Помоги проекту - поделись книгой:
- Не думаю. Мне кажется, что работы Соколова, редчайшие гравюры, другие художественные ценности остались в нем. Как и пушкинский портрет прежде всего. Где же альбом может быть? Не знаю. Ищите! Вдруг в,ям повезет. Если нужна моя помощь, окажу с удовольствием!…
Я как-то быстро согласился - искать! Для начала Тамара Владимировна подсказала мне кое-что нужное и полезное. А затем побежали, помчались наперегонки месяцы, месяцы, месяцы… Они стремительно неслись мимо, а мой поиск продвигался медленно, трудно и неповоротливо или же топтался на месте. Нет, я что-то делал. Даже тратил на это уйму времени. Сидел утрами, вечерами, выходными днями и днями праздничными в любимой, уютной Исторической библиотеке, читателем которой являюсь два десятка лет; еще и еще раз просматривал архив Виельгорских и Веневитиновых в отделе рукописей Государственной библиотеки имени В. И. Ленина; внимательно изучал описи некоторых фондов Центрального государственного архива литературы и искусства. Сколько послал запросов и писем в разные организации. Сколько сделал телефонных звонков, провел «околоальбомных» разговоров с надеждой найти какую-нибудь ниточку! В конце концов кое-какие его следы удалось нащупать. О них-то и хочу рассказать.
Убежден, что розыск подобных национальных памятников - удел не только энтузиастов-одиночек, какой бы высокой искусствоведческой или музейной квалификацией они ни обладали. Такой розыск - дело широкой общественности. Всех, кто любит и чтит Пушкина, кто понимает исключительную важность пушкинских уникумов, кто не может смириться с тем, что их «местонахождение неизвестно».
В истории не существует неизвестности. Только се факты подчас так скрыты от людей, что от невозможности их отыскать и возникает эта досадная бессильная, удручающая формулировка - «местонахождение неизвестно».
С чего я начал розыск? Естественно, с личности Михаила Алексеевича Веневитинова, последнего известного нам владельца альбома. Кто он? Ученый-археограф, историк, писатель. Член комитета по устройству в Москве Музея изящных искусств, почетный член Российской Академии наук, член Общества любителей российской словесности. Наконец, автор археографических трудов, популяризатор биографии своего знаменитого дяди - поэта Дмитрия Владимировича Веневитинова. Он написал «О чтениях Пушкиным «Бориса Годунова» в 1826 г. в Москве». Но в его трудах об альбоме и о пушкинском рисунке Райта я не нашел ни слова, ни намека. Казалось бы, Михаил Алексеевич, как никто другой, отлично понимал огромное значение для культуры России этого национального памятника…
Более того, Веневитинов с 1896 по 1901 г. был директором московского Румянцевского музея и, как справедливо сказано, «вписал блестящую страницу в его историю». Он много сделал для улучшения работы и пополнения сокровищницы русской культуры, собрания которой позже послужили основой для Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина, а также значительно пополнили другие московские библиотеки и музеи. Веневитинов добился того, что не могли сделать предыдущие директора, а именно - необходимых ассигнований на капитальный ремонт и расширение музея, на покупку близлежащих домов, на увеличение штатов. Он установил в музее атмосферу доброжелательности, внимания друг к другу, поистине деловую обстановку; большое внимание уделял развитию научной работы, наконец, организовал своеобразный музей в музее - «Комнату людей 40-х годов», в которой экспонировались книги, рукописи, другие печатные материалы, вещи, картины, гравюры, посвященные декабристам, А. И. Герцену, Н. П. Огареву, другим представителям русского освободительного движения, упоминать которых запрещалось царской цензурой. Сам писал о декабристах, в частности о В. П. Ивашеве, был хорошо знаком с его дочерью М. В. Трубниковой. Работал над биографическим словарем декабристов.
Михаил Алексеевич активно содействовал собиранию книжных богатств, художественных произведений, коллекций графики, этнографии. Вкладывал свои личные - и немалые! - средства в покупку для музея частных библиотек, картин, гравюр, иных редкостей. Так, он приобрел и передал музею ценнейшую библиотеку профессора Московского университета А. А. Дювернуа по славянской филологии, библиотеку профессора Н. А. Попова, этнографическое собрание Ф. Зайера (одежда, ткани, кружева). Передал несколько рукописей А. С. Пушкина, часть фамильного архива Виельгорских и Веневитиновых.
