Помоги проекту - поделись книгой:
В сентябре Николай II в присутствии германского капитана цур зее Пауля фон Гинце, являвшегося личным офицером связи кайзера при российском императоре, приказал вице-адмиралу Дубасову подготовить дополнительный контракт с фирмой Круппа на создание 305-миллиметрового орудия в 50 калибров под германский клиновый затвор, а Бринку – подготовить спецификационные требования к контракту. Свое решение император обосновал как необходимостью подстраховки на случай неудачи отечественной разработки, так и итогами недавней встречи с кайзером у Готланда.
Этот контракт вызвал особо пристальное внимание французской и британской разведок. Поэтому позже, уже в начале 1905 года, уступив настоятельным просьбам Петровича и Балка (поначалу сделать это по каким-то своим, так и не высказанным мотивам Николай не захотел), император повелел все работы по теоретическому обоснованию боевых свойств артиллерийского, минного и иного технически сложного оружия, равно как и расчетной базы методологии его применения, вести в режиме особо охраняемых госсекретов.
Публикации в прессе научных работ, касающихся данной тематики, отныне были допустимы только с санкции ИССП. Эти решения царь принял после аудиенции, данной генерал-майорам Н. А. Забудскому, А. Ф. Бринку и полковнику Л. В. Чижевскому. Позже Забудский будет произведен в генерал-лейтенанты и возглавит Расчетно-техническую лабораторию при ГАУ (с января 1913 года – НИИАрт).
По части корабельной энергетики, если не считать активной работы с Парсонсом при деятельном посредничестве Базиля Захарофа и успехов на фронте легких и мощных катерных ДВС, дело двигалось несколько медленнее. Поэтому главные решения, предопределившие столбовую дорогу ее развития на ближайшие годы, если не десятилетия, состоялись лишь в начале 1905 года.
На заседании ОСДФ 24 января было принято решение о формировании в России двух центров энергетического машиностроения. В Петербурге концерну «НДЛ», куда войдет Металлический завод, надлежит развивать производство «линкорных» и «миноносных» турбоагрегатов, а на новом предприятии, местом постройки которого был выбран Мариуполь, «крейсерских» и «промышленных». Письмо Ч. Крампа о готовности содействовать в покупке РИ лицензии на турбины Кертиса у G. E. было принято к сведению и в итоге было решено закупить лицензию и два небольших опытных турбоагрегата, пригодных к использованию на миноносце.
По предложению Д. И. Менделеева и управляющего директора концерна «НДЛ» Луцкого, принято решение о создании специализированного Энергетического научно-практического института (ЭНПИ, с 1912 года – ЦНИИЭ им. П. Д. Кузьминского) и нескольких входящих в его структуру КБ по направлениям. А именно: КБ котлостроения (КБК), КБ турбиностроения (КБТС), КБ электромашин (КБЭМ), КБ электроаккумуляторов (КБЭА).
Институт будет вести как собственные НИОКР, так и координировать работы самостоятельных профильных лабораторий в сферах как военной, так и промышленной тепловой и электрической энергетики. В нем и его КБ под руководством И. В. Мещерского собраны выдающиеся российские ученые и инженеры-практики, в том числе Д. П. Коновалов, А. А. Радциг, А. А. Байков, М. М. Филиппов, Г. О. Графтио, А. В. Винтер. Работы ЭНПИ с начала его деятельности в апреле 1905 года велись под режимным контролем ИССП («Список № 1»).
Конкретизируя ближайшие задачи, стоящие перед ЭНПИ и КБТС, И. В. Мещерский и будущий руководитель КБТС А. А. Радциг особо выделили:
– формирование научно-теоретической школы отечественного турбостроения, и в первую очередь физико-математического аппарата расчета активных и реактивных турбин;
– помощь военным и представителям промышленности в переговорах и практической работе с иностранными разработчиками и поставщиками паровых турбин (ПТ);
– проработку на базе КБТС экспериментальной/ стендовой ПТ из совмещенных ПТ системы Кертиса (как ТВД) и системы Парсонса (как ТНД);
– перерасчет ПТ Кертиса агрегатной мощностью ~ 4000 л. с. (чертеж менее мощного агрегата был конфиденциально представлен Ч. Крампом в МТК в сентябре 1904 года);
– предварительный расчет прочности «бандажной» конструкции турбинного колеса как для ТВД, так и для ТНД;
– эскизное проектирование модульной конструкции пароввода – сопловой коробки;
– подготовку КТД для производства этой новой «совмещенной» ПТ, дабы в случае успеха испытания ее не задерживать начало серийной постройки ПТ такого типа.
