Миф моногамии, семьи и мужчины: как рождалось мужское господство

К тому же расчёты некоторых исследователей допускают, что овуляторные признаки развились у шимпанзе уже после того, как их эволюционная линия разошлась с предками человека 7–5 млн. лет назад (Pagel, Meade, 2006). Если это так, то овуляция у предков человека попросту всегда была скрытой. Вместе с этим и известный в антропологии диспут о причинах "исчезновения овуляторных признаков у женщин" (см. Райан, Жета, с. 96), где авторы противоборствующих лагерей предлагают свои варианты "сексуальной стратегии самок", приведшей к утрате этих признаков, может представляться излишним.

С другой стороны, если когда-то овуляторная сигнализация у предков человека всё же была, то исчезнуть она могла совсем не из-за "новых сексуальных стратегий самок", а попросту из-за перехода к прямохождению около 5–4 млн. лет назад: набухания половой кожи у обезьян бывают очень внушительными — в них может содержаться около 1 литра жидкости (Burt, 1992), и поскольку даже четвероруким обезьянам эти набухания доставляют большие неудобства (Смолл, 2015, с. 55), то для прямоходящего человека они просто не представляются возможными (Pawlowski, 1999).

В общем, поскольку приматологи прошлого были убеждены, что половые набухания случаются именно и только в овуляцию, то и активизацию сексуальной активности самок также приписывали овуляции. Чего в действительности не было.

Вероятно, отсюда же растут ноги и у следующей традиции: в мире очень популярен взгляд, будто сексуальное желание женщины возрастает именно в овуляцию — особенно любят этот тезис приверженцы эволюционной психологии: кто не слышал, что в овуляцию женщины якобы склонны надевать более обтягивающую и провокационную одежду, что в овуляцию они предпочитают мужчин с более грубыми чертами лица, с более низкими голосами, и т. д.? Нюанс в том, что все исходные исследования не были подтверждены впоследствии (см. Соболев, 2020). Но, похоже, и с самой концепцией возрастающего в овуляцию сексуального желания тоже не всё так просто.

Известно, что вероятность секса в овуляцию никак не возрастает (Brewis & Meyer, 2005), а генитальная возбудимость женщин либо никак принципиально не отличается в разные фазы цикла (Slob et al., 1991), либо даже достигает пика как раз вне фазы овуляции (Schreiner-Engel et al., 1981; Кон, 2004, с. 146). Некоторые исследователи прямо заявляют: "Часть женщин испытывает предсказуемый пик сексуального интереса близко к овуляции, однако эти женщины составляют меньшинство" (Bancroft, 2002, p. 18).

Не исключено, что устоявшийся в науке взгляд на специфику овуляции обусловлен биологизаторством: убеждённостью, что раз у животных в этот период случается гон (эструс, течка), то и у человека должно быть что-то близкое. Это и может заставлять исследователей обращать внимание только на случаи роста влечения в овуляцию, а не в другие фазы цикла. А возможно, дело ещё и в самой теме менструации, которая всегда была табуирована, постыдна, и потому ни учёным, ни даже самим женщинам не могло прийти в голову посмотреть на это явление под другим углом, увидеть в нём другие свойства. Неспроста одновременно со снятием покрова постыдности с темы месячных в минувшие десятилетия стало расти и число женщин, признающихся, что сексуальное желание у них особенно сильно в месячные — если в 1938 году только 2 % женщин признавались, что занимаются сексом в месячные, то в 1969-ом таковых было уже 75–90 % (Delaney, Lupton, Toth, 1988, p. 22).

В 1976-ом была написана, а в 1988-ом и дополнена, книга "Проклятие: культурная история менструации" (Delaney, Lupton, Toth, 1988), где авторы (кстати, женщины) развивали тему усиленного влечения в месячные. Одно исследование дало цифру в 36 % женщин, прямо заявивших, что именно в менструацию их желание наиболее сильно (Silberman, 1950). "Одна пациентка сообщила, что испытывала сексуальное желание только во время менструации, и однажды чувствовала себя настолько переполненной страстью, что, даже будучи очень застенчивой, прибегла к сексу с незнакомцем" (p. 260).

Но это исследование 1950-го года, а потому, возможно ли, что в последующие десятилетия женщин, готовых признать подобное, стало ещё больше? Одна моя знакомая признавалась, что при мысли о сексе в месячные её невольно передёргивает, то есть эта культурная установка даже сейчас может быть настолько сильной, что неудивительно ожидать, как немалая часть женщин может просто гнать такие желания из головы. Возможно, нечто близкое к этому было зафиксировано, когда группу женщин на протяжении трёх менструальных циклов завуалированным способом ежедневно просили оценить силу их влечения (Englander-Golden et al.,1980). Те женщины, которые отмечали самый пик влечения ближе к менструации, впоследствии, при ретроспективном опросе, утверждали, что в эти дни их влечение было как раз самым слабым. Авторы исследования объясняют такое расхождение влиянием именно культурных норм.

Мысль о максимальном возбуждении женщины в менструацию закреплена в поверьях некоторых традиционных народов. Так, например, считает народ нгулу из Танзании, но, что интересно, "именно по этой причине мужчины должны избегать её" (Beidelman, 1964). Как тут не прийти в голову туманному допущению: а не повышенной ли сексуальной активности женщин в менструацию все мировые культуры исторически обязаны табуированию месячных? Не являлось ли табу месячных (признание женщины «нечистой» в этот период и даже вменение ей обязанности находиться в изоляции от общества) в первую очередь табу женской сексуальности вообще? Ведь и то, и другое явления одинаково были "под запретом" у большинства известных обществ (Панов, 2017, с. 245). Мысль интересная, но вряд ли исчерпывающая, и дальше мы это обсудим подробнее.

Чем же можно объяснить усиление женского влечения именно в менструацию? Особенно учитывая отсутствие его биологической целесообразности (зачатие невозможно). Может быть, это связано с тем, что при менструации приток крови к органам таза особенно силён, что повышает их мышечное напряжение и сексуальную возбудимость, а порой и болевые ощущения. При занятии сексом же выделяется ряд гормонов, снижающих болевую чувствительность (эндорфины) или же тонизирующих гладкую мускулатуру матки (окситоцин). "Когда половое возбуждение достигает своего пика, происходит выброс окситоцина. Этот выброс, видимо, способствует мышечным сокращениям тазового дна" (Робертс, 2014). В подтверждение этого зафиксирована прямая связь между обильностью менструальных кровотечений и занятиями сексом в этот период (Cutler, Friedmann, McCoy, 1996). Не случайно окситоцин применяют в гинекологии для остановки маточных кровотечений. То есть секс может быть просто средством сбрасывания скопившегося в области таза напряжения.

Интересно, что Мастерс и Джонсон даже изучали мастурбацию как средство борьбы с болезненными ощущениями при месячных (дисменорея) (Роуч, с. 116) и в результате пришли к выводу, что оргазм действительно способствует ослаблению болей (Мастерс, Джонсон, Колодни, с. 85). Исследования показывают, что и у обезьян примерно за день до менструации возникает второй пик сексуальной активности, но он сильно варьирует в зависимости от конкретной особи (Keverne, 1976, p. 162; Loy, 1970). Если обилие менструальных выделений и сила сексуального желания прямо связаны, то у обезьян эти пики могут быть гораздо слабее женщин человека, так как эти выделения у обезьян так малы, что "неопытным глазом этого можно не заметить" (Кузнецова, Сыренский, Гусакова, 2006, с. 23).

Таким образом, данные приматологии и сексологии рисуют картину, согласно которой сексуальные контакты преимущественно инициируют самки, и периоды их сексуальной активности далёко не ограничены только периодом овуляции, но и, вероятно, связаны с месячными.

Немного личного опыта

Лично для меня поводом обратить внимание на этот нюанс стали несколько случаев в бесшабашные 25 лет. Помню, тогда на первом же свидании в ресторане девочка вдруг начала активно сближаться со мной и прикасаться, класть свою руку поверх моей, прижиматься. Всё это как бы ненавязчиво и кокетливо, насколько возможно. Она была так легка в общении, что мы очень скоро поехали к ней. Конфуз случился буквально после первой же попытки соития — жёлтый диван вдруг сделался красным… Я мало смутился и только пошутил, что убийца не я, а садовник.

Но факт оставался фактом: девчонка заманила к себе в самый разгул месячных. С точки зрения биологизаторской концепции, это неожиданно, ведь шанс зачатия в такой период минимален. Но дело в том, что такой прыти и настойчивости я никогда не встречал прежде. А значит, было над чем задуматься. И я задумался, ведь именно тогда я уже интересовался феноменом полицикличности размножения у приматов.

К слову сказать, именно эта девчонка впоследствии смеялась над тем, что я увлекаюсь приматологией, спрашивая, зачем это мне, и не понимая, что человек примат и есть, а я же в тот момент как раз занимался приматологией "в полевых условиях".

Позже был эпизод с другой барышней, которая в начавшиеся месячные ("У меня гости", смущённо сказала она), завалила меня на кровать, предусмотрительно застеленную широким лоскутом полиэтилена. Но с исключительно осознанной вербальной декларацией этого эволюционного бардака я столкнулся чуть позже в лице ещё одной девчонки, которая прямо заявила: "У меня в месячные такой недо** случается, что просто жуть"…(здесь нецензурное выражение острой нехватки соития — число звёздочек равно числу пропущенных букв).

Я ответил, что заниматься этим в месячные — весьма проблематично. Она засмеялась. А уже позже, из дома, прислала картинку с путешественником Беаром Гриллсом, где тот среди снегов с окровавленным лицом (только что ел сырое сердце оленя), а внизу надпись — "A real man loves his woman every day of the month" ("Настоящий мужчина любит свою женщину каждый день месяца"). Смеялся я несколько дней.

Вот тогда я плотно призадумался: а причём здесь овуляция? И уже после всех "полевых изысканий" мне стали встречаться материалы на тему усиления полового влечения женщины именно в месячные или в прилегающие периоды (прямо перед ними или же сразу после них). Сначала было короткое замечание в брошюре известного сексолога Дмитрия Исаева "Сексуальная привлекательность глазами мужчины и женщины", где неожиданно обозначалось, что максимальное половое влечение у 74 % женщин случалось непосредственно перед или именно в менструацию (2003, с. 45). В овуляцию же секса желали всего 14 % женщин. Этому вторило и давнее исследование, в котором пик тестостероновой выработки у женщины был выявлен как раз в овуляцию, а пики сексуального влечения — вне овуляции (Bancroft et al., 1983).

Эволюция, ты сошла с ума.

4. Репрессированная женская сексуальность

Известно, что женская сексуальность осуждаема и наказуема почти во всех культурах, на ней лежит такое мощное табу, что можно видеть в этом даже некую мировую универсалию: требование сохранять девственность до брака в части культур, более суровое наказание именно за женскую супружескую измену, традиция "женского обрезания" (клитородэктомия — отсечение клитора; или отсечение половых губ) у некоторых народов Африки и Азии, осуждение широких сексуальных связей женщины даже в культурах Запада и т. д.

Среди этнографов распространён взгляд, будто клитородэктомия — это древний обряд по устранению мужского начала у женщины: клитор похож на маленький пенис, а раз так, то у женщины его быть не должно (Абрамян, 1991; Байбурин, 1993, с. 63). Правда, если спросить о целях этой операции самих аборигенов, то можно услышать иное: "Благодаря этому наши жёны будут нам верны", говорят в кенийском племени самбуру (Бергнер, с. 77). Впрочем, как покажу в следующих главах, оба эти объяснения не противоречат друг другу, а вполне даже дополняют.

Удивительным будет узнать, что удаление женского клитора практиковалась в 1860-е даже в Великобритании и в США, где считалось, что это убережёт женщину от истерии, эпилепсии и идиотии да и в целом укрепит её здоровье (Роуч, с. 92). Даже в XX веке, когда пионеры сексологии обнаружили, что именно клитор является главным органом женской сексуальности, научное сообщество стало игнорировать этот факт и даже отрицать, а в новых брачных руководствах упоминания о клиторе старались всячески сократить (там же, с. 87). Будто бы цивилизованный мир пытался всеми правдами и неправдами ограничить женскую сексуальность.

"Почти во всех обществах существует так называемый двойной стандарт — разные нормы сексуального поведения для мужчин и для женщин, предусматривающие гораздо более строгие ограничения женской сексуальности, нежели мужской. В большинстве первобытных обществ право проявления инициативы, ухаживания, выбора партнера и определения ритма половой жизни в браке принадлежало мужчине. В отношении добрачных и внебрачных связей половая мораль, как правило, снисходительнее к мужчинам" (Кон, 2004, с. 83).

В то же время, "в тех сообществах, где нет двойного стандарта в сексуальных вопросах, где допускаются множественные связи, женщины пользуются случаем так же охотно, как и мужчины" (Ford, Beach, 1952, p. 118). Об этом же говорили исследователи славянской истории, подчёркивая, что до принятия христианства у славян царили значительные половые свободы, в разных регионах сохранившиеся вплоть до конца XIX века в виде оргиастических игрищ, и характерно то, что остатки этих древних половых свобод сохранялись в обществе главным образом "благодаря усилиям женщин" (Шашков, 1879, с. 2), так как этими свободами "пользовались в особенности девушки" (с. 5). Аналогичную картину описывали антропологи среди австралийских аборигенов, где в дни особых праздников царит кратковременная сексуальная свобода, особенно охотно которой пользуются именно женщины, которые за ночь могут заниматься сексом с несколькими мужчинами (Berndt, Berndt, 1951, p. 47). "Самые авантюрные способны за вечер затянуть троих или четверых мужчин, и даже больше" (p. 143). "Молодые девушки отдаются с явным наслаждением, в то время как мужчины, которым они уделяют своё внимание, обычно ведут себя застенчиво" (p. 142).

Поэтому не удивительно, что наличие во многих культурах "двойного стандарта" (запрета женской сексуальности и одобрения сексуальности мужской) одновременно сопровождается и мифами о повышенной сексуальной активности женщины, о её всепоглощающем и ненасытном желании. В мифологии некоторых племён "животная природа отождествляется с сексуальностью, и женщины были первыми, кто познал её привлекательность. Мужчины, напротив, не интересовались этим до тех пор, пока не увидели своих потенциальных супруг" (Панов, 2017, с. 287). Но мифы не только приписывают сексуальность главным образом женщинам, а вместе с тем и указывают на её угрожающий характер. "Женское начало вообще и его сексуальная сторона, в частности, ассоциируются с угрозой" (там же). Языки некоторых народов относят женщин к той же группе категорий, что огонь и другие "опасные вещи" (Лакофф, 2004, с. 130) — и при этом женщина оказывается центральным звеном этой группы (с. 140). "Женщина это разрушительница. Она разрушает всё", объясняют аборигены такое положение вещей.

Проще говоря, некоторые народы откровенно ставят знак равенства между женщиной, сексуальностью и опасностью (Дуглас, 2000, с. 218). Широко распространены поверья о негативном воздействии представителей одного пола на другой, но в основном опасность угрожает именно мужчине (там же, с. 25). В мифах женские половые органы символизируют не только плодородие, но и тёмное начало, таящее для мужчины опасность и угрозу смерти. Иногда его заменяет какое-то ужасное чудовище. У некоторых народов существуют легенды о живущих во влагалище змеях. Мифы говорят, что в половом акте влагалище "съедает" мужской член (Кон, 2004, с. 73). У некоторых африканцев даже в XX веке вагину называли по-разному в зависимости от возраста хозяйки: у маленькой девочки это "ротик", у подростка это уже "змея", а у взрослой женщины (после инициации) — "ловушка" (Андреев, 2008, с. 104). Как тут не вспомнить и библейского змея, побудившего Еву соблазнить Адама на недоброе дело, да и греческий миф о первой женщине — Пандоре с её легендарным ящиком, полным невзгод.

Даже древнегреческая поэтесса Сапфо отождествляла сексуальное влечение со змеем. Ей принадлежат строки: "Эрос вновь меня мучит истомчивый — горько-сладостный, необоримый змей". То есть отождествление сексуальности со змеем прослеживалось во многих человеческих культурах (как увидим дальше, так обстояло и в средневековом христианстве).

Исследователи фольклора давно установили, что сказки и мифы разных народов отражают содержание древних (6–12 тысяч лет назад) ритуалов инициации, обрядовой дефлорации и брака (Кузьменко, 2014, с. 19). При этом, удивительно, но и образ змея возникает в этой же сфере. Опасный змей присутствует в мифологии почти всех континентов (Васильев и др., 2015, с. 365), но при этом он — "одна из наиболее сложных и неразгаданных фигур мирового фольклора и мировой религии" (Пропп, 1998, с. 299). Анализ мировых мифов показывает, что змей непременно связан с женщиной — он её похищает (с. 301). После этого змей, овладевший женщиной, стремится проглотить мужчину — героя сказки (с. 302), зачастую при этом змей вдруг обретает женские черты (с. 303). Спасаясь от змея, герой скармливает ему немало попавшейся под руку живности — коней, птиц, собак и даже своих товарищей, но змей остаётся ненасытен (с. 303) (не отсыл ли это к ненасытной женской сексуальности?). Исследователи мировых сказаний пишут, что мотив змееборства возник из мотива поглощения и наслоился на него, поэтому наиболее архаической формой змея является змей-поглотитель (с. 307).

Фольклористы указывают: "как общую картину имеем бессилие жениха, демоническую силу женщины". Сказки традиционных народов Северной Америки и Сибири подсказывают, что опасность эта — "чисто сексуального характера. Женщина имеет в промежности зубы" (с. 403). Для ликвидации опасности герои часто используют камень — они вводят его в женщину, и так все её лишние зубы ломаются. Женщина обезврежена (с. 404).

"Власть женщины основывается на сексуальном начале. Этой сексуальностью она и сильна, и опасна" (с. 407).

У некоторых племён специальные хижины для обрезания юношей строились в форме змея (с. 308) — то есть вновь аналогия с влагалищем-змеем, которое должно откусить мужское достоинство или поглотить мужчину целиком (Берёзкин, 1991, с. 192).

Конечно, возникает вопрос, как женское влагалище в народных представлениях обрело зубы и стало ассоциироваться со змеем? Сначала надо отметить, что первостепенная угроза мужчине при совокуплении с женщиной у многих традиционных народов связана именно с лишением её девственности (Семёнов, 2002, с. 614), что зачастую обрастает настоящими ритуалами (то есть не потому, что девственность священна, а потому что дефлорация опасна). Но что происходит в момент дефлорации? Разрыв девственной плевы и выделение крови. Не этот ли момент пугал древнего человека? Войдя в женщину и увидев кровь, которая осталась и на нём, первым делом он мог думать, что нечто его там укусило. Поэтому-то в ритуалах лишения девственности часто используются различные искусственные предметы или даже посторонние люди (из соседних племён или же шаман, который, считалось, мог совладать со змеем). Эта гипотеза подтверждалась в известном средневековом трактате о дальних странах Востока ("Приключения Сэра Джона Мандевиля", XIV в.) показаниями самих туземцев. Путешественник писал о необычной манере лишения девственности: "Я спросил у них, почему они соблюдают такой обычай: и они ответили мне, что в старину в той стране некоторые мужчины умирали после того, как соединялись с девственницами, потому что у тех внутри тел обитали змеи, и они кусали мужчин за детородный орган, когда тот проникал внутрь, так погибло много мужчин, и с тех пор укоренился обычай вначале давать другим испытать этот неведомый путь, прежде чем самим браться за дело" (цит. по Бернстайн, 2014).

Но потом выяснялось, что змей не побеждён полностью. Повторные его "нападения" могли происходить и в моменты секса в преддверии месячных — у женщины будто снова отрастали зубы в неположенном месте. Но теперь уже камнем или бамбуковым ножом было не обойтись, ведь момент этот оказывался неожиданным. Дефлорация — это предсказуемый укус змеи, а менструация — непредсказуемый. Оттого и особая опасность менструации.

Что важно, анализ образа змея в мировых мифах указывает, что змей прежде всего и всегда — существо многоголовое (от 3 до 12). "Это — основная, постоянная, непременная черта его" (Пропп, 1998, с. 299). Многоголовость змея может быть указанием именно на повторяющиеся месячные женщины. Люди могли приходить к выводу, что либо женщина содержит одну многоголовую змею, либо же она оказывалась вместилищем целого полчища змей. И всё это несло мужчине угрозу. Знание о том, что змеи часто живут в норах, под землёй, заодно могло положить представление о том, что женщина как-то связана с подземной жизнью (хтонический мотив), если змеи жили и в ней (Берёзкин, 1991, с. 191).

Кроме этого, в мифах некоторых народов женщина связана с луной, луна её символизирует или даже является предводительницей женщин (Берёзкин, 1991, с. 190). Возможно, в древности люди могли проводить параллели между женщиной и луной по причине сходства их месячных циклов — 28 дней (Руш, 2017, с. 571). Связь луны с женскими кровотечениями проявлялась и в том, что в мифах именно луна-женщина вызывает ежемесячные приливы и отливы, — то есть снова параллели с менструацией. У некоторых африканцев выражение "луна мучит меня" означает менструальные судороги (Power, Watts, 1997). Исследователи прямо отмечают, что в мифах существует значительное сходство между луной и червеобразным подземным чудовищем женского пола (Берёзкин, 1991, с. 191).

При такой интерпретации женских кровотечений панический страх некоторых племён перед женской сексуальностью очень даже понятен. Но если допустить, как было указано выше, что один из пиков женского желания приходится как раз на преддверие месячных или на сами месячные, то становится понятной причина особых мер по табуированию менструации у многих народов мира. В этот период женщину изолируют от общества, запрещая выходить из дома, прикасаться к еде, инструментам и к другим людям, ей положено ходить особыми путями, избегая встреч с кем-либо или смотреть другим в глаза. У некоторых народов на период менструации женщину даже отселяют в особые менструальные избы, где она томится несколько дней в весьма неуютном положении.

Распространённость менструального табу фактически по всему миру говорит, что, скорее всего, возникло оно ещё до расселения первых людей современного типа по планете, до того, как они покинули Африку 200–100 тысяч лет назад, но в разных регионах эта тенденция проявляется по-разному: где сильнее, а где слабее. Точно так же по-разному выражена легенда о "зубастом лоне" или змеях, живущих в женщине (Берёзкин, 2013, с. 141). Как бы то ни было, а универсальность образа змея в мифах как результат первобытного осмысления женских кровотечений в целом выглядит куда адекватнее, чем концепция инопланетной расы рептилоидов, посещавших Землю в древности. Дальше будет показано, что представление о змеях в женщине может быть лишь одной из причин всемирного табуирования месячных, вероятно, даже не главной.

Представления о большой сексуальности женщин характерны не только для культур охотников-собирателей по всему миру, но и для более технологически развитых цивилизаций древности. Так, в древнекитайских текстах "женщина предстаёт как хранительница тайн секса, владеющая всей совокупностью сексуальных знаний. Во всех текстах, где говорится о сексуальных отношениях, женщина выступает в роли искусной наставницы, а мужчина — в роли невежественного ученика" (ван Гулик, 2000, с. 19). В тантристских текстах активной творческой силой также представляется не мужчина, а женщина (Жуковская, 1977, с. 23). Как античные, так и средневековые авторы "чётко отмечали силу женского желания, его неистощимое возобновление, его пики, каковые суть выражение похоти и угроза для души" (Фоссье, 2010, с. 85). У древних германцев сексуальное влечение, похоть, обозначалось словом «libido», и при этом оно всегда употреблялось только по отношению к женщинам (Руш, 2017, с. 571).

Славянская традиция зафиксировала сходное понимание женщины. В сказке "Чёрт и баба" сообщается: "Чёрт дерётся с бабой. На его вопрос, где заключена её сила, она задирает подол и показывает своё «зелье». Чёрт туда и прячется. С тех пор люди пытаются выгнать оттуда чёрта «кочергой», но не могут" (Кабакова, 2001, с. 200). "Женщине приписывается больший пыл, чем мужчине, больший сексуальный аппетит" (с. 201).

Представителей древних цивилизаций, безусловно, интересовал вопрос о силе сексуального желания мужчины и женщины. Кто из них получает большее удовольствие от секса? Решение вопроса отражено в греческом мифе о Тиресии, которому довелось несколько лет побыть женщиной, после чего он ручался, что женщина получает удовольствия в 9 раз больше мужчины (Кон, 2004, с. 84). Схожий взгляд отражён и в древнеиндийском мифе о царе Бхангасване, который также некоторое время был женщиной. Когда повелитель богов спрашивает его, кем тот выбирает остаться, Бхангасвана выбирает женское воплощение. "Потому, что женщина больше, чем мужчина, черпает наслаждения в любви" (Темкин, Эрман, 1982, с. 138).

"Образ женщины как источника и носительницы сексуального удовольствия был едва ли не центральным в православной и вообще в христианской этике. Большинство Отцов Церкви, всерьёз полагало, что в массе своей женщины изначально более сексуальны, нежели мужчины. На Руси даже библейского Змия-Искусителя изображали подчас в виде женщины-Змеи, фантастического существа с длинными вьющимися волосами, большой грудью и змеиным хвостом вместо ног. Авторы проповедей регламентировали интимное поведение женщин с большей строгостью" (Пушкарёва, 1996b, с. 66).

В назидательной русской повести XVII в. "Беседа отца с сыном о женской злобе" о сексуальном желании женщины сообщалось: "Если будет юн муж — она его обольстит, у оконца приседят, скачет, пляшет и всем телом движется, бёдрами трясет, хребтом вихляет и другим многим юнным угодит и всякого к себе прельстит" ("Беседа…", с. 491).

Героиня другой повести XVII века жалуется матери на мужа: "Никакой утехи от него! Когда спит со мной, в постели лежит, будто бревно неподвижное! Хочу другого любить, чтобы дал утеху телу моему" ("Повесть о семи мудрецах", с. 213). И там же: "Посадила его на постель к себе и положила очи свои на него. "О, сладкий мой, ты — глаз моих разжигатель, ляг со мной и будь, наслаждайся моей красотой… Молю тебя, свет милый, повесели моё желание!" И захотела его целовать и сказала: "О, любезный, твори, что хочешь, кого ты стыдишься?! Одна есть постель и спальня!" И открыла груди свои и начала их показывать, говоря: "Гляди, смотри и люби белое тело моё!" (с. 197).

Записки иностранных путешественников той же эпохи показывают, что русские женщины кормили "сердечных друзей" кушаньями, "которые дают силу, возбуждающую естество", и тексты заговоров позволяют представить женщин того времени "если не гиперсексуальными, то, во всяком случае, весьма требовательными к партнёрам в интимных делах" (Пушкарёва, 2011, с. 123). Как указывает историк, "трудно даже предположить, что интимные удовольствия не имели значения в частной жизни женщин того времени. При общей бедности духовных запросов, непродолжительности досуга, неубедительности нравственных ориентиров, предлагаемых церковнослужителями в качестве жизненного «стержня», физические удовольствия были для многих женщин едва ли не первейшей ценностью" (там же, с. 113).

До прихода христианства славянские девушки "были воинственны и независимы по своему характеру до такой степени, что нередко могли успешно сопротивляться хищническим нападкам мужчины и, охраняя свою независимость, поддерживать свободный характер любовного союза" (Шашков, 1879, с. 6). Этнограф XIX века писал о русской женщине, отображённой в фольклоре: "Она совершенно свободно располагает своим сердцем, выбирая себе возлюблённых и по произволу меняя их. Прекрасная королевна, к которой однажды заехал Илья Муромец, спрашивает его:

— Есть ли у тебя охота, горит ли душа со мною девицей позабавиться?

Тому же Илье жена Святогора предлагает "сотворить с ней любовь" (Шашков, 1879, с. 7).

И в XX веке тема женской сексуальности проскакивает в деревенском юморе. Молодка спрашивает у мужика: "Братец, хошь или не хошь?" А он: "Хошь не хошь, да где возьмёшь". А она: "Вот еретик-то, опять выпросил" (Никифоров, 1995, с. 525).

Христианская Церковь, подхватив мировую тенденцию, была очень активна в деле подавления сексуальности, и особенно — сексуальности женской. Значительная часть назидательных текстов средневековой Церкви была сосредоточена именно на теме секса и именно на женской фигуре в нём — около половины вопросов исповедального опросника касались секса (Кон, 2010, с. 38). "Духовник должен был не просто расспрашивать о грехе, но и требовать подробного рассказа о каждом прегрешении: когда, где, с кем и при каких обстоятельствах оно было совершено. Все же остальные грехи часто умещаются в краткой фразе: "А после сего вопросить об убийстве и воровстве" (с. 39).

Церковью активно продвигался идеал девственности (Рябова, 1999, с. 13) — даже в браке женщине желательно было оставаться таковой. Якобы только через девственность "женщина может возвыситься над своим природным положением и стать такой же совершенной, как мужчина", то есть равенство достигалось путём "победы над полом, над телесностью, над женской сексуальностью" (с. 14).

"Богословы и медики были едины в том, что женщина обладает большей сексуальностью, чем мужчина. Тезис о ненасытном сексуальном аппетите женщины — общее место в средневековой картине мира" (с. 128). Христианство видело истоки такого положения дел в Еве, подбившей бедного, нерасторопного Адама на недоброе. "Грехопадение, дьявол, женщина и сексуальность представлялись культуре того времени как нечто тесно взаимосвязанное. Через грехопадение в мир пришла сексуальность" (с. 129).

Летописцы той поры совсем не смущались повествовать о сексуальных рвениях женщин. Европейская запись VI века повествует о епископе, отправившем жену в монастырь, чтобы отныне обоим жить в сексуальном воздержании. "Так они и жили, когда ревность диавола, вечная соперница святости, шевельнулась в женщине и, распалив её похоть, сделала её новой Евой. Охваченная желанием, одолеваемая греховными помыслами, она во мраке ночи направилась к епископскому дому. Обнаружив, что все двери в доме заперты, она начала стучаться в них, говоря так: "Доколе ты будешь спать, епископ? Когда наконец отопрёшь ты двери? Зачем ты пренебрегаешь своей спутницей? Почему ты глух к наставлениям Павла? Ведь это он писал: "Не уклоняйтесь друг от друга, чтобы не искушал вас сатана". Видишь, я возвращаюсь к тебе и прибегаю не к чужому, а к собственному сосуду". Долго взывая к нему сими и подобными речами, она наконец охладила благочестие епископа. Он велел впустить её в опочивальню и, разделив с ней супружеское ложе, отпустил её" (Турский, с. 21).

Многочисленные церковные наставления к монахиням, "свидетельствуют, что в монастырях существовала и практика однополой любви; именно для её предотвращения рекомендовалось, чтобы всю ночь в келье горел свет и чтобы монахини спали одетыми и подпоясанными, в раздельных постелях" (Рябова, с. 62).

Именно в повышенной женской сексуальности видели средневековые богословы и причину женских контактов с Дьяволом. Уже позже, во времена Инквизиции, когда были сожжены тысячи женщин, обвинённых в колдовстве, особой популярностью пользовалась тема сексуальной связи с Дьяволом. Авторы знаменитого пособия по выявлению таких персон "Молот ведьм", исходили именно из повышенной женской сексуальности, которую та не может обуздать (Шпренгер, Инститорис, с. 102, 126, 198), а потому ей и приходится периодически прибегать к его ночным «услугам» — именно поэтому же легендарная книга посвящена в первую очередь ведьмам, а не колдунам.

Параллельно богословам над «природой» женщины активно работали и светские мыслители, зачастую склонявшиеся к мысли о необходимости ограничения женщины во всём — и особенно в социальных контактах. Родителям давали рекомендации постоянно держать дочерей дома, запрещать хождение в гости, на танцы и даже общение с кем-либо вне дома (Рябова, 1999, с. 31).

Литературное наследие эпохи Ренессанса (1300–1600 гг.) также указывает на сексуальную ненасытность как характерную черту того времени, причём и "мужчины и женщины отличались непомерным аппетитом". Как указывают исследователи той эпохи, "хотя женщины и пассивны по натуре, однако они в этом отношении не только не уступали мужчинам, а, если верить современным поэтам и новеллистам, даже превосходили их своей требовательностью. Чтобы обрисовать ненасытность женщин, сатирики заявляли, что у них вообще, кроме любви, ничего другого в голове нет: о чём бы с ними ни беседовать, всё, даже самое невинное, они истолковывают в этом смысле" (Фукс, 1993, с. 200).

Наверное, именно поэтому в Италии XIV века бытовали предписания не отпускать женщин даже в церковь или на свадьбу, "чтобы они не завели ненужные знакомства с мужчинами; самой радикальной мерой был запрет стоять у окна и глядеть на улицу. Окно действительно было источником соблазнов, поскольку в нём молодая женщина могла разглядеть мужчин, проходящих мимо" (Ялом, с. 112). Эти вечно совпадающие темы — ограничение женских социальных контактов и одновременно женской сексуальности — сквозной линией проходят через большинство исторических культур разных континентов: древние греки держали жён и дочерей в женской части дома (гинекей), и выходить на улицу без мужа или брата им строго запрещалось; ровно то же потом происходило у зажиточных русских, где жена стала заложницей терема (Пушкарёва, 2011, с. 48); каноны Ислама велят при выходе в люди с головы до ног закутывать женщину в материю; и даже европейские наставления совсем недавних времён (XIX–XX вв.) убеждали, что девушке не подобает первой проявлять внимание к мужчине. Трудно уйти от мысли, что за всем этим единодушием ограничительных стремлений, всё смягчающихся в веках, проглядывает именно исходный контроль за женской сексуальностью.

Если древние греки и средневековые христиане позволяли себе прямо обвинять женщину в чрезмерной похоти, то к XIX веку тактика назидателей сменилась: на фоне снижающейся религиозности общества отсылки к запретам Священного писания работали всё слабее, а потому в ход пошла развивающаяся наука — медики, биологи и психологи вдруг обнаружили, что женщина по природе своей холодна (Зидер, с. 141). Секс ей неинтересен. Его она способна лишь терпеть, уступая страдающему мужчине.

Не только художественные романы, но и медицинские трактаты той эпохи часто описывали женщин как "ангелов домашнего очага", бесплотных созданий без чувств и сексуальных потребностей, менее страстных и более возвышенных, чем мужчины (Ялом, с. 352). От уважаемого доктора эпохи можно было услышать: "женщине не свойственно искать сексуального удовлетворения. Она подчиняется воле мужа исключительно с целью угодить ему" (с. 223), "многим порядочным матерям, жёнам и хозяйкам неизвестно о сексуальных излишествах. Единственная страсть, которую они испытывают, — любовь к дому, детям и домашним обязанностям" (с. 353). Ему вторил другой уважаемый врач: "Жёны! Прислушайтесь к моему совету. Подчинитесь требованиям своего мужа… заставьте себя угодить ему, будьте убедительны и сымитируйте судорогу наслаждения; такой невинный обман допускается, если на кону привязанность вашего мужа" (с. 224).

"Из дочерей Евы, причастных к человеческому грехопадению, викторианские жёны и матери превратились в духовных наставниц", заключает историк брака Мэрилин Ялом (2019, с. 223).

То есть, в отличие от средневековых поучений, культура XIX века пошла от обратного — отказалась от концепции "обвини женщину в грехе и принуди исправиться" и сменила концепцией "женщина — чистый ангел во плоти". В отличие от прежних попыток из женщины просто выкинули сексуальный порок, объявили исходно «чистой» — такова отныне стала её «природа». Иными словами, созданное в ту эпоху пространство культурных текстов (то самое доминирующее знание) рисовало новый образ женщины, которой теперь каждая девочка сама старалась соответствовать. Больше не нужно было ни с чем бороться, преодолевать себя, держать в узде свои желания. Надо просто быть "самой собой", той, какая ты есть "по природе" — непорочное создание, без мыслей "обо всём таком". А думают "об этом" только «неправильные» женщины. Была сделана самая беспроигрышная ставка — задействован механизм самоидентификации: чтобы быть «правильной», "настоящей" женщиной, достаточно было лишь отрицать наличие у себя каких-либо «нехороших» желаний и мыслей. Это был хитрый ход. Женщине просто сменили систему ориентиров для самоидентификации, и это сработало. Сработало куда удачнее многовековых христианских проповедей и угроз.

В 1929 году Бертран Рассел писал, что в Англии даже было незаконным, "если в печати появляются утверждения, что замужняя женщина может и должна получать удовольствие от полового акта. Мне попалась в руки брошюра, относительно которой суд вынес решение, что в ней содержатся непристойности. Всё вышеизложенное пытаются внушить молодым людям судебные органы, церковь и педагоги с консервативными взглядами" (Рассел, 2004, с. 99).

Общекультурная установка на подавление женской сексуальности просто очевидна. Но в связи с этим возникает один принципиальный вопрос. Антропологи Кристофер Райан и Касильда Жета в бестселлере "Секс на заре цивилизации" язвительно и справедливо подмечают по этому поводу: "несмотря на постоянно повторяемые заверения, что женщины есть создания не особенно сексуальные, мужчины почти всего мира по сей день изощряются изо всех сил, чтобы держать в узде женское либидо. Обрезание женских гениталий, чадра от макушки до пят, сжигание ведьм в Средние века, пояса целомудрия, удушающие корсеты, грязные ругательства в адрес "ненасытных шлюх", диагностика врачами-мужчинами нимфомании или истерии, поругание, которому подвергается любая женщина, если свободно проявит свою сексуальность… Только подумайте, какая кампания развёрнута по всему миру, чтобы удержать якобы невысокое женское либидо под контролем. Зачем весь этот супернепроницаемый забор из колючей проволоки под током против безобидного котёнка?" (Райан, Жета, с. 70).

Ощутимый перелом в культуре (и в сознании) Запада наметился только к середине XX-го века, когда было проведено легендарное исследование Альфреда Кинси о сексуальности человека, которое и показало, что величина сексуального влечения, которое способны испытывать женщины, до сих пор преуменьшалась. "Отныне сексуальное влечение у женщин было приемлемым и даже желательным" (Ялом, с. 427). С тех пор исследования женской сексуальности стали частыми и открытыми.

При этом интересна последующая неоднозначная роль феминизма в данном деле (см. Рубин, 2001, с. 510). Если одна часть феминисток объявила репрессии женской сексуальности происками "патриархальной культуры" (мужчины пытаются контролировать женщину, ограничивая её сексуальность), другая часть феминисток заняла прямо противоположную позицию — секс нужен только мужчинам, а женщина же к нему, как и прежде, равнодушна. Иными словами, вторая часть феминисток продолжала вполне себе прежнюю христианско-патриархальную линию в отношении женщин, невольно навязывая им асексуальный образ жизни и мысли. Такие феминистки стали клеймить порно и проституцию как эксплуатацию женщин мужчинами: сотни написанных ими текстов твердили, что фактически все порноактрисы и проститутки занимаются своим ремеслом против воли либо из-за безвыходности ситуации в условиях крайней нужды. Массив этой мифологии прорабатывали такие светила феминизма, как Андреа Дворкин и Кэтрин Маккиннон. Но всю эту мифологию пробовали развенчать другие феминистки, среди которых и скандально известная доктор медицины Брук Маньянти, некоторое время лично работавшая проституткой, в своей книге "Секс-мифы. Почему всё, что мы знаем — неправда". Автор с опорой и на личный опыт, и на исследования показывает, что вопреки созданному феминистками мифу проституция в большинстве случаев — свободный выбор женщины, и съёмки в порно тоже. В одном австралийском исследовании 70 % проституток даже сказали, что снова выбрали бы секс-работу, если бы им пришлось прожить свою жизнь заново (Woodward et al., 2004, — цит. по Маньянти, с. 248).

"По моему опыту, заниматься сексом за деньги было намного лучше, чем выполнять любую другую из длинного списка низкооплачиваемых, эксплуататорских бессмысленных работ, которыми я занималась в студенческие годы", писала Маньянти (с. 261). "Я какое-то время работала уличной сборщицей пожертвований на благотворительность и это было куда более депрессивное занятие. Я работала в колл-центре — и едва выдерживала вопли и занудство тысяч людей. Мною злоупотребляли и недоплачивали мне на бесчисленных розничных работах, а также на нескольких исследовательских. Ни разу я не ощущала в секс-работе той дегуманизации, которую чувствовала изо дня в день на многих из этих рабочих мест (и часто за гораздо меньшую плату)".

Феминистки "заклевали" Маньянти за её книгу: ведь женщина не должна любить секс так, как его любит мужчина, и уж тем более она не стала бы зарабатывать им на жизнь. В ответ Маньянти совершенно справедливо заметила, что феминизм предал сам себя.

"Возьмите, к примеру, такую цитату Джули Берчилл: "Когда война полов будет выиграна, проституток следовало бы расстрелять как коллаборационисток за их ужасное предательство по отношению ко всему женскому полу". Отличный способ поддержать женщин, да?

Предательницы — это феминистки, которые переняли у поборников патриархальности манеру грозить пальчиком" (с. 313).

Об этом же говорила и мастодонт феминизма Гейл Рубин: "так называемый феминистский дискурс воссоздаёт весьма консервативную сексуальную мораль" (2001, с. 512). Она писала, как некоторые феминистки искажают реальность, акцентируя внимание лишь на громких и пугающих случаях: "Этот дискурс о сексуальности является в меньшей степени сексологией, а в большей — демонологией. Он представляет большую часть спектра сексуального поведения в наихудшем из возможных свете. Характерные для него описания эротического поведения обычно используют худшие из существующих примеров, как если бы именно они были показательными. Он не гнушается наиболее отвратительной порнографией, наиболее продажными формами проституции и наименее приятными или наиболее шокирующими манифестациями сексуальных вариаций. Такая риторическая тактика постоянно представляет человеческую сексуальность всех видов в превратном свете. Картина человеческой сексуальности, которая просвечивает сквозь такие работы, является неизменно омерзительной" (2001, с. 511).

Я и сам знаю девчонок, зарабатывающих выше названными «непристойными» занятиями, но их ситуации и впрямь не выглядят столь пугающе, как часто живописуют феминистки: одна 25-летняя стриптизёрша мечтала стать таковой ещё с детства, когда впервые увидела «Шоугёлз» Верховена; обычная 18-летняя девочка признавалась, что мечтает сняться в порно, и не только знает имена всех европейских режиссёров, но и даже их адреса; 30-летняя женщина тайком от мужа работает проституткой — ездит к клиентам домой — и совсем не по причине "крайней нужды", а просто чтобы иметь средства на хорошую косметику, салоны красоты и одежду, на которые доходов мужа уже не хватает; 20-летняя подруга признавалась, что в свои восемнадцать работала в салоне интимных услуг (мастурбация клиентам, никаких проникновений), потому что тогда ей это было "просто интересно". И чем больше подобных случаев мне становилось известно, тем сильнее закрадывалось подозрение, что с освещением проституции и порнографии феминистками всё не так просто и чисто.

Можно согласиться с Маньянти, что представители феминизма не понимают, как подобными тезисами сводят свою же борьбу за женские свободы на нет: воспитанные в рамках патриархальной христианской морали (подавляющей женскую сексуальность сильнее всего), они не в силах от них избавиться и ищут им оправдание в новом контексте. С одной стороны, феминистки бьются за свободу женщин использовать своё тело, но с другой, запрещают им пользоваться телом, как им действительно угодно. Диктат патриархальной культуры просто сменяется на самодиктат женщин ровно с теми же критериями, и всё. На смену старых господ приходят новые, подчинение никуда не исчезает. И раз секс был "нужен лишь мужчинам", то значит, он не был нужен женщинам, и потому приходится продолжать угнетать женскую сексуальность, как то делал "патриархальный строй" тысячелетиями до. Очень сложно из себя выбить то, что закладывалось с детства.

Всё это очень досадно. На старой лошади сменился всадник, и всего-то.

В сдержанных беседах с феминистками в ответ на их "Женщина никогда бы не стала сама продавать своё тело, это унизительно" доводилось спрашивать, почему продавать своё время, свои навыки, свою физическую силу, эмоциональные ресурсы и многое другое, — это нормально, а как "продавать тело", так сразу унизительно? Не есть ли это неосознаваемые влияния христианских норм, объявлявших секс порочным? Вразумительного ответа никогда не звучало.

Отголоски этой феминистской амбивалентности проникли даже в сексологию. Ставшая весьма популярной книга сексолога Эмили Нагоски " (2016), транслировала мысль, что женская сексуальность в корне отличается от мужской. Для возбуждения женщине недостаточно того, что достаточно мужчине: женщине якобы нужна эмоциональная привязанность, чтобы возжелать партнёра. Автором был популяризован термин «нонконкордантность» (nonconcordance — несоответствие), который подразумевал, что объективно фиксируемые приборами факты физиологического возбуждения женщины очень редко совпадают с реальным её психологическим желанием. Утверждалось, что женщины лишь в 10 % (!) случаев реально возбуждались на сексуальные стимулы, если их половые органы, подключенные к особому устройству (вагинальному фотоплетизмографу), реагировали возбуждением. При этом Нагоски пыталась учитывать фактор культуры, репрессивной к женской сексуальности, и допускала, что женщины могут просто неосознанно отрицать возникшее возбуждение (так как "это плохо", "не дозволено"), но это мало сказалось на её выводах. Автор призывала не верить возбуждению вагины, но больше учитывать изменение сердцебиения, при этом не пояснив, почему вдруг одна физиологическая реакция стала приоритетнее другой. В то же время игнорируется очевидный факт, упоминавшийся многими другими сексологами: женщине труднее проследить изменения, происходящие в её теле в ответ на сексуальные стимулы (Whipple, 1991), тогда как мужчину же его эрекция со всей очевидностью наталкивает на мысль о возбуждении (Келли, с. 133; Кон, 2004, с. 153). "Мужчины, у которых гениталии имеют внешнее расположение, подают внешний сигнал, когда они возбуждены. Вы это знаете. Они это знают. Весь мир это знает. Женщины, напротив, таких очевидных признаков не демонстрируют" (Маньянти, с. 18).

В Интернете есть критический разбор книги Нагоски, автор которого высказывает минимум десять аргументированных претензий к её выводам, при этом сторонники феминизма в комментариях окрестили автора разбора «шовинистом» и другими ругательствами — ведь он посмел утверждать, что сексуальное влечение женщины сильнее мужского или как минимум не уступает.

Если же добавить к этому ещё и репрессивную к женской сексуальности культуру, мешающую женщине осознавать собственные желания, то весь феномен «нонконкордантности» оказывается просто пшиком. Культурные запреты определяют.

Эта ситуация сходна с той, когда измеряли физиологические реакции женщин на воображаемую измену партнёра. Принято считать, что женщин сильнее всего ранит "духовная измена" (когда партнёр влюбляется в другую женщину), нежели измена физическая (чисто случайный секс с другой). В эксперименте женщины воображали себе оба типа измен со стороны партнёра, пока приборы считывали их сердцебиение, артериальное давление и кожногальваническую реакцию (Harris, 2000). В итоге испытуемые дружно заявляли именно так, как принято считать: что сильнее всего их ранила именно "духовная измена" партнёра. Хотя приборы в этот момент не фиксировали значимых изменений в физиологических реакциях. То есть очень похоже, что люди отвечают именно так, как считают себя должными ответить, как им велит культура. И ситуация с «нонконкордантностью» ничем принципиально не отличается.

Конечно, было бы очень интересно пронаблюдать поведение женщины вне этих самых культурных запретов, но насколько такое возможно? Можно ли где-то отыскать женщину, свободную от культурных влияний?

В действительности человеческая история выписывает такие кульбиты, что некоторые предоставляемые ею примеры могут даже шокировать. В 1970-е стал широко известен случай девочки Джини (Genie) — ребёнка, первые 13 лет жизни росшей взаперти от социальных влияний в своей комнате, будучи привязанной к стулу. Она не умела говорить, не умела нормально ходить и даже жевать твёрдую пищу. Этот случай активно изучали психологи и лингвисты, Джини было посвящено немало фильмов и книг. Впоследствии её пытались обучить языку и нормам общепринятого поведения, что, впрочем, оказалось малорезультативным. Среди прочих поведенческих особенностей девочки, с которыми было невозможно справиться, оказалась её постоянная и прилюдная мастурбация. "Несмотря на уговоры, она продолжала мастурбировать где угодно и как можно чаще. Её излюбленными предметами были предметы, которыми можно мастурбировать, и она пыталась это делать независимо от того, где она находится. Мы не знаем, подвергалась ли она сексуальному насилию со стороны отца или брата, но она предпочитала компанию мужчин, и когда они оказывались рядом, обычно пыталась вовлечь во всё это и их. Её тянуло к спинкам кресел, к дверным ручкам, краям дверей, углам стола, автомобильным зеркалам и так далее. В сущности, в помещении и на открытом воздухе она постоянно пыталась мастурбировать. Научиться контролировать эти желания было ужасно сложно для Джини, и сейчас, 4 года спустя, это всё ещё проблема", писала лингвист Сьюзан Кёртис, плотно занимавшаяся этой девочкой (Curtiss, 1977, p. 21).

Говоря о сексуальности обезьян, приматологи описывают, как клиторами самки "трутся друг о друга, о самцов, о ветви" (Смолл, 2015, с. 130). Напоминает поведение девочки Джини, не испытавшей репрессивного влияния культуры, верно?

Но есть и более гуманные и широко известные способы временно отключить влияния культуры — например, алкоголь. Наверное, нет необходимости упоминать народные поговорки про алкоголь и женщину. Но знаете, как часто ночами мне звонят разогретые коктейлями девчонки, угрожая приехать "вот прямо сейчас"? Часто. Да так часто, что однажды устаёшь придумывать отговорки и просто перестаёшь отвечать на звонки, если только что видел в её Instagram, как она резвится где-нибудь в клубе или на чьём-нибудь дне рождения. Не посчитайте бахвальством, это чистая правда.

5. Культура диктует видение

В первой главе была подробно раскрыта тема доминирующего знания — общепринятого идеологического шаблона, через который люди склонны воспринимать действительность, а события же, противоречащие шаблону или просто в него не вписывающиеся, остаются незамеченными или же расцениваются как некие уникальные, исключительные и таким образом превращаются в знания доминируемые. Люди склонны видеть то, что ожидают увидеть. И женская сексуальность в западной культуре представляет собой именно доминируемое знание — оно подавлено темой мужской сексуальности, которая считается преобладающей, более сильной.

Распространённая концепция мужской активности и женской пассивности более века определяла даже научные исследования. Самый известный миф, возникший благодаря такой идеологической базе, это, наверное, описание оплодотворения: сперматозоиды с боем рвутся вперёд в поисках пассивно ожидающей их яйцеклетки. Легенда о "самом конкурентоспособном" сперматозоиде известна всем. И только в конце 1980-х стало понятно, что процесс происходит несколько иначе: сперматозоиды не устремляются стройными рядами вперёд, а беспорядочно мечутся из стороны в сторону; движения головки обеспечивают избегание препятствий, и если сперматозоид упёрся в стенку, то ему так легче уйти в сторону, движения же жгутика, проталкивающего головку вперёд, значительно слабее. Самое забавное заключалось в том, что сперматозоид точно так же норовит убежать и от яйцеклетки, если всё же столкнулся с ней. Только благодаря особым молекулам яйцеклетке удаётся ухватить мечущийся сперматозоид, прикрепить к себе и затем начать его поглощение. Но самым же занятным оказалось, что даже выявив беспорядочные метания сперматозоида и активную роль яйцеклетки в его ловле и удержании, научная группа ещё целых три года использовала в описаниях общепринятые культурные сценарии — подчёркивала активную роль сперматозоидов и пассивную роль яйцеклетки (Martin, 1991). Представления о мужском начале как активном и женском как пассивном так глубоко укоренились в сознании людей, что даже учёные в своих описаниях невольно искажают обнаруженные факты.

"Научные принципы биологии — это не более чем ещё одна созданная культурой призма, через которую некоторые люди предпочитают смотреть на мир. Биологи могут думать, что научный метод позволяет им раскрыть некую «истину», но на самом деле эта истина искажается людьми, которые формулируют цели исследования, так как под влиянием собственных культурных традиций они проявляют интерес к определённым темам и ищут определённые ответы" (Смолл, 2016, с. 98).

Выше уже упоминалось, что самки макак резуса в порыве сексуального желания поворачиваются к самцу спиной и призывно хлопают по земле. Впервые этот жест был зафиксирован ещё в 1940-е, но много лет игнорировался научным сообществом. Словно приматологи не хотели признать, что именно самка является инициатором секса. Как подмечает Мэри Роуч (2018, с. 314), не было ли это связано с тем, что долгие годы все приматологи были мужчинами? Им даже и в голову не приходило допустить, что самка может проявлять сексуальную активность? Приматолог Ким Уоллен, рассуждая о реальной сексуальной активности самок, говорит, что "это настолько бросало вызов идеям о доминирующей роли мужчин, что было просто проигнорировано" (цит. по Бергнер, с. 55). Ведь это действительно очень интересная мысль. И она очень хорошо согласуется с тем, что первыми же советскими приматологами, ставшими прямо писать, что именно самки оказываются активными инициаторами секса, также были женщины: Нина Александровна Тих в 1970-ом и Людмила Викторовна Алексеева в 1977-ом. Это очень интересно.

В 1984-м в США даже вышел сборник статей по приматологии, авторами которых оказались исключительно женщины. Книга так и называлась — "Самки приматов: исследования приматологов-женщин" (Female Primates: Studies by Women Primatologists. Edited by M. F. Small. Alan R. Liss, New York, 1984), и в ней, конечно же, прямо подчёркивался тот факт, что исследователей-женщин в научных журналах публикуют куда менее охотно, чем мужчин, а потому часть «обезьяньих» проблем может оказываться скрытой от глаза наблюдателя.

В обзоре этого сборника в "New York Times" сообщалось, как "новые исследования показали, что самки многих видов являются яростно конкурирующими, находчивыми и независимыми, сексуально напористыми и неразборчивыми (промискуитетными)". Статья так и называлась — "Новый взгляд на самок приматов опровергает стереотипы"

"Знание, производимое женщинами о женщинах и для женщин, более аутентично, нежели представления, сформулированные идеологизированной, якобы объективной наукой. Мужчины, занимающие доминирующую позицию, обладают негативной привилегией обходить вниманием определенные социальные процессы и феномены" (Здравомыслова, Тёмкина, 2015, с. 123).

Если доминирующее знание мешает мужчинам разглядеть реальную женскую активность и реальную мужскую пассивность, то женщины же, в силу своего угнетённого социального положения, оказываются более чуткими к такой информации? Ситуация с игнорированием сексуальной активности самок характерна не только для приматологии, но и в деле изучения крыс: до конца 1970-х учёные будто не замечали сексуальной активности самок (Бергнер, с. 65) — они обращали внимание лишь на её поведение во время секса, но никак не на то, что она делала перед тем, чтобы его добиться.

Иными словами, доминирующее знание нашей культуры так сосредоточено на мужской сексуальности, что напрочь перевирает картину сексуальности женской. Людям сложно начать смотреть на вещи непредвзято, не как тому учит культура.

Хуже всего оказывается, когда учёные вполне сознательно игнорируют некоторые факты, потому что культура велит. Такое происходило в советские времена, когда этнографы собирали фольклор в деревнях. Если песня или сказка носила явный порнографический характер, то учёные вполне могли её исказить или же вовсе проигнорировать. Подобное научное малодушие случалось даже в 1980-е, когда этнографы урезали концовку песни, где пошли слова о том, как тёща ублажает зятя мёдом, пирогами и сексом (Адоньева, Олсон, 2016, с. 15). Не удивительно поэтому, что эротический фольклор в советское время фактически не публиковался (с. 16). В итоге собранный материал мог носить вполне себе невинный характер, показывающий русскую деревню эдакой глубоко пуританской обителью, где никто не ругается матом и грешных мыслей даже не имеет (точь-в-точь, как деревня в советском кино). Хотя в действительности, как отмечают более решительные и честные этнографы, русская деревня буквально наполнена сексом, и о нём там говорят куда проще, чем в городе (там же, с. 213; Никифоров, 1996, с. 510). Так и формируется доминирующее знание: не замечаешь одно, рассказываешь другое.

Кстати, в упомянутой выше песне про тёщу и зятя, именно женщине отводится активная роль — она всячески ублажает мужа своей дочери (опаивает медовухой, кормит, укладывает в кровать), чтобы затем овладеть им, а роль же мужчины трижды выражена одной фразой "он […], как бык, сам не знает, как быть", то есть мужская роль откровенно пассивна. И уже в финале тёща, торжествуя над беззащитным зятем, поёт "Подымайся, подол, раздувайся, хохол"

В интернете бродит женская мудрость: "Если тебе показалось, что ты влюбилась, остановись и задумайся: возможно, у тебя просто давно не было секса". Вопрос сексуальности так плотно регулируется культурными установками, что оказывается непременно «вшит» одним из скрытых значений в концепт «любви»: сексом можно заниматься только, если «любишь». Это культурные манипуляции значениями с целью упрощения социального контроля за сексуальностью (особенно женской). Усложняя процесс сексуальных связей, культура спасает сложившиеся общественные иерархии от разрушения. Если тысячелетиями сексуальность контролировали разные религиозные предписания, то с индустриальной революцией и ростом городов в XVIII–XIX веках происходит ослабление роли религии в жизни людей. Но сложившийся тысячелетия назад сексуальный контроль оказалась на удивление живуч и в эпоху утраты религиозных ценностей нашёл другие механизмы влияния — именно в этот период рождается любовный роман с его идей непременной связи секса и любви (см. Шипов, 2010, с. 215). Оказавшись мощнейшим транслятором культуры, романы сильно повлияли на формирование новых взглядов на секс, цель которых в своей сердцевине мало отличалась от прежних религиозных догм: контроль за сексуальностью. Сексуальное влечение, одетое в философские суждения о любви, верности, "партнёрстве душ" и т. д., оказалось сложно реализуемым. Эту схему понял ещё Л. Н. Толстой, писавший, что роль влюблённости в том, "чтобы облегчать борьбу похоти с целомудрием. Влюбление должно у юношей, не могущих выдержать полного целомудрия, предшествовать браку и избавить юношей в самые критические годы от 16 до 20 и больше лет от мучительной борьбы. Тут и место влюблению. Когда же оно врывается в жизнь людей после брака, оно не уместно и отвратительно" (Толстой, 1953, с. 200). Так сексуальное желание, крепко спаянное с концепцией "настоящей любви", продолжило оставаться под контролем древней культуры.

Но встречаются и находчивые люди с хорошим уровнем рефлексии. Одна подруга рассказывала про эпизод своей жизни, когда месяц была влюблена в молодого человека.

— Ну то есть как влюблена, — улыбнулась она. — У меня секса давно не было. А нам ведь, девочкам, как бы нельзя заниматься сексом без любви. Вот я и придумала себе любовь к нему, а уже через месяц он мне надоел… Ну и «любовь» прошла.