Передал и портрет Пушкина! Когда я прочитал сообщение об этом в отчете московского Румянцевского музея за 1899 г., не поверил своим глазам. Неужели тот самый портрет? Быть того не может! Ведь так просто я его нашел! Поэтому и не поверил. Правильно сделал… Оказывается, Михаил Алексеевич отдал музею портрет поэта, как было написано, «поясный, сильно попорченный и одетый в военный мундир». Когда же реставратор Д. Н. Арцыбушев вычистил холст и снял позднейшие поновления, то увидел под военным мундиром гражданское платье 1820 - 1830-х годов. Где этот портрет находится сейчас? Не знаю. Да и это тема другого поиска…
А вот альбом из рук своих Веневитинов не выпускал. Лишь в первый и последний раз - в 1899 г. - предоставил его на выставку. Отыскал я в таком редком издании, как каталог выставки, организованной в Румянцевском музее и посвященной юбилею К. П. Брюллова, упоминание об экспонировании на ней «фамильного альбома директора музея М. А. Веневитинова, с рисунками разных художников». В том числе - портретом К. П. Брюллова. С тем самым, который написал П. Ф. Соколов!
Тогда же, напоминаю, из альбома был вынут лист с портретом Пушкина и, как мы знаем, показан в Историческом музее - на московской Пушкинской выставке.
В Румянцевском музее на выставке произведений и вещей Брюллова всеобщее внимание привлекла еще одна фамильная реликвия, также собственность М. А. Веневитинова. Это «Портрет М. Ю. Виельгорского», написанный Карлом Брюлловым в 1828 г. Он и стал позже чем-то вроде путеводной нити моего поиска.
В апреле 1900 г. Михаил Алексеевич тяжело заболел. Он лишился речи и возможности писать. Не мог передвигаться. Его доставляли в кресле в Румянцевский музей, возили по залам. Со слезами на глазах Михаил Алексеевич расставался с делом, в которое вложил столько сил, энергии, ума и знаний. Затем его отправили в воронежское имение Ново-Животинное. Здесь он и умер 14 сентября 1901 г. Похоронен на территории московского Донского монастыря в склепе князей Щербатовых.
Профессор А. И. Кирпичников, его близкий друг и коллега, в прощальном слове справедливо назвал Веневитинова «одним из благороднейших людей, широко и разносторонне образованных, с тонким и глубоким умом, добрым и отзывчивым сердцем… принадлежавших к одному из лучших русских семейств XIX века, служивших украшением Москвы и Петербурга».
Михаил Алексеевич пережил свою жену Ольгу Александровну, урожденную Щербатову, - она умерла в 1896 г., заразившись черной оспой во время посещения воронежской больницы для бедных. Пережил двух братьев и сестру. Детей у него не было.
Сведения о Веневитинове мне пришлось долго разыскивать в различных книгах, научных трудах, статьях, отчетах. По абзацам, по строчкам. Отдельной, посвященной ему книги, которой он достоин, к сожалению, не существует. Вклад Михаила Алексеевича в культурную жизнь России второй половины прошлого века, особенно Москвы, значителен.
Но однажды я встретил чуть ли не специальное досье о Веневитинове. Оно было составлено из газетных вырезок, которые по какой-то, вначале мне непонятной, странности сообщали лишь о кончине Михаила Алексеевича, его родственных связях и фамильных богатствах. Знаете, где я отыскал такое досье? В фонде П. А. Ефремова в ЦГАЛИ! В фонде того самого Ефремова, который редактировал сочинения Пушкина, усиленно интересовался пушкинским портретом Райта и даже нам неведомым «счастливым случаем» получил его гравировальную доску. Совершенно определенный подбор материалов о Веневитинове невольно заставлял задуматься о том, не интересовался ли Петр Александрович рисунком Райта, хранившимся у Веневитинова? Не дознавался ли он, как и я сейчас, к кому он перешел после смерти Михаила Алексеевича?
Ответ напрашивался сам собой: да, интересовался! Я вполне убедился в этом, когда разузнал, кем был Петр Александрович Ефремов. Московская знаменитость, литературовед, выпустил несколько изданий русских писателей, библиограф и… страстный коллекционер пушкинских уникумов! Особенно - пушкинских портретов! Вот почему его интересовал рисунок Райта. Тем более что гравюры с него уже были в собрании Ефремова.