В завершение дискуссии император повелел МТК, ЭНПИ и Минфину подготовить программу поэтапного перевода кораблей первой линии РИФ на нефтяное отопление в течение пяти, максимум семи лет. Минфину также поручалось выделить финансирование для НИОКР по перспективной тематике ЭНПИ и его КБ в полном объеме, успев провести их по статьям чрезвычайного военного бюджета на 1905 год.
По тому же бюджету было выделено финансирование для разработки инженерами концерна «Крупп» и Металлического завода по ТЗ МТК передающего агрегата – редуктора – для планирующихся к постройке в Германии крейсеров 2-го ранга типа «Новик-2». НДЛ и Крупп совместно несут финансовые риски по этой инновационной теме…
Одним словом, и по корабельной энергетике последствия прогрессорства гостей из будущего были, что говорится, налицо. Но в бочке меда была ложка дегтя. В ходе тяжелых и нудных переговоров, которые агенты Нобелей вели в Лондоне с Уолтером Ноксом Д’Арси прогресса достичь не удалось. Предложение российской компании «Бранобель» выкупить у Д’Арси 51 % акций в его концессии по нефтеразведке на юге Персии, похоже, так и останется лишь предложением.
И личное желание или нежелание господина Д’Арси тут было сугубо вторичным: камнем преткновения стало резко отрицательное отношение к подобной сделке с русскими со стороны британского Адмиралтейства и в первую очередь первого морского лорда адмирала Джона Фишера, вице-короля Индии лорда Керзона и, что естественно при таком раскладе, премьер-министра Бальфура…
После вечерни в день поминовения Григория Богослова Ольге неожиданно передали длинный и узкий конверт с «двухспальным лёвою» на сургуче, доставленный из британского посольства. В нем содержалось безупречно учтивое послание сэра Гардинга, приглашавшего ее и Вадима на прием и ужин 14 февраля, который устраивался в резиденции английского посла по поводу его возвращения в Петербург. Дела со здоровьем супруги сэра Чарльза пошли на поправку, и он вновь приступал к своим многотрудным обязанностям в русской столице.
Вадим инстинктивно почувствовал: что-то тут нечисто. И в этом смысле назавтра его полностью поддержали Зубатов и Дурново. Николай предложил сразу ответить вежливым отказом, сославшись на любую из тысячи возможных причин, но оба бывалых полицейских, и бывший и нынешний, пятым чувством почуявшие подготавливаемую для Вадика ловушку, попросили с этим пока повременить. Если что-то кем-то где-то задумано, то пусть пока все идет якобы по их планам. Оставалось только пристально наблюдать за потенциальными организаторами этого самого «что-то»…
Как любил поговаривать Луцкий, «хороший стук наружу выйдет». И хотя он, конечно, говорил так применительно к моторам, Вадику почему-то именно эта фраза пришла на память при виде того, как Зубатов и Дурново уговаривают Николая потянуть с ответом Гардингу от Ольги. «Похоже, что эта парочка прекрасно сработалась. Дай-то бог, чтобы и впредь так было, в конце концов, опыт советской эпохи, на который скептически намекал в своей телеграмме Василий, был несколько… специфическим, что ли…»
Капкан лязгнул утром 12 февраля. Прочтя донесения от агентов Дурново, Николай решился. А поскольку на такой вариант развития событий все определенные Зубатовым действующие лица и исполнители были предварительно проинструктированы, дальше все произошло быстро, решительно и, к счастью, без неожиданных накладок.
Накануне, получив оперативную информацию о том, что завтра к 11:30 во дворец к Владимиру Александровичу кроме Николая Николаевича и нескольких дружных с ними генералов приглашены еще и полтора десятка гвардейских офицеров чином пониже, причем почти все из их подшефных полков, Петр Николаевич Дурново условными телефонными звонками Зубатову и в Зимний повысил степень угрозы и, соответственно, готовности к активному противодействию заговорщикам до единицы.
На рассвете стало известно, что Николай Николаевич – неслыханное дело – еще затемно, в восемь с копейками, когда всем приличным великим князьям, да и вельможам пожиже, полагается мирно почивать после трапез и возлияний азартного вечера или бурной ночи, в сопровождении двух адъютантов приехал во дворец кузена. А без четверти десять царь уже прочел стенограмму первых сорока минут приватной беседы своих милых дядюшек.
