С любовью, Энтони

— Нам бы чего-нибудь покрепче. Сделай нам чего-нибудь.

Он отливает часть напитка, который только что смешал, в небольшой стакан и ставит его перед Петрой. Та делает глоток.

— Неплохо. Эспрессо-мартини?

Джимми молча кивает.

— Вот его я и буду пить, — говорит Петра.

— И я тоже, — вступает Джилл.

— Попробуешь? — Петра протягивает Бет свой стакан с остатками мартини.

— Нет-нет, я… — начинает отнекиваться Бет.

— Она не пьет ничего кофеиносодержащего после четырех часов дня, — договаривает за нее Джимми, зная ее ответ. — А иначе потом всю ночь не будет спать. — Бет ерзает на своем табурете. — Может, чего-нибудь послаще? — спрашивает он, уже доставая бутылки.

Странно видеть его смешивающим модные коктейли. Джимми из той породы мужчин, которые всем напиткам предпочитают пиво прямо из горлышка бутылки. Причем не все эти новомодные сорта с мускатом, тыквой или голубикой. Он любит «настоящее» пиво. «Будвайзер» и «Коорс». В крайнем случае — «Вэйлс тейл», в любви к которому он признается крайне неохотно, но и то лишь потому, что пивоварня расположена в двух шагах от их дома.

И сам этот бар тоже не во вкусе Джимми. Он любит чисто мужские заведения, не обязательно спортивные пабы, хотя очень желательно, чтобы там на стене был большой плоский телевизор, по которому показывали бы игры «Ред сокс», «Пэтриотс», «Бруинс» или «Селтикс». Он любит бары, в которых темно и грязно, на барной стойке стоит стеклянная плошка со сваренными вкрутую яйцами и мисочки с соленым арахисом, деревянные половицы покоробились от пролитого пива, а из музыкального автомата звучит «Деф Леппард». В меню могут быть жареные сырные палочки и куриные крылышки с соусом баффало, но ни в коем случае ничего такого, что содержит фуа-гра или трюфельное масло. Там должен быть бильярдный стол, мишень для игры в дартс и вышибала, потому что какой-нибудь пьяница непременно затеет с кем-нибудь драку перед самым закрытием.

«Солт» — полная противоположность бару во вкусе Джимми. Медно-рыжие шары ламп свисают с металлического потолка, излучая мягкий романтический свет. Клиентура тут смешанная — часть местные, но большинство нет — со значительным перевесом в сторону женщин, и все хорошо одеты, изысканно выглядят, явно настроены цивилизованно провести вечер. Бет пробегает взглядом перечень коктейлей в меню и ахает при виде цен. При ценнике в двадцать баксов за порцию все пришедшие настроены провести вечер не только цивилизованно, но и с размахом. Она оглядывает бар, мужчин и женщин, сидящих за барной стойкой, пытаясь составить себе представление о том, какого рода публика сюда ходит. Ничего из ряда вон выдающегося она не замечает, пока ее взгляд не падает на большую плетеную сумку в виде традиционной нантакетской корзинки, которая стоит на стойке. Она принадлежит блондинке, сидящей рядом с лысым мужчиной в полосатом пиджаке. Для тех, кто действительно живет на Нантакете, это вещь просто космически дорогая. Бет видела такие сумки, только меньшего размера, которые стоили больше чем тысячу долларов.

Сама барная стойка представляет собой отшлифованную каменную плиту грубой фактуры, в которой там и сям поблескивают янтарного цвета кусочки обточенного морем стекла. Бет проводит рукой по ее прохладной поверхности. Она очень красивая, настоящее произведение искусства. Из колонок гремит техно. «Деф Леппард» здесь не услышишь.

— Вот, пожалуйста, — говорит Джимми, ставя перед Бет бокал для мартини, до краев полный розовой жидкости. — Лучший напиток в меню.

Бет делает небольшой глоток. Коктейль сладкий и пряный, явно крепкий, но не дерущий горло. Она с легкостью могла бы таким напиться.

— Приятная штука. Что там намешано? — спрашивает Бет.

— Водка, ром, чили, лайм и имбирь. Называется «Обжигающая страсть».

«Обжигающая страсть?» Что он делает? Бет чувствует себя смущенной, негодующей, а потом странно польщенной.

— Что это ты вдруг решил отпустить бороду? — интересуется Петра.

— Подумал, почему бы не попробовать, — отзывается Джимми, почесывая заросшие щетиной щеки. — Тебе нравится?

— Нет, — отрезает Петра.

Он отращивает бороду уже примерно месяц, и Бет кажется, что она ему идет, придает мужественности, маскулинности. Скрывает безвольный подбородок. И она хорошо его знает, он не просто решил попробовать. Джимми перестает бриться каждый раз, когда в его жизни настает тяжелый период — когда умер его отец, когда гребешки перестали ловиться и им не на что стало жить, когда Джессике делали операцию на ушах в Бостоне. И вот теперь. Бет улыбается про себя, довольная тем, что, по меньшей мере, их расставание стоит для него в одном ряду со смертью отца, что она до сих пор что-то для него значит. И он перестает бриться не просто из-за того, что, когда количество стресса в его жизни начинает зашкаливать, ему становится не до бритья, но главным образом потому, что борода дает ему чувство защищенности, прячет от мира. Борода Джимми — это аналог больших бесформенных черных свитеров Бет, которые она носит, потому что они скрывают ее задницу.

Но сегодня она не в одном из этих свитеров. Сегодня она в платье в стиле Голди Хоун, а Джимми с бородой. Забавно. Ей не приходило в голову, что ему тоже может быть без нее тяжело. Может быть, это не то, чего он хочет. Может быть, он тоже страдает.

Анжела проскальзывает за стойку и говорит Джимми что-то, чего Бет не может расслышать. Она смеется, и он улыбается, сверкнув своими ослепительными кривоватыми зубами. Это мимолетная улыбка, которая быстро сходит с его лица, но это же было, было. Она вызвала у него улыбку.

«Продолжай страдать. Продолжай прятаться от мира. Надеюсь, в конце концов ты станешь похож на «Гризли» Адамса»[5].

Джилл наклоняется к Бет:

— Ну надо же, какая тяга к новизне у человека.

Джимми отвлекается на парочку, сидящую по соседству с Джилл, и начинает откупоривать для них бутылку вина. Бет потягивает свой коктейль, остро ощущая, что в нескольких футах позади нее Анжела, а в нескольких дюймах перед ней ее почти уже бывший муж, что она сидит между ними. Ощущения у нее странные. Бет одним глотком приканчивает свой коктейль. Ей отвратительна мысль о том, что Анжела сейчас рассматривает ее, оценивает ее без ее ведома. Она чувствует себя обнаженной, уязвимой. Бет потирает ладони одна о другую, как будто ей холодно, и проверяет свой телефон. Сообщений от девочек нет.

Не имея возможности наблюдать за Анжелой, в чем, собственно, и заключался весь смысл этой затеи, она сидит и наблюдает за Джимми. Она не помнит, когда в последний раз так долго смотрела на него не отрываясь. До того как он ушел, они спали, отвернувшись друг от друга, — так повелось из-за того, что он храпел, и потому что от него пахло сигарами. Из-за его графика ели они вместе тоже редко, а когда это все-таки случалось, они обыкновенно устраивались с тарелками в гостиной перед телевизором и утыкались в экран. А каждый раз, когда они ругались, что в последние несколько лет случалось более чем часто, она вообще переставала замечать сам факт его существования.

И вот теперь она оказалась в первом ряду, не имея возможности занять себя чем-то иным, кроме как наблюдать за ним. Она никогда раньше не видела его за барной стойкой. Он находится в постоянном движении, уверенный, явно чувствующий себя как рыба в воде. Его руки, откупоривающие винные бутылки, разливающие мартини по бокалам, помешивающие содержимое долькой лайма, действуют умело, споро, играючи. Он знает, где стоит каждая бутылка и лежит каждый инструмент. Он назубок помнит, как смешивается каждый коктейль. Он хорош в своем деле, и она любуется им.

Она ничего этого не знала. Она испытывает удивление, к которому примешивается некоторая толика острой обиды: оказывается, она знала о Джимми не все! А ведь его даже нельзя назвать какой-то особенно сложно устроенной личностью. Еда, сон, телевизор, дети, сигары. Работа бармена — это, конечно, не нейрохирургия и не вождение гоночного автомобиля, но все равно у него явный талант. Барная стойка — узловой элемент заведения. Все крутится вокруг нее, а Джимми обеспечивает бесперебойную работу всего механизма, чтобы клиенты остались довольны.

Это кардинально отличается от промысла гребешка, которым ее муж занимался в одиночестве и под открытым небом. Она считала, что эта работа идеально ему подходит. Однако же вот пожалуйста, он работает в переполненном ресторане, в тесном закутке за барной стойкой, весело болтая с незнакомцами, смешивая девчачьи коктейли, — и, похоже, все это ему нравится. Он производит впечатление человека, находящегося в своей стихии.

Вот только одет он не так, как всегда одевался дома. Дома он носил джинсы или шорты, некогда бывшие джинсами, — потертые, с неровно обрезанными штанинами, футболки, кепку с эмблемой «Ред сокс» и грубые ботинки. Здесь же на нем рубашка в вертикальную бело-голубую полоску. Она даже отглажена. Он носит ее навыпуск, закатав рукава до локтей и расстегнув воротник на одну пуговку ниже, чем расстегнули бы большинство мужчин, так что в вырезе виднеется верхняя часть груди. Грудь у него красивая и мускулистая. С этой бородой, улыбкой, небрежно закатанными рукавами и в расстегнутой на груди рубахе он выглядит расслабленным и — она готова убить себя за это признание — сексуальным. Подогретая как минимум отчасти «Обжигающей страстью», Бет чувствует, что ее против воли влечет к нему, и в то же самое время он страшно ее злит.

Значит, тут он может быть собранным, увлеченным и умелым, а дома едва ноги передвигает и сил у него нет ни на что, кроме как лежать на диване? Значит, тут он может собраться и выглядеть презентабельно, а дома таскает заношенные футболки с пятнами от кетчупа на груди и от пота под мышками? Значит, на работе он демонстрирует живую и обаятельную часть своей личности, а ей с девочками всего этого не достается?

— Слушай, Джимми, а здесь у вас всегда так людно? — спрашивает Петра.

— Людно? Да это вообще не людно. Подожди еще часик, народ тут будет у вас за спиной в три ряда стоять.

— Ха, — хмыкает Петра.

У ее ресторана дела тоже идут неплохо, но не настолько, чтобы люди в три ряда толпились перед барной стойкой, во всяком случае в это время года.

— Ну, как тебе коктейль? — спрашивает он Бет.

— Нормально.

— Еще сделать?

— Спасибо, не надо, — отказывается Бет, подумав про себя, что хватит с нее на сегодня его «Обжигающей страсти».

— Тебе не понравилось?

— Понравилось, я просто хочу теперь попробовать что-нибудь другое.

— Может, бокал вина? Тебе точно понравится вон…

— Я в состоянии решить, чего я хочу, без твоей помощи.

— Ладно.

— Я хочу эспрессо-мартини.

— Ты точно уверена? — спрашивает Джимми.

— Точно.

Он пожимает плечами, уступая. Потом берет две бутылки и переворачивает их над шейкером из нержавеющей стали.

— Как девочки?

— Хорошо.

— Как Джессика сыграла?

— Сыграла, и ладно. Они продули.

— А Софи?

— Переживает из-за контрольной по математике, думает, она ее завалила, но я уверена, что все в порядке.

— А Грейси как?

— Хорошо. — «Она скучает по тебе. Все трое скучают».

— Ну и хорошо.

— А как поживает Бет, тебя не интересует? — осведомляется Петра.

— Разумеется, интересует. Как твои дела, Бет?

— Хорошо.

— Отлично выглядишь.

— Спасибо.

— Мне нравится твоя цепочка.

Бет накрывает ладонью медальон. Щекам становится жарко. Она почти и забыла, что надела его. Но прежде чем она успевает что-либо ответить, Анжела снова просачивается за барную стойку и что-то показывает Джимми на своем телефоне, завладевая его вниманием. Она смеется и касается его предплечья. Ладонь Анжелы на руке Джимми. Бет может пережить ее смех, улыбки, игривость и ее грудь, но что-то в этом мимолетном прикосновении, интимность этого жеста становится для нее последней каплей.

— С тобой все нормально? — на ухо спрашивает у Бет Джилл. — Что-то ты какая-то бледная.

Бет кивает и, стиснув зубы, сглатывает. Говорить она не может. Если она сейчас заговорит, то разрыдается. С какой бы целью она сюда ни явилась, сейчас ее цель — уйти отсюда, не разрыдавшись на глазах у Джимми с Анжелой.

— Думаю, тебе просто надо что-нибудь съесть.

Бет снова кивает, теребя серебряный медальон в пальцах и ненавидя ту глупышку, которая надела его на шею несколько часов тому назад.

Джимми подает Бет ее эспрессо-мартини, потом приносит всем троим их еду. Петра заказала морского окуня. Джилл, которая с апрельского собрания их книжного клуба подсела на суши, ролл с тунцом, а Бет — бургер с жареной картошкой. С жареной картошкой на трюфельном масле.

— Ну, как вам еда? — интересуется Джимми через несколько минут.

— Отличная, — отзывается Петра. — Еда просто отличная, Джимми. Кто у вас шеф-повар?

Пока Петра с Джимми обсуждают ресторанный бизнес, а Джилл переписывается с сыновьями, Бет сосредоточенно ест и пьет. После второго коктейля она ловит себя на том, что плакать ей больше не хочется. Все ее чувства как-то притупились, как будто ее, словно кокон, куда более действенный, нежели борода или черный свитер, окутал непроницаемо толстый слой электрических помех.

Она приканчивает свой третий коктейль, еще один эспрессо-мартини, когда за спиной у нее раздается возглас: «Бет!» — и она оборачивается. Это Джорджия, которая, помахав ей рукой, начинает пробираться сквозь толпу к барной стойке, задевая на ходу людей и стаканы и оставляя за собой след из пролитых напитков и недовольных лиц.

— Как я рада, что вы еще здесь! — восклицает она, отдуваясь. — Ну, как дела? Где эта метресса?

Бет с Петрой и Джилл смотрят друг на друга, потом на Джимми, который совершенно точно это слышал. Петра разражается смехом.

— Ты хочешь сказать, хостесса? — уточняет она.

— Тьфу ты! — смеется Джорджия. — А ведь я даже ничего еще не пила. Так где она?

— Ты не видела ее на входе?

— Нет, а где она?

— У тебя за спиной. У двери.

— Где?

— Такая темненькая, кудрявая. — Джорджия привстает на цыпочки и старательно щурится. — В черной блузке, — делает еще одну попытку Петра. — Джорджия качает головой, продолжая вглядываться в толпу. — С большими сиськами.

— А, поняла! — говорит Джорджия. — Профурсетка. Вот уж никогда бы не подумала, что Джимми из тех, кто западает на большие сиськи.

Бет машинально прижимает руку к собственной груди. Ну да, что уж теперь, ее бюст хоть сколько-нибудь выдающимся назвать нельзя, и Джимми действительно всегда обращал внимание в первую очередь на ноги. У Бет великолепные ноги, длинные и стройные. Она всегда любила ходить пешком: по пляжу, по ферме Бартлетта, по всему Нью-Йорку, пока не перебралась сюда.

Ей вдруг приходит в голову, что она никогда в жизни не слышала, чтобы о каком-то мужчине говорили, что он западает на глаза, или на мозги, или на характер. Она в один глоток допивает свой коктейль. Да ну их, этих мужчин. Может, оно и к лучшему. Может, без Джимми ей будет проще. Зачем ей мужчина в доме? Никто не будет разводить грязь и беспорядок и пахнуть плохо тоже не будет. И никаких больше ссор. С тех пор как он ушел, в доме мир и покой.

— Ты только не подумай, я не хочу сказать, что с твоей грудью что-то не так, — поспешно добавляет Джорджия.

— Ничего, родит — и у нее тоже обвиснут, как у нас всех, — говорит Джилл.

Шуршащее отупение алкогольной брони Бет, должно быть, дало трещину, потому что это замечание пробивает ее и поражает в самое сердце. А что, если Анжела забеременеет? Бет думает о том, что все три раза зачатие далось ей совершенно безо всяких усилий. Едва стоило им с Джимми перестать предохраняться, как все получалось с первого же раза. Перед глазами у нее все начинает плыть. Надо уходить отсюда.

— Привет, Джорджия, — говорит Джимми.

— Я на тебя зла, — заявляет та.

— Я знаю.

— Но если Бет тебя простит, то и я тоже прощу.

— Это справедливо. — Он устремляет вопросительный взгляд на Бет, как будто ждет, когда приоткроется окошко, хотя бы самую капельку.

— Бет, ты что-то опять вся бледная, — замечает Джилл.

Несмотря на то что она сидит вплотную к Бет, ее голос звучит так, как будто доносится откуда-то издалека.

— Бет, с тобой все в порядке? — спрашивает Петра.

— Что-то мне нехорошо, — еле слышно выдавливает из себя Бет.