Его желание обуславливалось, конечно, не только упрямством истинного коллекционера, но прежде всего огромной, самозабвенной любовью к Пушкину, его творчеству, которое он, как никто другой, в это время превосходно знал. По нынешней квалификации был бы он высокопрофессиональным и высокоэрудированным пушкинистом. Ведь под его редакцией, с его обширными комментариями, предисловиями, со справочными данными вышло несколько многотомных Собраний сочинений поэта, изданных Ф. И. Анским, Я. А. Исаковым, Л. С. Сувориным… Петр Александрович написал подробную биографию поэта, которая печаталась в журнале «Русская старина», в других изданиях. Подобрал и выпустил со своими разъяснениями несколько подборок пушкинских писем.
Ефремов был членом Пушкинской комиссии Общества любителей российской словесности, принимал деятельное участие в организации Пушкинских выставок в Москве в 1880 и 1899 гг. Благодаря его энергии и под его редакцией вышел роскошный альбом юбилейной Пушкинской выставки. Недаром фотограф К. А. Шифер запечатлел его с этим альбомом в руках, а известный художник и гравер М. В. Рундальцов отпечатал гравированные портреты Пушкина с оригиналов Кипренского и Тропинина с репликой на них - небольшим портретом Ефремова.
Поэтому все экспонаты юбилейной Пушкинской выставки 1899 г., в том числе, конечно, и рисунок Райта, были ему отлично знакомы, им разысканы. Поэтому Петр Александрович знал Михаила Алексеевича Веневитинова и его пушкинскую реликвию. Не исключено, что именно благодаря энергичному содействию Ефремова, его обширным знакомствам, его непререкаемому авторитету, пушкинский портрет, рисованный Райтом, попал в юбилейную экспозицию.
Ефремов - потомственный москвич, влюбленный в свой город. Он славился хлебосольством, доброжелательством, открытым и добродушным характером, был по-московски словоохотлив и общителен. Всегда радовался гостям в своем доме в Савеловском переулке, на Остоженке. А приходило к нему множество людей, желающих побеседовать с самим хозяином, посмотреть великолепную его, единственную в своем роде библиотеку, составленную из редчайших книг, богатейшее собрание гравюр и литографий - как посвященных Отечественной войне 1812 г., так и русским писателям, многих из которых он хорошо знал, а со многими, к примеру с Некрасовым, дружил.
О Пушкине же Ефремов собрал целый домашний музей. Были в нем гипсовая маска поэта, скульптура работы А. И. Теребенева, попавшая к нему довольно-таки необычным путем, но главное - пушкинские портреты, гравированные и литографированные Гейтманом, Уткиным, Гиппиусом, Борелем и, конечно, Райтом - словом, все имеющиеся к тому времени пушкинские листы.
Жаль, что Ефремов за три года до своей смерти в 1907 г. продал почему-то уникальную графическую коллекцию издателю Ф. И. Фельтену. Позже она разошлась по музеям и частным собраниям (кстати, кое-что попало и к Я. Г. Заку).
Смерть Ефремова оплакивалась в Москве всеми, кто его знал, кто слышал о плодотворной его деятельности во славу столицы и русской культуры.
Рисунок Райта Ефремову не достался. Тогда к кому же он перешел? Очевидно, к наследникам Михаила Алексеевича Веневитинова. Кто они? Не сразу я узнал о них. Пришлось еще и еще раз просматривать архив Виельгорских и Веневитиновых, переданный Михаилом Алексеевичем в Румянцевский музей и теперь, повторяю, находящийся в Отделе рукописей Государственной библиотеки имени В. И. Ленина, фамильную переписку, ежегодные отчеты Румянцевского музея. Наконец в одном из этих отчетов отыскал столь необходимые мне сведения. К сожалению, всего несколько строк: «Наследники М. А. Веневитинова - А. В. и Ю. В. Веневитиновы, согласно завещанию, пожертвовали музею богатую его библиотеку - свыше трех тысяч томов, а также большую часть рукописного семейного архива». Об альбоме и портрете М. Ю. Виельгорского не упоминалось.
Кто же такие А. В. и Ю. В. Веневитиновы? Из фамильных бумаг выясняю, что они - племянники Михаила Алексеевича, сыновья его брата Владимира Алексеевича, умершего в 1885 г. Как сложилась их дальнейшая жизнь, а главное - какова участь их фамильных ценностей?