И понеслось…
Заехали с Милионной. Орлы Зубатова материализовались у подъезда великокняжеского дворца практически одновременно с каретой императора и сопровождавшими ее казаками конвоя. Как и откуда они внезапно появились, словно выросши из-под земли, Вадим, как потом ни силился, так и не смог понять. Их черные шинели и необычные фуражки с высокой тульей поначалу весьма смутили некоторых из казаков, впервые увидевших перед собой представителей Имперской службы секретного приказа в новой парадной форме, но их командиры, бывшие в курсе определенных моментов предстоящего, мгновенно успокоили подчиненных.
А Николай торопился. Мановением руки пригласив за собой только Банщикова и «опричников» во главе с Батюшиным и Спиридовичем, он решительно шагнул к дверям. Конвойцы деловито занимали посты около входов, как здесь, так и на Дворцовой набережной. А дальше… «Дальше почти как в кино, – усмехнулся Вадик. – Откройте, именем короля!»
Правда, ничего такого говорить не пришлось. Охрана и прислуга, узрев перед собой государя императора, мгновенно отворив двери, с почтительными поклонами расступилась. Переполох не состоялся: попытавшихся было кинуться с докладом к хозяевам лакеев решительно и быстро остановили те, кому положено.
После чего Николай, ни к кому из дворцовых не обращаясь, не снимая фуражки и шинели, под которой по настоянию Дурново на всякий случай был надет стальной панцирь из стали Гатфильда, решительно двинулся направо по внутреннему коридору. Дворец дядюшки самодержец знал как собственные пять пальцев. Вадим и шесть офицеров Зубатова неотступно следовали за ним.
Немая сцена по мотивам бессмертного гоголевского «Ревизора», хоть и с меньшим числом участвовавших в ней лиц, произошла в шикарно отделанной дубом библиотеке князя Владимира, великолепием своего убранства, пожалуй, даже превосходящей библиотеку самого Николая в Зимнем. Да и эмоции, отразившиеся на физиономиях дядюшек, узревших в дверном проеме прямо перед собой царственного племянника, с избытком тянули на всю труппу Александринки…
– Нехорошо… – нарушил, наконец, тишину Николай, – нехорошо…
– Но, Ники! Что… Что случилось? – первым очухался хозяин. – Твое появление столь… неожиданно, что мы…
– Что вы решили составить некую азартную партию по перетасовке колод на Дворцовой набережной? Какой изящный английский покер…
– О чем ты, боже мой! И кто эти непонятные люди вместе с тобой? В присутствии мне… нам неизвестных мы разговар…
– Зато известных
Итак. Мне известно, что и зачем вы замышляли по поводу Гапоновской авантюры. Мне известно, как и почему палила пушка по иордани. Мне известно, кто такой «гемофиличный дохлик» и кому «место в монастыре». Мне известно «как всегда следует поступать с зарвавшимся быдлом» и куда следует «запихнуть конституцию моей беспутной сестре». Мне известно,
Молчите, Николай Николаевич! Я еще не
Но не надейтесь, что ваши адъютанты и господа генералы, которые завтракают в столовой этажом выше, или господа офицеры, которых вы ждете с минуты на минуту, что-то смогут изменить. Генералы сейчас общаются со своими новыми знакомыми из ИССП. А ваши офицеры даже не войдут во дворец. И их счастье, что мы пришли к вам до того, как вы смогли вовлечь их в гнусность.
Допустим, не нравится вам господин Банщиков. Так почему никто из вас не осмелился вызвать его, дворянина, на дуэль?..
Что? Я не позволю вам застрелиться, Николай Николаевич. Я не столь примитивен, как японский микадо или циньский богдыхан, чтобы разрешить вам загубить вашу бессмертную душу. И не столь кровожаден, как некоторые ваши партнеры по покеру с понятного острова.
