Грех боярышни

Волынская-Кащеев

Грех боярышни

Илона Волынская

Кирилл Кащевв

Грех боярышни

Последнее ядро ударило под корму, бриг уже тонул. Сэр Джеймс досадливо хмыкнул, отвернулся и направился в каюту. На самом деле он несколько преувеличивал степень своей раздраженности. Легкость, с которой удалось уничтожить пиратский бриг, доставила удовольствие. Да и снятая с корабля добыча была очень велика. Однако напоминание о прошлом царапало душу.

Всего три года как сэр Джеймс Фентон, один из самых прославленных и удачливых корсаров Атлантики, перестал наводить ужас на капитанов испанских судов. Помирившись с правительством Ее Величества (что обошлось в изрядную сумму) и приняв из рук королевы Анны рыцарское звание, сэр Джеймс сумел не только упрочить, но и преумножить свое состояние. Его уважали и принимали как в среде почтенного английского купечества, так и при капризном Сент-Джеймском дворе. Хотя торговые операции оказывались иногда не менее опасными и захватывающими, чем морские сражения, память о бурных годах пиратства порой тревожно и маняще возвращалась.

Возможно именно беспокойная память, соединенная с холодным коммерческим расчетом, заставила Джеймса предпринять экспедицию в варварскую Московию. Судя по полученным оттуда донесениям, молодой царь Петр, потерпев поражение под Нарвой, не только не пал духом, но и явно готовился к реваншу, причем к реваншу на море. Если это так, то груз "Летящей стрелы" должен был принести огромные барыши его владельцу. Обратно можно вернуться с полными трюмами льна, пеньки, ворвани, бесценных русских мехов, а там и наладить с Московией постоянную торговлю также, как ему удалось в Индии, Африке и американских колониях. Удача в России превращала сэра Джеймса из просто весьма состоятельного молодого дворянина в одного из богатейших людей Британии.

Приближающийся гул голосов прервал размышления Джеймса. Галдящая ватага направлялась к каюте, суть спора разобрать было невозможно, слышно было только: нос, о носе, с носом. Наконец, раздался стук в дверь и на пороге появился Джереми Сандерс, штурман "Летящей стрелы", за ним следовал коротышка-боцман, волочивший за рукав одного из матросов, еще несколько человек замерло в дверях.

- Изволите ли видеть, сэр... - начал боцман, но матрос, на носу которого белела свежая повязка, перебил его.

- Мой капитан, тут такое дело. В нынешнем бою один из паршивых головорезов с того брига отрубил мне нос. По законам пиратского братства за утерю носа мне полагается сто реалов. Ведь согласитесь, капитан, мужчина без носа - это совсем не то, что мужчина с носом.

Боцман Фостер, самый лучший боцман и самый прижимистый корабельный эконом на весь английский флот, от негодования воспарил к потолку каюты.

- Что ты несешь, Боб Аллен! Взгляните сами, сэр, почти весь его чертов нос на месте. Отрубили-то ему самый кончик, а он требует с меня деньги как за целый нос. Так они начнут получать возмещение за отрезанные пальцы каждый раз как подстригут ногти.

- Как тебе не стыдно, Фостер, - возмущению Аллена не было предела, - Нос без кончика - уже совсем не нос, это мне любая портовая девка скажет.

Штурман сдавленно хихикал, матросы корчились от смеха.

- Ну-ка, тихо, - скомандовал сэр Джеймс, - Во-первых, Аллен, помните, что вы больше не пират, а верный подданный короны, и не должны поминать пиратские законы. Однако вы оба правы. Конечно, нос без кончика - не совсем нос, но ведь и кончик - тоже не целый нос. - Лицо Джеймса было абсолютно серьезным, - Поэтому приказываю штурману Сандерсу измерить нос Аллена, вычислить, какой процент был утерян, а боцман Фостер выплатит долю от ста реалов, соответствующую размеру отрубленного куска и добавит еще двадцать реалов за испорченную мужскую красоту.

- Сэр, за его красоту и один реал много, - вскипел Фостер.

- Ну, а если вы недовольны моим решением, - в голосе Джеймса появилась нотка задумчивости, - Я, пожалуй, отправлю вас обоих на палубу, поискать недостающий кончик, и разрешу команде полюбоваться, кто же в конце концов останется с этим носом.

Спорщиков как ветром сдуло. Остальная компания, отдав честь, отправилась следом. Джеймс рассмеялся. Происшествие вернуло ему хорошее настроение. Ему нет еще и тридцати, а он сумел вырвать у жизни уже так много. Единственный сын обнищавшего дворянина, спустившего небольшое состояние семьи на породистых скакунов и беспородных актрисок, Джеймс Фентон годами борьбы и труда сумел вернуть родовому имени былой блеск. Расчет и удача никогда не обманывали его, не обманут и на сей раз. Там, впереди, в далекой Московии, его ждет сказочное сокровище. Он чувствовал, он знал это.

***

Глава 1

Нервно теребя пушистый кончик косы, Варвара с мрачным смирением взирала на учиняемый разгром. Матушка металась по поварне, давая враз сотни распоряжений и лишая стряпух последних остатков разумения. Впрочем, большая часть слов сливалась в невнятное лопотание, на поверхность всплывало лишь одно: царь едет, царь едет. Варя тяжко вздохнула: если хотя бы половина маменькиных приказов будет выполнена, все семейство бояр Опорьевых окажется в узилище за попытку отравления государя.

Перебросив косу за спину и избегая молящих взглядов стряпух, Варя покинула поварню и направилась к сеням. Непросохшие доски пола резко и зло скрипели под ногами, выдавая кипевшее в ее душе раздражение.

Из всех жителей молодого Санкт-Петербурга Опорьевы обустроились наиболее солидно и надежно. Еще год назад боярин Никита Андреевич, дав обязательство соорудить на свой кошт три военных судна для Балтийского флота, отправил на берега Невы плотницкую артель, споро срубившую ему четырехскатный терем в три житья, куда боярин и переехал с женой, сыном-офицером и половиной московской дворни.

Однако несмотря на изрядные размеры хором и обилие услужающих, населившие остров Янни-саари (ныне волею государя прозванный Веселым) офицеры и инженеры старались держаться подальше от обширного опорьевского подворья, предпочитая ему наскоро слаженные избенки других поселенцев. Да и сам боярин с сыном редко задерживался дома. Причиной подобного отчуждения была боярыня Прасковья Тимофеевна, которая из всех обязанностей хозяйки признавала и истово выполняла лишь одну - прием странных людей, молельщиков Христа ради. С ними она с наслаждением обсуждала наступившие тяжкие времена, засилье безбожия, небрежение обычаями и падение нравов, позволяя дворне творить что заблагорассудится.

Те немногие нетерпеливцы, которые сразу после появления боярского семейства в Петербурге погостевали у них, рассчитывая порадоваться домашнему уюту и вкусной стряпне, нескоро оправились от желудочной скорби, зато весьма скоро оповестили всех друзей и приятелей об опасности, подстерегающей за боярским столом.

Вспоминая свое первое появление под сенью отчего дома, Варвара искренне сочувствовала этим несчастным. Боярышня Опорьева сызмальства не жила с родителями. С раннего детства она была отдана под опеку вдовой бабушки. Старая властная боярыня была суровой воспитательницей, но внучку искренне любила и желала добра, потому и обучала всему, что знала сама, а знала она немало. Смерть старухи стала для Вари огромным горем, но в этой первой в жизни большой беде ее утешало сознание того, что она возвращается домой.

Сейчас Варя горько усмехнулась, вспоминая, как спешила она в Петербург, мечтая о ласковых объятиях давно не виданных родителей, о брате-защитнике, о тепле и любви семейного очага. Действительность оказалась совсем иной. Когда полгода назад 16-летняя Варя выскочила из дорожного возка у опорьевского терема, ее надежда обрести семью была быстро и жестоко погашена. Она радостно шагнула навстречу кинувшейся с крыльца Прасковье Тимофеевне, однако маменька вихрем пронеслась мимо нее навстречу босоногому юродивому, что-то выкрикивающему о конце света и пришествии антихриста. Вскоре боярыня уже хлопотливо вела святого в горницы - кормить калачами и рассуждать о божественном. Отец и брат были более приветливы, но обняв Варю и расспросив о последних часах своей матери боярин Никита заторопился по важным делам, оставив дочь устраиваться в новой жизни как ей угодно.

Боярышня была потрясена царившим в родном доме безладом и запустением. Готовившуюся на поварне еду невозможно было взять в рот, в чуланах и коморах не было самых необходимых припасов, кислый дух грязи и перепревшей рухляди перебивал даже смолистый аромат свежеструганных досок.

Воспитанная суровой бабушкой в ясном понимании долга хозяйки перед домочадцами, Варя рьяно взялась за дело. Труднее всего оказалось призвать к порядку дворню, внушить им, что время беспечального маменькиного хозяйствования завершилось. Беда была в том, что Никита Андреевич имел вполне ясное и четкое представление о роли и месте каждого члена семьи. Жена должна вести хозяйство и командовать дворнею (даже если у нее это выходит из рук вон плохо), а дочь сидеть за рукоделием и ждать пока родители найдут ей жениха - только так и никак иначе. Перехватывая бразды правления, Варе приходилось быть крайне осторожной, чтобы не вызвать гнева отца. Холопы отлично знали, что боярышня не может открыто потребовать у них повиновения и Варя потратила много времени и сил, доказывая им, что пренебрегать ее приказами весьма небезопасно. Еще и по сей день Варя вела затяжную битву с ключницей. Поймав ту на нескольких серьезных провинностях, Варвара самым обыкновенным шантажом добилась от старухи послушания, однако та использовала любую возможность, чтобы напакостить боярышне, да и вожделенный символ власти в доме - ключи, по-прежнему оставались на ее поясе.

Тем не менее Варя трудилась не покладая рук, втайне надеясь, что ее усилия подарят ей место в сердце сурового, вечно занятого отца и она вновь не будет одинока в мире. Но и этой надежде не суждено было сбыться. Честно говоря, Никита Андреевич за множеством дел и забот вскоре вообще позабыл о том, что в доме появился новый человек. Вспоминал он о Варваре только случайно наткнувшись на нее, и уж, конечно, ему и в голову не приходило связать воцарившуюся в доме чистоту и улучшившийся стол с незаметной фигурой дочери. Так что Варя вскоре оставила всякие попытки привлечь к себе внимание и любовь семьи, довольствуясь успехами своих ежедневных трудов и властью, которую она постепенно приобрела над прислугой. Она быстро научилась находить радость в том, что отец и брат стали чаще бывать дома, а все еще редкие гости уже не вздрагивали от страха при предложении откушать.

Варя в который раз за сегодняшнее утро подосадовала на себя за то, что осматривая коморы, не успела перехватить посыльного и отцов приказ готовиться к приезду государя со свитой и иноземными купцами дошел до матушки. Следовало сей момент вытащить боярыню с поварни, а не то, упаси Господь, царя придется кормить плодами ее трудов. Впрочем, существовал верный способ отвлечь внимание Прасковьи Тимофеевны.

Варвара заглянула в светлые сени. Привычным взглядом выделив среди склонившихся над шитьем девичьих голов знакомую рыжую косу, Варя поманила к себе Палашку. Конопатая девка была верной тенью боярышни. Много лет назад боярыня-бабушка подарила внучке веселую девчушку-хохотушку, которая с тех пор делила с Варей и шалости с проказами, и наказание за них, и суровую выучку. Вот и сейчас Палашка поняла госпожу с полуслова и уже через недолгое время возвратилась, волоча за собой толстенную неопрятную бабищу, невнятно гнусившую нечто божественное.

Варя побежала в поварню.

- Маменька! - с порога закричала она, но Прасковья Тимофеевна даже не оглянулась, продолжая сыпать горох слов. Варя подошла к ней поближе и уже в самое ухо крикнула, - Маменька! - Боярыня смолкла, выжидательно воззрились на дочь. В поварне воцарилась тишина, все глаза с надеждой уставились на Варю, - Маменька, там баба пришла, из Писания вещает!

- Что за баба? - с мгновенно пробудившимся интересом спросила Прасковья Тимофеевна.

- Толстенная такая, наверное, очень святой жизни женщина, - серьезно ответила Варя. Кто-то из стряпух сдавленно хихикнул. Варвара заторопилась, стараясь, чтобы матушка не заметила неосторожной шутки, - Глаголит, скоро конец света придет за грехи человеческие.

- И что ты думаешь, дочка, - боярыня наставительно подняла пухлый палец, - Верно, гневается на нас Господь, видя безбожие и порчу нравов!

- Страшно-то как, шутка ли, конец света, - Варя доверительно заглянула матушке в глаза, - Вы бы побеседовали со святой странницей, может минется как-нибудь?

- Когда же я поговорю, дитятко, ведь царь едет, готовиться надобно!

- Так вы, родная, уже все сладили, что след стряпухам наказали, теперь ужо они сами.

- Верно, верно, боярыня-матушка, мы все уразумели, сготовим как надобно, государь довольны будут, - поддержала Варю главная стряпуха.

- Ну, коли так... - Прасковья Тимофеевна торопливо засеменила к выходу, уже заранее крестясь и умильно закатывая глазки.

Послышались облегченные вздохи.

- Как хорошо-то, боярышня, - радостно улыбнулась Варе молоденькая кухонная девка, - а мы уж думали, что коли все сделать как нам ваша матушка наказали, так царь всем головы поотрубает.

Варя ожгла насмешницу суровым взглядом:

- Голова твоя на месте останется, а вот за непочтительность к боярыне ты мне спиной ответишь, - девка низко склонила голову, Варя смилостивилась, - Ладно, не стой столбом, найди ключницу, скажи, что я велела дать ключ от подклети и тащи оттуда соленья. - Боярышня повернулась к стряпухам, прикидывая, чем же попотчевать царя, да так, чтобы государь явил батюшке свою милость. Отец передал, что он с Петром Алексеевичем будут по вечерне, времени оставалось предостаточно.

Покончив с необходимыми приготовлениями, Варя устало направилась к сеням. Это было самое покойное и тихое место в доме. Над головами работающих девок мерно плыл голос старой Меланьи, баявшей сказки. Сказки Варя страстно любила с детства. Сейчас звучала ее любимая, о заморском царевиче, Бове-королевиче. "Поднял Бова-королевич свой остер булат меч и снес Змею поганому голову..." Перед Вариными глазами разворачивалась картина жестокой сечи. Впрочем, совсем не ради отрубленных голов очередного чудовища слушала Варя сказки. Скоро, скоро уж получит королевич свою награду, поцелует в уста сахарные прекрасную королевну.

Ах, сказки, сказки и навеваемые ими мечты! Еще отец Григорий, священник в бабушкиной вотчине, говаривал ей, что мечтания надобно укрощать, ибо вводят они молоденьких девиц во грех. Варя не очень-то прислушивалась к его словам, ведь что может быть плохого в ее снах наяву? Напевный голос Меланьи убаюкивал, Варя склонила голову на руку и погрузилась в свои фантазии.

Вот сидит она во высоком терему у красного оконца, а платье на ней италийского фасону, точь-в-точь как тетка Наталья давеча приезжала (представив себя в роскошном, приоткрывающем грудь наряде Варя закраснелась, но отважно не стала отгонять видение). Внизу женихи толпятся, горячат скакунов, хотят допрыгнуть до окошка и сорвать с ее руки перстень. Вот один за другим взмывают в прыжке кони, вознося своих седоков к ней, но она только надменно качает головой, отвергая одного претендента за другим, не позволяя им приблизиться. Но издалека мчится еще один всадник и ее сердце радостно вздрагивает, узнавая суженного. Сейчас она увидит лицо того единственного, кому она предназначена. Всадник гонит коня, сейчас, вот сейчас...

Варя подается вперед и с криком вскакивает, разбуженная от мечтаний. Стук копыт и впрямь раздается. А еще он сопровождается грохотом открывающихся ворот, веселым гомоном и смачным мужским гоготом. На двор вваливалась царская свита.

Тихий солидный терем казалось замер, сжался при этом вторжении веселых здоровенных мужиков в иноземных кафтанах, пахнущих морем, табаком и крепким потом. Под ногами у свитских крутились жуткие уродцы, безобразно толстые и столь же безобразно пьяные. Варя брезгливо поморщилась: к Опорьевым пожаловал печально известный всепьянейший собор, постоянные царские спутники по кутежам, в чьи обязанности входило поклонение Бахусу (сиречь, пьянство беспробудное) и скоморошничество на потеху государю сотоварищи.

Высунувшись в окошко, Варя увидала отца, сбегающего с красного крыльца навстречу гостям. Оказывается, батюшка уже вернулся, а она и не заметила. Что ж, хватит дремать, пора приниматься за дело. Жаль только, что не успела она увидеть лица своего вымечтанного суженного. Варвара накинула на плечи платок и поспешила к стряпухам.

Глава 2

Находившийся среди царской свиты сэр Джеймс Фентон блестящими от любопытства глазами осматривал опорьевский терем. Даже на равнодушно-невозмутимых физиономиях сопровождавших своего капитана Аллена и боцмана Фостера отразилось некое удивление. Это был первый большой и полностью достроенный партикулярный дом, увиденный ими с того момента как "Летящая стрела" бросила якорь у русских берегов. Необычность архитектуры поражала, хотя Джеймсу дом, пожалуй понравился, - веяло от него чем-то уютным.

С самого приезда в Санкт-Петербург русские непрестанно изумляли Джеймса. Форпост Русского государства, создаваемый на отвоеванной у неприятеля земле, на первый взгляд казался всего лишь кучкой неопрятных лачуг. Присмотревшись же, можно было заметить, что молодой город полон жизни и энергии, он походил на хлопотливый муравейник, где каждый был занят, каждый нес свою долю забот. Люди деловито сновали туда и сюда, заставляя поверить, что вскоре их усилиями свершиться невозможное - на месте болот поднимутся порт и крепость.

Еще большее удивление вызывала принятая здесь вольность обращения, почти полное отсутствие этикета. Царь Петр не обременял себя двором, он имел соратников, а не придворных. Впрочем, такая простота нравов имела и обратную сторону, ближайшие сподвижники Петра были бессильны перед гневом государя, их не защищал ни закон, ни обычай, ни правила поведения, они были лишены всякой возможности охранить свою дворянскую честь. Фентон уже не раз видел как Петр нещадно потчевал дубинкой высокопоставленных вельмож, кроя их непотребным образом. Такого зрелища не увидишь в родной Британии. Джеймс мысленно представил ее всемилостивейшее величество королеву Анну, которая ругаясь, как базарная торговка, лупит метлой свою первую статс-даму леди Черчилл, герцогиню Малборо, и усмехнулся. Да уж, Россия поистине страна, где невозможное становится возможным.

Брезгливо отпихнув пьяно бормочущего шута, Фентон взбежал по ступеням. Джеймс никогда не разделял всеобщего пристрастие к уродам и помешанным всех мастей. Вот, кстати, и еще одна местная странность: здравые и деловитые в быту, русские почтительно замирают, стоит одному из несчастных калек забиться в припадке, и видят в его безумных речах божественное откровение.

Джеймс догнал царя, тот приобнял его за плечи, и направился к хозяину дома:

- Вот гляди, сэр Джеймс, каковы у меня упрямцы. Чего я только не делал, дабы европейский вид ему придать. И добром просил и кары сулил, и полы длиннющие обрезал, и дубиной оглаживал! Ничто его не берет! Как ходил, так и теперь ходит! Борода до пояса, кафтан и шуба до полу. Веришь, бородовые деньги ему против положенных 60 рублев велел поставить вдвое, думал, может мошну пожалеет и обреется. Так нет, все едино с бородищей ходит, не борода - река! Ой, смотри, Никита Андреевич, не вдвое - вчетверо за сие безобразие платить заставлю!

- То воля твоя, государь, как велишь, так и заплачу. А честную браду, - боярин любовно огладил действительно роскошную бороду, опускавшуюся ниже пояса, - на поругание не отдам.

- Хорошо хоть сына с толку не сбиваешь, парень вполне европейцем смотрит.

- Алешка у меня человек молодой, ему за модами гоняться не грех, а я уже свой век прожил, мне на старости лет облик менять негоже.

- Так ведь сам помысли, боярин, ты ж отечество свое перед европейцами позоришь, они нас из-за длинных одежд и зарослей на мордах за дикарей почитают.

- И-и-и, батюшка Петр Алексеевич, - боярин лукаво поглядел на царя. Его медлительная и тяжеловесная немецкая речь, часто пересыпаемая русскими словами, была, тем не менее, вполне понятна. - Ты уж прости, коли я от своего стариковского ума твоему державному слову наперекор молвлю. Ведь не в одеже дело. Будет на Руси сильный флот, да армия, что любого в хвост и гриву расчехвостить сможет, да торговля с искусствами всякими ежели преизрядно разовьются, так нас эти самые европейцы и в долгополых кафтанах и с бородами, и даже нагишом и с зеленым кустом на голове, учнут с почетом принимать. А не будет сего, тогда хоть ты всех наших мужиков ихним реверансам обучи, все едино уважения в Европах не дождешься. Вот и сам ты как дело важное приспело, так купца англицкого не к своим босомордым повез, а ко мне, длиннобородому.

- Ох, гляжу, осмелел ты, боярин Никита, - пристальный взгляд круглых кошачьих глаз царя стал недобрым, блеснул жестокостью, - Слишком длинный язык можно вместе с головой укоротить.

Боярин склонился:

- В моей голове ты волен, государь.

- Вот и не забывай про то, - буркнул царь, уже не сердясь, - Ну, сперва давай главное, сиречь, вина и закуски.

Боярин захлопотал, повел гостей в столовую палату, начал отдавать приказания. Пока гости усаживались, Джеймс подметил довольно забавное явление. Дверь в палату была приоткрыта и в образовавшуюся щель глядели глаза. Глаза были довольно милые, опушенные длинными ресницами, однако же, противно природе они располагались не рядом, а один выше другого, кроме того было их штук пять и все разного цвета: серые, карие, зеленые, голубые. Глаза вразнобой стреляли по сторонам с общим выражением крайнего любопытства. Затем послышался весьма строгий и властный, хотя и молодой женский голос, многочисленные глаза исчезли, на мгновение сменившись одним глазом невиданного сапфирового цвета, затем пропал и он. Джеймс тихо засмеялся: похоже, хозяйка дома, разогнав подглядывающих служанок, сама не смогла сдержать интерес. Следует заметить, что глазки у невидимой хозяюшки на редкость хороши. Подумав так, Джеймс направился к гостям, которые не чинясь устраивались кто где хотел возле длинного стола. Такое небрежение порядком явно оскорбляло боярина, но раз рассердив царя, он не осмеливался вновь спорить.

Фентон поспешил занять место рядом с единственной женщиной в компании. Ему сказали, что дама - княгиня Мышацкая, сестра хозяина дома и супруга знатного вельможи. Не слишком молодая, она привлекала своим изяществом и великолепными манерами. Джеймс во что бы то ни стало желал познакомиться с ней, справедливо полагая, что именно в окружении этой вполне европейской леди он обнаружит самых прелестных жительниц города. Ведь было бы весьма обидно покинуть Московию, так и не завязав интрижки ни с одной российской красавицей.

Усевшись, Джеймс целиком отдался самому большому наслаждению путешественника - знакомству с иноземной кухней. Московитам было чем похвастаться. Стол казался рекой от заполняющего его рыбного многообразия. Бесчисленные пироги и пирожки с различной начинкой таяли во рту. Когда Джеймс напробовался так, что кусок уже не лез в горло, двери распахнулись и длинная вереница слуг внесла блюда, на которых гордой чередой плыли гуси и утки. Птицу подавали целиком, прямо с перьями. Джеймс несколько смутился, не представляя как можно есть дичь вместе с перьями. Здоровенную утку водрузили напротив него. Хм, остроумно! Утка оказалась полой, между крыльями стояла глубокая серебряная миска, в которой парили ароматами неизвестных Джеймсу приправ нежнейшие куски утиного мяса. Джеймс подцепил особенно аппетитный ломоть и с наслаждением принялся жевать, уже загодя примериваясь к гусю с гречкой.

- Наговаривают на тебя, боярин, - сказал Петр, шумно вгрызаясь в кость, - Слыхал я, что у тебя в доме ничего в рот взять нельзя. Вот ведь брешут люди! Ин ладно, к делу. Сам ведаешь, привез я к тебе благородного аглицкого рыцаря, сэра Джеймса Фентона. Рыцарь сей славный к тому же еще и по купеческой части мастак. Доставил он нам товар великой ценности - скорострельные корабельные бомбарды. Пушки вроде не простые, его собственного завода, и клянется милорд, что таких во всей Европе нету. Посмотрели мы те бомбарды, похоже, правду говорит, хороши, красавицы, никогда и нигде таких не видывал. Ну, мы их еще испытаем и не раз. Берется сэр Джеймс весь Балтийский флот таковой артиллерией преизрядно обустроить. Цену, правда, ломит - несусветную, но нам в битве со шведом любой перевес важен. Коли и впрямь пушки его так хороши как сказывает, соглашусь на сие дело. Думал я, кому поручить столь важную негоциацию, и выбрал тебя, - царь хлебнул анисовой, - Вступай с английцем в кумпанство и бери подряд на установку его бомбард на все парусники моего флота. Деньгами не заплачу, нету у меня денег, получите из казны лен, пеньку, ворвань, что там придется, англиец у себя распродаст и будете с барышом. А я с тебя подать возьму, - Петр лукаво усмехнулся, - Да смотри у меня, Никита Андреевич, чтобы все ладно было, я строгонько спрашивать буду. Я ведь ради тебя родного дядю от дела отставил, тебе верю, что справишься, сделаешь с тщанием и в срок, - Боярин низко склонился и благодарно припал к царской руке, - Ну, будя, будя мне пальцы-то муслить, вижу, что рад. Давай-ка, подливай.

Веселье продолжалось. Присутствие женщины и то уважение, что внушал боярин Опорьев, не давало лихой царской свите совсем уж перейти границы пристойности, однако, все лица раскраснелись от выпитого и съеденного, парики съехали набок, а кафтаны вольно расстегнулись. Келейники всепьянейшего собора уже валялись под столами и лавками.

Увлеченный беседой с княгиней, Джеймс не обращал внимания на царившее вокруг шумство. Он уже получил приглашение бывать в ее доме запросто и предвкушал то удовольствие, которое получит от дальнейшего знакомства с этой остроумной и злой на язык дамой. Неожиданно прозвучавшее имя князей Мышацких отвлекло внимание Натальи Андреевны от беседы с галантным английцем. Зычный голос бывшего царского денщика, безродного, но как уже было известно Джеймсу, почти всесильного фаворита Александра Меншикова перекрыл пиршественный гул.

Алексашка прихлебнул из стаканчика, аппетитно хряпнул соленой капусткой, полюбовался своими пальцами, изукрашенными многочисленными перстнями, среди которых сегодня сиял и подаренный Джеймсом огромный индийский рубин, и лукаво поглядывая на Никиту Андреевича, заговорил:

- Были мы давеча у свойственника твоего, князя Ивана Федоровича, и стало нам ведомо, что окромя всем нам известного сынка - достославного поручика Алексея Опорьева, имеется у тебя, Никита Андреевич, еще и дочка. А ты ее прячешь, никому не кажешь.

Боярин недоуменно воззрился на Меншикова:

- Верно, Александр Данилович, есть у меня дочка, только кому она надобна, чтоб ее показывать? Да и живет она со мной недавно, раньше при моей матушке-покойнице воспитывалась, старость ее скрашивала.

- Вот так так, боярин Никита, - воскликнул царь Петр, - Выходит и ты туда же, ослушничаешь, дочку прячешь. Али тебе неведомо, что я повелел всех боярских дочерей обучать политесу и танцам, дабы не были они клушами, по теремам сидящими, а служили к изрядному украшению и чести нашей державы. Может, ты и тут думаешь, что коли мы подобно туркам будем наших баб под замком держать, так в Европах уважения к нам не убавиться? Ох, мало я вас, бояр-бородачей, учу, ох, мало. Ну-ка, где там твоя девка, подавай ее сюда, поглядим какова она есть.

Никита Андреевич поежился под огнем ожидающих взглядов, покрутил головой. Помощи ждать не приходилось, все с явным интересом ожидали появления боярышни. Царь нетерпеливым жестом показал ему на двери. Понимая, что деваться некуда, боярин мрачно пробурчал:

- Раз ты велишь, царь-батюшка... Алешка, сходи за сестрой.

Оглавление

1

Следующая глава