Биографию портрета М. Ю. Виельгорского брюлловской кисти как-то удалось восстановить. Правда, со значительными «белыми пятнами». В 1905 г. он экспонировался на Таврической выставке русских портретов в Петербурге с указанием, что «является собственностью Алексея Владимировича Веневитинова из С.-Петербурга». Затем последовали двадцатилетние приключения картины, неведомые ныне специалистам. В 1930-х годах портрет приобрела популярная певица Лидия Русланова. У кого и при каких обстоятельствах - теперь этого не узнать. В 1960 г. она продала картину в Государственный художественный музей БССР. Здесь она экспонируется по сей день. Таким образом, странствия портрета закончились благополучно.
Почему я рассказываю о судьбе «Портрета М. Ю. Виельгорского»? Потому что уверен, где-то рядом с ним, очевидно, первоначально в одних и тех же руках находился и альбом с пушкинским портретом - основная цель нашего розыска. Не исключено, что вместе с картиной участвовал он в одних и тех же приключениях. К прискорбию, без удачного их завершения.
Меня настораживает то, что именно об альбоме узнать ничего не удалось - ни самых крохотных вестей, ни косвенных намеков, ни туманных легенд или глухих преданий. Ничего! Не странно ли это? После юбилейных торжеств 1899 г. интерес к портретам Пушкина значительно возрос, ими стали заниматься серьезно. Тем не менее рисунок Райта, широко известный по гравюре с него, ни разу больше не выставлялся, никому не показывался, о нем я не встречал упоминаний в печати. Как будто бы кто-то нарочно старался скрыть его местопребывание и поэтому как можно меньше афишировал его. Мое подозрение подтверждается и таким фактом. Сергею Павловичу Дягилеву, предприимчивому и много знающему организатору Таврической выставки, раздобывшему для нее у А. В. Веневитинова «Портрет М. Ю. Виельгорского» и наверняка помнящему о фамильном альбоме со столь великолепными изображениями русских людей, а прежде всего пушкинским, не удалось получить его для своей экспозиции. Почему? Возможно, альбом находился в недоступном даже для энергичного Дягилева месте. Положим, за границей. Или же семейную достопамятность ему не отдали, что более вероятно. Словом, гадать можно предостаточно…
Как указано в каталоге Таврической выставки, Алексей Владимирович Веневитинов, владелец «Портрета М. Ю. Виельгорского» и возможный обладатель фамильного альбома, жил в Петербурге. Поэтому я стал просматривать в Исторической библиотеке пухлые тома фундаментального ежегодника «Весь Петербург». За 1902 г. нашел Веневитинова по адресу Мойка, 77. Отмечалось также, что он камер-юнкер (значит, вхож в высшие дворцовые сферы). Работает чиновником особых поручений в Министерстве иностранных дел. Часто бывает за границей. Живет там подолгу. Так, в 1902 - 1903 гг. находился по делам службы в Риме.
Такая прелюбопытная деталь. Как сообщила мне сотрудница Ленинской библиотеки Галина Ивановна Довгалло - ее сведения основаны на документальных материалах, - Алексей Владимирович сразу же после смерти своего дяди очень внимательно просмотрел фамильный архив, оставшийся в Ново-Животинном. Был весьма разочарован тем, что многие по каким-то причинам «очень нужные ему» бумаги были уже переданы Михаилом Алексеевичем в Румянцевский музей. Он пишет из Рима и просит срочно прислать в Италию опись находящегося в музее архива Виельгорских и Веневитиновых. Почему такая непонятная спешка? Более того, требует, чтобы семейные документы не выдавались посетителям. Словом, Веневитинов очень взволнован тем, что большая часть фамильного архива оказалась в Румянцевском музее. Наверное, с радостью бы кое-что забрал оттуда, да нельзя уже… Ну а что попало в его руки из художественных ценностей (и альбом?), он отдавать никому не собирался.
К 1917 г. Алексей Владимирович дослужился до помощника секретаря Государственного совета. Жил на Пантелеймоновской улице, 8. Имел телефон: 13996. Карьеру, как видим, сделал отменную.
