Помоги проекту - поделись книгой:
— Что за препарат? — безжалостно повторил я, — Алёна Оборотнич тоже жрала этот препарат?
— Не совсем... Не так, как холопы... С Алёной всё было иначе... Она была единственным магом, кому было позволено...
— ЧТО ЗА ПРЕПАРАТ?
Губы Незримова снова зашевелились, беззвучно что-то говоря. Но увы — читать по губам я ни фига не умел, даже если предположить, что князь говорил сейчас что-то осмысленное.
— Вот ПРЕПАРАТ, — неожиданно громко произнёс рыцарь.
Незримов извлёк из-под мундира непрозрачную металлическую колбу. Колба была пузатой, на ней был отчеканен знак сокола — символ Рюриковичей.
— Это препарат. Последний, что здесь остался. Он в реторте Рюрика. Она сдерживает его мощь. Весь остальной препарат уничтожила Лёдова...
— Что за Лёдова?
— Внучка командора Ордена великого князя Лёдова. Она была тут главной, она отвечала за этот объект. Лёдова уничтожила весь препарат, но этот забыли здесь. И она отказалась убивать холопов. А я попытался, ведь таков был приказ... Но холопы одолели меня, у них ведь была магия, а потом заперли меня. И здесь я нашёл этот ПРЕПАРАТ.
— И с помощью этого вашего ПРЕПАРАТА Алёна Оборотнич стала живой богиней, так? Почему ей было позволено жрать препарат, почему ей одной из всех магов? Что в Алёне Оборотнич такого особенного?
Незримов не ответил. Только глядел на меня, и его взгляд мне не нравился все больше — в серых глазах князя постепенно проступала воля, а еще ярость. Эдак он скоро оклемается, и тогда мне уже несдобровать.
Я поскорее вырвал из рук Незримова реторту Рюрика с препаратом. Дед вроде не сопротивлялся.
Я попытался открыть это колбу, но та не открывалась, и вообще она выглядела, как наглухо запаянная, не было ни крышки, ни чего-то другого, за что можно дернуть, чтобы открыть реторту.
— Как это открыть?
Незримов не отвечал. Свет Багатур-Булановского заклятия вокруг рыцаря мерк на глазах...
Я понял, что времени у меня совсем мало.
— Ладно. Почему орденская магия пропустила меня сюда, в лабораторию? Я же не Мальтийский рыцарь.
— Зов, — спокойно ответил Незримов.
— Что «зов»? Причем тут «зов»? Хотя подожди... Зов — это же вроде четвертая Тайна консервативных масонов? «Когда Рюрик покинул Перводрево — оно оставило ему свой Зов». Так же пишут в древних сагах?
— Так.
— Но теперь я еще больше запутался... Объясни! При чем тут Тайна консервативных масонов? И почему меня так таращит на Мальте? Я сам не свой с того самого момента, как сюда приехал...
— Зов, — повторил, как во сне, Незримов, — Зов ведёт тебя. Ты чувствуешь его. Но не понимаешь. Оттого тебе и страшно. Перводрево зовёт тебя. Но ты не разбираешь его слов. Это нормально. Рюрик тысячу лет назад тоже не понимал. Но это плохо кончится. Для тебя. Мало времени...
— А кто разбирает эти слова Зова? Алёна Оборотнич? Она найдет Перводрево и станет полноценным божеством, новым Рюриком? Отвечай, леший тебя побери!
Вообще в этом был смысл. Я видел, как открылась четвертая Тайна Алёнке на собрании консерваторов. И я видел своими глазами, как никто ничего не понял, а Алёнка воспарила в черно-золотых потоках магии. Она тогда явно что-то для себя открыла и услышала, что-то, что ускользнуло от всех остальных. Даже от моей жены Маши, которая и передала мне это видение про собрание консерваторов, когда Алёнка ворвалась туда и познала силой все Тайны консервативных масонов...
Но Незримов не отвечал мне сейчас. Его серые глаза теперь стали совсем ледяными, я явно терял с ним контакт.
— Что произошло в 2012 году? — скорее спросил я, — В чем смысл этой Тайны?
— Зов открылся, — произнёс князь, на этот раз едва слышным шёпотом.
— Зов ведет к Перводреву? Его же до сих пор не нашли...
— Нет, — Незримов замотал головой, — Нет...
— Зов не ведёт к Перводреву? А что тогда вообще такое этот «Зов»? Зачем он нужен? Как его использовать?
Но это всё были вопросы в пустоту. Незримов наконец вырвался из-под моего заклятия. И это на самом деле делало ему честь. Будь на месте этого рыцаря другой человек — я бы держал его под чарами дольше, но этот бешеный дед явно ковырял мою подавляющую волю с самого начала нашей беседы и теперь наконец доковырял...
Незримов поглядел на меня теперь совершенно осмысленно. И произнёс только одно слово:
— КРОКОДИЛ.
— Кто, блин? Крокодил из древних саг, который пожрёт Солнце? Послушайте, князь, это точно не я. Я ваш друг. Я враг Павла Стального...
Но Незримов уже взметнул вверх руку, в руке у князя сверкнул короткий кинжал. Всё было проделано с такой быстротой, что я едва успел зафиксировать это движение. Уловить жесты князя было тем более трудно, что аура у Незримова тоже была бесцветной и невидимой.
Я рефлекторно дернулся назад и прикрыл рукой лицо от атаки, но в этом было мало смысла. Незримов не собирался атаковать меня. Вместо этого князь воткнул кинжал себе в сердце, а потом кулем повалился на пол.
На его губах выступила кровь, Незримов забормотал какую-то молитву на латыни.
— Вот дурак!
Я бросился к Незримову и вырвал кинжал из его сердца, но толку от этого уже не было... Князь явно знал, куда и как бить, чтобы сдохнуть сразу. Кроме того, возможно, его кинжал вообще был отравлен.
В любом случае все было кончено. Князь Незримов умер, покончил с собой, лишь бы не дать мне информацию.
Вот дерьмо. Что я собственно из него вытащил? Да ничего полезного! Надо было связать ублюдка или хотя бы обыскать...
Я растерянно поглядел на реторту Рюрика в своих руках. Почему она так называется, причем тут Рюрик? Я снова ощутил неясную, но настойчивую тревогу, нечто металось внутри меня. Как будто эта реторта усиливала мой страх и ту смутную силу, что росла внутри меня, как ребёнок растет в материнской утробе.
Мне было паршиво, а моя сила тем временем росла... Моя аура теперь сияла так ярко, что я видел коридор целиком — каждую разбитую колбу на полу и каждую блестящую пуговицу на мундире мертвого Незримова.
— Да пошло оно всё!
Я запустил реторту Рюрика в стену, удар вышел таким лютым, что бетонная стена лаборатории треснула и раскрошилась. Реторта с гулким металлическим уханьем развалилась на части, а из реторты вывалилось на пол, прямо в стеклянное крошево...
Да нет, быть не может...
Я не поверил своим глазам. Вот это и есть тот самый ПРЕПАРАТ что ли?
Надо сфотографировать его, проверить. Если он не отображается на фото — значит, оно самое... И значит, мне срочно нужно отзвониться моему алхимику Симону.
Я зашарил по карманам мундира, совсем забыв, что фотографировать или звонить мне больше не с чего. Потом мой взгляд упал на прямоугольный огарок на полу — все, что осталось от моего смартфона...
Я перевёл взгляд на ПРЕПАРАТ, тот мерцал чернью и золотом.
Пульс у меня теперь был ударов под триста, я наконец обнаружил причину своей магической лихорадки, она лежала среди битого стекла прямо передо мной. Вот только аура уже разрывала меня изнутри, жгла и плавила мои внутренние органы. Я столкнулся с чем-то нечеловеческим, с чем-то, что выше человека, даже мага. А я сверхчеловеком, увы, не был. Оно сильнее меня, я просто не готов...
Я попытался сделать шаг, но меня шатнуло. Моя аура теперь сияла так мощно, что слепила глаза даже мне самому. Бешено бившееся сердце взлетело прямо к глотке, голову пронзила острая боль, как будто меня сейчас просвечивали насквозь неведомыми лучами.
Я заорал и повалился в колотое стекло, покрывавшее пол.
Забавно. В эту лабораторию никто, кроме меня и рыцарей Ордена, войти не может. А последний оставшийся здесь рыцарь только что покончил с собой. А значит, меня никто не спасет, не вытащит отсюда.
Я сдохну здесь, расплавленный собственной магией. Я, как и всегда, откусил больше, чем могу проглотить. Эта интоксикация божественного теперь убьет меня. Инструкция для идиотов по работе с препаратом, которую я читал наверху, оказалась не такой уж идиотской. Мне не выдержать, зря я расколошматил эту реторту...
Моё сердце забилось еще чаще, под десять ударов в секунду, а потом оно взорвалось...
Острая боль в грудине.
Моя аура стремительно погасла, но уже почти лишившись чувств, я увидел, что препарат на полу все еще сияет.
Всё. А вот теперь темнота.
Смерть.
Глава 193 — В поисках Великой Мудрости
Желтороссия, провинция Шаньси,
Около восьми утра по Урганскому времени
— Ну и куда все пропали? — нетерпеливо осведомился барон Чумновский.
Этот был братом Старшего Чумновского, которого Саша Нагибин послал в метро вместе с Таней. Впрочем, воняло от Владимира Периайтовича не лучше, чем от его братца Старшего Чумновского.
В волосах у Владимира Периайтовича копошились какие-то клопы, а его громадное пузо под мундиром как-то странно шевелилось, будто из него рвались наружу орды глистов.
Чумновский Пете не нравился. Впрочем, Пете никто не нравился. Петя ненавидел людей, поскольку не видел в жизни от них ничего хорошего. «Люди — это реально тупое говно», как пела запрещенная Имперская группа Древосток.
И места жительства людей были не лучше самих людей. Взять хоть вот эту китайскую деревушку, освещенную первыми рассветными лучами... Если бы Петю кто-нибудь спросил, как ему это место, то Петя бы не ответил, а только поморщился в ответ. Деревушка напоминала реальный бомжатник. Красивыми здесь были разве что остроконечные черепичные крыши, в которых было нечто от изящества китайских иероглифов. Но в остальном...
Дома из кирпича представляли собой настоящее хаотичное нагромождение камня, как будто китайцы подобно муравьям просто хватали эти кирпичи и втыкали их в случайные места. Некоторые дома как будто слиплись друг с другом — один коттедж переходил в другой, а тот в третий. Мерзко. Хотя для Пети все было мерзко, и семичасовой перелёт в Китай, а потом долгое путешествие на убитом Бегуновъ-внедорожнике по не менее убитым китайским дорогам настроения парня ни фига не улучшили.
Кроме домов в деревне еще был мусор — он здесь валялся прямо на улицах, ветер катал по селу какие-то плетеные корзины, пучки сена, банки из-под кваса и рисового пива...
Еще рядом с селением текла река, судя по цвету, состоящая по большей части из грязи и дерьма. Это было тем более противно, что деревня была рыбацкой — между домов в узких проулках здесь местами сушились огромные сети. Значит, местные еще и питаются дерьмом. Впрочем, выяснить, жрут ли эти селюки дерьмо на самом деле, было просто не у кого. В деревне было много всего, но не было жителей. Из обитателей деревни Петин отряд, посланный в глубинный Китай искать культиваторов, обнаружил лишь одного облезлого пса.
Пёс был неагрессивен, даже повилял хвостиком, и Петя погладил его по голове рукой в перчатке. Собак Петя любил, в отличие от людей. Заметив такое настроение хозяина, слуга Пети перс Шашин бросил псу бутерброд с налимом. Китайский пёс бутерброд сожрал и остался доволен.
После встречи с собакеном они еще прошлись по деревне, но так больше никого и не встретили. И вот тогда Чумновский и начал вонять, во всех смыслах этого слова.
— Почему никого нет? Куда все делись-то? — возбухал Владимир Периайтович.
— Прячутся, — спокойно пояснил граф Соколов, — Я же уже говорил. В стране война, если вы не заметили, Ваше Благородие.
На плече у Соколова восседала какая-то остроносая птица, нечто среднее между орлом и чайкой. Эту птицу Соколов законтроллил еще у реки, где она ловила рыбу. По словам Соколова птица могла предупреждать об опасности. И сейчас она предупреждала — птица странно крикнула, уже третий раз за последнюю минуту...
— Война-то война, но куда все ушли? — продолжил негодовать Чумновский, — Не могли же местные просто раствориться!
— Молчи, вонючий лаовай, — со своей обычной непосредственностью потребовал триада Чен, — Ушли местные. Вон туда. В горы. Когда война — селянин всегда уходит. Такова его собачья доля.
Чен указал на желтые песочные утесы за грязной рекой. По поводу «гор» — это Чен, конечно же, погорячился. Назвать эти холмы горами можно было только с сильной натяжкой. Триада повёл своим холёным пальцем с идеально ровно остриженными ногтями чуть левее — там холмы были каменными, с острыми вершинами, на самом высоком холме торчало несколько кирпичных хибар.
— Монастырь, — сообщил Чен, — Тяньшань-Джихуэй. Храм Небесной Премудрости. Там культиваторы.
Чумновский захохотал так, что, казалось, у него сейчас взорвётся пузо:
— Чего? Вот это дерьмо из спичек и желудей — даосский монастырь? Что ты несешь, желторожий?
— Еще раз назовешь меня желторожим — окончишь здесь свою жизнь, вонючий толстяк, — холодно ответствовал Чен, — А монастырь не стоит на месте. Культиваторов гнали и запрещали, или ты забыл? Вот почему они кочуют по стране и прячутся в самым глухих уголках. Они постоянно переезжают с места на место, чтобы Охранка не нашла их. Но сейчас они здесь. Информация верная. Так сказал Мастер Свфан, а он врать не будет. Ты сам слышал. И вот этот сын шлюхи и пса тоже подтверждает.
Мастера Свфана они нашли час назад, в городке Лиши, в какой-то опиумной курильне. Благообразный седобородый старик напрочь отказался беседовать с лаоваями, а кроме того не владел русским языком, так что говорил с ним только Чен. Сам Мастер Свфан был то ли триадой, то ли культиватором, то ли вообще и тем, и другим одновременно. Петя так и не разобрался, кто этот дед.
Но Мастер Свфан после долгих уговоров сказал, что культиваторов, ведающих тайны пилюль, нужно искать именно здесь — в районе деревни Цуньчуань, на берегах грязной речки, название которой Петя не мог даже запомнить, не то что выговорить.
Что же касается слов Чена про «сына шлюхи и пса», то это определение относилось отнюдь не к Мастеру Свфану, которого Чен искренне уважал, а к местному полицейскому — его отряд Пети нанял в качестве проводника по глубинному Китаю. Полицейский оказался сговорчивым, всего за пятьдесят тысяч рублей он согласился проводить Петю и его людей в нужное село.
Китайский коп был молодым безбородым парнем, на шевроне синего мундира у него был изображен дракон на желтом поле — знак Манчжурской династии, которая вроде считалась вассалами русского Императора и безвылазно сидела в Харбине, под боком у генерал-губернатора.
К счастью, русским языком полицейский не владел совсем, так что слов Чена, обозвавшего его сыном шлюхи и пса, не понял. Впрочем, Чен искренне ненавидел любых людей в погонах, так что Петя не сомневался, что после окончания путешествия Чен просто убьет этого несчастного полисмена, причем вероятно максимально жестоким способом.
Но оно и к лучшему. Можно будет забрать у парня те пятьдесят тысяч рублей, которые ему заплатили...
Барон Чумновский тем временем остался неудовлетворенным объяснениями Чена:
— Ну и чего мы тогда тут торчим, м? Пошли на гору, к культиваторам.
— Глупый лаовай, — презрительно бросил в ответ Чен, — У тебя вместо мозгов глисты, чумной барон. Если мы сейчас всей толпой пойдем к культиваторам — благородные мужи просто уйдут, как только нас заметят. А уходить они умеют быстро и незаметно, как тени в ночи. Думаешь, как они уже двести лет прячутся от русских оккупантов? Как они выживали всё это время? Думаешь, они столь же глупы, как ты? Будь так — они бы уже все отправились в мир иной. Ты можешь себе позволить быть глупым, толстяк. Культиватор — нет.
— Ну и как же нам незаметно подкрасться к культиваторам, м? — скептически осведомился Чумновский.
— Никак, вшивый барон. Мы не будем подкрадываться. Просто найдем кого-то из местных. Культиваторы знают местных. Они им всегда помогают. Когда даосы приходят к селу — они лечат людей и читают защитные заклинания. Так что нам нужен местный селянин. Тот, кто знает культиваторов лично. Его мы отправим к культиваторам с посланием, что мы друзья. Тогда нас возможно примут, как друзей. Точнее, меня примут. Такой друг, как ты, никому не нужен, лаовай. Ты вообще никому не нужен. Ты жирен и вонюч.
— Я-то может жирен и вонюч... — мрачно ответил Чумновский, — А вот твоих селюков тут просто нет. Деревня пуста. Или у тебя глаз слишком узкий, чтобы видеть?
Чен повернулся к Пете:
— Прикажи Чумновскому молчать, брат Нагибина. Если Чумновский скажет еще хоть слово — клянусь, я вскрою ему пузо и лично проверю, сколько у него там глистов.
Петя на это только холодно пожал плечами. Ему в принципе было плевать, жив Чумновский или нет. Правда, Чумновского сопровождали двое наёмников, и вот эти парни уже глядели на Чена так, как будто у них чесались руки пристрелить китайца.
Поделиться книгой: