Последнее слово

Фридрих Незнанский

Последнее слово

Пролог Предупредительная акция

Многолетняя эпопея с реконструкцией Киевского вокзала в Москве фактически завершалась. Новым блеском сияла нержавеющая сталь летучих конструкций стеклянного дебаркадера, как говорили в старину, словно возвращая москвичей и гостей столицы в начало еще прошлого века, когда это гигантское, впечатляющее сооружение, созданное талантом замечательного русского инженера Владимира Шухова, восхищало приезжий люд своей простотой и величием. Как-то просторно и светло стало на обновленных перронах и в гулких помещениях вокзала. Там, где стены не подверглись прямой реконструкции, обошлось добротным косметическим ремонтом. Добавились сюда и чисто технические достижения последнего времени, большинство из которых сводились к обеспечению безопасности пассажиров, а также были продиктованы необходимостью решительной борьбы с вечным российским бичом — безбилетниками, которым теперь противопоставили многочисленные турникеты.

Но часть помещений, особенно связанных напрямую с метрополитеном, остались без изменений, не тронутыми строителями. Либо почти нетронутыми, ибо косметика — она и есть косметика. И эта самая косметическая сторона большого строительного дела «вылезала» на глаза десятков тысяч ежедневно проходящих в спешке мимо пассажиров, уже «присмотревшихся» к затяжной реконструкции, как к неизбежному даже и не злу, а просто к привычной уже житейской помехе. К грохоту, например, отбойных молотков в самых неожиданных местах, к перепачканным краской деревянным «козлам» с малярами наверху, мимо которых надо проходить в любом случае осторожно, к наглухо закрытым дверям, отчего немедленно образовывалась толпа, либо к неожиданным трафаретам «Прохода нет» в тех местах, где сам же только что прошел.

Может быть, поэтому никто и не обращал внимания на часть помещения между кассовым залом и выходом к перронам, где вдоль глухой стены с аркой была протянута на специальных держателях пестрая целлофановая лента, призывающая прохожих к осторожности. Несколько щитов, установленных углами, отгораживали также и опорную часть арки.

На небольшую группу рабочих, трудившихся за этими щитами, никто не обращал внимания. Там, где идет всеобщая грандиозная реконструкция, разве до мелочей? Нет, естественно, кто-то из вокзального начальства поинтересовался, чем занимается здесь эта бригада. Ответ был исчерпывающим: проверкой старых электросетей. За долгие годы здесь кто только не побывал, не постарался: строили, пристраивали, перестраивали — вон одних старых планов и чертежей сколько! — ну а теперь, в связи с большой реконструкцией, так сказать… понятно? Документы и наряды на производство соответствующих работ были в порядке, и сюда, за щиты, даже транспортная милиция больше не заглядывала. Никого не смущал и вопрос, зачем нужно было долбить отбойным молотком вполне нормальную стену. Хозяйство вокзальное, по сути, бесконечное, за всем сразу не уследишь. Вот разве что пожилая уборщица Клавдия Ивановна недовольно бурчала да морщила нос, вытирая мокрой шваброй с намотанной на нее тряпкой известковую и бетонную пыль на полу. Со специальной уборочной машиной, которая решала «половую проблему» в залах ожидания, тут, в тесноте, где вечно снует народ, невозможно было развернуться. Потому и приходилось таскаться по старинке — с ведром да тряпкой…

Всю эту картину мысленно представил себе государственный советник юстиции третьего класса России Александр Борисович Турецкий, которого судьба, в лице его прямого начальника, генерального прокурора России, направила сюда, на Киевский вокзал, к развороченной взрывом части капитальной стены внутреннего помещения.

Что здесь произошло, отчего случился взрыв, от которого, к счастью, почти никто не пострадал, не знал решительно никто.

Почти никто не пострадал — это, в общем, условно сказано. Двоим пассажирам, проходившим мимо огороженного строительными щитами участка стены, все-таки крепко досталось. Одного куском бетона стукнуло по голове, и теперь этот «неосторожный» гражданин находился в клинике Склифосовского, где его уже перевели из реанимации в обычную палату. Второму досталось по спине, но, поскольку удар был скользящим, тот больше отделался легким испугом и свободно мог давать показания.

Была и третья, также пострадавшая условно, женщина средних лет, приезжая из Подмосковья, из Апрелевки, которая привезла сюда, для продажи на рынке возле вокзала, свою огородную зелень и несла ее на плече, в большой корзине. Именно эту корзину и отшвырнуло взрывной волной в сторону, сбив заодно с ног и ее хозяйку. Но женщина, к счастью, тоже отделалась испугом, синяками и полностью испорченной продукцией, с таким трудом взращенной на грядках личного приусадебного хозяйства. Соответственно пострадавшей были высказаны особые претензии ко всем тем облеченным властью лицам, которые могли нести ответственность за допущенное безобразие, едва не закончившееся смертоубийством. Но все претензиями так и закончилось, ибо милиция предоставила пострадавшей самой заботиться о своей петрушке с укропом.

Вот, собственно, и все жертвы, если не иметь в виду репутацию вышеуказанных руководящих лиц.

Делом о взрыве, прогремевшем на вокзале, опять-таки к счастью, не в самый пик утреннего прихода пригородных электричек и поездов дальнего следования, а час спустя, то есть уже ближе к одиннадцати, когда основная масса людского потока спадает, немедленно занялась — по территориальной принадлежности — Дорогомиловская межрайонная прокуратура. Но раньше на месте происшествия помимо представителей вокзальной, транспортной милиции оказались и сотрудники ОВД «Дорогомилово». Они и снимали первые, впрочем, и единственные показания у пострадавших.

Взрывотехническая экспертиза показала, что, судя по остаткам взрывного устройства, найденным на месте преступления, в стене, точнее, под крышкой электрического щита, куда выходили концы проводов, назначение которых следствию еще предстояло выяснить, был заложен заряд относительно небольшой величины, составляющий, по заключению той же экспертизы, порядка ста граммов в тротиловом эквиваленте. Будучи приведенным в действие, это явно самодельное взрывное устройство разнесло вдребезги коробку электрощита, разбросав обломки металлических его деталей, которые просто чудом никого не задели, в радиусе до пятнадцати метров, а также обрывки проводов, куски бетона и штукатурки. Вот эти последние и доставили хлопот троим пострадавшим.

Откуда и каким образом взрывное устройство оказалось в электрощитовой коробке, сказать никто не мог. Впрочем, уборщица Клавдия Ивановна первой «вспомнила» о той бригаде, что трудилась здесь в поте лица в начале прошлой недели. Это они мусорили тут, долбили стену, а после так и ушли, небрежно замазав дыру и даже бессовестно ничего не убрав за собой. Здесь и щиты деревянные еще целый день после них простояли — словно никому не нужные, а только мешавшие уборке. Пока дежурный не распорядился и не прислал двоих подсобных рабочих.

Этой непонятной бригадой, «долбившей стену», и занялись местные сыщики и оперативники. Но оказалось, что о них, о «тружениках отбойного молотка», фактически никто ничего не знал. Ссылаясь друг на друга, начальники разных уровней утверждали, что кто-то из них видел, интересовался соответствующей документацией, с которой все якобы было в порядке. Но только теперь, после совершенно непонятного взрыва, который оперативники между собой окрестили неудавшимся терактом, выяснилось, что никто в буквальном смысле толком ничего про ту странную бригаду не слыхал.

Пробежали по всей цепочке руководства — от начальника вокзала и военного коменданта до постового Шубина и уборщицы Клавдии Ивановны — все оказались отчасти в курсе, но в главном — полностью не в курсе. Ну видели, да, обращали внимание, но каждый при этом ссылался на соседа.

Проверили электроцех, на который ссылались чаще всего, но выяснилось, что там никто ни о какой бригаде даже не слыхал.

Муссировавшаяся мысль о террористическом акте, ввиду уже становившейся очевидной бесперспективности дальнейшего расследования события, как-то сама отпадала и все чаще заменялась версией о злостном хулиганстве. Возникали предположения, что эта акция могла явиться следствием каких-то очередных разборок между, скажем, матвеевской братвой и остатками солнцевской организованной преступной группировки. Либо между теми же солнцевскими и азербайджанцами с Киевского привокзального рынка. А что? Вполне может быть! Но тогда почему странный взрыв прогремел не на базаре, а именно на вокзале и ничего, по сути, кроме шума, ну и нескольких ушибов, никому не принес, об этом надо думать. Думать и сопоставлять. Искать новые версии случившегося события. Поднимать на ноги успокоившуюся было агентуру.

И тут, когда волна начала сама по себе спадать, в Интернете, на сайте известной организации «Аль-Каида», появилось сообщение о взрыве в Москве, на Киевском вокзале. И из этого весьма недвусмысленного сообщения явствовало, что международный терроризм в лице Аймана аль-Завахири, в сущности, второго человека в этой преступной организации, в очередной раз грозит новыми страшными карами антитеррористической коалиции, в которую помимо Соединенных Штатов входит теперь и Россия, а пробный теракт на Киевском вокзале всего лишь первое предупреждение об этом. В дальнейшем же мировое сообщество, и в первую очередь Россию, ожидают события, от которых люди воистину содрогнутся.

Сказать, что данное сообщение в Интернете было подобно взрыву мегатонной бомбы, — это значит мало что сказать. Немедленно возникли тысячи вопросов без ответов. И как всегда в подобных ситуациях, быстро нашелся «крайний», на шею которого все эти проблемы и повесили. Им был назначен первый помощник генерального прокурора Александр Борисович Турецкий. Ему уже приходилось распутывать крайне запутанные узлы, так что и новое задание пришлось, как теперь говорят, уже по определению, прямо в точку.

Заместитель генерального прокурора по следствию Константин Дмитриевич Меркулов, передавая Турецкому указание генерального, велел срочно ознакомиться с материалами предварительного расследования, проведенного межрайонной прокуратурой и ОВД, а затем сформировать собственную оперативно-следственную бригаду с привлечением любых необходимых сил из МВД, ФСБ, МЧС, окружной прокуратуры и милиции. То есть ему фактически предоставлялся карт-бланш, но при том непременном условии, что он отведет от страны страшную угрозу.

Давать какие-то обещания в этой связи, которые ожидало от него руководство, Турецкий не собирался. Александр Борисович обошелся максимально лаконичной формой ответа, который и мог быть передан Константином Дмитриевичем господину генеральному прокурору и иже с ним.

— Будем работать.

После чего отправился на Киевский вокзал, где, сильно «взбодренные» накачкой из Генеральной прокуратуры, снова забегали «дорогомиловские» следователи и оперативники. А Меркулов, давно и хорошо зная характер друга, удовлетворенно кивнул и отметил для себя тот факт, что у Сани на этот раз, кажется, обошлось без нытья и капризов, замешенных на сотнях безответных «почему». Например, «почему именно я?», «почему не Иван Петрович либо Петр Иванович?», «почему вы считаете, что у меня работы меньше, чем у других?» и так далее. Принял к сведению, не стал спорить и выдвигать массу необязательных, но принципиальных, по его мнению, встречных требований — и на том спасибо.

И потом, самому Константину Дмитриевичу, как весьма опытному в прошлом следователю с огромным стажем, показалось, будто угроза в Интернете все-таки не имеет под собой реальной почвы, что она напоминает многие сотни иных, похожих угроз неверным, постоянно распространяемых в международной «паутине». Исламские террористы из той же «Аль-Каиды», ваххабиты, боевики Басаева, имеющие свои сайты в Интернете, нередко берут на себя — для придания своим преступным деяниям дополнительного политического веса — чужие теракты, часто даже и неудавшиеся. Кто проверять-то станет? Однако же сам факт странного взрыва на Киевском вокзале, где, как известно, постоянно полно милиции и прочей охраны, таит в себе опасность и так называемого пробного шара. Тогда это очень серьезно. Или же, наконец, это кто-то напортачил в очередной раз в спецслужбах, устроив проверку бдительности граждан, как это уже было однажды с мешками сахара, завезенными под видом гексогена в один из подвалов многоэтажного дома в Рязани. Но в любом случае была необходима тщательная проверка любых версий, а не поверхностное квазирасследование для «галочки».