Его брата Юрия Владимировича, также вероятного владельца альбома, я не нахожу «Во всем Петербурге». Не осел ли он в Москве? Просматриваю подобный же справочник «Вся Москва». Вот и он - в 1902 г. жил в Мансуровском переулке, в доме Глинского. Ни место работы, ни должность не указаны. В следующем году его уже нет среди жителей старой столицы. Опять-таки Галина Ивановна Довгалло подсказывает мне: он переехал в… Воронеж. По крайней мере, письма в Румянцевский музей он присылал из этого города - письма как владельца имения своего дяди в Ново-Животинном, по различным хозяйственным вопросам. Фамильный архив, похоже, его не интересовал.
Кто же из Веневитиновых жил в Москве? Антонина Николаевна. Вспоминаю, что встречал ее фамилию в справочнике жителей Воронежа на 1900 г. Кажется, она имела отношение к фамильному имению в Ново-Животинном. В Москве - лишь с 1905 г. Наверное, ее переселение сюда связано со смертью Михаила Алексеевича Веневитинова. Да, даты как будто бы сходятся. Через шесть лет Антонина Николаевна оказывается уже в Петербурге - на Рождественской улице, 9.
В Москве жил еще Николай Иванович Веневитинов, довольно долго - до конца 1930-х годов. После революции заведовал библиотекой Наркомвнешторга. Жил на Бахметьевской улице, в доме 15, квартира 12. Но имел ли он отношение к братьям Веневитиновым?…
Загадки, загадки, загадки!
Нельзя ли отыскать кого-либо из сегодняшних Веневитиновых? Вдруг они окажутся потомками Алексея или Юрия Владимировичей и, конечно, могут знать - хотя бы по семейным преданиям - о фамильном альбоме с пушкинским портретом?! Что ж, дело за немногим - найти их. Веневитиновы - фамилия редкая. Это хорошо и… плохо. Плохо потому, что в Москве мне удалось обнаружить лишь одну семью с такой фамилией. Но не те это оказались Веневитиновы! Ничего они мне не могли сказать. Лишь подсказали весьма приблизительные адреса других однофамильцев, проживающих в Ленинграде, Воронеже, даже в далеком сибирском селе Есауловка. Шансы сыскать их, похоже, слабые. Опять-таки отправил письма, запросы, подчас чуть ли не «на деревню дедушке». Ответов - почти никаких. Понял, что поиск мой может растянуться на многие-многие годы, на всю жизнь…
Тогда решил опубликовать в газете «Советская культура», где я работаю корреспондентом, небольшую статью об альбоме Матвея Виельгорского, его непонятной судьбе. Естественно, без подробного изложения своих поисковых мытарств. Просил помочь в розыске национального памятника. И читатели откликнулись. Буквально на второй день после выхода газеты позвонил старый московский журналист Владимир Александрович Светлов и порекомендовал обратиться к своим ленинградским друзьям, сведущим в художественной жизни прошлого, дал их адреса и телефоны. Ощутимых результатов я не получил, но в данном случае хотел бы показать заинтересованность многих людей в моем, казалось бы, личном розыске. Притом если даже старожилы Ленинграда, действительно много знающие о старинных реликвиях прошедших лет, о коллекциях и коллекционерах, удрученно пожимали плечами, то это тоже многое значило для меня.
Еще звонили. Писали. Так, из Кронштадта обратилась ко мне Лидия Токарева и сообщила, что в воспоминаниях П. И. Нерадовского, художника и главного хранителя Русского музея, говорится о каком-то альбоме - семейной реликвии Д. В. Веневитинова. Естественно, я сразу же познакомился с его воспоминаниями. Нет, не тот альбом.
Произошел однажды и такой загадочный случай. Позвонила женщина, отрекомендовалась Еленой Павловной. Поведала любопытную историю. Постараюсь подробно воспроизвести ее путаный и, как я почувствовал, взволнованный рассказ.
- У моей родственницы Натальи Александровны Гейнц, жившей в Ленинграде, хранился фамильный альбом, - говорила она. - Достался ей от бабушки. Мне кажется, похож на тот, о котором вы написали в газете. В нем были, насколько я знаю, стихотворения, автографы знаменитых людей. И… пушкинский портрет! И даже пушкинские стихи, им собственноручно написанные в альбом. В начале 1950-х годов Наталья Александровна позвонила в какой-то ленинградский музей (в какой - не знаю!) и предложила его приобрести. Через несколько часов к ней явился молодой человек, отрекомендовался сотрудником этого музея и попросил показать альбом. Осмотрел его, сказал, что его, вероятно, нужно показать экспертам. Написал расписку и унес альбом с собой. Когда через несколько дней Наталья Александровна обратилась в музей, то с ужасом узнала, что к ней оттуда никто не приезжал… Так бесследно исчез драгоценный альбом. А Гейнц вскоре. умерла…
Неужели был похищен альбом Матвея Виельгорского? Отнюдь не легче, если такая участь постигла иной и, несомненно, уникальный памятник нашей культуры.
Естественно, на мою телефонную собеседницу я хотел бы обрушить множество вопросов и об альбоме, и о том, были ли предприняты попытки отыскать его. Елена Павловна торопилась, поспешно простилась - тем более что по телефону это так просто сделать! Ни телефона, ни адреса не оставила, но твердо пообещала вновь позвонить через несколько дней и сообщить подробности этой таинственной истории.
Не позвонила…
Вполне вероятную версию подсказал Илья Самойлович Зильберштейн.
- Не исключено, что альбом оказался за границей, - предположил он. - В составе той части архива Виельгорских, которая невесть какими путями была туда вывезена. Вы посмотрите мою публикацию из серии «Парижские находки», которую я напечатал в 1969 г. в журнале «Огонек»…
Речь в этой статье шла о письме Н. В. Гоголя, отправленном в 1847 г. Матвею Юрьевичу Виельгорскому, которое появилось на аукционе знаменитой фирмы Штаргардт в немецком городе Марбурге. Письмо принадлежало некоему Карлу Гейги Хагенбаху, швейцарскому гражданину из Базеля, и в каталоге распродажи было помечено, как «очень большая редкость». Письмо было продано и попало в частное собрание в Париже.
Как письмо Гоголя попало за границу? «Какая-то часть архива графов Виельгорских, как теперь выясняется, очутилась за границей, - писал Зильберштейн. - Это становится очевидным при ознакомлении с каталогами распродажи фирмы Штаргардт. Кроме этого письма там же было продано еще несколько писем, адресованных братьям Виельгорским. В том числе письмо Россини к старшему из них, отправленное из Флоренции 29 августа 1851 года (оно указано в каталоге № 588 - распродажа состоялась 18 и 19 февраля 1969 года в Марбурге). А вот еще одно подтверждение того, что за рубежом обретается часть бумаг Виельгорских. В последние годы на одной из распродаж автографов в парижском отеле Друо было приобретено письмо М. Й. Глинки к Михаилу Юрьевичу Виельгорскому, датированное 21 ноября 1840 года. Теперь оно находится в частном собрании в Париже».
Быть может, альбом Виельгорских или же его отдельные листы со временем также всплывут на европейских аукционах, если уже в прошлом не были проданы в частные коллекции Соединенных Штатов Америки или Франции.
Но, повторяю, это одна из версий.
Поэтому поиск продолжается. Даже если он окажется на первый взгляд безрезультатным, то все равно наши усилия не будут напрасными, они, несомненно, приблизят нас или будущих исследователей к разгадке тайны исчезнувшего альбома графов Виельгорских.
Где она, легендарная скрипка Маджини?
Кто бы мог подумать, что все начнется с картины?! С грязной, неухоженной картины, с потемневшим старым лаком на пожухлой живописи, к которой, похоже, не прикасался реставратор, и с первого взгляда не представляющей большого интереса! Однако московский коллекционер, «главный хранитель Музея В. А. Тро-пинина Феликс Евгеньевич Вишневский, ныне покойный, купил холст, «по случаю», как он любил говорить, у наследников артиста Театра оперетты Григория Марковича Ярона.
Действительно, «по случаю». Пришел к ним приобрести «голландца» и вдруг увидел этот холст. Тонкий вкус Вишневского, его огромная эрудиция и необыкновенная интуиция не раз позволяли ему распознавать в таких вот ветхих и заброшенных полотнах истинные шедевры. И на сей раз почувствовал он - картина имеет несомненную художественную значимость. Создана, бесспорно, одаренным опытным живописцем, представителем добротной классической школы первой половины прошлого века.
Словом, купил он картину, принес в музей и внимательно осмотрел ее. На полотне - неизвестный молодой офицер в форме инженера путей сообщений. Beроятно, он имел отношение к строительству - об этом говорили изображенные на картине часть колонны, циркуль и чертеж на столе. Но скрипка?! При чем тут скрипка, которую бережно держал в руке офицер? Она прежде всего бросалась в глаза и, несомненно, по намерению художника была главным смысловым содержанием произведения. Как будто молодой человек говорил: «Смотрите! Вот самая дорогая мне вещь, ради которой и писалась картина!…»
В то время даже Феликс Евгеньевич не подозревал, что отысканный им портрет окажется удивительным открытием не только и не столько в области изобразительного искусства.
Но это случится потом, а поначалу портрет молодого офицера представлял полную загадку. Единственное, что Феликсу Евгеньевичу удалось выяснить - холст был приобретен Яроном в начале 30-х годов в семье неких Львовых. Львовых? Фамилия как будто ни о чем не говорила, такая распространенная фамилия. Лишь много позже она приобрела решающее значение. Но то будет много позже…
Еще Вишневского не покидало смутное ощущение того, что он уже где-то встречал этот портрет. Где и когда? Показал картину директору Музея В. А. Тропинина Галине Давыдовне Кропивницкой. Ей портрет также показался знакомым. Множество предположений они перебрали, пока не подумали о «Русских портретах». Не там ли он репродуцирован? Стали просматривать это фундаментальное пятитомное издание, вышедшее в 1905 - 1909 гг., и нашли портрет! В пятом томе под номером 179. Тот самый портрет!
Из краткого к нему пояснения узнали, что художник Юзеф (Иосиф) Иванович Олешкевич изобразил в 1823 г. композитора, дирижера, выдающегося скрипача Алексея Федоровича Львова. Тогда-то вспомнили, что именно у Львовых и была приобретена картина Яроном. Портрет никогда не экспонировался на дореволюционных выставках и, очевидно, не выходил из семьи Львовых. В 1907 - 1910 гг. он хранился у Е. А. Львовой (очевидно, дочери Алексея Федоровича?).
Правда, после публикации в «Русских портретах» репродукция была помещена в ряде музыкальных изданий. Но оригинал не был известен и считался затерянным. До тех пор, пока Вишневский не отыскал его.
Когда живопись очистили от грязи, промыли ее, а затем исследовали, то обнаружили и подпись художника, и дату создания произведения. Действительно, был изображен Львов, и написал его Олешкевич.
Интересная, оригинальная личность Иосиф Иванович Олешкевич, как я понял из весьма немногочисленных, но восторженных о нем упоминаний в литературе. Поляк по национальности. Исторический живописец, портретист, о котором современники говорили, что «его портреты отличались совершенным сходством, и он имел всегда множество заказов». Учился в Вильно, Париже и Риме. Завоевал всеевропейскую известность. Приехал в Петербург в 1810 г. и прожил здесь 20 лет, до своей смерти. Первый из польских художников, удостоенный звания академика Петербургской академии художеств. Пользовался завидной популярностью, перед его талантом, благородством, добротой, порядочностью преклонялись, ему прощали некоторые эксцентрические выходки. Он имел обширные знакомства, был принят в лучших домах русской столицы.
Особенно чтили его соотечественники. Если поляк, побывавший в Петербурге, не познакомился с Олешке-вичем, то о нем отзывались так: «Был в Риме и не видел папы». Его другом был Адам Мицкевич. Он посвятил художнику замечательное стихотворение, в котором, между прочим, говорил, что Олешкевич, будто бы обладавший некой сверхъестественной силой, предсказал наводнение на Неве 7 ноября 1824 г.
Именно это стихотворение упоминает Пушкин в примечаниях к «Медному всаднику». Он пишет: «Мицкевич прекрасными стихами описал день, предшествующий Петербургскому наводнению, в одном из лучших своих стихотворений - Oleszkiewicz. Жаль только, что описание это не точно: снегу не было - Нева не была покрыта льдом. Наше описание вернее, хотя в нем и нет ярких красок польского поэта».
Пушкин, вероятнее всего, знал Олешкевича.
Художник был в зените славы, когда писал портрет двадцатичетырехлетнего Львова, подающего большие надежды инженера путей сообщений, служившего под началом грозного Аракчеева. Олешкевич хорошо знал, что молодой офицер - сын директора придворной певческой капеллы Федора Петровича Львова, «известного просвещенной публике своим талантом и любовью к музыке и пению». Федор Петрович являлся двоюродным братом известного в России архитектора Н. А.Львова, притом был женат вторым браком на его дочери Елизавете Николаевне, любимой племяннице Гаврилы Романовича Державина.
Поделиться книгой: