены?

— Еще как. Вы уверены, что нужно именно так действовать?

— Да. Сейчас пограничники попробуют взять языков для допроса. И мы сможем точно узнать, кто там ряжеными переоделся. Но это не особо и важно. В общем, вызывай посла и начисти ему харю. Образно. Ну и не забудь разослать письма по остальным посольствам, разъясняя инцидент.

— Ох… даже не знаю…

— Зато я знаю. Действуй. Судя по всему, они пытаются начать войну. И строить бедного родственника нам не с руки. Или вы хотите, чтобы бремя белого человека, продолжало лежат тяжелым грузом у нас на загривке?

— Михаил Васильевич, мне кажется вы несколько превратно трактуете «бремя белого человека». Обычно под этим выражением подразумевают долю несения цивилизации диким народам.

— И что, англичане ее кому-то принесли? Грабят и убивают. Только выдумали красивых повод для того, чтобы их никто не воспринимал обычными разбойниками, каковыми они и являются по сути. А их бремя — это крест, который на своем горбу тащит все остальное человечество. В том числе и белые варвары, такие как мы с вами.

— Я понимаю, но…

— Что, но? Хотите, чтобы Россия вновь испытала то, что с ней случилось в 1917 году?

— Нет.

— Тогда идите и набейте морду послу. Ведите себя так, словно он — нашкодивший щенок, обоссавший ваши любимые тапки. Поняли?

— Понял.

— Действуйте.

Вечером того же дня в Лондоне…

— Да что он себе позволяет?! — с порога воскликнул холеный мужчина лет шестидесяти.

— А вы не привыкли к тому, что этот варвар постоянно устраивает сцены? — фыркнул упитанный мужчина в возрасте с пышными усами.

— Как к этому можно привыкнуть? Как?! Эти варвары совсем от рук отбились! Творят черт знает, что! Им пора преподать урок и хорошенько их выпороть!

— А вы не боитесь, что этот варвар по своему обыкновению нас нашей же розгой и отлупит? — хохотнул упитанный мужчина средних лет с чисто выбритым лицом, которое, несмотря на это, все равно выглядело помятым. — Как мне кажется Фрунзе ясно дал понять, что контролирует ситуацию и что он — отнюдь не эта бесхребетная амеба — Николай.

— У него всего один корпус о двух дивизиях! Он хорош, но он всего один. Мы разнесем его в пух и прах! Ему просто не хватит людей! Кроме того, мы — не поляки. Да и уроки польской кампании выучили.

— У него есть еще шесть корпусов.

— Ах оставьте! — манерно махнул рукой этот холеный мужчина. — Он же сам их за полноценные не считает. Там нет офицеров и генералов. Просто случайные люди на должностях для вида. Ведь старых балбесов он разогнал, а новых пока не вырастил. Так что эти шесть корпусов — просто стадо, сброд, толпа быдла.

— Хорошо вооруженного быдла.

— Ну… да, пусть так. Но у нас то сколько сил? Мы легко сомнем его войска. Его корпус просто не сможет быть везде. А эти не заменят его. Мобилизацию же он проводить не будет. Это лишено смысла. Против наших, закаленных в Великой войне войск, выставлять сброд с опытом Гражданской войны — не серьезно.

— Мы не знаем, что он будет делать, — заметил сухонький мужчина в годах.

— И он дал понять — он ждет нас.

— Ну ждет, и что?

— Я бы не советовал лезть в берлогу к медведю, который проснулся и ждет охотника. Плохая идея. Даже если охотник с ружьем, а медведь — нет. Полагаю, что нужно все отменить.

— Вы верно шутите! — аж взвизгнул холеный мужчина. — И простить ему то, что он устроил в Лондоне, Портсмуте и Скапа-Флоу?! Вы же понимаете — если мы его примерно не накажем, то потеряем лицо. И это — не фигура речи. Нас… нас просто разорвут!

— Хотите, чтобы нас разорвал он? Или думаете, что мы не потеряем лицо сильнее, если мы полезем в берлогу к медведю и он нас там задерет или того хуже?