Тайная война Разведупра

Все звенели в ушах ворошиловские слова: «Допустим до Можая…» Что это: просто минутная слабость или действительно маршал допускает такое развитие событий?

«Нет, мы скоро его остановим, — отгонял дурные мысли Мамсуров, — ударим так, чтоб неповадно было…» Только чем ударим, Хаджи?

И вправду, ведь у них сегодня самые свежие данные. Он уже неделю мотается с Ворошиловым по фронтовым дорогам и видит, как отступают, бегут наши лучшие дивизии. Сам собирал командиров на этих фронтовых дорогах, ставил им задачи от имени маршала Ворошилова не допустить прорыва танков. В его полевой сумке хранится блокнот с расписками командиров частей о полученной боевой задаче по обороне рубежей западнее Орши, Могилева, Рогачева.

И что же? Немцы прут и прут.

Это была уже четвертая война полковника Хаджи Мамсурова. В свои неполные тридцать восемь лет он успел повоевать на Гражданской, в Испании, на советско-финском фронте, и вот теперь — новая война. Это потом, позже, ее назовут Великой Отечественной, напишут песни о том, как «двадцать второго июня ровно в четыре часа…».

А 22 июня он лежал дома с высокой температурой, глотал таблетки, грел шею, которую невозможно было повернуть от боли. Оказалось, война — лучшее лекарство. Видимо, первое потрясение от страшного известия было столь велико, что болезнь отступила.

Утром 24-го начальник разведуправления генерал Филипп Голиков вызвал Мамсурова к себе. Хаджи-Умар руководил 5-м разведывательно-диверсионным отделом. Признаться, он так и рассчитывал, что разговор пойдет о развертывании партизанской, диверсионной работы в тылу врага.

К разговору Мамсуров был готов, захватив документы, явился по вызову. Однако начальник военной разведки завел речь совсем о другом. Оказывается, он получил приказ откомандировать Мамсурова в расположение маршала Ворошилова.

Голиков сказал, что это решение считает неверным, и обратился в Центральный комитет партии.

Откровенно говоря, Мамсуров удивился такому заявлению начальника. Филипп Голиков никогда не отличался смелостью и мнение свое отстаивать не умел, а может быть, и не желал. А тут по поводу него, всего лишь полковника, такой сыр-бор.

Что мог сказать Мамсуров? ЦК — оно и есть ЦК, как скажет, так и будет. Он ответил: «Я — солдат и выполню любой приказ партии».

В Центральном комитете подтвердили откомандирование, и Голиков сообщил Мамсурову, что Ворошилов ждет его на Белорусском вокзале. Поезд маршала уже стоял под парами.

До отхода состава оставалось меньше часа. Мамсуров успел забежать домой, захватил с собой пару белья и уже на лестнице столкнулся с женой Линой. Она возвратилась из-под Гродно, где в составе курса Академии имени М.В. Фрунзе была на стажировке. Переговорив несколько минут, они распрощались, и Хаджи поспешил на вокзал.

Когда он вошел в вагон Ворошилова и доложил о прибытии, маршал спросил, почему не явился утром. Мамсуров ответил, что ему разрешили уехать из управления всего час назад.

Ворошилов был явно не в настроении. Выругавшись, он сказал, что зря защищал Голикова, когда тот оказался в списке подлежащих уничтожению. Тогда Мамсуров даже не понял, о чем идет речь — какие списки, какое уничтожение?

Ворошилов сказал, что едут они в Минск, так как с 22 июня потеряна связь со штабом Белорусского военного округа. Все попытки Генштаба выйти на Павлова до сего часа, 24 июня, ни к чему не привели.

Пока ехали до Орши, откуда поезд Ворошилова повернули обратно, Климент Ефремович не уставал сокрушаться: мол, старую систему укрепрайонов вдоль границы с Прибалтийскими странами, Польшей и Румынией разрушили, а новую построить не успели.

Действительно, после того, как наши войска выдвинулись западнее старой границы на 100–300 км, поступила команда разрушить прежние укрепрайоны.

Строительством новых укрепрайонов заниматься было некогда — разгорелись бои на Халхин-Голе, потом на советско-финском фронте… Опомнились уже накануне войны, но поздно.

Мамсурову трудно было судить, в какой мере во всем этом виноват Ворошилов. Ведь до апреля 1940 года он оставался наркомом обороны. Однако Климент Ефремович упирал на то, что дров нало-мал сменивший его Семен Тимошенко и новый начальник Генштаба Георгий Жуков.

Правда, жизнь иногда преподносила поучительные уроки. Вот как об одном случае, произошедшем в дороге, вспоминал сам Хаджи Мамсуров: «Вместе с Ворошиловым мы ездили на машине в западном, северо-западном, юго-западном направлениях от Могилева в поисках штаба Белорусского округа.

Во время такой поездки проезжали мимо каких-то авиаремонтных мастерских. Ворошилов остановил машину, вышел. Ему доложили, что час назад мастерские бомбила фашистская авиация. Маршал оглядел развалины и с возмущением спросил: “Какой же дурак разрешил строить здесь мастерские?”

Совершенно не желая его обидеть, я сказал: “Наверное, без вашего ведома их тут бы не построили”.

Ворошилов пристально посмотрел на меня и произнес: “Выходит, что я дурак? Старый дурак”.

Я смутился. Мне стало его жаль, и в душе я корил себя за бестактность».

Но было ли это бестактностью? Будь вокруг Ворошилова побольше таких Мамсуровых, может, и не гнал бы нас враг «до Можая».

… Хлопнула дверь вагона, и на ступеньках появился Ворошилов. Мамсуров поднялся с насыпи.

Климент Ефремович долго молча смотрел на запад, на зарево, потом тихо, устало сказал: «Да, война разгорается не на жизнь, а на смерть».

Потом он велел разбудить шофера. Вместе они двинулись в штаб фронта. Ворошилов остался в штабе, а полковник Мамсуров убыл в район, где готовились люди для будущих партизанских отрядов.

«Не поминай лихом…»

Первые дни войны опрокинули доктрину «воевать малой кровью, на чужой территории». Всем стало ясно — кровь будет большая и территория своя. Тут и воевать. Теперь уже никто не спорил, что нужны диверсанты, партизаны, нужны действенные меры по борьбе с фашистами в тылу врага.

Но ни профессиональных партизан, ни диверсантов после 1937 года в стране не сыскать днем с огнем. И, по существу, 5-й разведывательно-диверсионный отдел ГРУ полковника Хаджи Мамсурова оказался единственным, кто мог хоть чему-то научить будущих партизан. На большее просто не было времени.

С началом войны в Белорусский особый военный округ выехал не только Хаджи Мамсуров, но и весь его отдел.

Помогая Ворошилову уточнять обстановку, искать маршалов Шапошникова и Кулика, полковник Мамсуров не забывал о своем главном деле — развертывании партизанского движения. Кроме них, этого сделать было некому.

Разумеется, руководство Белоруссии — Пономаренко, Эйдинов, Киселев, Мазуров — нашли, организовали людей, но их надо было ознакомить с тактикой партизанской войны, установить явки, связи, конспиративные квартиры, тайники, подготовить агентов для деятельности в подполье.

На эту огромную работу было всего двое суток. Практически весь отдел Масурова работал в Белоруссии: Гай Туманян, Николай Патрахальцев, Иван Демский, Василий Троян, Сергей Фомин, Валерий Знаменский, Николай Щелоков, Григорий Харитоненков, Петр Герасимов.

Это были опытные разведчики-диверсанты.

Гай Лазаревич Туманян еще в 20-е годы участвовал в ликвидации бандитских формирований в Чечне, после окончания Военной академии имени М.В. Фрунзе направлен в Отдельную Дальневосточную армию. Позже несколько лет работал в Китае.

С 1935 года служил в разведывательно-диверсионном отделении ГРУ, участвовал в гражданской войне в Испании.

Василий Абрамович Троян также находился в Испании, потом был направлен на советско-финский фронт.

Под стать им и остальные офицеры отдела.

«Вся наша особая группа, — вспоминал Мамсуров, — в те дни работала по организации специальной сети агентуры в районе Рогачева, Могилева, Орши. Останавливали отходящие части, потерявшие связь с вышестоящим командованием. Именем Маршала Советского Союза Ворошилова направляли их в район Чаусы на сосредоточение и организационное укрепление в тылу.

Я каждый раз докладывал Ворошилову о том, что делала наша особая группа.

В первую же встречу с секретарем ЦК компартии Белоруссии Пономаренко мы обговорили вопросы организации партизанского движения и срочной подготовки специальных разведывательнодиверсионных кадров, набросали план мероприятий».

Известно, что 27 июня специальная группа Мамсурова приступила к подготовке и обучению нескольких сотен партийных и советских работников, предназначенных для деятельности в тылу.

Самому Хаджи-Умару Джиоровичу пришлось срочно выехать в Могилев. Там он провел совещание с руководством области и города. О чем говорил Мамсуров? О том, что необходимо организовать население на строительство противотанковых заграждений, а также о создании противодиверсионных отрядов и подразделений по борьбе с фашистскими десантами.

«Ночью 28 июня я уехал в район подготовки партизанских кадров, — напишет позже Мамсуров, — и до наступления утра проводил занятия по тактике диверсионных действий.

Обучение шло, по сути, днем и ночью. Эту группу утром 29 июня (а их было около 300 человек) мы направили на выполнение боевых задач в тылу противника.

По моей просьбе в район приехали Ворошилов и Пономаренко, чтобы сказать будущим партизанам напутственные слова.

Так зарождалось партизанское движение в Белоруссии».

До 5 июля 1941 года особая группа Мамсурова продолжала готовить в районе Могилева партизан-диверсантов, руководителей подпольных организаций.

За это время в жизни полковника Хаджи Мамсурова произошло много событий. По приказу Ворошилова ему пришлось арестовывать командующего Белорусским особым военным округом командарма 1-го ранга Дмитрия Павлова.

До сих пор по этому поводу много суждений. В одном из фильмов, например, показано, как Павлова берут под арест сотрудники НКВД.

Во многих публикациях, вышедших в последние годы, высказано огромное количество гипотез — кто же сыграл роковую роль в судьбе Павлова? Были намеки в том числе и на Ворошилова. Мол, маршал докладывал Сталину о состоянии дел на Западном фронте, он и виновен в табели Дмитрия Григорьевича. Все это не более, чем досужие вымыслы.

Мамсуров точно знал, что Ворошилов здесь ни при чем. Он стал свидетелем разговора между Шапошниковым и Ворошиловым о судьбе командующего Павлова.

Как же все обстояло на самом деле?

27 июня в разговоре с Шапошниковым Ворошилов сказал, что имеет указание отстранить Павлова от командования округом и отправить под охраной в Москву.

Шапошников согласился: Дмитрий Григорьевич — командующий никудышный. Однако высказал мысль о том, что арест Павлова был бы ошибкой, которая ничего, кроме вреда, не принесет.

«Не то теперь время, — повторял он. — Это вызовет тревогу и суматоху в рядах командиров».

Ворошилов надолго задумался, потом взял блокнот и стал писать шифрованную телеграмму на имя Сталина. Написав, прочитал ее Шапошникову. В ней он докладывал обстановку на сегодняшний день на Западном фронте и делал свои выводы и предложения.

Ворошилов просил Сталина не арестовывать Павлова, а просто отстранить от командования округом и назначить командующим танковой группой, сформированной из отходящих частей в районе Гомель — Рогачев.

По данным штаба округа, там находилось около двух танковых дивизий.

Однако Сталин принял другое решение.

29 июня Ворошилов отдал приказ Мамсурову арестовать генералов Павлова, Климовских, Клича. Уже были готовы машины с охраной.

Мамсуров так будет вспоминать об аресте генералов. «Первым подошел сам Павлов. Снял ремень с пистолетом и, подав их мне, крепко пожал руку, сказал: “Не поминай лихом, Ксанти. наверное, когда-нибудь в Могилеве встретимся”. В отличие от вчерашней ночи он был почти спокоен и мужественен в эту минуту. Павлов первым сел в легковую машину.

Вторым сдал оружие начальник штаба Климовских. Мы с ним раньше никогда не встречались. Он был также спокоен, ничего не сказал и сел в ту же машину.

Третьим подошел ко мне замечательный товарищ, великолепный артиллерист — командующий артиллерией округа Клич. Мы прекрасно знали друг друга по Испании и всегда общались как хорошие товарищи. Клич был жизнерадостным человеком.

Он протянул свое оружие, с улыбкой обнял меня и тихо сказал: “Вот как дело обернулось из-за этого фанфарона и самовлюбленного павлина”. Он имел в виду, конечно, Павлова.

Через несколько минут небольшая колонна двинулась в путь на Москву».

Мамсуров смотрел вслед удаляющимся машинам и думал о словах генерала Клича.

«А ведь действительно фанфарон». Вспомнилась их первая встреча в Испании в декабре 1936 года. Тогда весь день Хаджи вместе с переводчицей Линой, шофером Муньосом и мотоциклистом Луисом мотались по фронтовым частям. Несколько раз попадали под бомбежку «юнкерсов» и «капрони», под минометный налет, и к вечеру, едва живые, прибыли в штаб обороны Мадрида.

Мамсуров зашел к главному советнику комбригу Владимиру Гореву, чтобы доложить обстановку. В кабинете он увидел генерала испанской королевской армии. На фоне скромно, по-фронтовому одетых наших командиров — Ратнера, Лукача, Львовича, Помощникова этот испанец гляделся странно — словно он только что прикатил с парада или высокого приема. Но Хаджи прекрасно знал — какие сейчас парады? Уже два месяца идут непрерывные тяжелые бои. Напряжение страшное. И вдруг в этом рабочем, фронтовом кабинете разодетый в парадную форму с золотыми нашивками и аксельбантами генерал. «Просто павлин какой-то», — подумал тогда Хаджи.

Комбриг Владимир Горев представил Мамсурова. И вдруг «павлин» на чистейшем русском языке отрекомендовался: «Генерал Пабло».

Мамсуров с недоумением глядел то на «генерала Пабло», то на Горева. Владимир Ефимович лишь хитро улыбался. Оказалось, этот разодетый генерал вовсе не испанец, а наш Дмитрий Павлов, танкист. Фамилию его Хаджи слышал, но прежде они никогда не встречались. Теперь вот повезло лично пожать руку.

Павлов оказался сильно навеселе, петушился, рисовался, однако Мамсурову было не до него. Хаджи вынул из-за пазухи карту и стал докладывать обстановку, сложившуюся на мадридском участке.

Потом он прилег на несколько часов, а проснувшись еще затемно, уехал в район университетского городка и, откровенно говоря, забыл о Павлове.

Ему были больше по душе другие танкисты — героический капитан Арман (П. Арман) или полковник Мелле (С. Кривошеин), не вылезавшие из танков сутками.

Однако не знал Хаджи Мамсуров, что теперь судьба будет постоянно сводить его с Павловым до того самого мига, когда на его долю выпадет горькая обязанность — арестовать Дмитрия Григорьевича и его штаб.

Вторая их «встреча» произошла там же, в Испании. Хотя и заочно. Мамсуров попал под огонь танковых орудий, которыми командовал… Павлов.

Он находился в 14-й интербригаде. Ею руководил Вальтер (К. Свер-чевский). В операции под Лас-Росас кроме этой бригады участвовало еще несколько частей и соединений.

Интербригадовцы наступали, и для развития успеха командование ввело в бой бригаду Сверчевского. И вдруг по боевым порядкам, штабу был открыт беглый огонь из танков. Погибло более 60 командиров и бойцов.

Наступление сорвалось, несмотря на исступленные попытки Вальтера поднять батальоны в атаку.

Старший советник комбрига, а фактически начальник штаба бригады Александер (полковник Помощников) пытался добиться связи с вышестоящим штабом, чтобы прекратить огонь по своим. Однако ничего не получалось. Телефон не работал.

В штабе 14-й интербригады всегда были офицеры связи, представлявшие артиллеристов, которые поддерживали своим огнем ввод в бой подразделений. Поэтому всякого рода ошибки исправлялись достаточно быстро. Павлов этого не делал и офицеров связи не присылал. Вот и результат.

А дальше события развивались так. «Когда попытки поднять бригаду в атаку ни к чему не привели, — вспоминал Хаджи Мамсуров, — я поехал в полевой штаб Центрального фронта и застал там командующего — дряхлого испанского генерала Пасаса, а так же наших советников — Мерецкова, Кулика, Воронова, пребывающих в благодушном настроении, видимо, в результате успешно начатого наступления.

Но самое удивительное, что в штабе я увидел Павлова. Он был в изрядном подпитии, все в той же петушиной форме испанского генерала, оживленно беседовал с Пасасом.

Я подошел к ним с намерением сообщить Павлову о результатах огневых налетов его танковой бригады и срыве наступления. Но заговорить удалось не сразу. Дмитрий Григорьевич по-русски упорно объяснял ничего не понимающему Пасасу, что он — генерал Павлов, повторяя это в разных вариациях.

Увидев меня, Пасас спросил, что он говорит. Я ответил, что командир танковой бригады представляется ему, как командующему Центральным фронтом.

Пасас наконец понял — разодетый в золото генерал носит имя Пабло. Он улыбнулся и сказал, что его любимый святой — Павел и поэтому ему приятно познакомиться с замечательным генералом Пабло. При этом он не забыл упомянуть, что святой Павел тоже любил вино, явно намекая на подвыпившего Павлова.

Моя попытка обратиться к Дмитрию Григорьевичу не удалась, и я рассказал, что произошло с вводом в бой 14-й интербригады, стоявшему здесь же Кулику. Тот только развел руками.

Наконец Павлов отпустил измученного старика, и я поведал эту историю Дмитрию Григорьевичу. Он возмутился и стал все отрицать. Более того, заявил, что сейчас два его танковых батальона ведут бой в населенном пункте Махадаонда. Говорил так убедительно и напористо, что не поверить было нельзя.

Однако каково же было мое удивление после возвращения в бригаду. Передовые подразделения оказались там же, где я их оставил, — залегшими под огнем врага у Махадаонда. Танки Павлова стояли где-то в тылу передовых подразделений и вели редкий огонь по селению, в котором к тому времени уже сосредоточились пять батальонов испанских фашистов с итальянскими танками “Ансальдо".

Словом, начавшееся первое контрнаступление республиканцев в районе северо-западнее Мадрида было сорвано Павловым, который, видимо, даже и не понимал всей глупости и преступности действий».

Так завершилась их вторая встреча. Потом будет третья, четвертая… Опять в Испании, в Москве в Академии имени М.В. Фрунзе, в Ленинграде во время Советско-финской войны. И всюду Павлов оставался самим собой.

Встретив однажды Мамсурова в штабе округа, он с этакой бравадой спросил: не хочет ли Хаджи войти в Хельсинки на его танке? На что Мамсуров, в ту пору командир особого лыжного отряда, ответил вопросом: «А не хочет ли Павлов прокатиться с ним на лыжах?» На том и расстались.

… Маршал Шапошников оказался прав. После ареста командующего Павлова и генералов обстановка в штабе ухудшилась. Возросли нервозность, неуверенность, страх.

3 июля штаб Западного фронта переехал под Смоленск. Ворошилов возвратился в Москву.

Но по его приказу особая группа Мамсурова еще оставалась в районе Могилева, готовила партизан-диверсантов и отправляла их в тыл, на территорию, захваченную противником.

Закончив работу, разведчикам предстояло убыть в штаб Западного фронта. Ворошилов лично отдал приказ наркому внутренних дел Белоруссии Цанаве выделить охрану и машины для переезда особой группы.

Однако после возвращения с задания в установленном месте не оказалось ни охраны, ни машин. Разведчики ждали всю ночь, не веря, что нарком Цанава наплевал на приказ маршала Ворошилова и их попросту бросили.