Они убежали с возгласами отчаяния: госпожа рассердилась!
Корделия по блестящему мозаичному полу медленно пошла к Эодану. Она сжимала столу без пояса, и костяшки ее пальцев побелели.
– Если ты так мало думаешь обо мне, что приходишь только по приказу… если ты предпочитаешь до ночи гнать коров, не спросив, чего хочу я… – Она была рядом с ним и говорила сквозь стиснутые зубы. – Не думай, что я не видела, как ты по углам любезничаешь с Фриной! Если я кажусь тебе скучной, можешь отправляться назад на поля!
«Ты мне не скучна, ты мой враг, – хотел он сказать. – Между нами слишком много крови».
Но вслух сказал:
– Госпожа, я не понимаю. Я думал, ты меня вызовешь.
Она как-то сразу успокоилась. Засмеялась и положила руки ему на плечи. Платье упало к ее ногам. Перед ним словно стояла статуя… Венера в ее горячие бессонные ночи, только кровь пульсировала под кожей, и капельки пота казались на солнце жемчужинами.
– Геркулес, Геркулес – воскликнула она, – неужели ты не можешь вбить в свою тупую желтую голову, что я хочу, чтобы ты приказывал мне?
Он шагнул назад, споткнувшись, ощутил силу Венеры, но напомнил себе, что она враг Викки.
– Госпожа, я не могу… я…
– Сегодня ночью, – пылко сказала она. – В самом конце дня. Мы увидим, как заходит солнце, и не уснем, пока она не взойдет.
«О судьба моя, которую я разбудил, помоги мне сейчас!» – подумал он.
Он понял, что должен с делать. День теплый, она одета только в солнце и свои распущенные темные волосы, а он три ночи спал один и через несколько дней может стать изуродованным трупом… он шагнул вперед, и Бык был силен и возбужден в его душе.
– О! – сказала Корделия. – Геркулес! Нет! Вечером, я сказала тебе!
Он улыбнулся, привлек ее к себе и держал одной рукой; этой рукой он удерживал на земле быка; губы прижал к ее губам, а свободной рукой гладил обнаженное тело.
– Ну, хорошо, – вздохнула она, – только один раз…
Когда они отдыхали, он встал и сказал:
– Идем в бассейн!
Она отстранилась, он со смехом прыгнул в воду, окатив ее брызгами. Подплыл к краю и стащил ее в воду. Она вынырнула, отплевываясь. Он поцеловал ее. Она сдалась и стала плавать, а он фыркал и нырял, как дельфин, снова и снова, пока она наконец не попросила его вернуться на плитки пола.
Потом она пожаловалась, что от жесткого пола у нее болит тело, и они перебрались в ее спальню. Немного погодя она хлопнула в ладоши и приказала служанке принести что-нибудь подкрепиться. И так продолжалось до заката.
Когда на востоке появилась темнота и стала, как дым, подниматься из долин, Корделия привлекла голову Эодана себе на грудь и усталым голосом сказала:
– О, Геркулес! В мире нет мужчин, о которых я хотела бы больше заботиться.
Он лежал без сил, с закрытыми глазами, хотел уснуть, хотел, чтобы это была Викка.
– Дело не только в том что ты утоляешь мой голод, – говорила Корделия. Она говорила медленно, засыпая на ходу. – Дело в тебе самом. Под твоими поцелуями я больше не одинока… Будь со мной всегда, Геркулес. Прошу тебя, как нищая… я люблю тебя…
Эодан подождал, пока не убедился, что она крепко спит. Потом снял ее руки со своей шеи и сел. В комнате было темно и жарко. Он слышал снаружи, как трещат цикады. Трудно помнить, что нельзя быть удовлетворенным, когда лежишь с ней. Он проклял свою глупость, наложившую на него такой рок.
Но что сказано, не должно быть не сказано. Он вздохнул, встал и поискал свою тунику. Найдя, постоял немного, глядя на Корделию, но ночь мешала хорошо видеть. Наконец, не зная почему, он наклонился и поцеловал ее, но не в рот, а в лоб.
Босиком прошел по мраморному полу в маленький туалет за спальней. Бронзовое зеркало давало достаточно отраженного света, чтобы напомнить ему о призраках. Дальше дверь Фрины. Единственный запор снаружи, но он постучал и подождал, пока она откроет.
Она стояла с лампой в руке, одетая, как днем, только волосы падали на плечи. Дымное масляное пламя бросило свет на ее слишком яркие глаза и на губы, которым не хватало устойчивости.
– Значит, ты наконец пришел, – сказала она.
– Я обещал прийти, верно?
Эодан сел. У него ноги дрожали от усталости; он не способен был даже бояться. Тупо осмотрел помещение – маленькая комнатка с тремя матрацами на полу, стол с гребнями и другими предметами, полка со свитками-книгами. Должно быть, ее книги, подумал он. Открытое окно, выходящее в темноту.
– Надеюсь, ты постарался, – резко сказала она. – Нельзя оставлять хозяйку неудовлетворенной, уходя к дорогой жене.
– Помолчи, – сказал он. – У меня не было выбора. Она хотела, чтобы я провел у нее всю ночь.
Насмешливый шепот:
– Понравилась работа?
– Понравилась, – равнодушно и холодно ответил он. – И это не твое дело. Но если ты на меня сердита, я уйду без твоей помощи.
Он начал вставать. Она нажала на его плечо и остановила.
– Нет, Эодан. – Неожиданно лихорадочно: – Зевс, помоги нам, нет, это будет твоей смертью! Прости за то, что я сказала. Это действительно – действительно не мое дело.
Он удивленно посмотрел на нее. Она повернула голову и костяшками пальцев, как ребенок, вытирала глаза.
– Фрина, – спросил он, – в чем дело?
– Ни в чем. Идем, мы тратим время.
Она с дрожью вдохнула, расправила плечи и прошла к столу. Достала из-под него небольшой деревянный ящик. Глядя на нее в мерцающем свете, на фоне чудовищных движущихся теней, Эодан подумал о кимврской богине-жене, только что инициированной, застенчивой, прекрасной, но овладевшей Силой, которой она должна теперь управлять. А Фрина тем временем достала сверток грубой серой ткани, в которую были завернуты меч и два кинжала, несколько горшков и бутылок.
– Я украла достаточно денег, чтобы набить кошелек, – прошептала она. – А одежда подойдет мелкому землевладельцу. Шляпа заслонит твое лицо от любопытного взгляда. Мы выкрасим тебе волосы черной краской и закроем повязкой эту варварскую татуировку, как будто это рана. Давай, наклонись.
Его успокаивало, как она работала над его головой, мыла, втирала краску, расчесывала. Он чувствовал, что к нему возвращаются силы. Закончив, она вымыла свои почерневшие руки, наклонила голову и улыбнулась.
– Ну вот! Но нам надо взять с собой бритву и каждый день сбривать щетину.
– Нам? – Неожиданно он понял, о чем она говорит. И ахнул. – Но… ты пойдешь со мной?
– Конечно, – сказала она. – А как же иначе? Эодан, если ты попытаешься идти один, не зная дороги, совсем не зная Рима, с твоим ужасным латинским… – Она заговорила лихорадочно. – О, Эодан, Эодан, ты кимврский бык, ты даже не знаешь, где купить еду. Все равно что упасть на свой меч и избавить всех от хлопот.
– Фрина, – сказал он, приходя в себя, словно от кошмарного сна, – у тебя здесь хорошее место. Что я могу для тебя сделать? И как?
Она прикусила губу и отвернулась.
– Будет очень легко узнать, кто тебе помог. Я не смею оставаться.
Он наклонился и взял ее за руки.
– Но кто я для тебя? Почему ты помогаешь мне?
Она сердито высвободилась.
– Я гречанка! Мой дед был свободным человеком. И тебя это не касается!
Эодан удивленно покачал головой. И в темной северной глубине своей души подумал: «Я вызвал Силы, и она – часть моей судьбы».
Больше он не решился спрашивать. В ней многое вызывало в нем благоговение и страх. Неужели действительно сосуд Силы коснулся его, и он остался жив?
– Свобода, свобода, – сказала Фрина. – В варварской земле, в земляных лачугах и вонючих кожаных одеждах, где на тысячи миль нет ни арфы, ни книги… там я поистине буду свободна!
Заскрипела ее кожаная одежда. Эодан торопливо сделал знак против троллей.
– Быстрей, – сказала она. – Я не могу выдать себя за крестьянскую девушку, значит, я должна быть мальчиком. Вот ножницы.
Она пригнулась перед ним и ждала. Он взял в руки длинные, цвета вороньего крыла ножницы, чувствуя, что оскорбляет какого-то духа красоты. Но… Он принялся стричь и стриг, пока не остались только короткие локоны, падающие на лоб, и стали видны уши. Она посмотрела в зеркало и вздохнула.
– Собери их, – сказала она. – Когда разведем огонь, я принесу их в жертву Гекате.
Она показала на одежду.
– Теперь одевайся! Не стой, разинув рот!
Вызывающим движением она развязала свой пояс, бросила на пол и выступила из своего платья. Она поистине прекрасна, подумал Эодан. Ее женственность не бросалась в глаза, не выпячивалась из одежды, как у Корделии; она ждала в тени того, кто ее откроет. Он неловко извинился, когда она посмотрела на него, и стал возиться с приготовленной для него одеждой: серой заплатанной шерстяной туникой, потертыми сандалиями, фетровой шляпой и длинным шерстяным плащом. Поднял тяжелый кошелек, подвесил меч и засунул кинжал за веревочный пояс.
Взяв свой посох, он увидел, что Фрина одета так же. Мешковатая одежда скроет формы ее тела. Она должна надеяться, что длинный плащ спрячет ее стройные ноги. Она отвернулась от полки с книгами. Провела пальцами по свиткам, только раз, и на глазах ее были слезы.
– Идем, – сказала она – У нас время только до утра, потом начнется охота на нас.
VII
Для Эодана было два Рима. Вначале город кимврских снов, золотые крыши над белыми колоннадами, мерцающие на фоне вечно голубого неба. Затем улицы триумфа, на которых он нагибал усталую голову, чтобы грязь, которую бросали в него, не залепляла ему глаза, потом загон для рабов и наконец звон цепей на римской дороге. И все это было не от мира сего.
Сейчас он сам вошел в Рим, но мало видел город, который трудился, и играл, и пел, и торговался, и смеялся, строил козни, пировал, приносил жертвы, воровал, мошенничал и стоял за своих друзей – город мужчин, женщин и детей, как любой другой, построенный руками людей и охраняемый человеческими телами. Он считал, что Рим обнесен стенами, но, часами идя мимо зданий, понял, что город, как змея, перерос свою шкуру и сбросил ее, так что теперь старые ворота открытыми стоят среди шумного уличного движения. Он считал, что римляне – это одетые в железо легионеры, злобные торговцы людьми и одна женщина, содрогавшаяся в его объятиях; но сейчас он увидел толпу детей, игравших в пыли в мяч, кожевника в маленькой мастерской, хромого торговца, который расхваливал жареные каштаны в корзинах, свисающих с коромысла. Он видел римлян, раскладывающий товары в жалких лавках, и видел возвышающиеся над ними храмы. Видел римскую матрону в одежде не лучше, чем у него, бранившую маленького мальчика за то, что тот не был осторожен среди проезжающих повозок. Он видел, как плачет девочка по неизвестной ему причине, и видел двух веселых пьяных молодых людей, трепавших уши бродячей собаки.
Город рычал вокруг него, тяжелые звуки колес груженых повозок гулко отдавались от кирпичных стен. Дымка висела в воздухе, дым и пыль, запахи чеснока, вареного и жареного мяса, свежего хлеба, косметики, лошадиного помета, сточных вод, мусора, человеческого пота. Всюду толпились люди, кричали, размахивали руками, торговались, прокладывали дорогу в толпе. Однажды этот водоворот унес Фрину. Эодан стоял в ужасе, понимая, что без нее не выберется. Она каким-то образом сумела найти к нему дорогу, но с тех пор он не выпускал ее руку.
Они пробирались к Эсквилинским воротам.
– Нужно найти гостиницу, – сказала Фрина, ей приходилось кричать в шуме. – Дом на Виминальном холме, но в такой одежде туда идти нельзя, во всяком случае не до темноты. [
Эодан тупо кивнул. Он позволил ей провести себя через ворота. За ними был грязный район высоких деревянных домов; на улицах, забросанных мусором и отходами, сидели безземельные, безработные отбросы войн и долгов, кутаясь в тряпье и ожидая подачки. Эодан слишком устал, чтобы рассердиться, слыша крики из этих беззубых ртов: «Эй, крестьянин! Сын земли, у тебя солома в волосах! Не дашь ли ненадолго взаймы этого красивого мальчика? Нет, не даст, у этих фермеров крепкие кулаки. Конечно, это цезальпийские галлы, вот как он похож на быка. Но где его галльские штаны? Ха, ха, да они потеряли штаны – или проиграли в карты?»
Фрина, бледная от гнева, вела Эодана по извилистым уличкам, пока они не нашли гостиницу. Владелец сидел снаружи, зевая и ковыряясь в зубах ногтем.
– Нам нужна комната, – сказала Фрина.
– Полсестерции, – ответил владелец.
– Полсестерции за эту яму с блохами! Один медный ас! – воскликнула Фрина.
Они торговались, а Эодан переминался с ноги на ногу и осматривался.
Оставшись с ней наедине в коробке без окон вместо комнаты, он сказал:
– Да унесут тебя ночные ветры, девушка! Какая нам разница – на медяк больше или меньше? Везде, где мы останавливаемся, я чувствую себя дураком, слушая, как ты торгуешься.
– Интересно, что подумали бы о двух людях, которые не торгуются, – ответила Фрина. – Что эти люди подозрительно торопятся уйти с улиц?
Было слишком темно, чтобы он мог разглядеть ее лицо, но тон он хорошо знал. Он почти видел ее искривленный рот и насмешку в глазах.
– Ну, ладно, ты снова меня спасла, – сказал он. – Я неумелый придурок. Что будем делать дальше, капитан?
– У тебя ум, как дубинка, – ответила она. – Помолчи и дай мне подумать.
Она легла на груду заплесневевшей соломы и посмотрела на потолок, скрытый темнотой и грязью.
Эодан тоже сел на вонючую солому и постарался подавить гнев. В последние дни она слишком часто его спасала. И имела право его поддразнивать.
Первые мили от поместья по грязной дороге, идущей на юг, он мог проскакать галопом без ее указаний. Доскакав до ручья, они спешились и провели лошадей по дну ручья несколько миль на север, скользя и спотыкаясь в темноте; но он тоже так поступил бы, чтобы скрыть следы. Наконец они нашли другую дорогу и безжалостно погнали по ней лошадей; к восходу лошади готовы были упасть от усталости. Эодан отпустил бы их и пошел дальше пешком; Фрина заставила его отвести животных в заросшее кустами ущелье и убить. Эта мысль не пришла бы Эодану в голову, но это тоже был способ запутать след и возможность принести жертву на удачу. Она предложила ему принести жертву Гермесу, которого Эодан не знал, но он решил, что любой бог будет доволен.
Да, думал Эоден, до этого места он мог бы добраться без нее. Он мог даже пройти еще много миль, спал бы днем и шел ночью. Но когда он наткнулся на овчарню, и его окружили собаки, а пастухи с дубинками прибежали, чтобы наказать вора, он не смог бы придумать такой убедительный рассказ, как Фрина. Он не сошел бы за безвредного человека, когда они покупали по дороге хлеб и вино; ему пришлось бы рисковать и красть еду. Он считал себя смелым человеком, но его бросало в озноб, когда она весело болтала с возчиком, случайно встреченным в гостинице; но кончилось это тем, что они два дня проехали на грузе ячменя и дали зажить волдырям на ногах. (Он вспомнил, как при первом рассвете увидел ее окровавленные от речных камней ноги, но она ничего не сказала.) Она спасла его от необходимости вообще отвечать на вопросы, спокойно сказав, что ее бедный брат немой. Последние два дня, когда домов и деревень вокруг стало столько, что они не смели больше спать в траве, как бродяги, она находила для них ночлег. (Раньше они лежали рядом, закутавшись в плащи, смотрели на небо, усеянное звездами, и она рассказывала ему невероятные истории о том что думают о небе греческие мудрецы, и он просил пожалеть его голову, в которой все смешалось. Тогда она негромко рассмеялась и сказала, что он знает звезды лучше ее.) А теперь в Риме… Конечно, она – его судьба, потому что теперь он понимал, какой безумной была его затея одному добраться до Рима.
Тем не менее в те немногие минуты, когда они не устали и не было опасности и была возможность говорить свободно, она была с ним резка. Он гадал, чем мог ее обидеть. Однажды он спросил, и она ответила, что он должен перестать надоедать ей глупыми вопросами.
Она шевельнулась на соломе.
– Пойду куплю нм одежду получше, – сказала она. – После заката я отведу тебя к дому Флавия. Я знаю, как в него войти. Но потом тебе нужно будет вести: у меня для нас больше нет планов.
– У меня тоже, – сказал он. – Доверюсь тем богам, которые готовы нам помочь.
– Если они не поведут нас к нашей гибели, – сказала она.
– Это возможно. Но даже если так, мы ничего не можем сделать. – Эодан пожал плечами. – Я думал, мы сможем выкрасть Викку из дома, купить для нее тоже одежду мальчика, Фрина, а потом сядем на корабль и уплывем куда-нибудь…
Девушка вздохнула и вышла. Эодан растянулся на соломе и уснул.
Она вернулась с плащами и туниками из лучшей ткани, чем те, что на них, с кувшином горячей воды и тазом, который одолжила у хозяина. Он снова подчинился ее бритве. Закончив, она показала кусок хлеба и сыр.
– Ешь, – сказала она. – Тебе может понадобиться твоя сила.
Он какое-то время пожирал пищу, когда заметил, что она не шевелится.
– Не хочешь поесть? – спросил он.
Она ответила отчужденно, как будто ей было все равно, что с ними случится.