Вот два документа. Первый – это новый закон о престолонаследовании. Образец был написан еще Петром Алексеевичем. И он вступит в силу сегодня же, если не будет подписан второй документ – ваша
Прочтите оба этих документа очень внимательно. Но при этом имейте в виду: что так, что эдак, но ни у вас самих, ни у ваших потомков нет отныне ни единого шанса занять российский престол. Только в первом случае вы будете грызть до смерти тюремные сухари, а ваши чада и домочадцы будут лишены всех прав, титулов, состояния и изгнаны. А во втором
И может статься, что со временем вы сможете искупить свою вину перед Богом. За грех гордыни, смертный грех. А мы подыщем вам подходящее поле деятельности (не в столице, конечно), где вы сможете делом постараться хоть отчасти вернуть наше и Ольги Александровны к вам расположение. И боже вас упаси, если хоть один волос упадет с головы Михаила Лаврентьевича.
Итак, ваши высочества, выбор за вами. Мы ждем…
Из реальной истории Порт-Артурской иконы Божией Матери «Торжество Пресвятой Богородицы»
В декабре 1903 года в Киево-Печерскую лавру пришел седовласый старец-матрос из Бессарабской губернии – один из последних живых участников Севастопольской обороны. На груди его сиял серебром Георгиевский крест. Воин сражался под начальством Нахимова, был ранен, чудом остался жив… И вот, во исполнение данного обета, пришел поклониться мощам угодников Печерских. Он рассказал о чудесном видении, которого удостоился.
В одну из ночей старик был разбужен необычайным шумом. Он увидел Божию Матерь, окруженную ангелами во главе с архистратигом Михаилом и архангелом Гавриилом. Богородица стояла на берегу морского залива спиною к воде. В руках – белый плат с голубой каймой, посреди которого был изображен нерукотворный лик Спасителя. Одета она была в синий хитон, покрытый одеянием коричневого цвета. На берегу залива в тумане был виден город в огне, на этот город и был обращен взор Владычицы, благословляющей его образом. Над головою ее в облаках ослепительного света ангелы держали корону, увенчанную другою короной из двух перекрещивающихся радуг. Наверху короны был крест. Выше, на престоле славы, восседал Господь Саваоф, окруженный ослепительным сиянием, по которому были видны слова: «Да будет едино стадо и един пастырь». Богородица попирала стопами расколотый обоюдоострый обнаженный меч.
Потрясенный старик испытал сильнейшее смущение. Матерь Божия, ободрив его, сказала: «России предстоит очень скоро тяжелая война на берегах далекого моря, и многие скорби ожидают ее. Изготовь образ, точно изображающий мое явление, и отправь его в Порт-Артур. Если икона моя утвердится в стенах города, то православие восторжествует над язычеством и русское воинство получит победу, помощь и покровительство». Ослепительный свет озарил комнату, и видение исчезло.
В лавре богомольцы рассказывали достаточно разных историй о «чудесах», и рассказ севастопольца вызвал настороженное отношение. Но прошло чуть более месяца, и о явлении Божией Матери заговорили по всей России. В ночь на 26 января 1904 года нападением японских миноносцев на русские корабли в Порт-Артуре началась Русско-японская война.
Вспомнив о повелении Божией Матери, в Киеве начали сбор средств. Уже в первый день число жертвователей достигло нескольких сотен, и было решено: дабы соблюсти между жертвователями равенство, в дальнейшем принимать от каждого лица ровно по пять копеек. Когда количество жертвенных пятаков достигло 10 000, сбор был прекращен. Написание образа доверили известному киевскому живописцу П. Ф. Штронде. Художник отказался от гонорара, и пожертвования были потрачены только на необходимые материалы.
Работа продолжалась около четырех недель, и почти все время возле художника пребывал ветеран-севастополец. Ночное видение он помнил на удивление точно и такой же точности требовал от иконописца. Порою, не в силах объясниться, он забирал у Штронды карандаш, и тот с изумлением видел, как натруженные, скрюченные пальцы старого матроса обретали легкость, нанося без видимых усилий тончайшие штриховые контуры.
На Страстной седмице при громадном стечении народа образ был освящен и отправлен в Санкт-Петербург, на попечение адмирала Верховского. Киевские граждане выражали надежду, что «его превосходительство употребит все возможности для скорейшего и безопасного доставления иконы в крепость Порт-Артур».
Власти заслуженного полного адмирала, члена Адмиралтейств-совета Владимира Павловича Верховского, конечно, вполне хватило бы для «скорейшего и безопасного доставления» иконы по назначению. К тому же, как утверждали знающие, он был человеком благочестивым, ценителем изящных искусств.
На Пасху образ был уже в доме адмирала. Казалось бы, дело за немногим – погрузить икону в ближайший скорый поезд или воинский эшелон, и через семнадцать-восемнадцать суток она будет на порт-артурских позициях. Но Владимир Павлович поспешности в делах не любил. Несколько дней его дом напоминал модный художественный салон: посмотреть икону заходили генералы, сенаторы, представители властей, старые коллеги по службе…
Навестил адмиральскую квартиру и митрополит Петербургский Антоний. Верховский испросил благословения выставить икону («хотя бы на недельку») в Казанском соборе, но владыка напомнил, что законное место ее в Порт-Артуре и что с исполнением Владычной воли следует поспешить. Адмирал ответил, что ради выигрыша семи-восьми дней вряд ли стоит подвергать икону дорожным случайностям. Последующие события показали, что судьбу иконы как раз и решили эти самые дни!
31 марта (в среду Светлой седмицы) под Порт-Артуром вместе с флагманским броненосцем «Петропавловск» погиб командующий флотом адмирал Степан Осипович Макаров. Его смерть во многом предопределила развитие событий на морском театре военных действий и весь ход войны. Тихоокеанцы переживали его гибель как личную катастрофу, а государь Николай Александрович оставил среди каждодневных своих записей такую: «Целый день не мог опомниться от этого ужасного несчастья… Во всем да будет воля Божия, но мы должны просить о милости Господней к нам, грешным».
Если бы Верховский воспринял эту трагедию как некий грозный знак и поторопился с отправкой иконы! Но образ «Торжество Пресвятой Богородицы» продолжал украшать адмиральскую квартиру. Верховский заказал его список, и на эту работу (ее прекрасно выполнили монахини Новодевичьего монастыря) ушло еще несколько дней.
На место погибшего Макарова заступал адмирал Николай Илларионович Скрыдлов, отозванный с поста командующего Черноморским флотом. Приказ о его назначении состоялся 1 апреля; 6-го Скрыдлов прибыл в столицу, и, пока длилась недельная череда полагавшихся по чину аудиенций, попечение над Порт-Артурской иконой приняла на себя вдовствующая императрица Мария Федоровна. Образ после краткого молебна в собственной ее величества резиденции (Аничков дворец) был доставлен в салон-вагон адмирала Скрыдлова. Николай Илларионович обещал, что лично внесет его в порт-артурский собор.
Адмиральский поезд отбыл 12-го числа. Но, к удивлению многих… снова в Севастополь! Там Скрыдлов пару дней потратил на передачу дел своему преемнику, еще день-другой устраивал по-дорожному семейство с багажом и лишь 20-го тронулся в путь. Увы, сделал он это слишком поздно! Последний эшелон с боеприпасами прорвался в крепость 26 апреля, разгоняя на стрелках вышедших к полотну японских солдат, за три дня до того высадившихся на побережье. В результате Скрыдлов вместо Порт-Артура оказался во Владивостоке…
Принято считать, что история не терпит сослагательного наклонения. Однако порой невозможно не задаться вопросом: а что, если?.. Что, если бы лаврские богомольцы не стали связывать свои надежды с Верховским, а твердо возложили упование на всеблагую и всесовершенную волю Божию? Быть может, история войны сложилась бы по-другому?..
О том, что было дальше, пишет один из современников: «Таинственная и чудесная по своему происхождению икона, известная под названием
Слухи о «сокрытии» командующим Порт-Артурской иконы блуждали по городу. Можно представить себе, сколь обострилось недовольство (особенно среди моряцких жен и матерей), когда 30 июля три крейсера вышли в море на неравный бой с японской эскадрой, на бой, в котором погиб «Рюрик». Тогда адмирал поспешил переложить ответственность на вдовствующую императрицу: мол, высочайших указаний не поступало… На телеграфный запрос был немедленно получен ответ Марии Федоровны, и образ перенесли из адмиральского дома в Успенский собор.