Этими мыслями Константин Дмитриевич и поделился с Саней Турецким, зная, что тот если уж возьмется, то, как говорили в старину про копателей колодцев, до воды доберется обязательно. Александр Борисович, иронично прищурившись, поблагодарил за высокое доверие, чем, как было уже сказано, и ограничился. Хотя, к примеру, проверять те же спецслужбы ему хотелось бы меньше всего. Ограничился тем, что сказал: раз его объединенной следственно-оперативной группе приданы представители спецслужб, вот пусть они сами себя и проверяют. Они любят этим заниматься, есть же у них службы собственной безопасности.

Но уже после первого дня пребывания на вокзале, где он успел бегло ознакомиться со всеми без исключения собранными материалами, включая результаты экспертиз, у него возникло странное ощущение, сродни тому, что высказал утром Костя Меркулов. Что-то здесь было явно «не так» и «не то». И казавшаяся «липовой» угроза в Интернете все же таила в себе некую опасность. В чем она заключалась, было пока непонятно, но она присутствовала — может быть, в той откровенной наглости, с которой был произведен взрыв, лишь по счастливой случайности не оборвавший ничьей жизни. Но тем не менее он же был! Именно взрыв, что подтверждала и экспертиза. Пусть и малой мощности. Однако на что-то же он был рассчитан? И вот на все эти вопросы теперь требовалось найти ответы, причем практически немедленные. Значит, за неимением твердых фактов, следует для начала по новой опросить всех без исключения сотрудников вокзала, а также и представителей всех фирм, производивших здесь строительные работы. Да, это тысячи людей, но что поделаешь?

Александр Борисович на минутку представил, какую громадную ношу он собирается взвалить на свои плечи, и почувствовал себя неуютно. Даже холодок какой-то странный прошел по спине. Но как гласит известная поговорка, глаза боятся, а руки делают. Что ему оставалось? Засучивать рукава, даже не представляя себе отчетливо, куда может завести его это расследование.

Но его в какой-то степени, если можно так выразиться, утешало или слегка успокаивало пока то соображение, что если у террористов (конечно, в том случае, если это были именно они) произошел непонятный срыв, что их постигла неудача (опять же рассматривая худший вариант), то новую попытку они сделают нескоро. Им необходимо будет определиться сперва с причинами своей первой ошибки, а уже потом действовать дальше. Ведь наверняка не такую цель они ставили перед собой — кого-то просто припугнуть.

В Интернете сказано, что было сделано «предупреждение». За которым следовали обычные уже требования — вывести американские войска из Ирака, начать мирные переговоры со свободной и независимой Чечней и прочее, давно навязшее в зубах. И все это знают, включая и самих террористов. Получается, не в этом была соль их требований. Тогда в чем же, если иные требования не высказывались?

Отсюда, по идее, напрашивается вывод, что взрыв на Киевском вокзале все-таки, возможно даже и отчасти, притянут за уши. Вопрос — кем? Ответив на него, можно будет назвать потом и преступников.

А версию о бандитской разборке Турецкий отверг для себя сразу. Нет, пусть, конечно, местные оперативные кадры поработают со своей агентурой, может, чего и нароют, но реальной пользы для достижения своих конкретных целей Александр Борисович пока здесь не видел. Сейчас на первое место выходила обыкновенная рутинная работа — опросы, допросы, сличения показаний и так далее. Именно нудная, бесконечная рутина, которая только очень неопытному человеку кажется никчемной и напрасной. Оно конечно, демонстрация бурной деятельности всегда больше нравится начальству, что, кстати говоря, и любят ему показывать хитрые подчиненные. Но этим методом откровенной «показухи» Александр Борисович принципиально пользовался лишь в исключительных случаях, с одной-единственной целью: чтобы те же начальники не мешали работать, успокоились…

И еще одно обстоятельство убедило Турецкого, когда он знакомился с показаниями конкретных производителей строительных работ, в несокрушимости основных, извечных российских принципов. В конечном счете, как уже было видно даже невооруженным глазом, сама по себе реконструкция проделана здесь прекрасно, выше всяких похвал. Тут тебе и восстановленный в его роскошном, первоначальном виде стеклянно-стальной дебаркадер, и реставрация расписных плафонов в залах, и комплекс вновь созданных помещений для авиапассажиров, для которых было открыто теперь прямое и комфортное железнодорожное сообщение с Внуковским аэропортом, но… Не уходило при этом ощущение какого-то изначального бардака во всем, что было связано с долгой реконструкцией, со всеми этими неучтенными бригадами, до которых никому, похоже, не было дела.

Турецкому и в голову не могло прийти, куда способна была затянуть и его самого, и все расследование необходимость отыскать концы в этом, мало сказать, странном деле, которое и началось-то бог весть когда, более трех лет назад…

Глава первая Первая жертва

1

Его взяли ранним майским утром 2001 года на даче в Перловке — это по Ярославскому шоссе, с левой его стороны, около пяти километров от МКАД, фактически на окраине Москвы.

Здесь у подполковника ФСБ Николая Анисимовича Савина была дача. Точнее говоря, дача была не его собственная, а принадлежала родителям его жены Екатерины Юрьевны. Небольшое, старое уже строение, окруженное яблоневым садом и густо разросшимися кустами смородины, за которыми некому было следить и ухаживать, представляло собой именно дачу, и жить здесь можно было только в летнюю пору, хотя в доме имелась печка, а к ней, возле сарая, изрядная поленница наколотых еще покойным тестем дров. Но зимой здесь, несмотря на близость города, не жил никто, дача стояла запертая. Зато летом Николай Анисимович с удовольствием вытаскивал на улицу старинное кресло-качалку, в котором привык подремывать в тени старой яблони с раскидистыми ветвями, давно уже не приносящими плодов. Типично городской, так сказать, подход к делу.

Вот ведь странное дело — вроде совсем и не стар, недавно только сорок восемь исполнилось, и на службе, за малым исключением, наблюдался относительный порядок. Но насколько он был относительным, об этом Савин старался думать поменьше.

За годы своей немалой уже службы в органах безопасности Николай Анисимович перебывал в разных должностях — был и на оперативной работе, и в спецархиве одно время сидел, и в аналитическом отделе, где планировались отдельные операции под различными кодовыми названиями, но с непременным дополнением — «совершенно секретно». Что ж, такова специфика работы. И на нее никогда не жаловался, даже перед самим собой, подполковник Савин. Но причины для подобных жалоб у него, к сожалению, были, и довольно серьезные. Особенно в последнее время, когда в кресло начальника управления сел генерал Самощенко Андрей Тимофеевич.

Оно, может, и понятно — на подходе к полувековому юбилею оставаться все еще в подполковниках, как говорится в старом еврейском анекдоте, — это «не фасон для невесты». Но что поделаешь, если у генерала Самощенко есть свои надежные друзья? Ну бывает, не вписался в компанию, но, с другой стороны, и служба — дело ведь совсем не компанейское. И тем не менее…

И снова старый анекдот на близкую тему. Из недавних, казалось бы, времен.

Генерал спрашивает своего сына, кем бы тот хотел стать. Сынок, ничтоже сумняшеся, отвечает: «Маршалом, папа». На что отцу остается только искренне изумиться: «Как, сынок, разве ты не знаешь, что у маршала есть свой сын?»

Да, в том, что в его наглухо забаррикадировавшемся от возможных перемен ведомстве, несмотря ни на какие грозы и бури, мировые и отечественные катаклизмы, мало что тем не менее меняется, Савин убеждался не раз.

Нет, он никогда не был достаточно смелым человеком, чтобы наплевать на высокие чины начальства и их давнишние связи и обличать неправедные распоряжения и поступки. Для этого были тоже свои, достаточно старые уже, причины. Обличать-то он, конечно, может, и хорошо, и выглядит вроде бы достойно со стороны, но нельзя и забывать о том, что, будучи деталью «системы», ты, подобно остальным ее деталям, выполняешь общую задачу, возложенную на эту «систему». И ничего с этим не поделаешь. Некоторые пробовали, особенно в те годы, когда было, по существу, позволено все: берите, мол, сколько хотите, продавайте и покупайте что хотите, главное — помогайте разрушить «систему». И рушили, и сбегали потом в Америку, в Англию — в ореоле славы «истинных демократов» и с полными карманами баксов. И уже не боялись возмездия со стороны апологетов проданной ими «системы», ибо она сама дышала на ладан, а охотников поживиться хотя бы на обмывании трупа не уменьшалось.

Впрочем, Савин не мог бы с чистой совестью признаться себе, что все ушедшие «за кордон» были бесчестными предателями и шакалами, устроившими возню у могилы погибшей империи. Были, по его мнению, и честные люди, с которыми он в свое время был знаком, а с некоторыми даже дружил.

Может быть, слово «дружба» здесь не совсем уместно — ну какая там дружба между людьми, задействованными в секретных операциях, которые в глазах обывателя вполне могут быть признаны теми же преступлениями.

Да хоть та же пресловутая «Белая стрела»… Ну функционировала такая служба — не в названии, в конце концов, дело. Было подразделение, в задачи которого входило также и физическое устранение предателей «системы», ярых противников существовавшего тогда режима. А как же иначе? Ты предал Родину, товарищей, свое дело, сбежал и теперь считаешь возможным для себя нести свои «откровения» на весь мир? А клятва как же? А священный долг? Да что об этом говорить… Многие уходили молча и там, за кордоном, предпочитали молчать — разве кто-то покушался на них?

Вот и Витька Латыщенко, дослужившийся до полковника и много, естественно, знавший о тайных операциях службы безопасности, решил нагреть руки на своих старых секретах. Ну, казалось бы, ладно, что сам знаешь, за то и отвечай. Но зачем же было друзей сюда припутывать? Часто ведь беседовали они друг с другом, вот здесь же, в саду, возле накрытого стола под яблоней. Так зачем же было подводить своего друга и выдавать сверхсекретную информацию, раскрытую им, Савиным, за свою собственную? Разве в Службе сидят полные дураки и не могут легко сопоставить, какой информацией владел перебежчик Латыщенко, а какую он получил от кого-то другого? Чай, сами «аналитики», и потому вычислить, кто знал о том или этом, труда не составило. И самое неприятное здесь заключалось как раз в том, что Николай Анисимович, знакомясь по службе с «откровениями» бывшего своего друга, легко узнавал собственные мысли и особенно факты, о которых Витька, сукин сын, никак не мог знать даже в силу своего служебного положения. И это был очень серьезный прокол.

Подполковник Савин прекрасно понимал, что после «откровений» перевертыша Латыщенко теперь к нему явятся коллеги, чтобы задать ряд вопросов, ответы на которые с ходу сочинить будет очень трудно. Больше того, зная, где и с кем Савин работал прежде, с кем контактировал, они возьмут в оборот документы тех лет, и вот уже новые их вопросы могут стать не просто неприятными, но и весьма опасными. Ну в том, что они перероют, в прямом смысле, весь дом, включая и московскую квартиру, он не сомневался. И поэтому некоторое количество особо ценных документов, которые кое для кого могли бы представить эффект разрыва бомбы, изъял из своего личного архива и запрятал так далеко, чтоб их не сумел бы никакой мент с собакой отыскать. Это отчасти утешало. А другие материалы, ввиду некоторой отдаленности времени, да и несущественной теперь важности событий, к которым они относились, он спокойно оставил в личном сейфе — нельзя ж так, чтоб уж совсем ничего не нашли: кто поверит!

Впрочем, он не сомневался, что в конечном счете ему удастся «отбояриться» от любых обвинений — ну отстранят, на пенсию выкинут — от такого никто не застрахован. А с тем прошлым, что имел за своей спиной Николай Анисимович, голодная смерть ему никак не грозила — любой частный сыск либо охранная контора такой «кадр» немедленно подхватит, не упустит случая.

Так что, можно сказать, особых страхов у него не было, просто могла разрушиться в одночасье привычная житейская колея, а потом надо опять думать об устройстве собственной судьбы. Ничего страшного, хотя и неприятно.

Но то, что он увидел, когда за ним приехали, — а бывшие коллеги едва ли не спецназ вызвали, вероятно полагая, что Савин может оказать ожесточенное сопротивление, — вот это вмиг повергло его в уныние. Плохо, оказывается, он знал своих коллег, слишком хорошо в принципе о них думал. Короче говоря, ошеломление было полнейшим…

Прибыла в Перловку оперативная группа Главного управления собственной безопасности. Они уже знали, что сегодня, в воскресенье, он будет именно здесь, значит, уже следили за ним.

Савин на какое-то мгновение даже порадовался, что находится на даче один — жена оставалась в Москве по каким-то своим надобностям. Значит, она не увидит его позора — что ни говори, как ни объясняй, а когда по твоим комнатам расхаживают бесцеремонные, грубые мордовороты в специальном штурмовом одеянии, особого удовольствия не испытываешь. И каково было бы ей наблюдать эту картину? Катя — женщина эмоциональная, могла бы и лишнего наговорить, возмущаясь, за что потом пришлось бы расплачиваться супругу, обвиненному — это ж представить только! — в разглашении строжайшей государственной тайны! Так безапелляционным тоном с ходу заявил старший прибывшей группы. Они и прибыли с обыском, чтобы найти подтверждающие это обвинение вещественные доказательства.

Прибывшие позвали двоих соседей, с которыми Савин был не очень-то и знаком, и назначили их понятыми при обыске, который затем провели на даче. Перерыли, перетрясли все, что только могли, причем делали это с нарочитой грубостью, как жандармы в плохих фильмах про героев-революционеров. Залезли в погреб, где в поисках спрятанного потайного сейфа истыкали стальным прутом все стенки, разбив при этом несколько банок с соленьями. Может, подумалось, они получили такое специальное задание — громить, чтобы вызвать возмущенную реакцию хозяина? Решив так, Савин перестал обращать внимание на их потуги и не отвечал даже на задаваемые вопросы, что их, естественно, злило.

Только в самом начале состоялся короткий, но более-менее внятный диалог со старшим группы. На вопрос Савина, что им здесь надо, тот ответил:

— Выдайте те секретные документы, которые вам удалось скопировать во время работы в архиве и которые затем вы передали для дальнейшей публикации предателям нашей Родины.

— Нет у меня и никогда не было никаких документов, — ответил Савин.

— Тогда мы будем искать, и вам вряд ли понравятся наши действия, — предупредил, ухмыляясь, старший.

— Валяйте, к сожалению, это ваше право, — равнодушно ответил Савин, хотя внутри у него все кипело. И он прекрасно знал к тому же, что здесь, на даче, они все равно ничего у него не найдут.

Но они были упрямы и рассержены.

Закончилось тем, что они «обнаружили» в пристройке, где у Савина хранились различные инструменты, целую россыпь патронов от пистолета Макарова. Ничего этого быть там не могло, Савин вообще не имел никаких запасных патронов, он и свою-то обойму не использовал ни разу, да и пистолет старался всегда оставлять на службе. Так что патроны — это была самая обыкновенная подстава. О чем он и сказал «сыщикам».

Старший не отреагировал, только приказал своему коллеге, чтобы находка была внесена в протокол обыска и обязательно удостоверена подписями понятых. Им, понял Савин, нужен был повод, чтобы арестовать его.

Так ничего и не добившись, не найдя никакого иного компромата, кроме названных патронов в количестве восемнадцати штук, они закончили потрошить книжные полки, оставив в доме полный бардак, а его самого увезли в Лефортово и посадили в камеру. Устное обвинение он уже слышал — государственная измена плюс незаконное хранение боеприпасов. Это еще одна статья Уголовного кодекса, но наказание по ней не перевешивало тяжести обвинения за государственную измену. Так что Савин и не принял ее во внимание — это был просто повод упечь его на нары. А дальше — начнутся допросы, следствие и, наконец, будет предъявлено официальное обвинение.

В тот же вечер сотрудники ФСБ явились и на городскую квартиру, где находилась Екатерина Юрьевна Савина, чтобы и там учинить тщательный обыск. И производился обыск в отсутствие хозяина, которому вменялось преступление, что само по себе было уже нарушением закона. Но, видимо, такие шаги они посчитали для себя незначительной мелочью.

В квартире тоже перевернули все с ног на голову — к неподдельному ужасу хозяйки. Особенно старался майор госбезопасности Безменный — тот самый, что командовал группой и утром. Видя состояние женщины, едва не умирающей от страха, он давил на нее морально, называя ее мужа отщепенцем, предателем, ничтожеством, торгующим государственными секретами, на иудины деньги от которых и приобретена вся данная обстановка в доме.

И здесь были взяты в качестве понятых соседи, но они по-доброму относились всегда к Екатерине Юрьевне и выражали свое возмущение грубостью чекиста.

Не было, казалось, большей радости, когда, вскрыв маленький домашний сейф подполковника, они обнаружили наконец цель своего поиска. Документы! Так показалось поначалу. Но когда начали разбираться, настроение у них заметно упало. Ну хорошо, вот запись прослушивания телефонных разговоров членов матвеевской организованной преступной группировки. Но, во-первых, когда это было? Во-вторых, материал не представлял никакой секретности, разве что в тот краткий момент, когда готовился захват «преступной головки». Эти материалы уже и в суде над ними фигурировали. Или вот другие… Нет, никак не тянули документы на серьезную гостайну. Но даже и не в этом теперь дело. Уже можно говорить, что подполковник Савин все-таки копировал секретные, пусть на тот момент, документы и хранил их у себя дома, что является серьезнейшим преступлением. Ну а раз есть событие преступления, значит, за ним должно последовать и наказание. К тому же еще эти злополучные патроны…

Но сам-то Николай Анисимович прекрасно понимал, что все эти «находки» ни малейшей роли в его деле не играют, ибо они только удобный повод разделаться с ним за здоровую и острую критику, в чем себе подполковник, знавший службу получше новоявленного генерала Самощенко и его таких «многоопытных» друзей тоже с генеральскими погонами — Бориса Якимова и Тараса Хохлова, никогда себе не отказывал. Особенно в тех случаях, когда вопросы касались разработки и анализов тайных операций в районах боевых действий. У подполковника Савина уже имелся даже отчасти и личный опыт, а у Самощенко, пришедшего к своей должности с помощью известных упражнений языка, не было не только необходимого хотя бы минимума опыта, но и умения вдумываться в то, что ему говорят знающие дело подчиненные. Тот же «языковый способ», вероятно, и спасал генерала, когда якобы благополучные аналитические материалы, выдержанные в его стиле, демонстрировали на разборах у руководства Службы поразительное иной раз незнание проблемы. К злорадному удовольствию «генеральских» подчиненных. Ну разве такое фрондерство (и, главное, где — в ФСБ!) прощается? Вот и доигрался. Да и Витька Латыщенко крепко насолил своими «откровениями» на радиостанции «Свобода», называя некоторые фамилии тех, кто меньше всего хотел бы светиться даже сейчас, и повествуя о некоторых тайных операциях, казалось бы, уже ушедшего в небытие Комитета государственной безопасности, но оставившего после себя опасное для «свободного мира» наследство. Куда уж с подобными оценками-то…

Уходя, господа чекисты оставили женщину в полнейшей растерянности и отчаянии. Однако Екатерина Юрьевна в эти трагические для нее минуты сумела проявить свои лучшие качества верной супруги военного человека.

2

Давний товарищ и отчасти коллега Николая Анисимовича, Игорь Васильевич Самойлов, полковник ФСБ, с которым они когда-то вместе начинали свою профессиональную службу, в настоящее время сотрудничал, как принято говорить, с Министерством иностранных дел.

В последние годы он занимал различные должности в посольствах ряда восточных стран, владел их языками и вообще внешне выглядел так, будто явился на прием к какому-нибудь очередному шейху. Высокий, стройный, со здоровым цветом лица и жестким ежиком коротко стриженных светлых волос, он напоминал этакого нестареющего, несмотря на почти пятьдесят прожитых лет, нормандского воина. И еще, он едва ли не с первых дней знакомства нравился Кате, которая этого и не скрывала, иной раз даже нарочно вызывая шутливую ревность у Николая.

Игорь был женат и разошелся по причине отсутствия детей, но, главным образом, как он говорил, несходства характеров, что в дипломатической жизни становилось чаще помехой, а не помощью в делах и знакомствах мужа. Иначе говоря, в настоящий момент Игорь был свободен от брачных уз. И находился в Москве. Катерина знала об этом, недавно муж с ним о чем-то долго беседовал по телефону.

Вот к нему, узнав о том, что Николай арестован по чудовищному обвинению, о чем ей сообщили люди, производившие в квартире обыск, и обратилась она в первую очередь. Игорь в тот день дежурил на службе и смог появиться у Екатерины Юрьевны лишь на следующий день, точнее, в конце рабочего дня, под вечер.

А потом он, как мог, утешал плачущую женщину, но веских аргументов в пользу Николая привести не мог, хотя сам и считал его честным и порядочным человеком. Для обвинений, что были, по словам Кати, выдвинуты ее мужу, нужны весьма серьезные доказательства. Да и в Лефортово, которое до перехода в ведение Минюста являлось собственной тюрьмой ФСБ, просто так, по чьему-либо капризу или чисто случайно, не сажают. А в общем, черт знает что тут делается. Да и что он мог бы посоветовать? Так и не утешив, но пообещав не оставлять этого дела без своего внимания, Игорь уехал, уговорив Катю крепиться — мало ли какие неожиданные повороты случаются в их мужской жизни, где иногда приходится ходить по лезвию ножа!

Он не забыл про свои обещания. Не особо проявляя настырного и могущего насторожить кого-то любопытства, Игорь переговорил с одним, другим своими бывшими коллегами и выяснил, что история с арестом подполковника Савина уже известна на Лубянке. Да, против него выдвинуты очень серьезные обвинения, и его делом в настоящее время занимается один из опытнейших следователей Следственного управления Главной военной прокуратуры полковник Петр Головкин. И это, пожалуй, все, что знали на сегодняшний день. Правда, добавил один из старых приятелей, вся эта история очень напоминает — если хорошо знать резкий и далеко не всегда уживчивый характер Николая Анисимовича — все-таки некую расправу над ним. Слишком много он крови попортил своему начальству, вот, мол, и прицепились к удобному случаю, не исключено, что и сфабриковали какие-либо доказательства, а ты поди разберись.

Факт неизвестной пока еще фабрикации некоего компромата отчасти менял ситуацию, в смысле укрепления уверенности Игоря Самойлова в том, что дело с Николаем нечисто. Он сразу подумал, что в данном случае был бы весьма полезен толковый, опытный адвокат. Но чтобы найти такого, надо знать, где искать. Из кого выбирать.

И вот, пока он занимался поисками, встречался, созванивался со своими прежними знакомыми, советовался, позвонила Катерина и сообщила, что у нее была встреча со следователем, который ведет дело Николая. Новость была для Самойлова чрезвычайно интересной.

Оказывается, Петр Константинович Головкин специально вызвал Екатерину Юрьевну в Главную военную прокуратуру для серьезной беседы о дальнейшей судьбе ее мужа. Вел он себя очень вежливо и предупредительно, говорил мягким и негромким голосом. Будь другая ситуация, подумала Савина, он бы вполне мог очаровать ее своими манерами. А речь шла вот о чем.

Как всякому подозреваемому в преступлении, Николаю Анисимовичу полагается адвокат. Если, как говорится, семья не позаботится о защитнике, таковой должен быть назначен судом. Но в таком случае не исключено появление случайного человека, по-своему даже и знающего адвокатское ремесло, но не наделенного, так сказать, юридическим талантом, и тогда он окажет не помощь своему подзащитному, а наоборот, может невольно усугубить его вину. Поэтому сама Катерина Юрьевна должна хорошо подумать, прежде чем назвать имя адвоката для мужа. В свою очередь, он, следователь Головкин, не испытывающий к подозреваемому Савину ни малейшей личной неприязни, а лишь старающийся разобраться с грудой выдвинутых против Николая Анисимовича обвинений, готов в этом смысле оказать и свое содействие. Ему известен такой адвокат, который мог бы в данный момент оказаться полезным Савину. Это Ефим Иосифович Эдель, который прекрасно знает всю «адвокатскую кухню», чисто канцелярскую работу и четко выполняет возложенные на него законом функции. Если Катерина Юрьевна не имеет возражений, Головкин готов дать ей телефон Эделя, чтобы она могла с ним встретиться и обсудить вопрос конкретно.

И все это было сказано с такой ненавязчивой любезностью, что у Савиной и мысли не возникло, будто здесь намечается какая-то игра. Она записала телефон Ефима Иосифовича, пообещав созвониться сегодня же. А потом спросила, когда ей может быть предоставлена возможность встретиться с мужем. Головкин пообещал устроить встречу в самые ближайшие дни, он сам и позвонит предварительно. Сказал и о том, что конкретно, какие предметы личной гигиены и быта она может принести в следственный изолятор для передачи супругу.

Несчастная женщина была покорена вежливостью следователя и подумала, что уж он-то наверняка не станет обвинять Николая в чудовищных преступлениях, которые тот никогда не мог совершить — уже просто по определению, ей ли не знать характера мужа!

И вот теперь она хотела, прежде чем созваниваться с адвокатом, узнать, как и о чем надо с ним говорить, о каких деньгах может пойти речь и вообще что ей делать дальше.

Игорь, внимательно выслушав, попросил ее не торопиться. У него у самого уже возникла одна идея, которую было бы совсем неплохо претворить в жизнь. Тем более что толковый адвокат будет стоить дорого, а откуда у Катерины большие деньги? С каких заработков мужа? Впрочем, если тот, как ему вроде бы инкриминируют, продавал государственные секреты, то, возможно, и получал за них соответствующие гонорары. Но их тогда забрали бы при обыске, а в доме никаких крупных сумм не нашли. Да и само такое предположение казалось совершенно невероятным, абсурдным. Короче, сказал он, подожди до утра. Он же собирался встретиться с одним знакомым когда-то человеком, который, как ему сказали, сейчас возглавляет Фонд поддержки гласности в спецорганах. Этот человек — отставной полковник госбезопасности Валерий Петрович Шляхов — в настоящее время был не дома, и супруга его попросила полковника Самойлова, даже не спрашивая, кто он, собственно, ее мужу и откуда, перезвонить в районе восьми часов вечера. Видимо, подобные этому звонки уже никого в семье Шляхова не удивляли — защита гласности не терпит тайн. А потому и отношение к самой гласности у них наверняка выработалось соответствующее.

В восемь вечера Самойлов созвонился со Шляховым, и тот предложил встретиться сегодня же у выхода из метро «Парк культуры», так ему было удобно, он жил недалеко, на улице Тимура Фрунзе. Игорю показалось, что Валерий Петрович даже отчасти обрадовался его звонку. Об истории с Савиным он слышал и, более того, в свое время «пересекался» с ним по службе и знал как честного человека, неспособного на такой модный одно время в чекистской среде грех, как предательство интересов Родины, совершенное как бы из высших соображений борьбы с тоталитарным строем в СССР. И все это было сказано Шляховым с таким злым сарказмом, что Игорь «проникся» к этому человеку доверием.

Они встретились. Шляхов предложил прогуляться через Крымский мост — туда и обратно — и поговорить без посторонних глаз, если таковые могут оказаться, что вовсе не исключено. Осторожность — это хорошо, согласился Самойлов, и они пошли — высокий и моложавый Игорь Васильевич и плотный, коренастый, но шустрый для его лет Валерий Петрович.

Для начала Шляхов рассказал Игорю, чем занимается их, по сути, своеобразная правозащитная организация в органах. И постепенно от перечисления некоторых уже благополучно завершенных дел и упоминаний своих товарищей, принимавших активное участие в работе фонда, он перешел к конкретному делу. И вот тут Самойлов увидел, что острая и откровенная «нелюбовь» Валерия Петровича к «лубянским генералам» — что к старым гэбистам, окопавшимся там давно и не принимавшим на дух изменений времени, что к новым, привычно использующим удобную конъюнктуру и открывшиеся возможности уже для личных целей, — зиждется на собственном, вероятно, богатом опыте общения с начальством. Было ему что-то около семидесяти лет, и становилось ясно, что этот полковник не просиживал за годы службы штаны в кабинетах, а находился на «живой» оперативной работе. Ну правильно, отсюда и нелюбовь к «кабинетчикам». Да и потом, разве мог бы человек иного склада характера и чисто кабинетной профессии возглавить такую непростую организацию, как Фонд поддержки гласности в спецорганах? Это ж, несмотря ни на какие демократические веяния в стране, да и среди отдельных сотрудников тех же органов, ни на какие указания сверху о необходимости грамотной, профессиональной защиты гражданских прав, ни на какие кампании в средствах массовой информации, все равно приходилось иной раз ходить, словно по минному полю.

Поэтому и в деле Савина мудрый Шляхов постарался прежде всего обнажить для себя внутреннюю подоплеку самого ареста Николая Анисимовича и выяснить, при каких обстоятельствах происходило задержание подполковника. Это ведь постороннему трудно, а то и невозможно проникнуть в тайны следствия, а профессионалу-чекисту, да еще придерживающемуся принципов полной гласности в тех вопросах, где действительно не затрагивались тайны государства, вполне, как говорится, по плечу. Так что кое-что он уже знал и мог поделиться с коллегой.

В частности, один из информаторов Шляхова совершенно четко сформулировал мысль о том, что патроны от «макарова» были Савину подброшены специально, но, не желая подводить товарища, не назвал фамилию исполнителя, который вместе с другими производил обыск. Причем указание было получено такое: делать все максимально грубо и вызывающе, чтобы спровоцировать Савина на активный протест и сопротивление, которые потом можно было бы поставить ему же в вину. Однако не вышло, не поддался на провокацию подполковник, со смиренным выражением лица принял убийственную новость, как ни старался майор госбезопасности Безменный, руководивший операцией. А поручил эту операцию ему не кто иной, как генерал Борис Якимов, который, в свою очередь, является близким другом генерала Самощенко и руководит оперативным отделом Главного управления собственной безопасности. Вот теперь и смотри, откуда ноги-то растут! Потому и арест Савина Валерий Петрович расценил в первую очередь как откровенную месть за критику, на которую в адрес своего непосредственного начальства не скупился подполковник. Ну а про методы, которыми для этого воспользовались оперативники, и говорить нечего — известная, старая школа. Если нет прямых улик, их нетрудно придумать и подбросить, а лица, подтверждающие изъятие этих улик, всегда найдутся под руками. Как там ни крути, чем ни оправдывайся, но глубокий, затаенный, из прошлых еще времен, страх перед карающими органами никуда так окончательно и не исчез, и никакая демократия не смогла его рассеять в душе простого обывателя.

В этой связи возник вопрос: откуда у супруги арестованного Савина возникла эта фамилия — адвоката Эделя. В силу своей неугомонной, в сущности, деятельности Валерий Петрович был знаком с этим человеком. Что он мог бы сказать о нем?

Прежде всего, это профессионал — чего не отнимешь, того не отнимешь. Знающий адвокат, умело пользующийся психологическими приемами. Но… Он уже не молод, кажется, ему хорошо за шестьдесят. А такой возраст, сам по себе, как определяет для человека и вполне конкретную систему жизненных ценностей, так и диктует ему соответствующую форму поведения. О каком поведении речь? А дело в том, что он — не борец. Он действует строго в рамках законности, он никогда не позволит без абсолютно твердой, стопроцентной уверенности в собственной правоте задеть имя человека, занимающего ответственный пост в государстве, не говоря уже об органах госбезопасности. И еще, он не станет бескомпромиссно сражаться до последнего шанса за честь своего клиента, если прокурор будет настаивать на таких статьях обвинения, как предательство, измена Родине, торговля государственными тайнами. Он может ограничиться чисто формальным исполнением своей роли. Да он вообще охотнее пойдет на поводу у следствия, чем станет сам дотошно разбираться в причинах, которые привели Савина на скамью подсудимых… Нет, он и не трус, просто такой тип человека — не борец. Не пойдет на неосторожное обострение ради призрачной надежды на благополучный исход дела. Но гонорар при этом запросит солидный — уже в силу личного общественного положения и официальных юридических заслуг, отмеченных в свое время государством. Заслуженный юрист, автор нескольких специальных трудов, член коллегии и так далее и тому подобное.

— Так кого же мы можем пригласить? — не выдержал уже столь длительного объяснения Самойлов. — У вас-то хоть имеются, в силу вашей деятельности, подходящие люди? Я бы и сам не возражал, если бы нашелся человек, способный сразиться с нашей, извините, уже набившей оскомину «лубянской рутиной». Но только где ж такого найти? А время идет…

Шляхов улыбнулся:

— Это вы мягко еще выразились, Игорь Васильевич, насчет рутины. А дело будет, очевидно, рассматриваться в закрытом заседании военного суда Московского гарнизона. И адвокат обвиняемого должен выглядеть в такой ситуации как минимум барсом. Именно барсом, защищающим своих детенышей.

— Скажете — барсом… — пробормотал Игорь и ухмыльнулся. — В зоопарк, что ли, обращаться?

— Зачем уж так? — снова мягко улыбнулся Шляхов. — Если ваша знакомая, в судьбе мужа которой вы принимаете столь активное участие, еще не начала переговоры с Эделем, я бы, пожалуй, смог предложить иную кандидатуру. По-моему мнению, куда более подходящую. Даже по возрасту.

— И кто же это?

— Его зовут, этого адвоката, Юрием Петровичем Гордеевым. Однажды, это было два с небольшим года назад, когда мы только создавали наш фонд, мне предложили этого человека для защиты нашего товарища, тоже обвиненного шустрыми генералами бог знает в чем. Так что вы не беспокойтесь, и в деле вашего Савина лично для меня четко просматривается уже известный, скажем так, «лубянский» интерес. И Гордеев провел свою защиту с успехом, полностью нашего коллегу оправдать тогда не удалось, но срок был назначен условный. И я считаю этот факт большой победой. С тех пор мы изредка пользовались советами, а то и услугами Юрия Петровича. Кроме того, скажу между нами, он не дерет шкуру с клиента, назначает гонорары вполне приемлемые. Так что и здесь есть определенный плюс. Но к чему я? Если у вас и у… супруги вашего товарища нет возражений, мы могли бы облегчить вашу задачу. Во-первых, я могу сам переговорить с Гордеевым предварительно, обсудить условия и прочее, а во-вторых, что, вероятно, для вас будет в какой-то степени и важнее, оплатить адвокату гонорар из нашего общественного фонда. Ведь мы же фактически для этой цели и существуем. Как вы смотрите?