Едва ли когда соборные стены слышали столько искренних молений, сколько их возносилось перед образом «Торжества Богородицы» в те дни. «Перед иконою, – писал очевидец, – склонив колена, с глубокой верою, со слезами на глазах молились люди; морские и сухопутные чины, начиная с простого солдата и матроса и кончая адмиралом или генералом, повергались ниц пред этою иконою и в усердной молитве искали утешения, ободрения и помощи у Пресвятой Богородицы…»
6 августа, в праздник Преображения Господня, преосвященный Евсевий, епископ Владивостокский, в первый раз служил молебен «перед сею необычайною по своему происхождению иконою», предварив его такими словами: «И да не смущается сердце старца-воина, которому было видение, и всех, на средства и по усердию которых сооружена святая икона, что не попала она в Порт-Артур. Господь многомилостив и всесилен, и его Пречистая Матерь может оказать помощь артурцам и всем русским воинам, находясь своим изображением и во Владивостоке, а мы, жители Владивостока, возрадуемся и возвеселимся, имея у себя сию святыню…»
Но острое чувство неправильности происходящего испытывали практически все русские православные люди. В редакцию «Церковного вестника» каждодневно приходили десятки писем, вопрошавшие: куда делась икона? Весть о нахождении образа во Владивостоке мало утешила людей. Настроения их наглядно иллюстрирует письмо, направленное в те дни неким «православным военным» адмиралу Верховскому.
В нем говорилось: «Раз икона находится во Владивостоке и не дошла по назначению, она не может подавать благодатной помощи верующим в заступление Богоматери. В настоящие дни наших тяжких испытаний особенно благовременно искать помощи Небесной, и если эта помощь обещана нам при выполнении определенных условий, то нельзя же останавливаться на полпути к тому, что требуется от нас. Пусть бы икона вверена была рискованному способу доставки ее на место: если действительно было намерение Богоматери через нее явить свою чудесную помощь в Порт-Артуре, то ее образ дойдет до него. Если же не дойдет – подчинимся воле Богоматери, и на нашей душе не останется упрека за невнимание к тому, что через посредство простого моряка изрекается устами Царицы Небесной»…
После боя в Корейском проливе 1 августа под началом трех адмиралов оставалось два боеспособных крейсера – «Россия» и «Громобой». И Скрыдлов не отважился послать один из них на прорыв блокады. Будь он даже человеком действительно верующим, служебный долг обязывал мыслить категориями сугубо практическими – такими, как узлы хода, дюймы калибра и миллиметры брони. А именно в этих узлах и дюймах неприятель удерживал за собою подавляющее превосходство…
Глава 4. Горячий снег Ляояна
Во время очередного неудачного для Маньчжурской армии сражения, известного как бой у Саймацзы, когда был ранен несколькими шрапнельными пулями командир 2-го Восточно-Сибирского корпуса отважный Федор Эдуардович Келлер, Куропаткин, привычно опасавшийся флангового охвата, приказал войскам начать отход, который завершился для большей их части лишь в тридцати пяти – пятидесяти верстах от Ляояна.
Корпус Штакельберга и часть подразделений 4-го корпуса были оттеснены наседавшим противником к побережью Ляодунского залива и в основном сконцентрировались на участке Гайджоу – Дашицяо – Инкоу. Создалась реальная перспектива полной изоляции их от остальных наших войск и окружения: воспользовавшись возникшим у нас замешательством, японцы оседлали ЮМЖД у Хайчена, прервав железнодорожное сообщение между войсками Штакельберга и остальной армией.
В атмосфере штабов Маньчжурской армии и наместника витало ожидание неминуемой катастрофы, нависшей над Штакельбергом и его войсками. Готовился уже приказ об отступлении его от Инкоу за китайскую границу. Однако же дело удалось поправить. И в первую очередь благодаря двум ротам – саперной и пластунов, которые вместе с четырьмя усиленными пулеметными командами были переброшены миноносцами из Порт-Артура по инициативе великого князя Михаила. Он, несмотря на серьезную угрозу, в те дни нависшую над самой крепостью и портом Дальний, буквально именем своего венценосного брата заставил крепостное начальство пойти на этот дерзкий шаг.
Риск при этом был очень велик как для самих перебрасываемых из крепости в Инкоу войск, так и для контрминоносцев, на которых они шли, поскольку подорвавшийся на минах броненосец «Победа» совершенно заблокировал своим корпусом выход из Порт-Артура для крупных кораблей, и японский адмирал Того чувствовал себя чуть ли не хозяином в околоквантунских водах.
Но моряки больших истребителей, которые осуществили эту операцию, показали себя настоящими профессионалами и храбрецами. Выходя из крепости в темноте, они за две ночи счастливо и без потерь выполнили свою задачу, за что с легкой руки великого князя Михаила их кораблики и получили шутливое прозвище «Инкоуский экспресс». По аналогии с «Талиенванским экспрессом» – миноносцами, которые регулярно подвозили снабжение, пополнения и забирали раненых из блокированного Дальнего.
С артурцами в Инкоу прибыл подполковник-инженер Шошин, который был с великим князем со времени прорыва его в крепость с железнодорожным бронедивизионом и Владивостокским добровольческим полком. Алексей Петрович тотчас с великой энергией и рвением взялся за создание полевых оборонительных позиций под Инкоу в соответствии с принципами «Михаиловской обороны», на позиции эти и отошли потрепанные части генерала Штакельберга. С ходу сбить с них наши войска японцам уже не удалось.
Тем временем раздраженный последними решениями командующего, а более всего вполне вероятным интернированием корпуса Штакельберга генерал-майор Мищенко, начальствовавший над геройской Забайкальской казачьей бригадой, явился в Мукден, где он и поддержавшие его всецело генералы Оскар Казимирович Гриппенберг и Николай Платонович Зарубаев имели долгую приватную беседу с генералом Куропаткиным, приехавшим туда по вызову наместника, адмирала Алексеева.
Отголоски этого их чрезвычайно оживленного обмена мнениями, обрастая разными пикантными подробностями совсем не парламентского свойства, долго еще обсуждались всем армейским офицерством. На поверхности же остался тот факт, что они все трое – и Гриппенберг, и Мищенко с Зарубаевым – в тот же день телеграфом просили у императора отставку, были им немедля от командования отрешены и вызваны в Петербург, в Военное министерство, для дачи объяснений.
Куропаткин в кругу своих штабных, комментируя случившееся, заявил практически дословно: «Стратегия наша мною была согласована с государем, мы будем, доколе можно, беречь нашу силу, ибо она лишь прирастает, а японцам резервов скоро брать будет негде. Бросаться очертя голову на подмогу Артуру мы не станем. Это крепость обязана нам помогать, отвлекая на себя армию Ноги как можно дольше. Смутьянов же, горячих голов и прочих безответственных алармистов нам тут не надобно…»
Что и говорить, куражу это заявление командующего никому не добавило. Судя по всему, Куропаткин вполне был готов отступать хоть до Харбина, хоть бы и дальше, лишь бы получить как минимум двукратное превосходство в пехоте и кавалерии, ведь именно о таком численном перевесе, как необходимом для победы, командующий не раз и не два говорил вполне определенно.
Вскоре он ждал прибытия в армию нескольких новых крупных частей из западных губерний страны, пулеметных команд, артиллерийских, гаубичных и бомбометных батарей, а также полного укомплектования заявленной потребности в боеприпасах, патронах, зимнем фураже и много чего еще. Благо Кругобайкальская железная дорога должна была вот-вот начать пропускать эшелоны в режиме общего графика.
Пока же, в ожидании этого светлого будущего, подобающий чести русского флага и имени ответ на растущее день ото дня японское давление в планы Куропаткина и его штаба явно не входил. Нужно ли говорить, как это бездействие отражалось на умонастроениях большинства офицеров, на боевом духе русских войск? Поговаривали о возможном вскоре оставлении Ляояна, о том, что на такой случай якобы уже заготовлены приказы, что под Мукденом готовятся новые позиции и тому подобном.
Но случилось все иначе. И весьма неожиданно. Как для самого командующего, так и для всей остальной Маньчжурской армии. Да и не только для нее…
8 сентября в Москве, где император находился проездом в Севастополь, он принял генералов Гриппенберга, Мищенко и Зарубаева. При их разговоре присутствовал также ранее вызванный государем из Киева генерал-лейтенант Сухомлинов. В итоге произошло нечто совсем удивительное, а для понимания некоторых даже невероятное: 17 сентября они все четверо появились в ляоянской ставке вместе с наместником Алексеевым. Евгений Иванович сразу же после взаимных приветствий, не медля ни минуты, вручил генералу Куропаткину именной указ государя императора об отрешении того от командования и срочном выезде в столицу.
Гриппенберг по решению царя становился командующим Маньчжурской армией, генерал от кавалерии Бильдерлинг – начальником его штаба, Флуг – генерал-квартирмейстером. Мищенко получил звание генерал-лейтенанта и формировал 2-й кавалерийский корпус. Зарубаев стал командующим 1-й армией, а не вполне еще оправившийся от своих ран, но уже севший в седло граф Келлер – 2-й. Генерал-лейтенант Ренненкампф получил под свою команду 1-й кавалерийский корпус. В Мукдене генерал-лейтенант Сухомлинов немедленно приступил к формированию из вновь прибывающих кавчастей «ударной» Конной армии двухкорпусного состава, в нее, в частности, вошли сводная гвардейская кавдивизия и так называемая Дикая дивизия из представителей горских народов Кавказа.
На долю генерала Грулева выпала тяжкая работа по подготовке тылового расположения армии в военно-инженерном отношении и, в частности, создание Мукденского оборонительного района на принципах, изложенных в наставлении великого князя Михаила. Достаточно сказать, что за три месяца одних только временных железных дорог было проложено более четырехсот километров. Он же занимался приемом, расквартированием и запуском учебного процесса прибывающих из России пехотных и артиллерийских пополнений. Так что удивляться тому, что в декабре Гриппенберг именно ему приказал возглавить 3-ю армию, из этих частей в основном и составленную, не приходится.
Новый вождь Маньчжурской армии особое внимание уделял тому, что происходило в ее тылах. Многим запомнился самый первый приказ, который издал Гриппенберг в качестве командующего: генерал Шуваев был назначен им начальником службы тыла – главным интендантом действующей армии. Теперь ему предстояло на ходу реорганизовать систему снабжения войск всем необходимым, от печки-буржуйки, тушенки и зубного порошка до сапог, плащ-палаток и конского фуража. Такая должность вводилась в русской армии впервые, но, судя по всему, Гриппенберг знал, что ему предстоит, ибо из России в помощь Шуваеву вскоре прибыли не только интенданты-спецы из Главного штаба, но также несколько жандармских офицеров.
Кстати, бывшие жандармы и полицейские-добровольцы должны были составить до тридцати процентов личного состава пяти рот вновь созданного армейского управления полевой жандармерии, командовать которым был назначен приехавший из Киева вместе с Сухомлиновым свежеиспеченный полковник Бонч-Бруевич.
Землетрясение в головах случилось полное. Кто-то из старших офицеров, а особливо интендантов, готовился паковать чемоданы, подавляющее же большинство окопного офицерства ликовало…
Куропаткин уехал из Мукдена 20-го числа, когда до армии дошел указ о назначении его сопредседателем с российской стороны вновь созданного Постоянного консультативного комитета русского и французского военных министерств, а также нашего Главного и их Генерального штабов. Несмотря на драматические для него лично обстоятельства, Алексей Николаевич Куропаткин как мог бодрился, держался молодцом, и с кем мог, тепло и сердечно попрощался. До поезда Гриппенберг его проводил лично. Пожимая руку своему преемнику у двери вагона, Куропаткин сказал: «Удачи тебе, Оскар Казимирович. Армию нашу воевать мы научили. Даст бог, тебе теперь проще будет новую славу нашим знаменам стяжать. Знай: обид на тебя не держу, волю же императора всегда наивысшей справедливостью почитаю…»
Они обнялись, и Куропаткин вошел в вагон. Больше в Маньчжурии он не был. Никогда.
Со слов очевидцев известно, что сразу после отбытия Куропаткина британский военный агент полковник Уотерс, поздравляя Гриппенберга с вступлением в командование армией, заявил: «Теперь, генерал, у вас есть все для того, чтобы стать русским Китченером!» На что не отличавшийся особой дипломатичностью и никогда не лезущий в карман за словом Оскар Казимирович ответил англичанину известной фразой, которую потом растиражировали в прессе: «Вы и вправду думаете, что я пришел довоевывать выигранную не мной кампанию и загонять гражданских в концлагеря?»
Годы спустя роль генерал-адъютанта Куропаткина в Русско-японской войне некоторые российские и зарубежные военные историки упорно пытались сравнить с ролью Барклая де Толли в Отечественной войне 1812 года, а самого Алексея Николаевича полагали безвинно пострадавшим. Возможно, в этом были бы определенные резоны, если бы не результат Гайпин-Дашицаоского сражения, которое японцы дали Маньчжурской армии спустя всего три недели после отъезда его в Петербург. По мнению специалистов Генштаба, эта досадная неудача русских войск во многом была предопределена оставленным после себя «наследством» генерала Куропаткина: численностью и расстановкой войск, расположением их и позициями, чего Гриппенберг и его генералы просто не успели вполне изменить до начала наступления неприятеля.
Поделиться книгой: